Крис и Шанелька [СИ]

Глава 16

Весь следующий день дамы посвятили большой канатной дороге. И к вечеру, спускаясь по узкому серпантину, спрятанному в густых тонких деревьях, осеняющих дорогу высокими кронами, снова зевали, судорожно. Глядели на прыгающий впереди свет фар. В голове Шанельки путались толпа, стоящая в очереди на подъем, с синими лицами от солнца, процеженного через полупрозрачные навесы, а казалось — от долгого скученного стояния; просторные пейзажи, на которые они смотрели сверху, сначала из медленного вагона, набитого туристами, — он плавно летел, отбрасывая крошечную тень на тугую пенку соснового леса; а после со скалы, откуда их сдувал ошарашивающе ледяной после нижнего зноя горный ветер… Непременные шашлыки и пловы в огромных казанах в лабиринте полотняных кафешек на верхушке Ай-Петри, и там же, на улочке сувенирных лавчонок, — кинутые на перекладины толстые бараньи шкуры, с мехом, похожим на дальние сосновые леса, только белые, напрочь запорошенные снегом. Носатые сумрачные торговцы, сами похожие на орла, привязанного к багажнику. Цокая и клекоча, подходили, качая черными головами, осматривали, по-птичьи клоня сухие жесткие профили.

— Чей орел? Синий этот — чей? — кричали строго, и обращаясь к хозяйкам, смягчали чекан в голосах, — а продай птицу, девушка? Тебе зачем такая большая птица, пусть тут будет. Смотри, вон у меня медведь, и павлин. С ними рядом будет, а?

— Может, продадим? — вполголоса поинтересовалась Крис, — и правда, самые орлиные места. А то ведь пока едем, совсем истреплем зверя.

Шанелька внимательно оглядела претендентов, они, вопреки расхожему мнению, ей — блондинке, не особенно улыбались, и от хмурости на темных лицах становилось неуютно. Покачала головой.

— Тут как-то одни сплошные деньги. Смотри на медведя, не сильно-то он счастливый.

Большой косматый медведь торчал на фоне бескрайнего моря с точками парусов, держал в сведенных, как судорогой, лапах, знамя, истрепанное ветрами.

— Он чучело, Шанель, — нежно ответила Крис, — откуда в чучеле щасте? Чучелу.

— Не скажи…

Шанелька вспомнила маленькую тайну читального зала, такую, детскую совсем, о которой она стеснялась рассказывать даже Криси. Про грустного плюшевого дракона, размером с ее кулак. Он стоял на широком подоконнике, в ряду прочих двенадцати годовых символов, в разное время принесенных или сделанных разными поколениями детишек. Были тут звери-игрушки — плюшевая обезьяна, пластмассовый петух с облезлым гребнем, свинка-копилка с коричневым пятачком. Был вырезанный из картона Водолей, струящий из кувшина приклеенный елочный дождик, и кукла Дева в самодельной греческой тунике. Все были. И каждое утро, приходя в читалку, Шанелька видела — дракон опять ушел ото всех, забился в угол, и смотрит на улицу, упираясь в стекло круглым оранжевым животом. Когда уходила домой, ставила его в толпу, но по утрам снова и снова оказывался отдельным, смотрел в окно так, что пару раз она всерьез прикидывала, не забрать ли его с собой, прогулять до набережной. Не решилась. И не то, чтобы кто-то увидел и обидно усмехнулся. Можно сказать, да я его почистить беру, всякое такое. А неловко было перед собой, вот же — взрослая женщина, а играет в игрушки. Плюшевые. Хотя для нее, вдруг поняла Шанелька, стоя на холодном горном ветру и трогая синие перья на кончике орлиного крыла, оказывается, маленький дракон давно уже не игрушка.

И отказываясь оставить орла на вершине, истоптанной тысячами ног и исщелканной тысячами фотокамер, дала себе слово, вернусь и обязательно дракона прогуляю.

Они провели на вершине полдня, изгуляв там все, сначала поднявшись по канатке, потом на ней же спустившись, и после снова приехали туда же на машине, потому что Крис захотела проехаться дальше, туда, где поменьше народу. И вот теперь, уже совсем вечером, спохватившись, что нужно искать ночлег, спускались по узкому серпантину, намного медленнее, чем рассчитывали. Из-за опасной узкой дороги, на которой невозможно никого обогнать, пока не смилостивится медлительный флагман и не уткнется носом в тупичок, пропуская нетерпеливых. И из-за орла. Им тоже пришлось остановиться в тупичке, чтоб заново привязать его лапы и подставку, когда сзади посигналили, крича и размахивая в окно руками, мол, эй, впереди, уроните своего журавля.

Так что на трассу выехали уже совсем ночью, окунаясь в белесый туман, призрачно выползающий из овражков и долинок. Проехали вперед километров тридцать, мрачно разглядывая «кирпичи» на съездах к морю и горящие лампочки на табличках-указателях к приморским отельчикам: «мест нет». Наконец Крис затормозила, уронив руки на колени.

— Придется вернуться. Там на повороте мелькал какой-то кемпинг. Черт, как же не люблю эти палаточные удовольствия!

— У нас и палатки-то нет, — возразила Шанелька, сонно моргая.

Ей уже было все равно, палатка или под кустиком. Главное, выбраться из машины на землю, которая не качается, попить какого чаю, найти сортир, и скорее уснуть, пока не уснула сидя, не договорив фразу.

— А вот и есть. Я в багажнике обнаружила, маленькая, одноместная, в самой глубине. Чужая, кто в ней спал, непонятно. Но я уже и в ней засну.

— Тогда возвращаемся?

И они снова ехали, снова зевали, дорога была странно пуста, изредка проносились ярко слепящие фары, и снова только кусты и сосны, и звезды на верхнем краешке опущенного стекла.

Говорить не хотелось, не хотелось мурлыкать песенку, и даже вспоминать события дня, перебирая впечатления. Все после ночи, все — утром. Однако устали от отдыха так, как на работе не уставали, улыбнулась Шанелька, пока Крис осторожно съезжала на узкий проселок, снова укрытый низкими ветвями.

— Следи за своим пеликаном, — Крис ехала медленно, почти шагом, осторожно поворачивая вслед за непрерывными поворотами дороги, что становилась все уже, — а то сорвет ветками. Да куда мы едем-то? Какая-то глухомань, как в том анекдоте.

Через двадцать минут черепашьего хода дорога еще раз вильнула и, скрипнув тормозами, машина почти уперлась капотом в разболтанный полосатый шлагбаум, за которым, освещенный редкими фонарями и лампами, возник огромный палаточный лагерь и сбоку блестели крышами автомобили, согнанные на стоянку.

Над провисшими палатками стоял сонный гомон, звон посуды, гитарные переборы. Кричали дети, на них покрикивали родители, где-то заунывно лаяла на одной ноте собака. Все тут было вперемешку — костры, чайники, темные фигуры, веревки с бельем, острые и круглые навесы палаток, стенки деревянных старых домиков далеко за площадкой.

— О боже! — простонала Крис, оглядывая временный вавилон, — нет, ты прикинь, что тут с туалетами! Туда небось, очереди, к утру на очко усядешься. Представляю, что там внутри. Брр.

— Влипли, — согласилась Шанелька, которая от размеров лагеря и его заполненности даже проснулась, ну почти. И стало ей совсем неуютно, будто спустился с гор ледяной ветер, задул, пробирая до ребер. А как хорошо было у Вовы Великолепного, вспомнила с тоской, балкончик, белые простыни, и все только их, ничье больше.

— Вову бы сюда, — возмечтала в унисон ее мыслям Крис, — с его «Дельфином». Ну что делать, пойду искать дирекцию, надо же чтоб кто-то открыл нам двери в этот, гм, рай-парадиз.

Она вышла и исчезла среди палаток, боком пробираясь мимо детей и белья. А к Шанельке из кустов выскочил лохматый пес, умильно попросил чего-нибудь, на извинения визгливо облаял ее, машину, орла с крыльями, и сел рядом, с истерическим наслаждением скребя лапой за ухом.

Крис вернулась нескоро, когда Шанелька уже, стискивая коленки, раздумывала, как бы пса миновать, вломиться в кусты и там пописать, с таким же наслаждением, как он блох на себе чесал.

Плюхнулась снова на сиденье и сразу же завела машину.

— Ну? — простонала Шанелька, а внутри рокот мотора нехорошо отозвался в мочевом пузыре, — откроют? Когда?

— Фиг вам. Мест у них нету. Вообще. Ни машину. Ни палатку приткнуть. Ни сантиметра. Блин. Черт. Нафиг.

Машина рывками пятилась в такт словам, Крис, закинув локоть на спинку кресла, вертела головой, глядя то в зеркало, то в заднее стекло.

— А ты чего?

— Уссуся я сейчас прямо!

— Дай хоть пару раз поверну. Чтоб из лагеря не видели.

Через два поворота Шанелька, проломилась через густые ветки, мимоходом подумав, что ломать кусты становится для нее привычным занятием. И через пару минут, повеселев, вышла, шлепая на себе комаров.

— Так задом и поедем, — обрадовала ее Крис, — не развернуться тут. Орла проверь. Что-то нам от твоей синей птицы никаких пока удач.

— Зато вагончик не упал.

— Что?

— Я говорю, канат не порвался, и не поронял нас на сосны. Может, как раз из-за орла.

— Не нравится мне твой ночной оптимизм. Похоронный он какой-то.

На полпути они все же развернулись, и, выехав на трассу, нырнули на первый же проселок, без указателей уводящий снова в густые заросли.

— Так, — сказала Крис, — встанем сразу, как с дороги нас не увидят. И все. И спать. А если повяжут, ну и славно, выспимся в кутузке с криками «спасибо, дядя милицанер»!

Так и сделали. Зевая во весь рот, Крис загнала машину в гущу непременного кустарника, рядом обнаружилась крошечная полянка, усыпанная мелкой щебенкой, на ней они поставили палатку, радуясь, что у Шанельки такая же дома Тимкина, и она умеет, с закрытыми глазами помня, куда что совать и пихать. Внутрь закинули два надувных матраса, накачав их круглым ножным насосиком. И упали, не раздеваясь, только порасстегивав надоевшие ремешки, пуговицы и крючки. Снаружи, а казалось, прямо в палатке, не сдерживаемые тонкими шелковыми стенками, шуршали и потрескивали, бегая в траве, какие-то ночные летние некты и некточки, сверху, от звезд, плакала иногда пролетающая птица. И так странно, в полукилометре от дороги — такая полная, такая лесная стояла вокруг палатки тишина, подивилась сквозь сон Шанелька, наверное, это наша птица, ее широкие крылья… это они… конечно же…

Шанельке снился плов в огромном казане, и рядом — Дима Валеев, в бурке и с большой поварешкой. Он грозно хмурил брови, набрасывая в тарелки гору пахучего риса, перемешанного с пряностями и кусочками мяса. И вокруг толкались множество женщин, протягивали руки, ласково улыбались, обещая лицами. Шанелька стояла позади всех, чувствуя, как подвело живот и во рту копится голодная слюна, тоже хмурилась, упрямо решив, не буду просить, вот пусть они все, а я — не буду!

Поворачивалась, проминая коленкой зыбкий матрас и дергая рукой по тонкой нейлоновой стенке палатки, вздыхала и замирала, ровно дыша и рассматривая, как по верхушкам сосен ползет маленькая черная тень на черной тугой нитке. Это мы там, понимала она во сне, летим черепахой, ползем по канату вверх, туда, где Дима варит замечательный плов.

Крис лежала, отвернувшись к другой палаточной стенке, и тоже смотрела сон, но он у нее был без всякой гастрономии. Ей снились стихи, те, что писала, когда упала в любовь, такую мощную, что падение в ней всегда было полетом, и чтоб не разорваться, разлетаясь на всю вселенную мелкими брызгами, приходилось писать, такое — очень странное, для нее самой. Во сне стихи читали сами себя, а Крис стояла на берегу, слушая их за спиной и волны перед глазами, рядом с ней стоял странный Ласточка — ветер трепал седые пряди из-под опущенных полей старой шляпы. И было ей во сне хорошо и покойно, не нужно ничего говорить, потому что она понимала, мерно произносимые слова услышаны, поняты и приняты в сердце. Иногда плавно удивлялась тому, что читаются стихи для этого — с виду совсем сумасшедшего дядьки в грязном плаще на голое тело, но удивление сходило на нет, мирясь с реальностью сна, ведь это сон, в нем так и должно быть, думала Крис. И дальше снова была во сне, а не смотрела его.

Утром, совсем ранним, она проснулась, открывая глаза на бледную голубизну, и увидела тени листьев, муху, ползущую снаружи, карман, пришитый к палаточной стенке. Утренний сумрак путал увиденное, будто заволакивал тонким туманом, и Крис казалось, что это сам сон, не его события, а ткань сна, которая, как ночная темнота, еще не ушла, а просто перемешивается со светом, светлея сама.

Она села, откидывая покрывало, поправила волосы и осторожно, становясь на четвереньки, вылезла из палатки мимо спящей Шанельки. Выпрямилась, подтягивая тонкие спортивные брючки. И, поворачиваясь в чуть разбеленной рассветом утренней темноте, замерла.

На вершине соседней невысокой горы, отделенной от их становища лощиной, полной густого тумана, распахнулась призрачно-белая чаша огромной круглой антенны. Мелкие точки огней очерчивали гигантскую вогнутую окружность, такую большую, что казалось, она все еще раскрывается, в полной утренней тишине. Массивное основание уходило в густой кустарник и темноту, и чаша лениво плыла над клубами утреннего тумана, вот сейчас снимется со склона и улетит, играя в летающую тарелку.

Темно, подумала Крис, жалея, что фотокамера не снимет увиденного, ну как жалко, темно. Но если бы светло, то разве была бы такая сказка? Нужно срочно разбудить Шанельку, пусть тоже увидит.

— Есть хочу, — сказала мрачная Шанелька первые утренние слова, садясь и закидывая на спину длинные волосы, — ужас какой, мне всю ночь снилась всякая жратва. Ты чего ни свет ни заря?

— Вылезай. У меня вон чо есть.

Шанелька тут же замолчала и послушно полезла наружу, снедаемая любопытством.

Так они и встретили утро, стоя рядом с палаткой, а тарелка парила, тихо светя маленькими, почти новогодними огнями. Шанелька, зевая, нагибалась к мокрому от росы капоту, на котором выстроила сложное сооружение из трех книжек, косметички Крис и сложенных домиком старых автомобильных карт. Сверху криво, но неподвижно стоял фотоаппарат, послушно пищал, отсчитывая таймером секунды. Нажимая на спуск, Шанелька выпрямлялась, чтоб успеть и самой насмотреться. Ведь в кадр попадала тарелка, ее огни, и даже немного неба и темных деревьев, но глаза видели еще и россыпь бледнеющих звезд, лунный серп с острыми кончиками, бесконечные волны мохнатых крон, серый шелк морской воды. Видели себя, то есть Крис видела лохматую Шанельку, сонную, но с блестящими глазами, в тонкой рубашке и широких шальварах со шнурком на голом животе. А та видела ее — в стильных эластановых брючках и белой футболке с художественно обрезанными рукавчиками. С королевской улыбкой, которой Крис дарила подруге утро, совершенно сказочное, космически-фантастическое и одновременно такое земное, теплое, с морем и дивно пахнущим утренним воздухом.

Солнце сделало белый цвет чаши ослепительным, одновременно показывая разводы и потертости на толстой антенновой ноге. Включило жару, прибавило громкости звукам, и снизу закричали далекие люди, заиграла далекая музыка, а сверху, с трассы, вовсю шумели машины.

— Теперь можно и пожрать, — Крис складывала вещи, Шанелька ходила следом, натыкаясь и глядя на отснятые кадры. Закивала, вспоминая голодный сон.

— Хм, — усаживаясь в машину, вспомнила Крис, — а мне вот сплошное высокое снилось, стихи и Ласточка. Целомудренно прикрытый шляпой и плащом.

— Он нам про стихи баял, вот и приснился. А я такая приземленная, всю ночь во сне хотела плова, а Дима мне не давал! Плова, в смысле.

— Кормил стихами?

Они уже летели по трассе, улыбались встречным, которые махали руками орлу. И тень птицы летела рядом, подпрыгивая на тенях холмов и кустарника.

— Если бы. Одаривал пловом тех, кто быстрее тарелку подставит. А их там была гора и тучища.

— Вот же козлище. Увижу его, сделаю выговор. С занесением.

— Угу. Он только «здрасти, девочки», а ты ему — уйди, недостоин!

На обочине яркой утренней дороги махнул синей машинке полосатый милицейский жезл. Толстый сонный дядечка в фуражке, сбитой с широкого лба на затылок, указал жезлом на крышу машинки, потом на обочину рядом со служебным авто.

— Долетались, с орлом, — пробормотала Крис, аккуратно тормозя и глуша мотор. Вытащила из бардачка документы.

Мужчина нагнулся к опущенному стеклу. Поймал фуражку, которая почти свалилась с головы.

— Ночью ездим? — вопросил, утверждая, — без габаритов, значит.

— Нет, — быстро ответила Крис, широко улыбнувшись, — не ездим, вот, утром только. От канатки выехали. У трассы там…

Она замялась, прикидывая, надо ли говорить, что ночевали в неположенном месте, вломившись в кусты на проселке.

— Угу… — он выпрямился, оглядывая крышу машины, — у мастеровитых ночевали? — и в ответ на недоуменное молчание уточнил, — в кемпинге?

— Да, — поспешила на выручку Шанелька, — мы сами. Его. Ее в смысле. Птицу. Кружок «Умелые руки», я куратор читального зала. Детская библиотека.

Дядька с удивлением оглядел отчаянное лицо. Подумал, отступая на шаг. Потом уточнил еше:

— У Лены с Петром, да? Петя Мастеровитый. Директор. В библи… тьфу, в кемпинге.

Шанелька прокашлялась. Крис хихикнула и закашлялась тоже, беря обратно права. Постовой кивнул.

— Предупреждение, в общем. Чтоб в темноте, вы габариты. Ему, ей, в смысле. Ну, фонарик, хотя бы. Потому что груз такой. Необычный. А то прижучат вас, девки. Пока до Черноморского доедете, еще постов будет, два десятка.

Через пару километров Крис встала на обочине, бросая руль.

— Нет, ты мне объясни, сама. Какой кружок? При чем тут?

Мимо проехал высокий автобус, из открытых окон вырвался радостный крик и унесся дальше за поворот.

— Мастера, — объяснила Шанелька, — он сказал, я подумала, слет там какой. Мастеровитых. А мы незаконно ночевали. Ну вот…

— Кружок юных чучельников, да? Детская таксидермия.

— Криси, молчи! Мне и так стыдно. Я же помочь хотела. Чтоб знал, мы не какие-то. А вовсе даже библиотэкари.

— Новое слово в библиотечном деле! Юные чучельщики и их командир. Нелли Клименко. Заслуженный… Молчу.

— Ты мне лучше скажи, он откуда знал, что мы едем в Черноморское?

Крис пожала плечами.

— Ума не приложу. Может, добрая Ирина на нас ориентировку разослала? Пропали два членкора, мошенницы. С крашеным орлом.

— Ох.

Шанелька сцепила руки, поворачиваясь к смеющемуся профилю подруги.

— А если это Просто-Петя? Вдруг он заяву написал, что мы украли орла?

— Ты украла, — поправила ее Крис.

— А ты помогала в сокрытии. И между прочим, когда красили, тоже.

Крис помотала головой.

— Если бы Просто-Петя, нас бы уже арестовали, а орла конфисковали. Не трусь, мастеровитая Шанель, приедем на дикие скалы, там и разберемся.