Бреслау, пятница 23 марта 1945 года, восемь вечера

Когда вода стала заливаться ему в нос, он очнулся и закричал от ужаса. Он лежал в холодной воде, заполняющей ванну. Тряс его озноб. Резко встал, а вода, взволнованная этим движением, перелилась через короткой край ванны. Выходя, он поскользнулся и не удержал равновесие. Центр тяжести оказался за ним. Замахал руками и схватился за висящее на вешалке полотенце. Оторвал тесемку ударился крепко ягодицами о мокрые плитки пола. Боль в спине напомнила ему о поперечине разогнавшейся дрезины, которая пробила ему плащ и чуть не раздробила позвоночник.

Он пытался проглотить слюну, но ему это не удалось. Высушенные алкоголем слюнные железы не работали вообще.

Харкнул и выплюнул густую мокроту из прожженных легких.

— Марта! — позвал он, прикрывая свои гениталии полотенцем. — Марта, помоги мне, я не могу встать!

Никто не пришел. Он закрыл глаза и попытался вспомнить происшествия сегодняшнего дня. Карен вышла из квартиры, Марты не было, профессор Брендел пришел, выпили три бутылки водки.

Профессор пил медленно, он сам — жадно. Когда Брендел выпивал один стакан, Мок заканчивал второй. Когда профессор объяснял тонкости Нагорной Проповеди, капитан ставил какие-то бормочущие вопросы. Когда Брендел предостерегал его от чего-то, Мок смеялся презрительно. Достаточно только вспомнить, только то у него осталось в рассыпанной мозаике сегодняшнего дня. С трудом встал, открутил кран и, раскрыв засохшие губы, впустил в них сильную струю воды. Голова трещала у него от токсинов, которыми вчера и сегодня наполнил свой организм — добровольно и вопреки себе.

Когда он поднял голову от раковины, кровь быстро отхлынула от мозга, и увидел перед глазами вращающиеся блики — как лепестки золота в гданьской наливке голдвассер. Не допустил до обморока. Окунул голову в ледяную воду, заполняющую ванну. Через несколько секунд вынул голову и закрутил ею, отряхивая от воды остатки волос.

На полке над раковиной он нашел расческу. Не глядя в зеркало, причесал волосы, надел копию маски, халат и вышел из ванной. Он знал, что жгучая кислота в желудке не отпустит его до утра. Он знал, что переживет эту ночь только благодаря книгам, которые читал залпом и без особого понимания. Он отправился в кабинет, где уже глазами воображения видел старое кожаное кресло, которое развалилось приглашающе в центре помещения.

Реальность его не подвела. Около кресла стоял столик для сигар. Вместо них лежало там письмо, заполненное ровным почерком профессора Брендла. Мок посмотрел на письмо и начал его читать — как обычно, с похмелья — без большей концентрации. Вместе с каждым читаемым мнением сосредоточенность росла.

Дорогой капитан!

Я хочу раскрыть мучительную тайну, которая не желает у меня выходить через рот.

Графиня Гертруда фон Могмиц полна восхищения от Вас. Это восхищение связано с чем-то, чего я бы и не посмел назвать. Когда я хочу об этом написать, перо отказывается мне повиноваться и брызжет чернилами.

Почему мне не хватает смелости?

Потому что я чувствую зависть. Но я должен об этом написать, потому что Писание говорит: «Пусть ваша речь будет да-да, нет-нет». Несмотря на то что гложет меня демон ревности, напишу: да, графиня влюбилась в Вас.

Как же это больно для меня — ее давнего поклонника! Я знал об том, что для графини важна человеческая душа, и Ваша душа ее увлекла. Моя для нее — только интересна, может ее немного беспокоить, но Ваша ее очаровывает.

Вы не спрашивайте, откуда взялось это увлечение. Не будьте теперь следователем. Даже если бы я знал, что в Вас больше всего ее впечатлило, то все равно ничего Вам не скажу.

Предупреждаю: я не буду об этом вообще с Вами разговаривать, потому что эта тема для меня слишком болезненна. Я чувствую себя отвергнутым любовником. В то же время не чувствую к вам ненависти или сожаления. Я сторонник пассивного детерминизма, что означает полное подчинение Воле Божией. Такой подход исключает любые аффекты.

Повторяю: никогда с Вами уже на эту тему не буду разговаривать. Я признался и почувствовал облегчение — как всегда, когда мы сбрасываем с себя то, что у нас болит. Признавая мои чувства по отношению к ней и ее чувства по отношению к вам, я не совсем бескорыстен. Если Вы, зная о страсти графини, сами в нее влюбились, я достигну своей цели.

Сам себя одаряю благословением страдания, одним из восьми благословений на Горе — когда графиня будет с вами, когда будет на вас смотреть с любовью, я при этом буду, более того — я при этом хочу быть, потому что я должен страдать, потому что страдание является смыслом нашей жизни.

Сегодня уже это все я говорил Вам, но я боюсь, что, может быть, вы забыли мою речь.

Для меня совершенно понятно, что вы должны отреагировать на вчерашние происшествия — Ваше неудавшееся покушение на Гнерлиха, смерть Ваших друзей.

Неудивительно поэтому, что пили, как кирасир.

Потому что неплохо знаю алкогольные земли, я знаю, что блуждающий по ним натыкается на такие места, в которых его тело и психика разделяются: одно на первый взгляд исправно — моторно и словесно — второе погибает в объятиях беспамятства.

Так было и с Вами. Вы задавали мне правильные и непростые вопросы, но боюсь, что, может быть, Вы не помните ни вопросов, ни ответов.

Мок после прочтения этих пассажей выловил из клубков противоречивых мыслей одну из них, которая была настолько отвратительна, что мгновенно ее подавил.

Он снял маску, поднялся с кресла и зашаркал на кухню.

Открутил кран и наполнил водой старый кувшин для молока.

Возвращаясь в кабинет, он увидел в зеркале, висящем в прихожей, свое разрушенное, старое лицо, на котором натягивалась и обмякла пленка от ожогов.

В голове снова пронеслась у него эта отвратительная мысль, которая теперь была как кашель, высвобождающий водопад рвоты.

Он знал, что если этой мысли не произнесет громко и красноречиво, что если смело не назовет демона его собственным именем, то побежит в туалет и будет виться в судорогах на краю раковины.

Сел снова в кресло с кувшином в руках и произнес заклинание, которое должно было усмирить злого духа:

— Это хорошо, что Карен от меня ушла. Княгиня ко мне стремится, а Карен мне уже не мешает. Уже нет моей жены. Я свободен! Я смогу быть с княгиней!

Последние слова Мока погибли в хрипе его собственных легких. Приблизил лицо к кувшину и освободил организм от всяких токсинов. Рвота вернула спокойствие и баланс жидкости. Через несколько минут он сидел неподвижно в кресле. Отнес кувшин в ванную, вылил его, а потом подстриг ножницами седую бороду.

Затем оделся с изысканной элегантностью: недавно отглаженный темный костюм в светлую полоску, белая рубашка, бордовый галстук. На лицо надел шелковую маску и взглянул на себя в зеркало.

— Все в порядке, — сказал он себе. — Теперь уже нет демонов.

Он вернулся в кабинет, сел за стол и закурил папиросу. Очередные пассажи письма профессора Брендла были чрезвычайно интересны для потенциального лингвиста Мока.

Интересовала Вас наверняка интересная проблема. Что графиня является объектом всех девяти благословений, в этом вы не сомневаетесь. Что спасется из поражения, которое нас всех ждет в Бреслау, это уже для Вас не было так очевидно. Непонятно зато совершенно было для Вас, почему Вы сами могли бы спастись из Бреслау. Охарактеризовали Вы самого себе как отрицание всех добродетелей с Горы.

Вы согласились, однако, со мной, что можно некую Вашу особенность увидеть в одном благословении: «Блаженны те, кто алчет и жаждет справедливости».

«Почему я мог бы спастись из этого ада, если отвечаю только одному из девяти благословений?» — спросили Вы, становясь все более и более раздраженным. Еще раз объясню.

В нашем рассуждении будем ссылаться на Новый Завет в переводе Мартина Лютера.

Все благословения имеют следующую схему: «счастливы те, кто… ибо они». То есть во всех благословениях в переводе Лютера глагол используется в третьем лице множественного числа, а именно: «они являются нищими духом», «они несут страдание», «они являются чистыми сердца» et cetera, et cetera.

Я сказал: «во всех благословениях». Должен сказать: «во всех, кроме одного».

Вот в Мф. 5, 6 читаем в переводе Лютера: «Блаженны вы, кто алчет и жаждет справедливости». А значит, у нас здесь второе лицо множественного числа — «вы», а не третья — «они». Это очень характерно. Существует лингвистическая теория, что первое лицо множественного числа означает отправителя коллективного, а второе — коллективного адресата языкового сообщения. Третье лицо же обозначает его тему, в данном случае по числу — коллективную тему, которая касается совокупности человеческих единиц. Христос, благословляя людей, в восьми благословениях рисует ситуацию, касающуюся многих человеческих единиц, в одном же обращаются к конкретным лицам. Другими словами, восемь раз показывает какое-то состояние, рекомендованное им самим, в одном случае обращается непосредственно к своим слушателям.

Еще иначе говоря, Христос представляет восемь сентенций, общих максим на тему правильного человеческого поведения, а одну из них выделяет специально — она гораздо сильнее и включает в себя минимум два человека. Эти восемь благословений читаются как: «надлежит поступать так и так», а это одно благословение Мф. 5, 6 о жажде справедливости — «поступайте так и так». Восемь благословений размытых в своей сентенциональности, одно же — окаменелое в своем конкретном рассказе. Оно, следовательно, наиболее важное из всех восьми, потому что было сформулировано иначе — как решительная команда — во втором лице множественного числа («вы»).

Это ведь очевидная разница намерения, когда учитель говорит ученикам: «Вы должны аккуратно писать в тетради», и когда говорит: «Пишите аккуратно в тетради!» Когда учитель произносит это последнюю команду, в классе должно быть не менее двух учеников. То первое объяснение может быть адресовано только к одному ученику, так как имеет характер общий, сентенциональный.

Резюмирую.

Гертруда графиня фон Могмиц спасется из ада Бреслау, потому что отвечает девять условиям девяти благословений. Восемь из них касаются всех людей таких же, как она. Один из них не касается всех таких же, как она, но минимум двух человек, которые «алчут и жаждут справедливости». Вы — один из них. Если Вы не будете жаждать справедливости для Гнерлиха, не будет этих двух «справедливых» в Бреслау, ergo — графиня не спасется. Вы являетесь условием sine qua non ее спасения.

Чтобы это исполнилось, вы должны желать смерти Гнерлиха. Он все еще жив. В больнице есть переход в бывшую еврейскую школу у Редигерплац. На самой линии фронта. Вы его там убьете. Или нет — попытайтесь сделать все, чтобы его убить. А в последний момент Бог и так Вам этого не позволит. Потому что Он знает, что — убив Гнерлиха — Вы утратите свой гнев и свою жажду справедливости. Через предотвращение убийства Вами Гнерлиха в подземных коридорах под Бергштрассе Бог показал, что Вас выбрал. Что, дальше Вы не понимаете, почему именно Вы и графиня фон Могмиц спасетесь из Бреслау?

Профессор Рудольф Брендел, доктор философии

Загрузка...