Крис и Шанелька [СИ]

Глава 13

Утро было позднее и ленивое. А еще — с молчанием. Шанелька осторожно не рассказывала подруге о ночном приключении, помня о том, как та рассвирепела и обещала ее обидчика — кохтями. Хотя пожаловаться на маленькую стерву Олечку ужасно хотелось, выговориться с язвительной злостью, излив желчь и не накапливать ее в сердце. Они с Крис, бывало, злословили о недругах и неприятных личностях, четко понимая — это не увеличение негатива, а наоборот, выскажешься преувеличенно язвительно, и вся злость улетучивается, не застит глаза, позволяет жить дальше мирно. Но Шанелька опасалась резонного сурового вопроса — если он с тобой так, какого рожна ты снова полетела-побежала, к нему же? Вот и получила, вполне ожидаемо, по глупой блондинистой голове.

Спрашивать Крис о подробностях ее посиделок Шанелька тоже опасалась. Деликатничала. Если там что-то было, вдруг Крис станет говорить про Алекзандера, объяснять и оправдываться, а совсем не надо. Шанельке — не надо, она и так примет сторону подруги, не потому что извечная женская солидарность, все они козлы, а мы-девачки всегда правы, нет-нет. Просто Шанелька Крис доверяла и знала, та умна. И сама обо всем подумала.

Но зря я это все, думала дальше Шанелька, наливая себе еще кофе и беря из бумажного пакета мягкий круассан, уж что-что, а оправдываться Крис не будет. Не тот характер, чтоб чем-то или кем-то прикрываться.

— Все вчера было нормально? — спросила, кусая и запивая, и тем подсказала подруге, можешь рассказывать, если хочешь, а не хочешь, кивни.

Та кивнула, отставляя пустую чашку. Улыбнулась. Но углубляться в подробности не стала. Ушла на постель, села, ставя босую ногу на край, и отвинтила крышечку флакончика с лаком.

— А у тебя, вроде, не очень? — задала осторожный встречный вопрос, тоже позволяя подруге или поделиться, или грустить молча.

— Ну, — Шанелька покачала головой, — ну, да. Но не хочу. Да нет, на самом деле, если по факту, то, как раз все хорошо. Просто…

Она помолчала, обдумывая, сможет ли рассказать, но не проговориться.

— Понимаешь… Смешные мы, в смысле — женщины. По факту: свидание, машина, звезды, сплошная красота. Секс. Очень даже ничего себе секс. Получше, чем… (тут она вовремя замолчала, а ведь чуть не сказала «чем в первый раз»). Хороший, короче секс. И потом все так ласково, чинно, деликатно, домой подвез, до калитки до самой. А вот попрощаться толком не сумел. И сразу получается, все, что было, будто черной краской замазали. Ну не дура? Оно все же все равно — было! И было хорошо. А ощущение такое, будто все исчезло, и ничего не было! У меня голова лопнет от недоумения, почему женский ум так устроен. Была бы я мужиком, я бы похохатывала, по пузу себя хлопая. И яйца чеша. Типа — трахнул телку, кончил круто (веришь, да, он, правда, круто кончил), можно дальше ходить гоголем. Кстати, почему гоголем? Уткой, да? Селезнем, в смысле. Не Николай Василичем. Ну, вот… Внимание, вопрос. Так почему же я, из-за того, что это чучело в машине сидело и не смогло мне пару ласковых на прощание отслюнить, и невнятно там мялось, и уехало чисто-просто так, почему я зла, будто и не лежала там, не балдела? Будто не меня целовал, по-всякому. Внимание, второй вопрос: они этого совсем-совсем не понимают? Что женщину взять тепленькую можно не отменным сексом, а этими вот глупостями дурацкими? Ручку поцеловать. Слов сказать на прощание. Или они боятся, из-за слов я замуж побегу, что ли? Все. Я сказала. Как раз успела, пока ты лак.

Шанелька рассмеялась, стоя над склоненной темноволосой головой. Крис кивнула, ставя флакончик на тумбочку.

— Может быть не все такие умные, как ты. Девочки, в смысле. Может и правда, большинство после пары ласковых сразу пытаются замуж увлечь?

Крис взяла с тумбочки журнал и стала помахивать им над сиреневыми ногтями.

— А что касается, понимают ли мужики, чем нас брать. Череп твой этим и берет. Восторгами и волочением. Ручкоцелованием. Стихами и песнями. Потому вокруг него и полно, гм…

— Дур, — подсказала Шанелька, уходя к зеркалу со щеткой в руке, — ладно уж, сама знаю. Тогда третий вопрос. Почему эти простые вещи пользуют козлы, а как более-менее нормальный мужик, так у него и язык отнялся, и паралич его разбил?

— Не знаю. Нет. Знаю. Наверное. Потому что нормальный более-менее, он боится ложных надежд надавать. А Череп гад, не боится. Начхать ему на то, что одну облизал, кинул и другую облизывает. А предыдущая — сиди, обсыхай, и рыдай в тряпочку.

— То есть, — подытожила Шанелька, резко водя щеткой по волосам, — чем дряннее мужик завершил свиданку, тем он благороднее. Чище и честнее. Да ты, Кристина Андревна, тот еще крючкотвор, тебе в адвокаты надо было идти. Отмазывать всяких. Наизнанку выворачивать все, шо видишь.

— Но-но, — Крис потрогала ноготки, встав, заходила по комнате, собирая в сумку пляжные мелочи, — тьфу на них, на адвокатов. И на дурных дядек тьфу. И на Черепа. Я так поняла — секс у тебя был, звезды были, и домой подвезли тебя. На прочее — тьфу. Все равно ты лучше всех.

— Да, — уныло согласилась Шанелька, — лучше, красивее, умнее, и главное — моложе.

— Нудисты, — сменила тему Крис, суя в сумку мобильник, — нас ждут нудисты! Бери фотик, там вряд ли будешь снимать, да и не надо, а по дороге нащелкаем на память всего. Тем более, сегодня снимемся и ночевать будем уже, что у нас там дальше? В Алуште, может?

— А… — Шанелька удивилась безмятежной решительности подруги, но не решилась уточнять, неужто Вова Великолепный оказался не таким уж и великолепным. И все вышло не слишком уж, а Крис просто отлично держится? В отличие от нее, расплакалась тут по пустякам, пристыдила себя Шанелька и решила думать вперед, а не назад. Нудисты так нудисты. Тем более, тот, с пирсингом, который первая ласточка, оказался очень даже интересным. Прикольным.

— Ох. Опять птицы!

Она бросила щетку и повалилась следом — на застеленную кровать. Пересказала Крис про первую ласточку. Так и постановили, чтоб не обзывать умника длинно, будет он зваться теперь — Ласточка.

Внизу, под балконом шумел двор. Кричали дети, ворчал чей-то автомобиль, хлопнула дверца, мужской голос заорал от души:

— Вов-ва-ан! Ах ты, черт чумазый, встречай! И номер нам, тот, что обещал, ничо не знаю! А-а-а, иди сюда, ну-ка!

В ответ послышался голос Вовы. Шанелька искоса посмотрела на безмятежное лицо подруги. Ничего по лицу не поняла и снова решила — да ну ее пока что, прошлую ночь. Начался новый день. Пусть он будет хорошим.

Они открыли двери и встали, чуть не раздавив картонную коробку на плетеном половичке.

— Ого! — Шанелька нагнулась, трогая закатанное в золотую фольгу горлышко бутылки, среди кистей крупного винограда в розовой изморози. Выпал и покатился по кафелю сизый гранат с приплюснутыми бочками.

Крис хмыкнула и толкнула коробку в комнату. Заперла дверь.

— Вечером сожрем гостинцы.

— Какой гадкий Вова, — зашептала Шанелька, топая следом и сдавленно хихикая, — о-о-о, коварный, подарки шлет, небось и ручку поцелует, и на колено встанет. Да он похлеще Черепа! Немедленно всех бросай и замуж-замуж!

— Типун тебе на язык, Шанель. Пошли скорее, пока он там с гостями.

Ветер был ярким, горячим почти до белого, и все вокруг будто присыпали белой солнечной пылью. Лица людей — загорелые и красные, асфальт, ограниченный прилавками и витринами, парапет, витые столбики, за которыми сверкала синяя, с белым блеском, вода, и по ней — белые яхты и катера, а дальше, в белесой дымке на горизонте — пухлые облака, будто сгущенный в жаркую вату летний зной.

Идти было тяжко, жара держала колени, мешая им подыматься, давила на плечи. И Шанелька пожалела, что не нахлобучила ничего на голову, так сильно пекло. Они медленно шли, отвлекая себя разглядыванием витрин и народа, дважды выпили ледяной газировки, мгновенно вспотели, попытались спуститься на берег, чтоб искупаться, но гальки почти не было видно из-за толчеи полуголых тел, и съев по мороженому, девочки побрели дальше, жалея, что не вышли попозже, когда солнце хоть чуть пожелтеет, теряя яростный белый блеск.

Впереди цивильная набережная обрывалась, и там, у подножия каменистого холма с гробницей Юнге, пляжные зонтики и барные стойки под лохматыми тростниковыми навесами окружали голые люди обоего пола. Шевелились плечи и локти, обнаженные мужчины чинно беседовали с обнаженными дамами. На пластиковых топчанах валялись тела разной степени загорелости и обгорелости.

— Их так много, — Шанелька пришурилась на толчею, — что как-то даже не впечатляет. Ласточка был прав, когда рассекал с голым задом среди обычных пляжников. Если конечно, хотел внимание привлечь.

— Криси! — откуда-то сбоку, из ноющей мелодии флейты и постукивания маракасов раздался удивленный голос. И перед подругами возникла худенькая девочка в цыганской цветастой юбке и черной маечке, с короткими, косо кинутыми на впалые скулы, русыми волосами. Развела тонкие руки, уронила их, явно стесняясь. И засмеялась, щуря серые глаза. Рядом с ней стояла, держа за руки двух совсем маленьких замурзанных детишек, совсем голых, молодая женщина сонного вида, тоже совсем голая, с коричневыми грудями, расписанными завитками белил и охры. На лбу сонной пламенел красный рисунок. И еще одна подходила, тоже раздетая, с улыбкой, плывущей по загорелому неподкрашенному лицу.

— Ляночка? — Крис обняла внезапную в юбке, чмокнула в щеку, отпустила, оглядывая, — ну надо же. Я думала, вы дальше, ты же говорила, все лето на западном побережье. С мужем.

— Не доехали еще. Знакомьтесь, это Таня, это Света. А это внизу — Мишенька с Элинькой. Таня художник, Света — композитор.

«Я не сомневалась», подумала Шанелька, кивая голым барышням, которые постояли рядом с отсутствующим видом, и, таща детей, пошли дальше, плавно двигая загорелыми ягодицами и мелькая грязными пятками.

— Это Шанелька, я тебе рассказывала, — Крис посмотрела по сторонам, — а где твой?

— Он там, с ребятами, у них медитация. Я тоже, но увидела тебя.

Они заговорили, обе ежеминутно оглядываясь на Шанельку, та кивала, помалкивая, а сама, то любопытно рассматривала ожерелья на тонкой шее Ляночки, и фенечки на руках, то переводила глаза на месиво человеческих тел вдали. И вдруг, случайно посмотрев ближе, туда, где обрывалась белая балюстрада, шагнула от собеседниц.

— Угу, — сказала, не глядя на них, — вы извините. Да. Я сейчас. Я скоро.

В спину ей несся шум голосов, сдобренный змеиными переливами флейты, смех и шелест шагов, сбоку на длинной серой стене мелькали яркие рисунки-граффити, рядом с которыми она наметила сфотографироваться вместе с Крис, еще подумала, славно, что появилась эта Ляночка, она и снимет, чтоб — вдвоем. Впереди высились укрытые выгоревшей травой обрывы, над чашей синей бухты. А совсем близко, в двадцати метрах, на плоских ступенечках, что спускались к пляжу, шевелилась небольшая толпа рядом с суетливым фотографом. Тот отбегал, припадая к объективу, вскрикивал и шутил, командовал, и голые люди, смеясь, подходили вплотную к сидящей на белых перилах большой птице с простертыми крыльями. Хохотали, держа за клюв, ухватывались за кончики крыльев, а один, тощий, весь измазанный серой глиной, вскарабкался на перила, раскидывая грязные руки и делая вид — летит, корча рожи.

— Это же… — Шанелька отвела рукой чье-то голое тело, шагнула еще ближе, — эй, вы. Это мой орел! Вы чего, с моей птицей?

— В очередь, девушка, — строго крикнул за ее спиной фотограф, — не застите кадр! Пригнитесь, вы-вы там, на периле, я говорю, пониже, чтоб голова. Ага. Лицо сделайте!

Серый глиняный человек послушно сделал лицо. И стал похож даже не на неандертальца, а просто на тощую обезьянку. Зарычал, кривляясь. И, теряя равновесие, качнулся, хватая печального орла за лохматое крыло.

— Отпусти, ты! — Шанелька рванулась вперед, схватила птицу за другое крыло, удерживая от падения под ноги.

— Что происходит? — фотограф заорал, подвизгивая, торопился, дышал тяжело, держа обеими руками тяжелый фотоаппарат и пихая его в распахнутый кофр, — а ну, ушла отсюда! Не трожь реквизит!

— Какой он тебе реквизит! Это орел! — закричала в ответ Шанелька, обнимая орла под крыльями и ничего почти не видя, топталась, пятясь, чтоб вынести его из хохочущей толпы голых мужчин.

— Мой орел! — толстяк, наконец, утолкал фотокамеру и резво схватил орла за крыло, перебирая пальцами, нащупал под перьями шею и стал, пыхтя, отдирать Шанелькины пальцы, шипя и брызгаясь слюной, — с… ума… сов-сем… да пусти ты, ненормальная!

— Я ненормальная? — возмутилась Шанелька, топчась и пихая сандалией щиколотку врага, где-то там, под крыльями, — ты украл. С машины! Из машины! Ворье несчастное. Отдай пти… птицу верни, бар-ран!

— Снимок! — заорал кто-то над самым ухом, Шанелька качнулась, обнимая орла, которого уже никто никуда не тянул, — а ну, плиз, снимите с девушкой!

За спиной фотографа она увидела, почти не видя от злости, Крис и Ляночку — они почти бежали, но повинуясь взмаху толстой руки, остановились с непонимающими лицами, чтоб не мешать сделать кадр.

— Улыбочки, — злобно проревел толстяк, нажимая на спуск, — что? Еще надо? Еще улыбочки!

Ее толкали, стискивая, орла придерживали сразу несколько загорелых рук и, скосив глаза вниз, Шанелька немедленно подняла их, чтоб не смотреть снова, а камера щелкала и щелкала, прикрывая растерянное и злое багровое лицо толстяка.

И вдруг, сбоку, из-за угла небольшого отельчика, с балконами, увешанными трусами и полотенцами, вышла пара, при виде которой у Шанельки сам собой раскрылся рот. Она застыла, прижимая к себе орла, так что хвост упирался ей подмышку.

Вдоль разрисованной стены, к ступенькам, ведущим на пляж, величаво выступал Костик Череп, в крошечных плавках на тощих бедрах, сверкающих, будто их обмакнули в жидкую ртуть. И в бандане на маленькой голове, с длинными хвостами, небрежно кинутыми на острое плечо. Следом за Костиком шла невысокая дама, с усталым лицом под яркой косыночкой, утянутая в сплошной купальник, рябящий кругами и треугольниками. На локте ее болталась плетеная корзинка, а Костик тащил в руке неизменную гитару.

— Девушка, — сказал низкий голос Шанельке в ухо, — если позволите, я бы тоже, с вами и вашим орлом.

— А… — сказала Шанелька, не понимая, кто и что, а думая лишь о том, что вот, она торчит посреди набережной, обнимая чучело орла, а вокруг — десяток голых мужиков, один вообще извозюканный глиной, и ее снимают, под всеобщий хохот…

Череп остановился, заговорил, помавая рукой и указывая спутнице на окрестные горы и скалы, будто сам все это родил и вот вышел отдохнуть на седьмой день творения. Женщина в косынке внимала, послушно оглядываясь вслед жесту.

— Орла отдай, — напомнил о себе фотограф, который, раздавая визитки, вернулся к Шанельке, — или это, слышь, давай в долю. Вон, шо мухи налетели, денек постоишь, к вечеру я тебе бабла. Непыльная работка. Купальничек тока надо, со стрингами. Ну, в смысле, лучше б просто одни труселя. Идет?

— Кто идет? — машинально спросила Шанелька, с тоской видя, как Череп, наконец, заканчивая поворот, замер с открытым ртом, указывая рукой в аккурат на стоящих у перил нудистов и растрепанную Шанельку с орлом в объятиях.

— Тьфу ты, — ответил толстяк с унылой мудростью, — обкурилася, с утра прям. И чего не живется нормально. Водки тама.

Костик оставил новую пассию, неожиданно быстро оказался рядом с Шанелькой, оглядел ее презрительно, и голосом, вздрагивающим от бешенства, произнес:

— Нда-а-а, Нелли. Такого я… Нет, я, конечно, знал, что ты, после меня, не сумеешь. И даже в какой-то степени ощущал себя ответственным… и предлагал… Но опуститься так!

Он задрал подбородок в седой щетине, вызывающе оглядывая «самцов», которые не расходились, с интересом слушая. И подбоченился, расправляя плечи. Глотнул, так что по горлу заходил кадык.

— Костя, — тихо сказала за его спиной спутница, не отрывая глаз от Шанельки и орла, — пойдем, Костя, а то топчаны разберут. Все.

— Катишь, — величественно обратил он к ней руку ладонью, будто закрывая рот, и женщина умолкла на полуслове, — Катишь, это важно! Это глобально и невыносимо! Это… это!.. — он схватился за голову, будто она орех и ее надо раздавить, потом покачал ею, — невыносимо видеть! Человечность! Порядочность! Женская честь!

— Чья бы корова, — отодвигая его плечом, оборвала причитания Крис, подошла, становясь рядом с орлом.

Толстяк поднял камеру и немедленно щелкнул еще раз и еще.

— Девушки, — закричал кто-то, — а можно с вами? И с птицей!

— С барышнями дороже, — строго распорядился толстяк, — а вы, мущина, идите куда шли, не застите кадр.

Шанелька через набегающие слезы увидела вдруг Ляночку. Та стояла рядом с длинным парнем, в какой-то серой хламиде и плавках. И хохотала, вытирая слезы тонкой рукой.

— Угу, — сказала Крис, — разок можно. Только я нефотогеничная, кадр испорчу.

Она нацепила на нос непроницаемо-черные очки, обняла Шанельку за плечи, а другой рукой придержала орлиное крыло. По краям композиции, смеясь, снова набежали «самцы», поправляя по Шанелькиному выражению, «хозяйства» и принимая мужественные позы.

Костика оттерли к его Катишь, он снова сглотнул, опуская лицо и нервно оглядывая кокетливые ртутные плавочки.

— Улыбайся! — прошипела Крис, сама лучезарно оскаливаясь навстречу фотокамере.

Не могу, подумала Шанелька, да что же это. Позорище какое, накаркал, теперь будет, мозг проедать.

— Девочки!

Толстяк с надеждой повернулся, радуясь еще одной амазонке. Но поскучнел. Быстро шагая, к ним почти бежала, мелькая красными бриджами на суховатых ногах, Ирина-администратор. Кивала, улыбалась, Костика Черепа на ходу отодвинула, не заметив, и он воинственно выпятил ей вслед подбородок, выдернул руку из пальцев своей Катишь, которая не теряла надежды увести возлюбленного.

— Девочки! А мне Димочка сказал, что вы тут, я сразу и кинулась. Кристиночка, Неля, у нас катастрофа. Нет-нет, я фигурально, это такое счастье, что я вас нашла сейчас. Да еще…

Она хихикнула, оглядывая перила и пляж.

— В таком прелестном окружении! У нас съемки. Передача, крымского. Наши будут семь минут. Семь! Не минута, не две. А вон ребята едут. Мальчики! — заорала она уже в другую сторону, оглушая подруг металлическим звоном в голосе, — сюда! Вот они!

Все повернулись в ту сторону, куда был обращен крик. И Костик повернулся тоже. По тротуару ехала черная платформа на низких колесах. Топырилась огромными объективами, мохнатыми микрофонами и какими-то штативами и антеннами. Двое парней в белых футболках с одинаковым логотипом сидели, направляя видеокамеры в толпу гуляющих, а еще один шел рядом, неся микрофон, будто копье наперевес.

— Буквально два слова, — горячо зашептала Ирина, — да просто покивайте и улыбнитесь, я сама все скажу, ах да, и бейджи, я тут новые приготовила, чтоб у всех были, а то вдруг думаю. С аккредитацией.

Вытащила из нагрудного кармана рубашки и ловко пришпилила Крис и Шанельке глянцевые прямоугольнички, полюбовалась, цокая и закатывая глаза. Закричала:

— Мужчина, вы там, птицу возьмите! У нас съемка!

— Не дам, — сипло сказала Шанелька, крепче прижимая орла, — если надо, пусть снимают с орлом.

— Ах, — задумалась Ирина, с опаской поглядывая на решительное лицо и стиснутые губы, — о! — подняла палец с острым ногтем. И вдруг снова заорала оглушительно:

— Мальчик! Ты там, у стенки! Сюда подойди! К телевидению!

Вытирая руки тряпкой, к ним подошел парнишка, в забрызганном краской комбинезоне на три размера больше себя.

— Ну? — спросил, как бы нехотя, но было видно — ему интересно.

— Ты там рисуешь, да? Баллончики, краска. А если мы нашего орла покрасим в синий? Нелечка, ты как? Это же чудесно получается! — В погоне за синей птицей!

— Если перья не слипнутся, — Шанелька краем глаза продолжала видеть далекого Костика Черепа, тот встал мертво, а рядом быстро что-то говорила недовольная Катерина-Катишь, указывая корзинкой на пляж.

— Не слипнутся, — заверил парень в комбинезоне, — то новые краски, оттенок дадут, фактуру не портят.

Он оглянулся на зрителей, сунул руку в глубокий карман, погремел там, вытаскивая и прижимая к груди заляпанные краской цветные баллончики, они гремели, как пустая посуда. Повертел в руках один и сунул его Крис. Прочие снова покидал в бездонный карман.

— Ах, — сказала за спинами Ирина, — ах, птица, это же… Это же фламинго. Эдика Решетилова. Который лебедя. Крыло. Ах!

Мальчик, уже направляя баллончик на вытянутое крыло, с жалостью посмотрел на странную сухопарую тетку.

— Какое фламинго, — поправил свысока, — орел это. Ягнятник. Я таких в зоопарке ялтинском рисовал, когда в художке учился. Еще грифов-стервятников.

— Ахахаха, — зашлась Ирина, маша рукой телеоператорам, — да не слушайте. Его. Меня. Я не о том вовсе. Это я вспомнила просто. Ах, девочки. Ну, Крыло же. Лебедя. В углу сидел.

Она смешалась и умолкла. Шанелька стояла, взгромоздив орла на белые перила, голова кружилась от запаха краски и сверкания солнца, и казалось ей, она, как кэрролловская Алиса, попала куда-то, и вляпалась. Туда, где все становится страньше и страньше и можно уже не удивляться. Ртутным плавкам на худом заду Костика Черепа, коробке с виноградом от Вовы Великолепного, догадкам внезапной Ирины и неутомимому глиняному человеку — он, отбежав на песчаную проплешину, развлекался тем, что с разбегу становился на руки, неловко дергая в горячем воздухе серыми ногами, а член его, похожий на испорченную жарой сосиску, мотался вверх и вниз между тощих бедер. На фоне его кульбитов стремительная покраска орла казалась делом заурядным, почти домашним. Ну, стоим, орла красим.

Поворачивая птицу, она представила, как станет рассказывать девочкам в библиотеке: это было, когда мы на набережной орла красили в синий цвет, для телевидения, после фотосессии с обнаженными дядьками, ну, когда мне еще фотограф предложил войти в долю, если у меня вместо купальника будут одни труселя, желательно, стринги. Ну, вы понимаете…

Потому она совершенно не удивилась, разглядев в толпе гуляющих знакомую бейсболку на олечкиной голове и рядом — Диму Фуриозо, в его тропических шортах и распахнутой по случаю сильной жары рубашке. Ирина, подпрыгивая, замахала рукой, покрикивая и восклицая.

Шанелька шагнула назад и встала за блестящими крыльями цвета электрик. Лицо сделала равнодушным донельзя. Она сама сказала тогда Крис, если даже увижу его, то ничего на челе моем не отразится. Было, мол, и было. И прошло. И отлично. Главное, чтоб сам не стал в лицо заглядывать и с разговорами о прошлой ночи соваться. А то Крис та еще амазонка. Вдруг и правда, кохтями Диму распишет. На радость телевизионщикам.

Дима подошел, тащимый за руку шумной Ириной, с другой стороны прыгала от избытка молодости и здоровья Олечка. Посмотрел на равнодушное лицо Шанельки, открыл было рот, но сказать ничего не успел.

— Давайте уже, — скомандовал хмурый, мокрый от пота дядька на платформе, — время, девочки!

— Сегодня мы с вами увидим, как совершаются приключения, — затараторила Ирина, значительно улыбаясь и подтаскивая Диму поближе, — новомодное слово квест, пришедшее в нашу жизнь из компьютерной виртуальной жизни, игровой жизни, становится привычным, но не теряет своего очарования. Игры любят все. И в наше интересное время совсем не нужно возвращаться в детство, чтоб позволить себе — играть. Напротив. Новые умения, наработанные во взрослой жизни, сделают приключения более настоящими. Вы уже познакомились с некоторыми участниками большого летнего квеста «В погоне за синей птицей» команд стрит-челленджа со всей России, и даже… из Европы! А эта часть нашей передачи посвящена тому, что окружает игру, кто, так сказать, составляет свиту, шлейф мужественных участников. Вот журналисты столичных изданий. Глянцевого журнала Эсквайр. И э-э-э… — Эсквайр! Нелли Клименко и Кристина Неверова. Пожалуйста, Кристина, скажите несколько слов нашим телезрителям. О впечатлениях.

Она сунулась ближе к свежепокрашенному орлу, тыкая в девочек микрофоном, но Крис отступила, выталкивая вперед Шанельку.

— Нелли, — не растерялась Ирина, — ваши впечатления? Ваши планы?

Повисла медленная, длинная, бесконечная, как показалось онемевшей Шанельке, пауза. Но поодаль, за смеющейся Олечкой и серьезным Димой, за тележкой с мороженым, на фоне аккуратного здания отельчика, стоял Костик Черепухин, с растерянно-вызывающим видом выставляя небритый подбородок. А рядом с ним усталая женщина, в косынке на обычных волосах, в обычном купальнике, та, которая теперь занимает место Шанельки, потому что, по прощальным признаниям Черепа, Шанелька не потянула, не стала, не соответствовала. Разочаровала. Наверное, ей он в ночных беседах горько жалуется сейчас на то, какая же Шанелька не та и не то, как жаловался на своих предыдущих возлюбленных. А Шанелька — верила и кивала. Ей вдруг, на излете бесконечной паузы, которая длилась всего секунду, хотя для нее — почти целую жизнь, стало ужасно жаль тех, отвергнутых раньше, и Катерину-Катишь, ей теперь тащить на себе истерики Костика, выбрыки Костика, нервные срывы, перепады настроения и прочую лабуду. А раз ничего не изменить, то пусть они оба увидят, что Шанелька — не пустое место. Может быть после, когда-нибудь, Катерина поймет.

— Да, — сказала Шанелька тем голосом, каким начинала читать новую сказку, глубоким, решительным голосом, подчиняющим себе разболтанных первоклашек, и они умолкали, готовые слушать, даже если до этого крутились, хохотали и задирали друг друга.

— Да. Каждому хочется поймать свою синюю птицу. За крыло или за хвост. И пусть это сказка, но сказка для взрослых, которые понимают, что она — сказка, но они ведь сами ее творят. Так? Вот наша сегодняшняя синяя птица. Этот орел был чучелом. Сидел в номере. Скучал там. У него крылья большие, видите? Ему в маленьком номере тесно. Так что мы решили, пусть он тоже побудет синей птицей, самой настоящей. И сегодня он тут главный. А мы все — вокруг него. Как верно сказала Ирина — мы свита. Спутники. Про это и напишем. Серию репортажей с фотографиями на развороте. В московском журнале Эсквайр, в осенних номерах. Пусть унылой осенью в нем останется лето. Спасибо.

— Снято, — густо сказал дядька в белой футболке. Вытащил из пакета банку пива, присосался к ней, шумно глотая.

— Круто, — сказал уважительно знаток орлов и грифов в комбинезоне, — а можно вы меня тоже сфоткаете, вместе с синей птицей? И с вами?

Крис вытащила у Шанельки из сумки фотокамеру, толкнула ее к перилам:

— Давай, репортер, улыбочку.

Парень встал рядом, сбоку набежали еще люди, к облегчению Шанельки, в плавках, купальниках и летних одеждах, треща, втиснулась Ирина, подхватывая ее под локоток и прижимаясь. Крис нацелила на группу объектив, а Шанелька через ее плечо посмотрела на остекленевшее лицо Костика и безмятежно улыбнулась своей знаменитой улыбкой, за которую ее нежно любили все сторожа, сантехники, дворники и пенсионеры.

Через несколько минут дядьки погнали свою платформу обратно, Крис снова заговорила с Ляночкой, поглядывая на Шанельку. А та, снова делая равнодушное лицо, уставилась в сторону моря, чтоб не смотреть на подошедшего Диму.

— Привет, — Дима говорил осторожно и выжидательно, рядом маячила неизменная Олечка, надувала губы, дергая его за локоть, — я спросить хотел…

Но совсем рядом стояла Крис, и Шанелька отрывисто бросила:

— Извини. Мы уже уходим. Уезжаем.

— А…

— Его уже можно брать? — обратилась она к мальчику с красками, — не измажет?

— В секунду сохнет, — отозвался тот, бережно принимая орла под крылья, — куда нести? Я помогу. Меня Андрей зовут, а вас я знаю уже, Нелли.

— Не Нелли, — поправил Дима, — а Шанелька. Для своих.

— Правильно. Для тебя, Андрюша, Шанелька. Очень приятно. Криси!

Крис поспешно обняла Ляночку, прощаясь, и пошла рядом. С другой стороны тащил орла обретший имя художник.

— Шанелечка… я про орла хотела. Сказать. — Крис замолчала, думая, как бы поделикатнее признаться.

Но Шанелька отмахнулась. Ее покачивало и сильно сушило рот. Голова кружилась. И казалось, сейчас вырвет, мороженое ворочалось в желудке, подкатываясь к горлу и валясь обратно противным ледяным комком.

— Мне что-то нехорошо. Водички бы.

Они остановились, у прилавка в тени навеса, где резко пахло копченой рыбой, разложенной на жирной от масла бумаге. Крис побежала к соседнему холодильнику, суя деньги, беспокойно оглядывалась на бледную Шанельку. А та, кивая каким-то речам Андрюши-художника, водила глазами по сторонам. Наконец, не в силах терпеть резкий насыщенный запах, вышла на солнце и плюхнулась на горячую скамейку. Наклонилась к согнутым коленям.

— Ох, — сказала, дрожащей рукой принимая ледяную, в потной измороси бутылку, — что-то мне как-то…

— Андрюша, — распорядилась Крис, — мухой туда, в переулок, там вроде тачки стоят. Скажешь, нам в самое начало, к отелю «Дельфин». За орлом прибеги, понял?

— Мухой, — кивнул мальчишка и исчез.