Крокодил

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Джон Смит стоял в пижаме. Глядя на его лицо, можно было подумать, что в Джона Смита недавно влили изрядную толику свежей крови. Правую его щеку пересекала извилистая грязно-коричневая линия — во сне ом пустил слюну. Линия начиналась от уголка рта и исчезала где-то около уха. Голова его моталась, как будто на нее положили что-то тяжелое. На брови, придавая им неестественную в его возрасте густоту, нависали пряди блестящих светлых волос. Сквозь полуоткрытые веки белый человек сперва обозрел стоящего перед ним навытяжку сержанта, потом перевел взгляд на полупустую бутылку рома и радужную тень, которая от нее падала. Он удовлетворенно кивнул, убедившись в том, что уровень рома в бутылке не изменился.

— Разве я не говорил тебе — мой сон можно нарушать только в случае самой крайней необходимости? А? Разве не говорил?— пробормотал мистер Смит, выставляя вперед ногу каждый раз, как внезапное качание головы нарушало его равновесие.

Язык у него заплетался. Сержант словно прирос к земле, а мистер Смит дышал ему зловонным перегаром прямо в лицо.

— Ну так какого же дьявола? Выкладывай, раз такая спешка,— ведь все равно я поднялся.

— Дурные вести, сэр,— сразу ответил Лату, понимая, что возможность сказать может больше не представиться.— Крокодил съел в деревне женщину. Она жена вон того человека.— И он показал большим пальцем в сторону Хоири.

— Это ты все выдумал. Просто ты хочешь сорвать обход. Да, да, точно, так оно и есть. И до чего хитро придумано! Выбрал самый подходящий момент, когда я пьян. Я не ошибся, когда подумал: ты хитрая бестия.

И мистер Смит насмешливо расхохотался.

— Нет, сэр, я ничего не выдумал, это все правда. Вот эти люди из его селения, это они принесли дурную весть.

— Ну а если и правда, то что из этого? Мне-то какое дело?

— Я прошу вас, сэр, отпустить Хоири и Меравеку домой, в селение, они будут искать там крокодила.

— Отпустить двоих, только и всего? А больше ты ничего не хочешь? Ну рассмешил! Да это в голове не вмещается: несколько месяцев планирования и подготовки — и все зря! Подумаешь, крокодил съел одну женщину! Одним ртом будет меньше! Работа администрации должна идти без помех. Для администрации вы малые дети, а значит, и для меня тоже. Мое дело следить, чтобы вы не просили того, чего вам не нужно, и не создавали из ерунды проблем. Пусть хоть земля перевернется — интересы администрации важнее! Не приставай ко мне больше.

Лату увидел, как белые пятки человека, которого он пытался убедить, исчезают за светлой москитной сеткой. Он повернулся, чтобы уйти. Последняя фраза мистера Смита все звучала у него в ушах. Разговор оказался пустой тратой времени. Никакого определенного ответа на свою просьбу отпустить Хоири и его двоюродного брата он так и не получил. Стало ясно, что решать придется самому—и да поможет ему бог, когда настанет время отвечать за это перед начальством. Встанет ли хоть один из них, прежних начальников патрулей, посмотрит ли как мужчина в глаза самому главному, вступится ли за своего сержанта? О том, что происходит в комнате суда, он кое-что знал. Как ему поступить? Сомнения не оставляли его. Дело очень серьезное, решить его нужно срочно, и не так уж важно, кто решение примет. Ясно одно: он понимает, как серьезно положение, а Смит нет.

ДРУЗЬЯ» вы сами все видели и слышали,—обратился к носильщикам сержант.—Этот начальник патруля мало того что молодой — он еще и неопытный. Он, как в коконе, в своих мыслях белого человека. Человек с таким цветом глаз по-настоящему не видит, как мы живем,— ведь мы снаружи кокона, а он внутри. Если вы знаете хоть немного, каковы белые люди, вы можете понять, почему он сейчас так себя вел. К своим родным они не испытывают тех чувств, что испытываем мы. Я видел, как они ведут себя у могил своих жен, мужей, отцов или братьев: из глаз их не упадет ни слезинки. Быть может, от того, как они живут, их сердца каменеют — становятся тяжелыми и шершавыми и ничего не чувствуют.

— Послушай, что я скажу тебе, друг,— заговорил Хэра.— Большинство людей в нашем патруле согласилось пойти только потому, что знали: сержантом у нас будешь ты. Мы все слышали о том, как ты управляешься с упрямыми и недобрыми начальниками патрулей. Мы знаем, что ты умеешь защитить людей от прихотей и заносчивости белого человека. Но мы, мы сами тебя на этот раз подвели. Ты не смог на нас опереться, как опирались на свой народ предводители, когда одна деревня воевала с другой. Правда, нынешняя война совсем не такая, как те,—здесь все оружие только у одной стороны, а у другой ничего нет. Но мало этого: такое оружие, как у них, нельзя сделать сразу, когда тебе этого захочется. Добыть его можно, только если ты будешь ходить в школу и выучишь их английский язык. Язык и школа — вот их оружие, и нечего удивляться, что они не раздают его направо и налево. Но если бы и раздавали, брать то, что они дают, было бы опасно. Многие из нас слышали, как кончили некоторые наши братья, те, кто раньше времени стал таким же умным, как белые люди.

Называть имена этих несчастных Хэре не было никакой необходимости — их знали все. Упоминать их, рассказывая о случаях, которые привели к их смерти, было нехорошо: ведь виноваты в том, что с ними случилось, в большой мере были они сами.

От тихого рокота человеческих голосов, от падающих с деревьев росинок и доносящегося издалека рева водопадов предутренняя тьма казалась живой. В это время одни птицы отходили ко сну, другие же, наоборот, только начинали просыпаться. При свете факелов Хоири и Меравека собрали свои пожитки и пошли к приплывшим односельчанам — тех было несколько. Ни один, кроме дяди Аравапе, не был родственником Хоири или Меравеки, но когда приходит беда вроде той, которая теперь случилась, становится видно, каков тот или другой человек на самом деле.

Хотя лодка и выглядела хрупкой, от веса еще двоих она бы намного глубже в воду не погрузилась. Хоири и Меравека еще не сели. У того и у другого в левой руке была свернутая постель, совсем легкая. Веревки, благодаря которым меньшая лодка стояла возле больших, были уже отвязаны, но весла еще удерживали ее на месте. На какое-то время и те, кто остался, и те, кто должен был сейчас отплыть, замолчали.

— Сержант Лату, старший брат, ты очень добр ко мне и Меравеке, раз отпускаешь нас,— заговорил наконец Хоири дрожащим голосом.— Большое спасибо тебе, особенно от меня. Но каково тебе придется теперь? Ведь если ты не будешь работать, ты не сможешь кормить семью. У тебя нет огорода, не то что у большинства твоих ровесников. Что, если из-за нас ты потеряешь свою работу?

— Сынки, посмотрите на мои зубы — видите? Одни стерлись почти до самых десен, а другие и вовсе выпали. Это оттого, что я много лет подряд ел рис с мясом и рыбой из консервных банок и лил большими чашками сладкий чай. Мне нравится курить, я выкуриваю по две скрутки табака з неделю, и от этого зубы у меня теперь черные. Прослужил я уже пятнадцать лет, и что я имею от этой своей работы? Старую сломанную швейную машину, такую же беззубую, как я сам. Дробовик, чтобы другие видели, сколько я прослужил, только стрелять из него мне почти не приходится. Чиновники администрации твердят, что без меня все в окружном управлении пойдет кувырком — это потому, что сами они не хотят ни за что отвечать, а только думают, как бы им повеселее провести время с пятницы по воскресенье. Нет уж, с меня довольно, пусть выгоняют, если хотят, мне все равно. Смогу хоть, пока еще есть силы держать топор, начать растить для своих детей кокосы, саго и бетель. Как живут на пенсию, я видел, так что ее дожидаться едва ли стоит.

И старый сержант, наклонившись, толкнул лодку, где сидели Хоири и его друзья, вперед, в стремительное течение Тауре.

Хоири захлестнуло чувство благодарности к сержанту Лату. Одно дело, если бы сержант был ему близким родственником или хотя бы односельчанином, но ведь Лату из других мест, из небольшой деревушки в низовьях Тауре. Может, когда-нибудь представится случай отплатить сержанту за доброту, а если не самому сержанту, то кому-нибудь из его родственников.

Мысли сменяли одна другую, что-то увидится смутно, потом исчезнет, иногда так быстро, что не успеешь и разглядеть. Казалось, что где-то в затылке падают одна за другой капли теплой воды. Тряхнуть головой, еще и еще раз — может, хоть так от них избавишься? Но капли становились все тяжелее, падали все ближе и ближе ко лбу и наконец полились потоком из глаз.

Небольшая лодка несла свой безмолвный груз мимо торчащих из воды коряг и стволов мертвых деревьев. Если бы кто-нибудь посмотрел на нее с берега, он сказал бы, что эти неясные темные фигуры сидят прямо на воде и что они все одинаковые.

— Эй вы, там, на носу!—нарушил наконец молчание Аравапе.—Не закрывайте глаз, не спите — если врежемся в ствол, нам конец.— Аравапе откашлялся, зачерпнул ладонью воды и попил.— Судя по деревьям на берегу, плывем мы довольно быстро. Плыть еще быстрее опасно—если мы все разом наляжем на весла, наверняка потонем.

Весла в руках не было только у Хоири. Раз или два, видя, что лодка плывет не так быстро, как ему бы хотелось, он предлагал грести тоже, но дядя Аравапе ласково говорил, что ему делать этого не надо. Вообще же Хоири почти все время сидел сгорбившись, спрятав лицо в ладони. Слезы все текли и текли, стекали с одной руки на другую.

— Покуришь?— спросил кто-то у него за спиной.

Хоири приподнял голову, покачал ею и показал рукой, чтобы длиннющую самокрутку передали тому, кто сидел позади него.

— Да ведь холодно же,— снова настойчиво заговорил тот же голос.— Затянись хоть разок, согреешь легкие.

Согреваться Хоири не хотелось, да он, сказать правду, и сам не знал, чего сейчас хочет его тело.

— Я знаю, сынок, каково тебе,— ровно и как-то невыразительно заговорил Аравапе. — Ты возвращаешься домой, но домой можно возвращаться по-разному. Юношей ты вернулся из Порт-Морсби, где вы с отцом меня навестили, и это возвращение было для тебя радостным — ты возвращался с подарками для тех, кого любил. Потом ты женился, но тебе так и не довелось узнать, что значит возвратиться к своей семье. Эх, не я должен был бы сейчас везти тебя...— Наступило долгое молчание.—Но выбора не было, ведь твоему отцу пришлось остаться, чтобы возглавить поиски.

И Аравапе стал рассказывать племяннику о событиях, которые предшествовали несчастью. Когда чувства, которые испытывал Аравапе, становились слишком сильными и он не мог больше говорить, его рассказ подхватывали и продолжали за него другие.

Люди в селении объясняли исчезновение Миторо по-разному. Женщины, вместе с которыми она ловила рыбу в тот страшный день, рассказывали о том, что произошло, каждая по-своему. Одна говорила, что они стояли локоть к локтю на мелком месте, где вода была немного выше колена. Их верши стояли рядом, вплотную одна к другой, между ними и водой поглубже. Миторо и еще нескольких оставили у вершей, а другие женщины пошли выгонять рыбу из камыша около берегов, где она часто прячется. Обрыскав камыши и убедившись, что рыбы там больше нет, женщины в надежде на хороший улов поспешили назад к своим вершам. Но напрасно: в вершах оказалось всего несколько мелких рыбок. Они уже садились в лодку, думая попытать счастья в каком-нибудь другом месте, когда кто-то из них заметил, что нет Миторо. Женщины тут же вернулись в селение и подняли тревогу.

— Это случилось два дня назад, и когда мы отплывали, все мужчины уже искали ее,— добавил Аравапе, сумевший наконец справиться со своим волнением.— Мы узнаем больше, когда приплывем.

Многим из подруг Миторо не раз Доводилось слышать о том, что бывает, когда человека утащит крокодил, а некоторые даже видели кое-что собственными глазами. Сперва крокодил приподнимает жертву над водой — показать ее товарищам жертвы, оцепеневшим от ужаса. Жертва к этому времени уже мертвая, но еще не изуродована. Потом крокодил ныряет, и друзья жертвы больше уже никогда не увидят ее целой, с руками, ногами и головой. Обычно чудовище утаскивает добычу в излюбленное им место где-нибудь поглубже, где течение не очень сильное. Иногда он пожирает ее один, но иногда зарывает в ил и отправляется звать друзей, чтобы угостить их тоже.

Хоири хотелось узнать о гибели жены как можно больше, но расспросить не хватало духу. Однако это было и не нужно: попутчики рассказывали все новые и новые подробности и из них постепенно складывалась картина того, что произошло.

— Кто-нибудь из женщин говорил, что видел, как крокодил поднял ее над водой?— спросил Меравека.

— Нет, и тут-то и начинается непонятное в этой страшной истории. Точно мы не знаем — может, крокодил сделал так, но женщинам было слишком страшно и они не стали смотреть.

Тем, кто плыл в лодке, места эти казались безрадостными, и им чудилось, что на каждом брошенном людьми огороде поселился теперь какой-то злой дух. А ведь в другое время эти же самые люди не пожалели бы кожи своих ладоней и ягодиц только ради того, чтобы лишний раз полюбоваться красотой этих мест и подышать бодрящим запахом этих деревьев. Это было убежище, сюда спасались, когда уже невыносимо становилось чувствовать себя ребенком, которому белый человек указывает, что и как надо делать.

— Люди не всякую смерть считают плохой,— снова заговорил Аравапе, которому очень хотелось подбодрить племянника.— Смерть от болезни хорошая, и не только она, но и любая смерть на твердой суше, потому что твои близкие, которые тебя любят, смогут в последний раз посмотреть на твои лицо и тело долго и пристально. Смотреть на тебя они будут особенными глазами, а не теми обычными, которыми смотрели на тебя каждый день, когда ты был жив. Мы не белые люди, у нас нет фотоаппаратов, чтобы сохранять лица наших родных, поэтому в последний раз твои родные будут смотреть на тебя так, чтобы твое лицо осталось в их памяти навсегда. Такой же смертью ты умираешь, если упал с кокосовой пальмы или если тебя ужалила змея. Но умереть так, как умерла твоя добрая жена,— это самое грустное, что может случиться с человеком.

Только теперь Хоири понял, что его чувства к Миторо куда глубже, чем те, что . связывают обычно жену и мужа. Заглянув в себя, он увидел по-настоящему, как она ему дорога. Но что толку от всего этого теперь? Ее ищут уже почти три дня — увидеть ее живой нет больше никакой надежды. Но если все же бог смилостивится и Миторо найдут живой, он будет делать для нее все, на что у него только хватит сил. Никогда больше он не оставит ее одну, пусть даже его в тюрьму за это посадят — все равно не будет стыдно. Но к чему жить теперь? Тело Миторо уже разорвано на куски, и чудовище, крокодил, их переваривает.

Он вскочил, чтобы прыгнуть за борт, но не успел: сильные руки схватили и удержали его.

— Мы знаем, что ты сейчас чувствуешь,—сказал кто-то.— Тебе кажется: если другой крокодил утащит тебя, для тебя это будет самое лучшее. Но твоя жизнь еще не может кончиться—кто же будет тогда заботиться о маленьком Севесе? Кто научит его, как сделать маленький лук и стрелы, когда будут играть со своими луками и стрелами его сверстники?

Хоири не понимал, кто все это ему говорит,— казалось, будто говорят разом все в лодке. Ничего постыдного в том, что он только что хотел сделать, не было. Чего-нибудь вроде этого от него ждали — его поступок доказывал, что он искренен в своем горе. Отдельно мужчина и женщина стоят каждый как бы на одной ноге, а брачный союз дает каждому из двоих ногу, которой у того нет. И уж если ты испытал, что значит ходить на двух ногах, жить, стоя на одной, тебе просто не захочется.

У большинства хижин висели между свай полоски, нарезанные из листьев ниповой пальмы. За два дня они утратили свой кремово-белый цвет и закручивались теперь в разные стороны. Люди говорили друг другу, что полоски помогли: дух погибшей, как и рассчитывали, подумал, что полоски — это змеи, и зайти под дом побоялся. Дух не тыкал в них ничем сквозь щели в полу, не брызгал водой, от которой стынет мозг. Наверно, Миторо жалеет односельчан, не то что человек, которого крокодил утащил год назад. А еще хуже было, когда крокодил утащил жителя соседнего селения: в Мовеаве тогда не знали покоя с сумерек до рассвета, особенно в первую ночь после несчастья. Тогда не помогли и полоски из листьев ниповой пальмы, дух умершего тыкал в людей пальцем снизу, сквозь щели пола, и люди ему говорили: «Ты, вонючие кишки, мы не твои односельчане! Когда ты был живой, ты набивал себе брюхо всякой всячиной, и твои кишки от этого становились все вонючей и вонючей, а сейчас крокодил, сожрав тебя, веселится, разбрасывает их в разные стороны и отравляет нам воду».

На кусты и пальмы по берегам реки уже наступали, проглатывая их, темные тени. Лодкам, отплывшим на розыски, находить дорогу в поблескивающей воде было не очень трудно. Плыли они все три в один ряд. Хоири был в средней. Одну лодку от другой отделяло по нескольку ярдов воды. Все три лодки были большие, каждая легко могла вместить десяток людей.

Как и на остальных, на Хоири была сихи[14], сейчас туго натянутая: с левой стороны за нее был засунут и плотно прижимался к его бедру топор.

Дна в лодке не было видно под острыми копьями и стрелами. У многих из них наконечники были стальные, у других из черной пальмы, и на некоторых было по шесть острых зубьев. К самому длинному шесту, какой удалось найти, крепко привязали, удлинив его этим еще больше, стальную палку с острым трезубцем на конце.

Все молчали. Глаза обегали реку и оба берега — не шевельнется ли что-нибудь. Уши прислушивались, не затрубят ли на какой-нибудь из лодок в раковину.

— Он ее еще не съел,— низким и полным тревоги голосом сказал Севесе.

— Да, от воды нет никакого запаха. И на том, что вода выбросила на берег, не видно никаких жирных пятен. Надо искать поближе к устью, и не только в самой реке, но и в притоках.

Небо было чистое, и звезды лучились неярким светом — помогали как могли людям, плывущим по реке далеко внизу.

Лодка, в которой плыл Хоири, наконец остановилась под уходящими ввысь кокосовыми пальмами; тьма здесь была почти непроглядной. Вода опять поднялась высоко, поэтому Хоири смог прыгнуть с носа прямо на землю, влажную, но твердую. Его спутники увидели, как он растворился во мраке, и лодка бесшумно отплыла. Хоири начал нащупывать копьем стволы кокосовых пальм, выбрал пальму потолще и стал спиной к ней, а лицом к реке. Постепенно глаза его привыкли к темноте, стали видеть лучше. Следуя взглядом за рябью, Хоири смог разглядеть смутные очертания лодки, которая становилась все меньше и меньше, пока наконец не исчезла в ночи совсем.

Он плотно прижимался спиной к кольцам пальмового ствола. Пальцы не спеша двигались от одного чешуйчатого кольца к другому, и через руку в тело вливались уверенность и покой. Дерево было товарищем, высоким, крепким, с шершавой кожей. Не важно, что они не могут разговаривать. В левой руке у него лук и стрелы. Одна стрела упирается в тетиву, ее он может выпустить в одно мгновенье. Копье стоит рядом справа, его стальной наконечник возвышается над головой.

Как хорошо было бы, думал Хоири, если бы и все остальное люди делали сообща, слаженно, как две ноги одного человека! Одна нога не хвастает тем. что держит на себе тело человека дольше чем другая; а если случится, что одна искалечена, другая безропотно принимает на себя и ее работу тоже.

Кокосовые листья над головой зашуршали, и что-то, едва не задев кончик его носа, пронеслось вниз и глухо ударилось о землю прямо у его ступней. Земля брызнула во все стороны, обсыпав обе его лодыжки. Что это с ним? Кажется, дух покинул его тело и оно застыло в оцепенении!

Над головой забили чьи-то крылья, и он опомнился. Пальцы, судорожно сжимавшие холодный металл на бедре, ослабли. Стало стыдно: так испугаться какой-то вонючей твари с кулак величиной! Эта летающая лисица выронила гладкий молодой кокос. Упал он, правда, что-то уж очень близко. Едва ли такое могло произойти случайно. Не целилась ли она в него? Похоже на колдовство.

Нет, в том, что у летающей лисицы упал кокос, нет ничего плохого; правда, кокос чугь было не оглушил его, но в то же время не дал ему задремать.

За рекой созвездие из четырех звезд, которое люди называют Оамалала, поднимается над темными очертаниями леса все выше и выше. А вот и отражение этих звезд в воде.

Но оно не совсем как настоящая Оамалала: четыре луча сливаются в один длинный луч, который почти доходит до его ног — так высоко стоит вода в реке; выше, чем сейчас, она не поднимается.

Пока сон не пытается больше завладеть его веками. Где-то на этом же берегу на воду внимательно смотрит и его двоюродный брат Меравека. Говорят, как раз здесь, на этой полосе берега, помощники колдунов, приплывая верхом на крокодилах, встречаются со своими хозяевами и отдают им добытое.

Хоири опять вспомнился кокос: это надо же, чтобы упал так близко, ведь чуть не убил! Кто-то спас его, не иначе. Внезапно словно кровь прихлынула горячей волной: как же это он позабыл о своем тезке, духе — покровителе рода? Про него говорил отец, когда рассказывал о чудесном спасении его, Хоири, деда,— они еще плыли тогда с отцом на лакатои в Порт-Морсби. Ну теперь не так страшно, раз у него есть защитник. Можно не прижиматься больше так крепко к стволу пальмы.

Пальцы правой руки снова поползли по чешуйчатой коре, по тем ее местам, где они еще не были. Они нащупали надрез: видно, кто-то вырезал на бедной пальме свое имя. А ведь как больно бывает дереву, когда в его живое тело входит топор или нож! Дальше, дальше — да ведь это же буква V!

А это что такое? Плывет с запада на восток, против течения. Передняя часть похожа на шар, и от нее бегут мелкие волны — ну конечно, это крокодил! В одном глазу крокодила отражается мягкое сиянье Оамалалы, только здесь эти звезды светят уже не холодным голубым светом, а красновато-коричневым — так светятся угли, когда потухнет пламя.

Что-то густое и вязкое, вроде того, из чего плетет свою паутину паук, начало затягивать Хоири горло. Колени ослабли на миг, потом затряслись. Только бы остановить эту тряску! Ведь он сам говорил, что любил Миторо, и вот теперь наконец он сможет за нее отомстить. Его палец снова обвел букву, вырезанную в стволе. Все тело напряглось. Он свистнул не пронзительно, но довольно громко и стал ждать.

Крокодил повернул к берегу и поплыл прямо к месту, где стоял Хоири. Да, этот крокодил не простой. Свистят! Оттуда, где крокодил,— наверно, в ответ. Нет, свистеть опять он не станет: как бы себя не выдать.

Крокодил между тем плыл прямо к нему. Хоири стоял в каком-нибудь футе от воды. Выплыв на мелкое место, крокодил стал на лапы. Еще несколько мгновений назад казалось, что длиной он не больше ярда, а сейчас стало видно, что он как большая лодка. Чудовище медленно двинулось дальше к берегу, потом остановилось.

Только бы* крокодил не услышал его дыхания! Сихи больше не облегала плотно бедер — рука уже выхватила топор и сжимала топорище так крепко, что, будь оно внутри полое, наверняка бы сломалось. Хорошо бы, пока он будет рубить топором, еще кто-нибудь бросил бы в крокодила копье!

Кокосовая пальма, которая до этого служила ему надежной опорой, теперь защищала его от страшной твари. С хвоста крокодила кто-то слез, иначе откуда бы это шлепанье ног по воде? Голова крокодила на суше, разглядеть, не слезает ли кто-нибудь и с нее, нельзя. Шлепанье ног по воде все ближе и ближе. Он прислонил копье к стволу так, чтобы удобно было схватить.

Шаги уже совсем близко! Изо всей силы Хоири обрушил на невидимое существо свой топор. За воплем, который раздался, он почти не услышал своего военного клича. Высвободить топор удалось не сразу, лезвие слишком глубоко вошло в то невидимое, и когда он поднял топор, чтобы ударить еще раз, невидимый уже исчез в ночи. Прочь от хвоста: одним его ударом крокодил может переломать все кости! Хоири метнул копье, оно вонзилось крокодилу глубоко в спину. Вслед за копьем толстую крокодилью кожу одна за другой пробили несколько его стрел.

На другом берегу затрубила раковина, громко и долго. В прохладном ночном воздухе ее звук разносился далеко кругом. На других лодках затрубили тоже, передавая дальше весть о том, что крокодил наконец попался. Отовсюду — сверху, снизу и из притоков — лодки поплыли к месту, где был Хоири. Волны, расходившиеся от них, взбегали на берега и будили крабов, лягушек и москитов. Качанье камыша у берегов погнало из укромных уголков рыбу, прятавшуюся там последние два-три дня. пока шли поиски. Многие рыбы, когда рядом оказывалась лодка, уносились, сердито сверкнув, ко дну, ь глубокие места реки.

— Сын Хоири Севесе Овоу,— кричал Хоири снова и снова, едва набрав полную грудь воздуха,— знай, как сильна рука твоего отца!

Ко времени, когда приплыла его лодка, у Хоири уже почти не оставалось сил, но растратил их он не в бою с крокодилом, а скорее в танце победы после боя. И теперь силы ему придавала только радость оттого, что он видит, как его враг корчится в агонии. Не зная, как дать выход переполнявшему его восторгу, он выпустил в воздух все стрелы, кроме двух.

Но крокодил, судя по всему, Хоири даже не замечал. Похоже было, что криков торжества он не слышит — во всяком случае, хвост, который сейчас будто подметал землю, двигаться быстрее от этих криков не стал. Для крокодила, по-видимому, не существовало сейчас ничего, кроме длинного копья Хоири, которое пронзило его насквозь между ребер с правой стороны примерно на полпути между передней и задней лапами. Когда крокодил, пытаясь уменьшить боль, приподнимался на лапы, становилось видно торчащее из живота острие. То и дело крокодил принимался вертеться на месте, иногда в одну сторону, иногда в другую; вертелся он удивительно быстро. Казалось, что у него кружится голова и он не знает, куда идти — потерял направление. На миг он замер, повернувшись головой к кокосовой пальме, за которой стоял Хоири. Чтобы не вдохнуть его обжигающего дыхания, такого смрадного от застрявших в зубах гниющих остатков растений, Хоири плотно прижался ртом и носом к стволу: вдохнуть слишком много этого дыхания было бы опасно для жизни.

Небо приоткрылось, и наконец-то в первый раз со дня, когда произошло несчастье, свет его был полон сочувствия и радости, что поиски оказались успешными. Но животворные лучи не только подбодрили людей, они также помогли крокодилу опомниться и подумать о том, что ему делать дальше. Он пополз назад к реке, стальным острием прорезая в земле узкую борозду. Каждый раз, как острие цеплялось за какой-нибудь корень, крокодил от боли мычал, как корова. Но слишком поздно обратился он в бегство. Он только и успел что сунуть голову в воду, но тут крокодилу пришлось остановиться: острые топоры уже рубили ему основание хвоста. Напрасно могучие лапы вцеплялись в глину — его все равно вытащили назад. Вскоре и лапы отказались ему служить. Он открыл было пасть — ему мигом вставили между верхней и нижней челюстями крепкую, заостренную с обоих концов распорку.

Право прикончить крокодила принадлежало Хоири. Севесе протянул сыну топор, не слишком большой и не слишком маленький. Первый удар — посыпались искры, и на голове у крокодила появилась вмятина. После второго удара топор застрял глубоко в черепе.

Сквозь ноздри крокодила продели кусок ротанга в дюйм толщиной, такой длинный, что за него могли ухватиться десять человек. На землю в трех футах один от другого положили катки, и тащить тело крокодила, теперь уже безжизненное, стало намного легче.

— Сынок, ты еще молодой,— сказал Севесе.— Не подходи к нему больше. В желудке у него заперто зловоние всего, что он сожрал за свою жизнь. Зловоние это необыкновенно сильное, и если ты его вдохнешь в себя, то не пройдет и трех месяцев, как твои колени ослабнут. После этого ты до конца жизни сможешь ходить, только опираясь на две палки. Бывает, те, кто нанюхался крокодильей вони, становятся такими слабыми, что каждый раз, как им нужно сходить по большой нужде или по малой, родным приходится их нести на себе. Я уже старый — не страшно, если такое случится со мной, но у тебя еще много лет впереди.

Это была работа для людей, волосы у которых уже седые. Умелыми движениями они отрубили ребра от позвонков и, откинув их в сторону, вскрыли брюшную полость. Там было два ряда сумок: в одних переваривается только что съеденное, другие служат чем-то вроде кладовой для того, что не переварилось.

— Давайте сперва посмотрим, что в желудке,— сказал один из стариков.— Всего три дня как она пропала — должна бы еще быть там.

За эти дела берутся только люди, очень выносливые к запахам. Против зловония, а также духов, которые, возможно, еще живут в желудке у мертвого крокодила, применяют имбирь и морскую водоросль керавари.

— Брр... Тьфу, — с отвращением плюнул Севесе.—Столько сил потратили, разрезали это дерьмо, а ее там нет.

Старик, стоявший с ним рядом, кивнул, и другие согласились тоже: все оказалось так. как они и ожидали. Но уж раз они взялись за это, то заглянули и в сетку — так всегда делают. Нельзя оставлять человеческий череп гнить в утробе крокодила, он должен быть похоронен в земле.

На ощупь сетка как шелк, и она белая-белая, даже отливает синевой. Все, что меньше больших костей рук или ног, проваливается сквозь треугольные ячейки и вместе с остальными отбросами выходит наружу. В сетке крокодила оказалось два человеческих черепа и несколько больших костей. Севесе опрыскал их изо рта имбирной смесью и сказал:

— Мы не знаем, кто вы,— наш народ и я искали останки жены моего сына, а нашли вас. Мы поступим с вами хорошо, похороним, как полагается хоронить людей. Взамен мы не просим у вас ничего, только не делайте зла нашим близким. Хорошо бы, если б вы помогли нам узнать, кто вы и откуда.

Черепа и кости ярко блестели, будто их долго шлифовали и чистили. Их осторожно сложили в корзину из пальмовых листьев. А то, что оставалось от крокодила, сожгли в костре, который развели специально для этого.

Все лодки были украшены от кормы до носа, но не цветами, а полосками, нарезанными из мягких молодых побегов саговой пальмы. Такие же полоски были привязаны у каждого к его оружию. Тела у мужчин были вымазаны черной сажей из костра, в котором сожгли крокодила. Трубным звуком раковин оповещая всех о том, что начинается палаиса[15], лодки плыли домой, в селение. На каждой, размахивая оружием, танцевали и пели по три-четыре человека.

* До селения звук раковин донесся задолго до того, как показались лодки. Матери знали, что он значит, и громкими криками начали созывать детей, а собрав их, со всех ног бежали вместе с ними прятаться. Матери, не успевшие разыскать своих детей или разыскавшие их слишком поздно, залезали под перевернутые лодки; другие, зажимая детям рты, укрылись с ними в высокой траве. Палаиса тем временем становилась все более и более буйной: приплывшие пробивали у лодок донья, ломали площадки перед дверьми хижин, выбивали ступеньки из лестниц, и ступеньки падали на землю грудами щепок. Некоторым женщинам повезло — они успели втащить лестницы в хижины прежде, чем их настигла палаиса. Женщин и детей, которые не успели спрятаться, немилосердно избивали. Только когда похоронили черепа, закончился этот неистовый танец победы.

Хоири пошел в дом для мужчин; Севесе был уже там. Все, кто охотился на крокодила, должны были пожить некоторое время отдельно от своих жен и детей. Тем, кто вонзил в крокодила копье или даже только дотронулся до него мертвого, полагалось недели две жить отдельно. Те же, кто вскрывал крокодила и дотрагивался до содержимого его желудка, должны были жить в доме для мужчин дольше.

— В этом горшке кое-что еще осталось,— сказал Севесе,— так попей-ка, сынок. Цвет как у чая, но на самом деле это не чай, а сок одной травы, которая убивает все плохие запахи. Если не выпьешь ее, за тобой могут начать ходить злые духи.

Опять и опять Севесе повторял сыну:

— Нужно, чтобы ты понял и запомнил все, чему я тебя учу, от этого будет зависеть очень многое. Посмотри, вон мне уже сколько лет, а руки и ноги у меня такие же сильные, как прежде, и спина совсем не горбится. Если и ты хочешь остаться таким в моем возрасте, нужно, чтобы ты был силен духом.

К концу третьей недели пост кончился у всех мужчин. В память о погибшей жене Хоири его семья зарезала шесть свиней. Жены и дети тех, кто, рискуя жизнью, искал ночью, в темноте крокодила, пришли вместе с ними и все съели.

— Ну, сынок,— сказал Хоири отец,— не знаю, где мы возьмем свиней для односельчан, если такая беда приключится у нас в семье еще раз. Если же мы не дадим им свиней или дадим, но мало, мы будем терять и терять наших близких одного за другим.

Хоири не знал, что на это сказать, и заговорил о другом:

— Отец, был какой-нибудь толк оттого, что ты лег спать не поужинав?[16]

— Когда?

— В ту ночь, когда мы принесли домой черепа.

— Ах, тогда? Да, конечно. Ты просто не поверишь: оказалось, что один череп — женщины из Тапалы, а другой — мужчины из Кукмпи. Оба погибли больше пяти лет назад. Ты заметил, что нескольких зубов у крокодила не было? Этот крокодил был очень старый, черепа в сетке у него только для отвода глаз. Им как раз такой крокодил лучше всего и подходит.

— Но почему и м была нужна моя жена, а не какая-нибудь другая женщина?— спросил Хоири с тоской.

— Они мстили за двух колдунов, которых мой брат убил несколько лет назад. Ему повезло: он пришел домой, как раз когда они собирались утащить его жену.

Хоири заскрипел зубами. Как хорошо было бы, если бы оказалось, что своим топором он убил одного из этих колдунов!

Через несколько недель после этого Севесе однажды остановил сына и сказал:

— Похоже, что ты не слишком хорошо работал тем топором.

— Когда, отец? У меня только один — им я рубил крокодила.

— Да, сынок, про это я и говорю. Кое-кто из наших односельчан только что вернулся из Керемы, так они выдели там человека с очень большой раной в плече, и санитар сказал, что он выздоравливает.

Хоири тяжело вздохнул.

— Так, значит, колдун еще живой и Миторо сейчас в его руках! Ублюдок — не иначе как мать зачала его от собаки!— сжимая кулаки, пробормотал он.