Крокодил

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Ночью вовсю лил дождь, и клочья темных, похожих на растрепанную шерсть облаков висели над селением еще и теперь. Будет снова дождь или нет, сказать было трудно. Посмотришь на деревья, и кажется, что облака совсем низко, над самыми верхушками. Большие черные тучи притягивали к себе меньшие, и скоро не осталось ни одного голубого просвета, будто все, что в селении дышало и двигалось, попало в огромную ловушку. Дым очагов, пробиваясь сквозь мокрое плетение крыш, поднимался, повисал над хижинами и стекал вниз. Листья под тяжестью росы бессильно опустились и словно застыли в ожидании.

Настроение у Хоири по-прежнему было плохое: ведь его первое путешествие на лакатои кончилось большой неприятностью. До сих пор он чувствовал вкус и запах соленой воды. Хорошо хоть, что перевернулись они у Миривасе, в устье реки Лакекаму, Оттуда до Мовеаве только полдня пути. К счастью, вещей пропало не так уж много. Одежда высохла через несколько часов после того, как им удалось перевернуть лакатои снова дном вниз. Посуде соленая вода очень повредить не могла, и как удачно, что отец купил два жестяных сундучка — их собственные покупки уместились там целиком. На дне одного из сундучков лежит сверток, которым особенно дорожит Хоири: в нем лифчик, трусики и цветастая юбка — все это для Миторо. Как хорошо, что эти вещи, даже побывав в соленой воде, все равно остались целыми, такими же гладкими и блестящими и до сих пор пахнут магазином! Скорее бы отдать этот сверток Миторо, чем скорее, тем лучше, а то вдруг кто-нибудь поспешит и сделает это раньше его.

Хотя Миторо не очень устала, спала она эту ночь крепко. Накануне она весь день полола на огороде своей семьи — на том, который возле селения. Немного даже заболела спина, но теперь все прошло. Этот их огород не хуже любого другого из тех, что около селения. Приятно видеть, что таро растет так быстро, а на кочнах капусты появляются молодые сочные листья. Жаль, что нельзя оставаться на огороде дольше. Ведь она старшая дочь, и у нее много других забот — делать саго, ловить рыбу. Но хоть работы и много, забросить свой маленький огород она не может. Мать часто говорит: «Людям не важно, какой огород, хороший или плохой, у тебя вверх по реке,— о том, любишь ли ты работать, судят по маленькому огороду у селения».

Подобно матери Миторо выросла крупной и высокой, как мужчина. Она была похожа на крепкое цветущее дерево. Если обхватить ее икру в самом широком месте пальцами обеих рук, пальцы едва сойдутся. Бедра у нее такие же широкие, как у женщин, которые уже родили не одного здорового младенца. На руках у нее ясно видны вены, и каждому понятно, отчего они такие.

Когда надо работать да еще заботиться о пятерых детях моложе тебя, на другое времени остается очень мало. С ровесницами ей весело, но почти все они уже помолвлены или замужем. Похоже, что, только выйдя замуж, избавишься от этой тяжелой и скучной обязанности — заботиться о братьях, сестрах и родителях. Но как хорошо все-таки, что у нее такая мать! Ее мать, Масоаре, как мужчина — укусы москитов ей нипочем и она берется за любое дело, самое трудное. Да, бывает, что она ворчит, но разве может женщина дожить до ее лет и никогда не ворчать? Как-никак лет матери уже столько, что кожа у нее на ладонях морщится и она начинает говорить сама с собой.

Миторо посмотрела на небо: хорошо бы оно осталось таким темным до самого вечера! Неплохо отдохнуть денек среди недели.

— Ой, мама, ты меня напугала! Я и не слышала, как ты подошла.

— Да уж любому видно, что мысли твои где-то далеко, а не здесь. О чем ты задумалась? О том, что видела во сне? Или, может, о каком-нибудь юноше? Не приходил ли к тебе кто-нибудь вчера вечером? Почему бы тебе не выйти замуж, вместо того чтобы думать о юношах и о том, что они будут с тобою делать? Мне тогда можно было бы больше не брать в руки топор и весло. Поторопись — я хочу до того, как лягу в землю, поесть пищи, которую принесет твой муж.

Глаза Миторо наполнились слезами: ведь и без того с тех пор, как несколько лет назад отец был смертельно ранен на охоте за дикими свиньями, живется им трудно.

— Ну зачем ты говоришь, мама? Разве я сама этого не хочу?

— Позабудь то, что я тебе сказала, и прости меня. Мы-то ведь в молодости никогда не надевали на груди чашки, которые носят белые женщины, а наши нынешние девушки и молодые женщины надевают. Наденут, посмотрят на свою правую грудь, потом на левую и размечтаются. Похоже, что только мечтать они и умеют, а больше у них не получается ничего.

Слушать эти слова Миторо было очень обидно, но и показывать, что она обиделась на мать, было никак нельзя.

Масоаре сердило, что она теперь уже не та, что прежде. Больше ей не разрубить одним ударом твердую, как железо, кору саговой пальмы. Хорошо хоть, что Миторо уже почти взрослая и начинает учиться тому, что полагается уметь женщине и матери. Она уже хорошо плетет сумки и рыболовные сети, а делать саго или ловить рыбу в прилив и отлив могла бы поучить и многих замужних женщин.

— На, возьми и иди за водой, да побыстрее! — велела Масоаре и раздраженно сунула кувшин в руки растерявшейся дочери.

Со ступенек своей хижины Хоири смотрел, как Миторо выходит из дому. На шее у него висело новенькое полотенце.

— Не пойдешь со мной на реку, Меравека? Миторо как раз отправилась за водой.

— Пойду, пожалуй, а то догадаются, что ты за ней увязался.

От вчерашнего дождя дорога к реке не превратилась в трясину, просто дождь смыл с нее землю, и от этого оголились ракушки и черепки, которых насыпали, когда ее делали. Ноги Миторо приятно холодила роса. Кувшин удобно стоял на правом плече. Ой, сзади кто-то идет! Идут и разговаривают — видно, их двое.

— Много было таких ливней, как вчера, пока я был в Порт-Морсби?

— Нет, вчерашний был первый. Наверно, матушка Небо заплакала от радости, что ты вернулся.

А теперь фыркают. Да они уже совсем близко, у нее за спиной! Надо пропустить их вперед.

— Эй, дочь Оалаэа! Ночью в субботу, в полнолуние, я буду ждать тебя! Тебя отведет ко мне моя сестра Ивири. Меравека и Хухуруа будут там тоже.

— Да?.. А как же другие твои подружки? Что, с ними тебе скучно?

— Послушай, ты же хорошо знаешь, никаких подружек в нашем селении у меня нет. В общем, реши до субботнего вечера.

Ну и наглец же! Ничего похожего с ней еще никогда не случалось.

Это был один из тех редких дней, когда вода в реке спадает совсем низко. Глинистые берега оголились во всем своем бесстыдном уродстве. Те, кто купался утром, уже повытаскивали из воды посуду и другие предметы домашнего обихода, в разное время упавшие туда с лодок. Но на дне по-прежнему оставались скользкие, уже совсем без листьев стволы кокосовых пальм и других деревьев. Многие владельцы лодок встревожились: лодки нависли теперь над краем берега и казалось, что вот-вот они сорвутся вниз и разобьются.

В облаках сверкнула ярко-желтая искорка. Над рекой пронесся легкий ветерок, и ожило все — люди, звери и растения. Миторо стояла в холодной воде, доходившей ей до пупка. Юбка из саговых волокон всплыла, и сквозь прозрачную воду были хорошо видны ее светло-коричневые ляжки и ягодицы. Когда она не смотрела в сторону Хоири, он приподнимался с корточек, чтобы разглядеть ее получше. Кожа у нее покрылась пупырышками — значит, вода холодная.

Миторо ушла, а Хоири с двоюродным братом остались на берегу посмотреть, как оживает река. Там, где обычно стоят лодки их близких и дальних родственников, сейчас много лодок, и из всех нужно вычерпать воду. Вдвоем они быстро управились примерно с дюжиной.

— Слушай, Меравека, мне обидно: Миторо говорила со мной так, будто мои слова дерьмо.

— Ты это что, всерьез? Да разве можно обращать внимание на то, что говорит женщина? Могу поспорить: она теперь только и будет думать что о субботе и от волнения у нее все будет валиться из рук.

— Как ты думаешь, какая получится из нее жена?

— Смотря чего ты от жены ждешь. Если говорить о работе, Миторо как раз то, что нужно. Все знают, она работать любит. Но неужели ты хочешь сразу жениться?

— Да нет же! Я просто думал: не из тех ли она девушек, кто ложится с каждым юношей, какого встретит?

— Я не верю, что она такая. Она скромная. А потом, будь она такая, она бы уже давно забеременела. Но раз ты так думаешь, то тем более не следует жениться на девушке, пока ты не переспишь с ней, и не один раз.

Конечно, поступать так нехорошо, грех, но все-таки хочется точно знать, действительно ли девушка та, на ком ты думаешь жениться. Ну а раз другого способа узнать, встречается ли Миторо с кем-нибудь еще, нет, то к чему вспоминать о христианском учении?

В Мовеаве есть много девушек, с которыми большинство юношей знакомо очень близко. Детей у них почему-то нет, но бедра и живот становятся у этих девушек очень гладкими — в двойных складках живота любой из них, наверно, по нескольку фунтов жира. Правда, среди них есть и невезучие вроде Лалафаре: у нее трое детей, а замужем она не была. Когда она забеременела в третий раз, устроили суд, и один из членов совета стал допрашивать бедную девушку. «Те два раза ты не захотела говорить,— сказал он,— но уж на этот раз, конечно, скажешь нам, кто отец ребенка?» Лалафаре стояла и рисовала что-то на жирной глине большим пальцем ноги. «Я не видела, кто он»,— сказала она тихо. «С тобой спит только один мужчина?» — спросил кто-то из членов совета. «Не знаю, в темноте не видно. Я спрашиваю, как их зовут, а они не отвечают». Мужчины захохотали, многие женщины стали кричать, обзывать ее плохими словами. Но есть неженатые мужчины, которые были бы счастливы на ней жениться, их не отпугнули бы даже ее трое детей.

В следующие два дня гор на северо-западе не стало видно, их закрыли огромные тучи. К концу недели река вышла из берегов. От своих хижин до места на берегу, где были причалены их лодки, людям приходилось брести по колено в воде. Старейшины рода не спускали с реки глаз — следили за тем, как поднимается вода. С полок достали копья, вычистили их и заострили на них зазубрины. Старики чинили охотничьи сети, принадлежащие роду.

— Теперь самое время показать, что ты уже мужчина,— сказал Севесе.

Они уже приплыли на нескольких лодках в охотничьи угодья рода опероро. Хоири и Меравека взобрались на деревья по сторонам узкой полосы сухой земли. Налево и направо были болота, бежать от охотников дикие свиньи могли только по этой узкой полоске, но теперь ее перегораживала сеть. Сверху им было видно, как осторожно, стараясь не шуметь, через высокую траву кунаи пробираются мужчины постарше. Раздались крики:

— Вот он где, проклятый, сын радуги! Мое копье уже у него в боку, он ранен, остерегайся!

Послышалось злобное хрюканье, оно приближалось.

— Вот она, коли! — крикнул Меравека.

Из травы между деревьями выскочило что-то большое и темное. Из боков свиньи уже торчало четыре копья; было видно, что ее силы иссякают. Почти одновременно Хоири и Меравека вонзили в нее свои копья и прокричали боевой клич рода. Свинья завизжала и, задевая торчащими из нее копьями о стволы деревьев, кинулась прямо в сеть.

Охота удалась на славу. Загнали шесть свиней, из них три погибли, захлебнувшись в воде. Кишки, легкие, печень и почки достались, как полагается по обычаю, старикам, головы — старейшинам рода.

Каждый жарил мясо для себя сам.

— Как, у тебя еще не изжарилось? — спросил Хоири отец, увидев, что тот снова кладет мясо на горячие угли.

— Еще не готово, в нем кровь.

— Так будь же мужчиной, попробуй его на вкус! —сердито сказал отец.

Вернувшись в селение, охотники дали женщинам только нижние челюсти убитых свиней — это была доля женщин, и мужчины вовсе не считали, что поступают плохо. Но женщины все равно сохранили для мужчин их долю в рыбе, которую, в этот день поймали.

Хоири очень хотелось принести часть мяса домой и отдать Миторо, но делать этого было нельзя: вдруг она воспримет это как признак слабости? После того разговора она его избегала. Видно, Миторо еще не решила, пойти ей на свидание с ним или нет.

— Мама,— сказала Миторо, когда младшие легли спать,— можно мне пойти погулять с подругами?

— Ну ладно, только не уходи слишком далеко, а главное, держись подальше от юношей. Я не лягу, пока ты не вернешься домой.

Взявшись за руки, девушки пошли по улицам. Потом они сели и начали рассказывать друг другу разные истории. Ивири села рядом с Миторо, она ущипнула ее за ляжку, потом шепнула ей что-то на ухо» и Миторо кивнула! Не дослушав до конца историю о том, как появились летающие лисицы, Ивири встала, не выпуская руки Миторо из своей.

— Простите, подруги, нам надо отойти по нужде,— сказала она.— Мы еще придем.

Миновав последнюю хижину, они перелезли через ограду, и тут Миторо стало как-то не по себе. Там и сям в лунном свете на землю ложились темные тени от кустов и деревьев. Ивири обернулась и посмотрела, не идет ли кто за ними, а потом тихо сказала:

— Мой брат вон там, под теми бананами.

Ивири сунула в руки Миторо небольшой сверток, который держала под мышкой. Та неохотно его взяла.

— Я буду ждать тебя в тех кустах,— сказала Ивири и пошла прочь.

Медленно, неуверенно ступая, Миторо двинулась к рощице банановых деревьев.

Хоири схватил ее за руки и втащил в тень. Какая холодная у нее кожа! Прямо как у змеи, только чешуи нет. У Хоири онемел язык, будто он глотнул яду: в горле пересохло. Он стал считать пальцы у нее на руках, потом ногти, потом суставы — неужели их у нее столько же, сколько и у него? Она вскрикнула, и рука ее повисла.

— Что с тобой? Я сделал тебе больно?

— Нет, просто у меня в пальце всю неделю сидела колючка саго, я вытащила ее только сегодня вечером, а ты сейчас его согнул.

Голос ее звучал спокойно и ясно. Казалось, она обращается не к нему, а к бананам — смотрела она на них. Он взял ее за локоть и резко повернул к себе. Его руки ласково спустились по гладкой спине к пояснице и притянули Миторо ближе. От ее крепких молодых грудей шло тепло. Оттянуть резинку юбки оказалось совсем нетрудно, и вот уже его руки на ее ягодицах — словно два горшка, гладкие и круглые и так приятно наполняют его ладони!

Над их головами пронеслась летучая мышь-плодоедка. Где-то в лесу захрюкали свиньи, невдалеке кашлянула Ивири: ну почему Миторо так долго упирается?

— Оставь меня,— сказала она.— Я тебе ничего не обещала.

Она смотрела не в глаза ему, а скорее на его губы. Лицо у нее было хмурое.

Обхватив одной рукой ее плечи, а другой бедра, Хоири приподнял ее и положил на спину. Его ноги раздвинули ее колени, а руки подняла юбку к ней на грудь. Со вздохом облегчения он проник в нее. Пальцы ее рук за спиной у него напряглись. Он не слышал теперь ничего, кроме собственного дыхания. Потом наступил покой. Казалось, что грудь Миторо — самое мягкое место, на каком он лежал в своей жизни. Хотелось лежать так всегда, но тут снова кашлянула Ивири. Он перекатился на траву.

— Поторопись, пожалуйста, а то твоя мать пойдет искать тебя.— И он вытер ей спину.

Он прыгнул в реку. Испражнений людей и животных вокруг плавало столько же, сколько всегда, но сегодня казалось почему-то, что от воды исходит не зловоние, а аромат. И еще казалось, будто он, как змея, сбросил с себя прежнюю кожу. От тела его разбегались волны, и от этих волн качались все лодки вокруг.

— Ты что — дурак? — закричал с порога своей хижины какой-то старик.— Не слышал, что крокодилы, когда вода стоит высоко, утаскивают свиней?

— Спасибо, что предупредил, я быстро!

— Не благодари,— отрезал старик.— Купайся, купайся: грязи, которая тебе так нравится, от этого станет в воде еще больше. Чем ты вознаградишь тех, кто холодными ночами будет разыскивать твои останки и крокодила, который тебя утащил?

Ну, слушать такое — это уж чересчур! Надо скорее вылезать.

Оказывается, все это время Меравека его искал. Они встретились у хижины тети Суаэа и вместе поднялись по ступенькам. *

— Где ты был? — спросил Меравека. — Я думал, ты спишь, и вдруг вижу: идешь весь мокрый. Тебе что, жарко было?

И Меравека потрогал его руку выше локтя.

— Да нет, я присел по большой нужде на корме лодки и свалился в воду. Представляешь себе, какой у меня был вид?

Они расхохотались.

Очаги почти во всех хижинах уже погасли. Девушек и юношей на улицах оставалось все меньше. Хоири надел красивые белые шорты, привезенные из Порт-Морсби, а перед этим припудрил себя между ног «Детской присыпкой Джонсона». Теперь от него шел ее запах, и девушки, когда он проходил мимо, втягивали носом воздух.

— Я не верю, что ты упал с лодки,— сказал Меравека.

— Я и не ожидал, что ты поверишь, но надо же было сказать что-нибудь при тете.

— Конечно. Ну, как все прошло?

— Хорошо, как еще могло пройти? Отправилась спать мокрая внутри.

Они похлопали друг друга по плечу и свернули на другую улицу, чтобы пройти мимо хижины Миторо: может, удастся узнать что-нибудь.

Миторо сидела на верхней ступеньке лестницы, а ее мать плела сеть и говорила:

— Девушки, которые слишком любят гулять при луне, замуж не выходят, а уж если и выйдут, то только потому, что в животе у них ребенок. Зачем торопиться отдать себя поскорее мужчине? Ведь впереди у тебя для этого целая жизнь. Он пообещает на тебе жениться, ты ему поверишь, а он сделает свое дело и убежит от тебя прочь, и вместе с ним убежит его обещание. Тогда, чтобы избавиться от ребенка, приходится взбираться на арековые и кокосовые пальмы или делать еще что-нибудь такое же опасное; и после этого еще идете, разодевшись, в воскресенье в церковь слушать слово божье. Как змея когда-то соблазнила Еву съесть запретный плод, так теперь мужчина соблазняет девушку проглотить его плод!

Хоири нарочно погромче прочистил горло, а потом еще й кашлянул,

— Тебе что-нибудь в горло попало?— громко, так, чтобы услышала мать Миторо, спросил Меравека.

— Не иначе как плод.

— Кто это смеется над моими словами?— сердито закричала на них Масоаре.— Почему вы шляетесь без дела по улицам, а не идете к своим родителям, чтобы выслушать их добрые советы? Идите веселитесь перед домами своих родителей, ваши матери не помогают мне подметать около моего дома!

Она плеснула на юношей водой, и они разбежались.

В трусиках Мшоро чувствовала себя как-то необычно. Они плотно облегали ее, и это успокаивало. Теперь не страшно было ложиться спать, не то что прежде, когда на ней была только юбка. Духи, которые бродят по ночам и подсматривают за женщинами, когда те спят, больше не смогут ее тревожить.

В следующую неделю Хоири видел Миторо куда реже, чем ему хотелось бы. Почти все время он был с отцом на кладбище их рода на другом берегу реки, а чтобы туда добраться, надо было, переправившись через реку, не меньше часа идти потом через лес кокосовых, арековых и саговых пальм.

Недалеко от могилы матери отец построил хижину в два яруса — такие Хоири видел в Порт-Морсби.

На кладбище было спокойно и тихо, совсем не так, как в их многолюдном селении, где плачут дети и все время ссорятся мужья с женами. Хоири выпалывал траву на могиле матери и помогал отцу ставить на диких свиней ловушки. Иногда, густо обмазав себя с головы до пят клейкой глиной, он совершал набеги на гнезда шершней — их личинки, если завернуть в саго и поджарить на горячих углях, необыкновенно вкусны. Когда делать было нечего, он сидел на верхнем ярусе хижины, который отец отдал в полное его владение, и слушал, как звенят от ветра колокольчики — он сам сделал их из жестяной банки.

Перед глазами Хоири расстилалось большое поле, поросшее пушистой белой болотной травой; там жили бесчисленные москиты и огромные безобразные жабы.

— Да, чуть было не забыл, сынок: сегодня вечером у нас в селении собирается совет. Уже темнеет, так что я лучше пойду один. Я вернусь в полночь.

За отца можно не тревожиться: все повороты тропинки он знает как свои пять пальцев, знает каждый пень, каждое лежащее поперек тропинки дерево, каждый ствол, переброшенный через речку.

Вокруг разлился мрак ночи, застрекотали цикады. То квакают, то умолкают лягушки. Однообразно гудят москиты. Надо посмотреть, сколько керосина в жестяной лампе. Оказывается, еще много, до прихода отца должно хватить. Фитиль, сделанный из узкой полоски шерстяного одеяла, стал неровным, надо его подрезать.

Внизу отец оставил тлеть в очаге несколько кусочков кокоса: москитов отпугивает их жирный дым. Стенки у второго яруса такие низкие, что, даже когда лежишь, тебе видно, что делается снаружи. Где-то далеко, в северной части неба, как маяк вспыхивает и гаснет молния. В ее тусклом свете на миг становятся видны очертания усыпанного цветами могучего дерева совсем рядом с хижиной. Много похоронных церемоний совершено было в его тени, и отец говорит, что на самом деле это не дерево, а дом — в нем живут их предки.

Хоири проснулся среди ночи: его разбудили голоса, раздававшиеся внизу. Он приподнял голову, прислушался.

— Пока его нет, мы должны следить, чтобы с его сыном не случилось ничего плохого,— говорил кто-то.— Ведь это они каждый день смотрят за тем, чтобы на наших могилах было чисто, это они не дают траве кунаи своими твердыми корнями протыкать наши кости.

Хоири так и подбросило — он сел на кровати. Как хорошо, что отец, когда делал кровать, вложил в работу все свое мастерство, и она совсем не скрипит! Комнату наполнял странный голубой свет; на стене были ясно видны тени от узелков москитной сетки. Что там, внизу? Он посмотрел сквозь щели пола и увидел, что керосиновая лампа внизу по-прежнему горит. Но там никого не было, и голоса тут же смолкли, а голубой свет потух. Хоири приподнял сетку, и прохладный ночной воздух мягко прильнул к его телу. Но когда он вдохнул, он почувствовал затхлый запах — так пахнет в комнате, в которой много лет уже никто не живет. Откуда этот запах? От летучих мышей-плодоедок? Или, может, это летающие лисицы совсем рядом производят сейчас на свет потомство? Вдалеке, где-то на этом бесконечном болоте, из которого то там, то здесь поднимается саговая пальма, закричал дикий петух, возвещающий приход нового дня. На востоке по краю неба будто протянулся тонкий слой белой известки.

Отца все не было. Наверно, что-то случилось в селении, а то бы он уже пришел. Хоири обошел и проверил ловушки. С той, что для диких свиней, ему не справиться — она такая тяжелая, что в одиночку поставить ее не может даже отец. На ловушку для сумчатых крыс идет только одно бревно футов в семь длиной, да и добыча в них попадается чаще, но сегодняшнее утро удачи не принесло — все ловушки были пустые.

Севесе уже ждал его.

— Здравствуй, сынок, я вернулся!

Хоири огорченно покачал головой: пусто, ничего нет.

— А я и не думал, что много попадется,— сказал отец.— Всего несколько дней прошло, как мы жгли лес, расчищали место для нового огорода, и с неделю, пока пахнет горелым, дикие свиньи к нам и близко не подойдут. Но все равно: как там, цела в ловушке для свиней наша приманка, эта гроздь бананов?

— Перезрели, летучие мыши-плодоедки уж объедают их понемногу. Да все равно эти бананы слишком мягкие — когда свиньи будут откусывать, ловушка может и не захлопнуться.

— Ты-то хоть не подходил близко? Знаешь историю об охотнике, который устал и проголодался после трудного дня? Он проходил мимо ловушки для диких свиней и увидел в ней спелые бананы. Охотник не утерпел, полез за ними, а потом пробарахтался в раздавленных бананах целую ночь.

Оттого, что на кладбище было одиноко, бывать в селении стало для Хоири приятней.

Он не упускал случая переспать с Мигоро, но искусно увиливал от ответа, когда она начинала спрашивать его о времени их свадьбы. В селении никто ничего не знал — какая же молодец Ивири, до сих пор не проболталась!

Пока Хоири не было в- селении, там произошли бурные события. Колдун, который отправил в могилу его мать, начал колдовать против другой женщины. Однажды вечером ее братья подстерегли его, и он едва от них спасся в доме полицейского. Дело рассмотрел начальник патруля в Миривасе, и колдуна освободили, потому что. никаких улик против него суду представлено не было. Начальник патруля сказал: колдовства не существует, все эту чушь и суеверие. Зато братьев обвинили в том, что они угрожали холодным оружием, и приговорили к двум неделям принудительного труда.

— Лучше всего для этой подлой крысы было бы, если бы братья ее загнали его в землю,— сказал Хоири отцу.

— Согласен, но не забывай: в селении, кроме него, есть много-других, мы о них .лаже и не знаем. А потом, белые люди в колдовство не верят. Кто убьет колдуна, сынок, для нас, может быть, и герой, но для белых начальников он преступник, и его посадят в тюрьму и заставят перетаскивать дерьмо чиновников администрации.

За разговорами они не заметили, как дошли до хижины тети Суаэа. Хоири быстро поел и вместе с Меравекой пошел прогуляться по селению. Тетя Суаэа закричала им вслед, чтобы они держались подальше от девушек.

Севесе сел есть, только когда все дети уже поели. Он поднял с блюда крышку и увидел на нем великолепного краба.

— А вы с Джорджем разве не будете его есть? — сказал он сестре покойной жены.

— Нет, это тебе, ешь его один.

Севесе принялся есть, и ко времени, когда он закончил, дети уже легли спать.

— А ты знаешь, что твой сынок настоящий крокодил? — с деланным безразличием бросила Суаэа.— Уже утащил добычу и съел ее так, что и следов не осталось.

— Правда? И откуда же утащил? —спросил, кивая, Севесе.

— Да с соседней улицы! Похоже, что теперь у тебя появилась сноха, и неплохая к тому же.

— Так, значит, этого краба...

— Ну да, потому мы с Джорджем его и не ели. Принесла сама, посылать не захотела ни с кем.

— Но все равно,— немного раздраженно сказал Севесе,— вы растили Хоири вместе со мной и должны были бы отведать первой пищи, которую принесла его жена.

— Ия ведь тоже ничего не знала,— сказала Суаэа.— Но тут кое-кто из женщин заметил, что у Миторо вдруг появилась страсть к незрелым манго.

Да, решил Севесе, нужно не откладывая обсудить все это с матерью Миторо.

— Когда я узнала, что месячных у нее нет,—сказала Мзсоаре,—я стала было ее ругать, но бранью разве делу поможешь? Ведь все равно теперь в утробе у нее ребенок.

Да, подумал Севесе, уладить все нужно быстро. Будет скандал, если диакон Лондонского миссионерского общества этого не сделает. Но вообще-то тревожиться ему не стоит. Никто не сможет сказать, что он не приготовился к женитьбе сына. Искать дом для себя и молодой жены Хоири не придется: с тех пор как умерла его жена, в их большой хижине никто не живет. Хоири хорошо делает лодки, люди уже плавают на нескольких, которые он один, без посторонней помощи сделал из скользких бревен; и так же хорошо он делает весла. Огородов у них достаточно, некоторые засажены давно, только успевай собирать урожай, и расчищена земля под новые. Полки в хижине ломятся от посуды, которую Севесе собирал все эти годы, чтобы гостям в день свадьбы Хоири было из чего есть.

Севесе послал Миторо и ее матери самую большую и лучшую гроздь бананов, тех, которые называются наихохо,— это означало, что он согласен на брак сына с Миторо. Так все узнали: Миторо и Хоири помолвлены. Миторо можно было больше не стыдиться своей беременности. Теперь она должна была делать любую работу, какую только дадут ей родные будущего мужа, а Хоири тоже как бы становился собственностью Масоаре и должен был делать любую работу для нее. Ей, вдове, помощь Хоири нужна была во многих делах — и в простых вроде сбора кокосов, и в таких, на которые уходит по нескольку месяцев тяжелого труда, вроде постройки забора вокруг ее огородов. Но в такой большой работе Хоири помогут его родственники.

В воскресенье перед венчанием католический священник рассказал Хоири и Миторо, в чем заключается церемония.

— Нужны будут шафер и подружка,— объяснил он.

— А что они должны делать, отец?

— Да просто стоять у вас за спиной — они будут свидетелями вашего бракосочетания.

— Они женятся вслед за нами?

— Да нет же, это вовсе не обязательно. И хорошо бы вам раздобыть два кольца. Церковь была полна людей, собравшихся на воскресную мессу. Пришло много молодых— посмотреть на церемонию. Сестры из миссии сшили для Миторо простое подвенечное платье. Хоири надел по случаю свадьбы белую рубашку и лучшие шорты.

Церемония тянулась долго, и на лбу у Хоири начали выступать крупные капли пота. На все вопросы, которые ему задавал святой отец, он отвечал «да», Хотя многих не понимал. К концу венчания он начал чувствовать себя как человек, которого посадили в тюрьму, и стал жалеть, что согласился жениться в церкви: все на него смотрят и будут смотреть еще долго. И когда священник сказал, что ему придется теперь спать, просыпаться, есть и работать только с этой женщиной, с ней одной, Хоири почувствовал себя несчастным. Да разве это возможно — не смотреть на других женщин? Ведь они кругом, куда ни повернись, не смотреть на них просто-напросто невозможно!

Для свадебного пира зарезали нескольких свиней. Из соседних деревень стекались родственники. Масоаре ходила с высоко поднятой головой: ведь в селении только и говорят что о бракосочетании Миторо и Хоири в церкви. Ей повезло, ее дочь не осталась одна с ребенком на руках — у ребенка будет отец, который станет о нем заботиться.

В хижине у Миторо собралось много народу. Одни принесли рыболовные сети, другие посуду. Часть этих вещей сложили в особую плетеную сумку и поставили эту сумку Миторо на голову, а на сумку положили тесло и другие орудия, которыми делают саго. Так, с сумкой на голове, Миторо пошла по улице к дому Хоири, а за нею следом шли все девушки ее семьи; Масоаре громко причитала, заглушить ее голос не мог даже шум толпы. Наконец процессия подошла к дому жениха, и Масоаре сказала Хоири, что отдает ему свою дочь. Все вещи, которые Миторо несла на голове, были символами жизни, которая ее ждет.