Крестоносцы социализма

Заключение

Итак, русские революционеры-народники 1870-х – начала 1880-х годов, деятели «хождения в народ», «Земли и воли», «Черного передела», «Народной воли» боролись против царского самовластия, против социального, политического, экономического, духовного и национального гнета, стремясь утвердить в России свободу, равенство, демократию, совокупным и высшим проявлением которых они считали социализм.

Сегодня новоявленные хулители народников обвиняют их в том, что они-де рвались «на вершину власти» ради собственного блага и славы, а «более всего пугало революционеров благополучие народа, тогда они оставались ни с чем»[1539]. Такие обвинения столь же абсурдны, сколь кощунственны. Масса свидетельств, живых голосов истории удостоверяет, что каждый из революционеров-народников (за исключением буквально единиц) готов был душу свою положить за народ, о собственной же славе думал «так же мало, как о том, чтобы сделаться китайским богдыханом»[1540]. А.И. Желябов на вопрос царских судей об его занятиях ответил гордо: «Служил делу освобождения народа. Это мое единственное занятие, которому я много лет служу всем моим существом»[1541]. Соратники Желябова вправе были сказать то же самое. При этом они знали, что начинают борьбу, в которой им самим не дожить до победы. Софья Бардина и Петр Алексеев на процессе «50-ти», Ипполит Мышкин на процессе «193-х» потрясали слушателей революционными речами, зная, что это ведет их не на «вершину власти», а в «каторжные норы». А разве о собственном благе и власти думал Андрей Желябов, когда требовал приобщить его к делу о цареубийстве?

Предсмертные письма Валериана Осинского и Дмитрия Лизогуба, Софьи Перовской и Александра Квятковского, Николая Суханова и Александра Михайлова свидетельствуют, что эти люди поднимались на смертельную борьбу за «освобождение народа» готовыми погибнуть, но с верой в грядущий успех дела, ради которого они жертвовали своей жизнью. «Я знаю, за что погибаю, – написал перед казнью Д.А. Лизогуб, – знаю, сколько еще осталось моих товарищей; я знаю, что, несмотря на все преследования, число их увеличивается с каждым днем; наконец, я знаю, что самая правота дела говорит за его успех. Зная все это, я спокойно жду своего конца»[1542]. «Наше дело не может никогда погибнуть, – вторил Лизогубу В.А. Осинский. – Эта уверенность и заставляет нас с таким презрением относиться к смерти»[1543]. О своей судьбе они не жалели. «Насчет себя, – читаем в перехваченной записке Н.Е. Суханова из тюрьмы к товарищу, – я совершенно спокоен. Тут праздников уже не приходится ждать никаких: повесят и все тут, да на то и пошел»[1544]. О том же писали перед казнью на волю С.Л. Перовская и А.А. Квятковский[1545]. А.Д. Михайлов выразился еще энергичнее: «Прекрасна смерть в сражении!»[1546]. Поколение Желябова и Михайлова жертвовало собой, завещая бороться и побеждать следующему поколению, как это сделал в предсмертном письме народоволец Александр Баранников: «Живите и торжествуйте! Мы торжествуем и умираем»[1547]. О каждом из таких людей можно сказать словами народной мудрости: «Он как свеча, которая сжигает себя, но светит другим».

Тем и прекрасен тип русского народовольца, что он «соединяет в себе оба высочайших типа человеческого величия: мученика и героя»[1548]. Такое соединение всегда было свойственно истинным (т.е. бескорыстным) революционерам и противопоказано любым властолюбцам. Хорошо понимала это Марина Цветаева: «Властолюбцы не бывают революционерами, как революционеры, в большинстве, не бывают властолюбцами»[1549].

Разумеется, эти герои и мученики не были безупречны – ни в идейном, ни в деловом, ни даже в нравственном отношении, ибо вполне безупречных героев вообще не бывает. Они заблуждались идейно: с наивностью предвестников верили в утопию «русского социализма», идеализировали «коммунистические инстинкты» крестьянства и, в результате, переоценивали готовность России к революции. Однако сами их заблуждения не только извинительны, но и (отчасти) разумны как отправные шаги на пути к истине. Восточная мудрость гласит: «Река истины протекает через каналы заблуждений». Вспомним здесь и сентенцию русского мудреца: «Исторически почти все истины открывались путем ломаным, кривым, фантастическим…»[1550]

Далее, на практике революционеры-народники не всегда находили рациональные средства борьбы, прибегая то к массово-анархистской, политически холостой агитации среди крестьян, то к индивидуальному террору против власти, политически действенному, но предосудительному морально. Здесь, однако, мы должны учитывать, что эти средства не выбирались по доброй воле народников, а были навязаны им силою обстоятельств (прежде всего правительственными репрессиями), причем их «красный» террор, хотя и вынужденный, как противовес «белому» террору правительства, никогда не занимал у них ни в программе, ни на практике главного места.

Советские историки нередко осуждали «Народную волю» за то, что она обратилась к террору, вместо того, чтобы заняться «организацией классовой борьбы пролетариата»[1551]. Эмиль Кроткий как-то сказал: «Суд потомства плох тем, что рассматривает дело в отсутствие потерпевшего». В данном случае «потерпевшие» народовольцы как бы в назидание своим будущим «судьям» заблаговременно разъяснили: «Пропаганда идеально полезных способов действия на практике может быть крайне вредна, если они в настоящее время совершенно немыслимы»[1552].

Сами народовольцы признавали, что они не считают всех вообще русских революционеров «безусловно нравственными». «Этого нельзя утверждать, – читаем в их обращении к „литературным и иным охранителям“, – уже по одному тому, что они плоть от плоти вашей и кость от костей ваших, что они выросли и воспитались в вашей семье и школе, которые систематически притупляли и развращали их нравственное чувство»[1553].

При всех своих заблуждениях, тактических и нравственных издержках революционеры-народники внесли выдающийся вклад в русское освободительное движение, придав ему небывалые ранее энергию, размах, организованность и силу. Борьба «Народной воли» стала решающим фактором второй революционной ситуации в России 1879 – 1881 гг.[1554] Правда, революционная ситуация не переросла тогда в революцию – по ряду причин: с одной стороны, еще слабым было массовое движение, отсутствовал класс, способный поднять массы, возглавить их и повести за собой (партия «Народная воля» взяла на себя роль, посильную только для целого класса, взяла и – не осилила); с другой стороны, теоретически несостоятельной оказалась доктрина, которую исповедовали народники, включая народовольцев (революция мыслилась как социалистическая, хотя она в то время могла быть только демократической, причем вершителями ее считались крестьяне, которые на это не были способны); к тому же «красный» террор народовольцев не только не возбудил, вопреки их расчетам, рабоче-крестьянские массы, но и отшатнул от них часть либерального общества. Это сузило социальную базу «Народной воли» и ускорило ее гибель.

Однако об итогах второй революционной ситуации нельзя судить только по тому, что после нее наступила реакция. Некоторые наши историки полагают: если первая революционная ситуация «завершилась крестьянской реформой», то вторая «закончилась победой реакции»[1555]. Такой взгляд не оправдан ни логически (следуя этой логике, нельзя понять смысла революции 1905 – 1907 гг., поскольку она тоже «закончилась победой реакции»), ни конкретно-исторически. Вторая революционная ситуация вырвала у царизма много уступок в различных областях политики, экономики, культуры. Наиболее крупными из них были уступки в крестьянском вопросе: упразднение временнообязанного состояния крестьян, отмена подушной подати, понижение (примерно на 30% по стране) выкупных платежей, одновременное сложение 14 млн. рублей недоимок, учреждение Крестьянского банка[1556]. В рабочем вопросе царизм вынужден был положить начало фабричному законодательству (1 июня 1882 г. вышел закон об ограничении детского труда и введении фабричной инспекции). Из политических уступок, вырванных революционным натиском, царизм одни взял обратно (например, «конституцию» М.Т. Лорис-Меликова), но другие оставил: было ликвидировано III отделение, освобожден из сибирской ссылки Н.Г. Чернышевский. В области культуры примечательны отставка весной 1880 г. министра просвещения Д.А. Толстого и начавшийся пересмотр реакционнейших толстовских школьных правил[1557], отмена 24 марта 1882 г. монополии императорских театров, воссоздание (с 1879 г.) грузинского и начало (с 1882 г.) украинского профессионального театра.

Но главное не в этих конкретных (разумеется, весьма ограниченных) уступках. Главное в том, что революционная ситуация 1879 – 1881 гг., хотя и не переросла в революцию, непоправимо расшатала самодержавно-полукрепостнические устои. Отбив революционный натиск, реакция не смогла повернуть вспять начавшийся после 1861 г. глубинный процесс экономического и социального обновления страны, процесс изживания крепостничества во всех его формах, включая самодержавие. Выбравшись из острого политического кризиса, царизм оказался беспомощным перед общим кризисом всей социально-экономической системы, частное проявление которого (и только) означал преодоленный с таким трудом политический кризис. Тринадцать лет Александр III, по выражению Г.В. Плеханова, «сеял ветер»[1558]. Его преемнику – Николаю II – выпало на долю пожать бурю…

В заключение вспомним еще раз[1559] имена великих гуманистов, корифеев отечественной и мировой культуры, которые выражали сочувствие и симпатии, а то и содействовали русским народникам и народовольцам в их революционной борьбе. Это – И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, М.Е. Салтыков-Щедрин, Н.А. Некрасов, Г.И. Успенский, В.М. Гаршин, В.Г. Короленко, С.Я. Надсон, Д.Н. Мамин-Сибиряк, В.В. Стасов, И.Е. Репин, И.Н. Крамской, В.И. Суриков, Н.А. Ярошенко, В.Е. Маковский, А.П. Бородин, А.Г. Рубинштейн, М.Н. Ермолова, М.Г. Савина, П.А. Стрепетова, позднее А.П. Чехов, К.Д. Бальмонт, А.А. Блок, А.И. Куприн, Л.В. Собинов; на Украине – Иван Франко, Леся Украинка, Михаил Старицкий, Панас Мирный, Михаил Коцюбинский; в Грузии – Илья Чавчавадзе, Акакий Церетели, Важа Пшавела; в Латвии – Ян Райнис и Андрей Пумпур; на Западе – Виктор Гюго, Эмиль Золя, Альфонс Доде, Ги де Мопассан, Жюль Верн, Сара Бернар, Герберт Спенсер, Оскар Уайльд, Джон Голсуорси, Артур Конан Дойл, Бернард Шоу, Элеонора Дузе, Чезаре Ломброзо, Герхарт Гауптман, Генрих Ибсен, Август Стриндберг, Иван Вазов[1560]. Никто из них не одобрял террора – ни «белого», ни «красного». Но все они понимали, что «Народная воля» борется (вынужденно прибегая и к жестоким средствам) против самодержавного деспотизма за свободную и демократическую Россию.

Отношение мировой демократии к героям русского революционного народничества проникновенно выразил великий американец Марк Твен. Вот его слова – последние в моей книге: