Крепость Бреслау

Бреслау, пятница 6 апреля 1945 года, три четверти третьего ночи

Мок притащил из в туалета, соседствующего со складом, полведра воды. Нащупал в темноте лицо Вальтраут Хелльнер. Потом выплеснул в это место почти все. Фонарик осветил лицо женщины, а потом ее тело. В ее рту торчало оторванные и раздавленные поля его собственной шляпы. Этот кляп был прижат петлей пояса. Женщина лежала на куче матрасов. Веревки, привязанные к окну и к старому гимнастическому сундуку, плотно держали ноги и запястья. Ее тело распято было на манер буквы X.

Бедра окутывала рубашка Мока с завязанными в узлы рукавами и аккуратно застегнутыми пуговицами. Рубашка создавала своеобразную юбку.

Мок вылил на лицо Хелльнер остатки воды и посмотрел в ее медленно открывающиеся глаза. Когда вместо сна увидел в них испуг, держал крепко ее голову, так чтобы она могла точно видеть то, что должна. Держа ее одной рукой за шею, второй осветил стоящий около нее предмет. Это была деревянная клетка, в которой бросались растерянные крысы.

— Довольна, что я надел юбку? Нравится? — спросил Мок. — Покрути головой на «да» и «нет».

Хелльнер кивнула.

— Хорошо, — сказал Мок. — А теперь слушай внимательно. Ты видела клетку с крысами?

Охранница подтвердила, а ее глаза стали круглыми от ужаса.

— Если будешь непослушной, я засуну эту клетку под твою юбку и сломаю ее перекладины. Крысы раздражены. — Он поднял клетку и осветил ее. Он не врал. — Некоторые попытаются перегрызть рубашку, чтобы выбраться, а другие вонзятся в твое тело. В самое мягкое место. Они войдут именно там, где минуту назад был красивый комендант. Так что не будут так милы хорошо, как он.

Из-под кляпа начала выступать вспененная слюна.

— Будешь послушна?

Кивание головой. Слюна начала стекать в уголках губ.

— Будешь кричать?

Голова сместилась из стороны в сторону. Хелльнер начала задыхаться, а ее глаза покрылись бельмом.

— Это хорошо, что не будешь кричать, — сказал Мок и вынул женщине кляп. Поставил клетку на ее живот и осветил ее.

Красные глаза животных светились адски. Маленькие зубы торчали из-под усов. Крысы были как окаменелые. Готовы к прыжку. Готовы на все.

Хелльнер дышала тяжко. Это был единственный звук, исходящий из ее рта. Глаза медленно прояснились.

— Говори тише, ладно?

— Да, — выдохнула она.

— Почему Гнерлих был одет? Почему не захотел показать свой член?

— Он болен. У него горячка. Ему было холодно, — сказала охранница.

Пот, стекающий с ее лба, свидетельствовал, что она испытывала она теперь таких эмоций, как Гнерлих.

Мок снова засунул в ее рот остатки шляпы. Потом встал и поднял освещенную собой клетку. Подвигал ее несколько раз вверх и вниз, потом из стороны в сторону. Крысы падали друг на друга, вихлялись описывали себя и теряли равновесие. Описывая круги, хлестали себя жесткими хвостами. Их писк переходил в совершенно другой звук. Из клетки раздавалось тонкое шипение. Крысы шипели, как змеи. Мок так маневрировал фонариком, чтобы он освещал ей и клетку с крысами, и его обожженное лицо.

— Ты думаешь, что у меня есть немного жалости к тебе и к твоему любовнику? — Мок шипел, как крыса. — Думаешь, побоюсь установить эту клетку под твою юбку? Когда буду ее устанавливать и пока буду ломать перекладины, знаешь, что буду видеть? Статного коменданта, настоящего Казанову, который насилует молодую девушку, Берту Флогнер. Буду его видеть, как втыкает бутылку в племянницу графини фон Могмиц. — Он сосчитал до трех в уме, чтобы уменьшить в себе ярость, которая его разрывала.

— А ты подумай. Я не хочу делать тебе больно. Я должен знать все о Гнерлихе. Но ты не рассказывай мне баек о его горячке и болезни. Скажешь мне, почему он не показывает свой член, что я могу еще больше раздразнить этих крыс?

Хелльнер задрожала и начала бросать голову вперед и назад. Ударяла подбородком в ключицу, а макушкой о матрас. Это означало «да, скажу».

Мок с отвращением потянулся к ее заслюнявленным губам и вынул кляп. Она начала быстро дышать, ее грудь двигалась резко, а рот выплюнул одно слово:

— Сифилис.

Мок обратно ее заткнул и почувствовал, что теряет терпение. В соседнем помещении спали люди, которые в любой момент могли проснуться. В полевом госпитале было много охранников, которые в любой момент могли увидеть тусклый свет в окне гимнастического зала и достать свои шмайссеры.

— Говорю вам в последний раз, — сказал он медленно и многозначительно. — Я должен вам довериться. Разрывают меня какие-то скрытые болезни, боль в простреленной груди, тоска по жене, угрызения совести и жажда убийства. А вы меня уже напрягаете. Зря тратите мое время. Я боюсь. Сюда может сейчас кто-то прийти. А вы меня обманываете. Только что охотно вы отдавались Гнерлиху, а теперь оправдываете его стыдливость сифилисом. Так хотелось вам иметь сифилис? Вы хотели кричать, как Мопассан: «Аллилуйя, у меня королевский сифилис»? А может, в вашей секте люди передают друг другу королевскую болезнь, а? Может быть, это какой-то дар? — Мок сопел и вытер лоб.

— Я больше не буду с вами разговаривать, госпожа Хелльнер. Вы меня обманываете.

Он повесил себе фонарик на шею и обхватил обеими руками клетку. Он начал ее заталкивать под временную юбку лежащей женщины. Клетка была слишком большая, пришлось расстегнуть несколько пуговиц рубашки. Волей-неволей, должен был положить руку под ее юбку. Когда-то волосатые ноги женщин сработали на Мока как антиафродизиак. Теперь его потрясли. Хелльнер боролась и пыталась сжать бедра. Это вывело из себя Мока. Он встал и сделал замах ногой, чтобы глубже затолкнуть клетку под юбку. Однако не пнул. Женщина совершала сильные спазмы. Пятками била в матрас, запястья терла толстая, грубая веревка, голова била из стороны в сторону, а перепуганные крысы пищали под юбкой. Мок знал, что ничего уже не добьется от женщины, которую сейчас дергала или эпилепсия, или агония. Он не мог оставить ее в живых. Полез в карман. В нем не было пистолета марки «вальтер». Уносил его теперь как гордый трофей малыш Артур Грюниг. Мок пнул около ее головы и осветил фонариком синяк, который остался после его предыдущего удара. Там он должен ударить. Еще раз. На этот раз сильнее. Не ударил.

Он не мог этого сделать, потому что она на него смотрела. Вальтраут Хелльнер не спускала с него глаз, несмотря на то что ее корпусом швыряли какие-то патологические силы. Мок понял ее взгляд. Видел этот взгляд бесчисленного количества преступников, которые не могли больше терпеть его. Не могли смотреть на него, гнушались им и ненавидели его так сильно, что у них было только два выхода: либо убить его, либо сказать правду. Он потянулся к ее рту и высунул кляп.

— Обрезание, — прошептала она.

Мок не задумался над услышанной информацией. Не обсуждал также своей боли, ухода Карен, последнего взгляда замученной Берты Флогнер, героизма Гертруды фон Могмиц. Его мысли не занимал ни тщательно выглаженная форма коменданта Гнерлиха, ни развращение маленьких хулиганов с Цвингерплац. Мозг разрывала ему только мысль о порочной, но, в сущности, невинной охраннице Вальтраут Хелльнер и о собственной жестокости. Он смотрел на лежащее существо и уверял себя, что, в конце концов, нужно когда-то потерять невинность, которая в его понимании была сжиманием груди какой-либо женщины тисками страха.

Развязал путы, вытащил кляп и погладил по мокрым волосам. Она съежилась на куче пыльных матрасов, как ребенок. Не говорила, не кричала. Закрыла глаза. Мок снял куртку и прикрыл ею измученное тело. Потом вынес клетку с крысами в туалет и вернулся в склад. Хелльнер все еще лежала без слова.

Мок поднялся на гимнастического козла и оказался на подоконнике. С трудом соскользнул из окна и пошел медленно вдоль забора, окружающего поле. Над городом играли «органы Сталина», а прикрепленные к фонарям динамики, называемые «псалтырями Геббельса», поддерживали защитников духовно. Начался еще один штурм крепости Бреслау.