Крис и Шанелька [СИ]

Глава 10

А потом они спали, напрочь сморенные насыщенным жарким днем, в который вместился поселок Береговое, пыльная Феодосия, многолюдный Коктебель. Трескотня Ирины-администратора, бархатный баритон Вовы в резиновых тапках, гитара на полосатой спине внезапного Костика Черепухина с новой своею музой, и новое жилье под сенью сочных ладоней виноградной листвы. Спали, уже не слыша птиц и трещанья цикад, детских криков из нижнего дворика, женского смеха, шагов на длинной веранде, что проходила под их кованым балкончиком на самой верхотуре, на четвертом почти чердачном этаже. В чистом номере заботливо гудел вентилятор, трудился в крошечной кухоньке с микроволновкой блестящий небольшой холодильник, тикали на белой стене золоченые пластиковые часы. И, время от времени плавно переходя из нижнего глубокого сна в более верхний, Шанелька, чувствуя через закрытые веки тягучее течение летних минут, успевала порадоваться тому, что никаких чучел птиц, а вот они, живые за виногра… и снова засыпала, откидывая с голых коленок свежую белую простыню. Ей снился читальный зал, она сидит за полированным столом, на котором — раскрытая книга, огромная, с яркими, вроде бы, детскими картинками, но на них, вместо зверюшек и айболитов, нарисованы две молодые женщины в шортах и спортивных сандалетах, одна — черноволосая, высокая и широкобедрая, в тугой белой маечке, как любят рисовать смелые художники в комиксах, с небрежно опущенным на талию коротким подолом. Другая — среднего роста, с канителью светлых волос, закрывающих спину, а на лице сердечком — пухлые губы и удивленные серые глаза. Картинки сменяют одна другую, меняются быстрые подписи, а вокруг — море и лето, люди и кошки, дельфины в сверкающей дальней воде, картонные пальмы с живыми попугаями и грустными обезьянками.

«Если я дочитаю до конца, — думает во сне Шанелька, — я узнаю, чем все кончится. Ведь в каждой книге есть последняя страница, которую закрываешь, и все…»

Она перелистывает страницу, на которой нарисован синий автомобиль, высокий могучий блондин в смешных резиновых тапках, рядом Крис с улыбкой на перламутровых губах. Сейчас появится новый рисунок, понимает Шанелька, во сне поднимая голову, чтоб увидеть тихий и знакомый читальный зал. В нем, вместо школьников и дошколят, что, раскрыв рты и горя глазами, слушают ее чтение, сидят взрослые люди. Те, которых они с Крис уже повстречали, и незнакомые среди них тоже есть, так много, что у Шанельки рябит в глазах от попыток всех ухватить и задержать в памяти. Она снова опускает глаза к новой странице, ведь если книга про лето, их лето, значит, все они будут в ней, все, кто сидит и смотрит, и слушает.

Но смотреть не хочется, ведь получается, она узнает все наперед. А хочется сидеть вместе со всеми, слушать и удивляться. И повертываясь на простынях, сгибая ногу и суя руку под мягкую подушку, Шанелька закрывает и так уже закрытые глаза. Не буду, решает она, это моя жизнь, мои правила, а черт с ней, пусть идет, как ей хочется идти. А я буду ее жить…

Во сне нет таких аккуратных слов, связанных в ровные предложения, но чувство именно это. Так что Шанелька лежит на боку, прижав щекой подушку. И упрямо улыбается во сне.

Крис лежит на животе, повернув голову, а подушка почти упала, торчит над краем кровати белым пухлым углом. Ей снится Вова Великолепный, во сне он корсар, у него повязка через один глаз, и Крис жалеет его, но одновременно радуется тому, что на ногах Вовы высокие ботфорты с пряжками, и вообще он капитан, а на ней кринолин и его неудобно держать пальцами, спускаясь в кают-компанию по деревянным ступеням. Она спит так увлеченно и крепко, что не может посмеяться над собственным сном, полным образов из девчачьих мечтаний. Она сейчас вся там и посмеется, лишь проснувшись, если конечно, сон не улетит напрочь. Но главное не сапоги и не платье, а главное то, что внутри Крис сладко щемит, — она понимает, что будет, и Вова во сне никому не позволит помешать. А еще у него такие прекрасные губы, они прижимаются к ее запястью, потом чуть выше, еще выше, трогают сгиб локтя. Другая рука лежит на туго затянутой талии, привлекая ближе и ближе.

А сон редеет, впуская в себя внешние звуки, они, к радости Крис, ни во что не превращаются, ни в какую досадную помеху. Просто пришло время проснуться, понимает она. И вместо киношной реальности сна, где скрип такелажа, покачивание палубы, дыхание мужчины и движение его рук, — видит весы, на одной чашке которых сворачивается сон, уменьшаясь и легчая. А на другой вертятся детские крики, шум машины, топот и хлопанье дверей. Крис ждет, сидя на высоком табурете и не отводя глаз от весов. Сейчас чаша плавно пойдет вниз и она проснется. Но на чашу внезапной гирькой падает резкая мелодия, и она дергается, резко.

Так же резко Крис садится в постели, хватая телефон.

— Але? Леонид Павлович? Нет. Нормально. Не на пляже. Так, угу. Давайте с первого пункта, и я скажу…

Шанелька, вытягиваясь, зевнула, взялась за спинку кровати, напрягая руки. Села, убирая со скул щекотные волосы.

Умываясь, слышала через открытую дверь деловитый отрывистый голос Крис.

Из туалета прошлепала в кухню, ткнула в кнопку чайника. Под голос подруги насыпала в чашки кофе и стала ждать, зевая и глядя на желтый квадрат света на бежевой стенке. В квадрате плавно шевелился зубчатый лист, тень листа, резкая в предвечернем свете.

Принеся в комнату чашки, дала одну Крис и снова легла, повыше укладывая подушку.

— И отдохнуть тебе не дадут. Незаменимая ты наша Кристина Андревна.

Крис пожала плечами, ставя чашку и быстро набирая буквы в мобильнике.

— Привет Алекзандеру, — подсказала Шанелька.

— Угу. Уже. И тебе.

— Как ты не устаешь, от телефона. Я бы так не смогла.

— Ты у нас волк-одиночка, да. Зато с младенцами умеешь прекрасно. С года до тридцати.

— А старше уже не умею, — задумчиво кивнула Шанелька, — слушай, мне снилось что-то, такое, прям, значительное. Я все забыла. Разумеется.

— Я тоже.

— Тебе снился Вова Великолепный, — авторитетно догадалась Шанелька, — я уверена.

— О чорт. А я не помню. Такая досада.

— Не досадуй. Вон он ходит внизу, разговаривает. Ты говоришь, шашлык-машлык завтра? Тогда, может, махнуть нам с тобой куда на машине? Смотровая, на море поглядеть сверху?

— Нет, — поспешно отказалась Крис, вспоминая, как Вова стремительно выдернул из салона чучело орла и куда-то утащил, вняв просьбе не рассказывать про мену Шанельке, — это же Коктебель, такое душевное место, поэзия, Макс Волошин, нудисты опять же. Давай лучше примарафетимся и выйдем на вечерний гламурный променад. Пешком. Тем более тут полчаса черепашьим шагом всю набережную можно.

— Их уже не видно, — расстроилась Шанелька.

— Кого?

— Нудистов. Их надо совсем днем. Для яркости впечатлений. А то в темноте я как смотреть буду? Наощупь?

— Тогда их назавтра оставим. Сегодня воспарим. С Максом и морем под звездАми.

— А завтра, значит, опустимся. До уровня гениталий.

— Не цепляйся к словам, медам библиотэкарь. Не такое уж низкое это что-то — генитальи. Очень полезная в хозяйстве вещь.

— Философично, — согласилась Шанелька, — хозяйство в хозяйстве. Всегда пригодится.

На ее тумбочке запиликал мобильник и Шанелька, улыбаясь, ответила:

— Да, Тимочкин?

— Мам? У меня к тебе хозяйственный вопрос… — начал оставленный в Керчи Тимофей. И недовольно поинтересовался, — ну и чего ты там ржешь? Заливаешься.

— Ох, — Шанелька с трудом перестала смеяться, — извини, мы тут как раз про хозяйство. Криси, перестань, я не слышу любимаво сына!

— Ну, вижу вам там прекрасно, — после недолгой беседы отметил Тимка, — раз ржете вместе, как два коня. Крис от меня приветы. Сто штук.

Крис в ответ на взгляд Шанельки помахала рукой с тюбиком помады, передавая ответный привет.

Вечерняя набережная полнилась всеми дежурными летними развлечениями. Была тут скачущая музыка из десятка ресторанчиков, сбитая в невнятный громкий комок нот и голосов. Был освещенный тир с сухими щелчками выстрелов. Смеялись внизу за парапетом купальщики, перекрикивая шум прибоя. Холодили пальцы влажные стенки бокалов с мятным мохито. Девочки прогулялись в одну сторону, дойдя до темной, уставленной подсвеченными, как фонарики, палатками, окраины, вернулись в центр, весело морщась от треска мотоциклетных моторов. На маленькой площади разворачивались байкеры, красуясь распахнутыми кожаными жилетками и цветными банданами. Прошли в другой край, мимо роскошного, сверкающего огромными окнами отеля с пирсом, где качались мачты белых яхт, к самому подножию Кара-дага. И снова вернулись, болтая о всяком и разглядывая шумный, деловито веселящийся народ.

Смеясь, почитали вслух стихи какого-то местного гения, крупно выписанные по стенкам и парапету.

— Лучше бы волошинских написали, — расстроилась Шанелька, отхохотавшись, — а то маячит всякая хрень.

— Волошину земная слава уже пофиг, — сказал из полумрака строгий насмешливый голос.

Шанелька прищурилась, пытаясь разглядеть неожиданного собеседника.

— Зато тем, кто живет, было бы не лишне, для воспитания вкуса, — возразила сердито. — Им же все равно, что читать на стенках. Вот и пусть бы читали хорошее.

— Вашими бы устами… — от стены отделился непонятный силуэт, в какой-то обвисшей шляпе, надвинутой низко на лоб, и кажется, в плаще с набитыми карманами и хлястиками без пуговиц.

Из-под плаща торчали голые ноги, на щиколотках тонко прозвенели браслеты.

— Мне самой стихи Волошина по большей части не очень нравятся, — сказала честная Шанелька, — но они все равно стихи. А это на стенках просто позорище какое-то.

Но мужчина не стал продолжать беседу, вышел на свет и смешался с толпой, что окружила кукольный театр с Петрушкой на призрачно подсвеченной кулисе. Мелькнула шляпа и скрылась.

Крис толкнула Шанельку локтем.

— Ты успела посмотреть? На нем нет ничего. Только вот плащ и шляпа!

— О блин, — расстроилась Шанелька, — не успела. Он меня ругать начал, тоже мне умник, я ниже шляпы и не глянула. Совсем-совсем ничего?

— Кажется. Да. Ну, увидим еще. Он за нами, между прочим, давно шел, я думала, показалось. А вот нет. Ты поести не созрела еще?

— Во мне еще обед. Я в двери не пролезу. И лестница сломается. А я спать уже хочу.

— Тогда мороженого и спать, — решила Крис, направляясь к стойке, где скучала одинокая девушка в белой кружевной наколке на голове, — нам еще завтра шашлык. С Вовой. Надо выглядеть.

Весь следующий день они провели медленно и безмятежно, как и мечталось Шанельке одинокой ее зимой, когда Тимка гулял со своей Инночкой, мама возилась с котами, поглядывая на молчаливую дочку, а Костик Череп, уехав на очередной фестиваль, появлялся в сети, публикуя восторженные стихи и песни, посвященные Катерине. Он не забывал аккуратно звонить Шанельке, взахлеб рассказывая свои бардовские новости, и постоянно говоря о чем-то новом. Она догадывалась с тяжелым растерянным сердцем, это новое пришло с новым общением, с новой женщиной. Было ей тогда устало, будущее казалось рваным и перемешанным, серым и тусклым, будто оно тоже устало, хотя еще не началось. И только одна мысль держала ее. Летом приедет Крис, и вместе они, как давно уже планировали, да все что-то мешало, завеются в ленивый августовский отдых, давая себе полную свободу. Свободу не только куда-то поехать, а еще и там — не делать ничего. Даже не купаться, если не захочется.

Потому утром девочки долго валялись в постелях, болтая и попивая кофе. Смотрели, как бликует на зеленой листве яркое солнце. Потом лениво позавтракали, к тому времени, когда деловитый пляжный народ уже отправлялся обедать. И в самую тихую пору послеобеденного сна вышли, с сумкой для пляжа. По пути пленило их маленькое кафе с цветным фруктовым мороженым и живыми соками в стаканах со льдом. Там они, никуда не торопясь, провели еще кусочек ленивого дня.

Времени оставалось только разок выкупаться, и так же неторопливо вернуться обратно — поспать перед вечером. Крис, ерзая на циновке, постеленной поверх неудобной гальки, оглядывала мокрые и укрытые шляпами головы пляжников, боясь обнаружить среди них медную лысину Костика. Но видимо, неформальный бард предавался вполне формальному отдыху, решила она, глядя на очереди к пирсам, откуда шли и шли в сторону горного массива катерочки и яхты. Тем более Вова Великолепный ее успокоил, насчет нежеланной тетки, сказав, что дал им адресок прекрасного, дивного отельчика, очень недорого, с кучей удобств, на самом дальнем краю поселка, практически на выезде, а там и пляжи свои и развлечения такие же, как в центре. Так что, подытожил Вова, значительно посматривая в вырез блузочки Крис, только если вечером на набережной, где площадь, там сторожитесь, там бывают все. И добавил, с уверенной надеждой, ну вы ж как раз вечером там и не будете? Вы ж ко мне, на шашлычок.

Мокрая Шанелька села рядом, прижимая полотенце к чашкам белого купальника.

— Хорошая вода. Но людей много. Молчу, нормально людей, для такого курортного места.

— Ладно извиняться, мне тоже тут слишком людей много, — мирно отозвалась Крис, — ну позагорать-поплавать мы с тобой успеем потом, когда в Керчь вернемся. Там ты меня и покатаешь, по своим королевским диким пляжам. А пока — отдых с людями. Кстати, ты вечером на шашлык не желаешь кого пригласить? Чтоб четверо.

Шанелька покачала головой, укладываясь на живот. Перед глазами ходили в обе стороны бесконечные ноги — мужские волосатые и женские эпилированные, в пластиковых шлепанцах, резиновых лягушках и в цветном педикюре. Разок пробежал совсем небольшой мальчишка, лет пяти, нагибаясь к пластмассовой машине, и Шанелька немедленно ему подмигнула, радуясь лохматой пацанской голове вместо ног и тапочек.

— Как ты это себе мыслишь, Криси? Встаю я сейчас, улыбаюсь зазывно и опа-опа, приглашаю на шашлычок уже сегодня вечером, прямо таки в интимной обстановочке. А вдруг он козел?

— А ты козлам не улыбайся. Зазывно.

— Или придурок. Помнишь, я тебе рассказывала историю, про гвоздь вечера? Когда Танечка на библиотечную вечеринку какого-то своего кума пригласила.

— Это когда он никому рта не дал раскрыть и весь вечер травил похабные анекдоты?

— Угу. И еще перетанцевал со всеми нашими томными дамами в бусах. Встревожив их могучей эрекцией в кримпленовых бруках. А прощаясь, извинился гордо, что оказался, так сказать, гвоздем программы. Я думала, убью его атласом океанов.

— Почему не томом Ефрона с Брокгаузом?

— А-а-а, ты же не видела наш новый атлас! Размером с половину моего стола! Красивый, сил нет. Я его двумя руками поднимаю, такой кирпич. Так вот, представь, такой летний мачо, весь в плавках и мускулах днем. Ввечеру как откроет рот…

— И не закроет до утра. Понимаю. Еще, кстати, неизвестно, как и что рассказует Вова Великолепный. Хотя его великолепие перевешивает все остальное.

— Вот и хорошо.

Шанелька уронила голову на циновку. Спину и бедра пощипывало от подсыхающей морской воды, ступни смешно болели от неловкого хождения по круглой гальке. Через дремоту она собралась было поволноваться про мясо и всякие напитки к вечеру, но по некоторым словам подруги поняла, они с Вовой уже успели что-то там порешать, наверное, пересекаясь во дворе отельчика.

— Вот и хорошо, — повторила уже в ответ на свои мысли, — что?

— Слева, — зашептала Крис, укладываясь рядом, — не верти головой, тихо смотри. Вчерашняя шляпа. Плащ, которая. Я тебе ж сказала, на нем ничего!

— Где? — у Шанельки заболела неловко повернутая шея.

— О, черт и черт. Да смотри же!

Вчерашний незнакомец прошагал совсем рядом, без плаща, но в той же самой шляпе с обвисшими полями серо-зеленого цвета. Ветер лепил к спине растянутую тишотку, когда-то, наверное, голубую, выгоревшую до блеклого серого, с рваным подолом, открывающим дочерна загорелые тощие ягодицы. Вот мужчина остановился поодаль, обводя глазами человеческое лежбище и медленно повернулся, солнце засверкало пониже неровного подола.

— Мама мия, — Крис уткнулась носом в сгиб локтя.

— Мама, да. У нее поговорка есть, про «без порток, но в шляпе». Вот мы и увидели.

Подруги замолчали. Мужчина, высмотрев среди спин и животов их циновку, снял свою обвислую шляпу и, церемонно махнув ею в жарком воздухе, поклонился, прижимая к груди руку с какой-то цветной тряпицей. Солнце запрыгало искрами под рваньем.

— Кажется, сейчас подойдет… — Крис кивнула в ответ на приветствие и отвернулась, зажмуриваясь, — накликали мы с тобой, Нелька. Давай. Отшей его срочно.

— Чего это я? — Шанелька тоже закрыла глаза, отворачивая лицо и слушая, не приближаются ли шаги, — я что, самая главная?

— Он же тебя кадрит.

— Тихо ты.

На лица с закрытыми глазами легла тень.

— Нравится ли Кокто прекрасным столичным дамам?

Вот когда глаза закрыты, подумала Шанелька, то вроде, совсем нормальный человек. Но не лежать же, прячась, как маленькие. И она села, с вызовом посмотрев на сидящего на корточках гостя. С облегчением перевела дыхание — он замотал вокруг своего сверкающего хозяйства ту самую цветную тряпицу, соорудив нечто вроде набедренной повязки.

— Простите, — ответила вежливо, стараясь врать поправдивее, — у нас там муж. Ой. Мужья у нас там, за мороженым. Они не любят. Еще раз извините.

— Ваши мужья мне ни к чему, девушка, — кивнул седыми растрепанными лохмами безумный шляпник, кладя шляпу на гальку. Шанелька с тоской проводила его жест глазами. Никуда не уходит, шляпу положил, устраивается.

— И если не любят, это ваша проблема. Я хотел с вашей подругой поговорить.

Шанелька толкнула в бок Крис, которая продолжала лежать на животе, прижимаясь к циновке щекой.

— Криси, это по твою душу. Мои, гм, мужья, гражданина не интересуют.

— Да? — сказала Крис, садясь и поправляя волосы.

— Вы пишете стихи, — утвердил мужчина, разглядывая смуглое лицо маленькими острыми глазами, — уверен, хорошие. Но необычные.

— Давно уже не пишу. Вернее, редко. Но спасибо.

— Вы кентавр. Племя ваше не маленькое, но внутри его разные твари. Таких, как вы — единицы. Вы знаете это о себе?

Шанелька вникала, но блеск из-под небрежной повязки на бедрах ее беспокоил и отвлекал. Да что ж у него там сверкает, размышляла она, раздражаясь, что из-за попыток догадаться упускает нить беседы, которая становится интересной и странной.

— Мало ли, кто что о себе, — пожала плечами Крис, — это не всегда соответствует.

— У вас — да. И вы кентавр не единожды, и я полагаю, даже не дважды.

— Извините, — Шанелька отодвинула интерес к заднице и бедрам внезапного ясновидца, одолеваемая другим любопытством, — а мне расскажете, о чем вы? Почему кентавр? Почему дважды-трижды кентавр? Криси, если понимаешь, ну расскажи ты. Невежливо при мне, будто я дурочка.

— Ты не дурочка, — быстро ответила Крис. Засмеялась, потому что в один голос с ней гость тоже проговорил:

— Вы не дурочка, — и повел рукой, будто приглашая Крис первой объяснить.

— Я пишу стихи, — начала та, и уточнила, — хотя, нечасто уже.

Гость кивнул. Небритые худые щеки прорезали две складки — улыбался.

— Но я делаю карьеру. Там, где деньги.

— Именно так.

— А другой кентавр? — продолжала пытать Шанелька.

— Не знаю, — затруднилась Крис, — вы и скажите.

Мужчина кивнул, кладя шляпу на колено.

— Вы красивы, но и умны. А еще вы одновременно жестоки и очень добры. Я мог бы продолжить, но только после более длительного общения.

— Вот оно что, — насмешливо протянула Крис, — ладно, насчет красоты, это вы промахнулись, нашли красавицу. Насчет доброты и жестокости, да, соглашусь. А про общение… — она развела руками, подтягивая смуглые коленки, — мы завтра уезжаем, а сегодня вечер занят, так что, увы… но спасибо за комплименты.

Мужчина поднялся, отвесил легкий поклон, снова нахлобучил шляпу на длинные немытые волосы. И повернувшись, пошел от циновки к воде, ступая среди ног, локтей и разбросанных детских игрушек.

— И что это было? — Шанелька собирала в кулак камушки и по одному роняла их обратно.

Крис пожала плечами, укладываясь на расстеленное полотенце.

— Элементарно, Ватсон. Нас пытались закадрить. Еще одно издание Черепа. Ах, мы таки загадощны, таки интригующи, таки многосмысленны…

— Ну, кое-что он совсем правильно сказал. И насчет красавицы зря ты. Мужики об тебя глаза мозолят.

— Не об меня. Об сиськи. Они им важнее, чем лицо и мозги.

— Кстати.

— О сиськах?

— Почти. Пока он тебя интеллектуально кадрил, а меня, между прочим, опустил ниже уровня канализации, ах, ваши мужья, девушка, а ты его интеллектуально отшила, я, как положено блондинке, решала важный вопрос. Жизненный. А чего это у него на перце и, пардон, яицах блестело? С-под повязки его дурацкой? Чего ты смеешься? Ну да, я старалась не смотреть. Но блестит же!

— У него там, кажется, пирсинг. По всем местам. Какие-то сережки, колечки я успела увидать, пока стоял.

— Мамадарагая, — Шанелька взялась за щеки, — и ты его отшила? Криси, нет в тебе никакого исследовательского, ну это, порыва. Инстинкта. Да неважно, главное, чего бы еще десять минуток не потрепаться, чтоб я разглядела, как следует! Тем более никакого же риску. Если у него там килограмм золота-брильянтов, твоя невинность не пострадает.

— Это почему это? — обиделась за невинность Крис.

— Да его погремушка никуда не пролезет. Даже если кто соберется впустить. Я думаю, потому он и болтает такое, заумное. Все в голову ушло.

— Завтра, — решила Крис, уталкивая в сумку полотенце и мелочи, — завтра мы совершим экспедицию к страшным нудистам, чтоб ты накушалась глазами и потеряла к теме интерес. Часа тебе хватит?

— Для накушивания глазами? Посмотрим.

— Решено. Завтра с утра — смотреть и кушать.