Кровные оковы

Глава 1. Тревога

– Знаете, что мне это напоминает?

– Не имею представления, господин.

– Приют для больных душою у храма Всесветного, который я видел в Эльпере.

– Право, господин, вы очень уж резки.

Лоренц усмехнулся. Олаф, оруженосец, приставлен был к нему ещё в раннем детстве, и знал его, как никто другой. Он был чуть старше, опытен, но неблагороден, и оттого в его глазах было чуть больше заискивания, чем хотелось бы.

– А как иначе можно это прозвать? – юноша обвёл руками двор. По нему туда-сюда сновали слуги и дворовые всех мастей, от кухонных девок, что собирали еду в дорогу, до конюших и оружейников. Кажется, только солдаты вели себя достойно моменту – пятидесятники отчитались о сборах и ушли обратно в казармы, готовые в любой момент выйти с отрядом на улицу. – Я, право, не могу сетовать, – чуть мягче добавил он, – в конце-концов, меня для того и растили. Но, увольте, либо вы гордитесь тем, что сын едет исполнять долг, либо приставляете к нему дюжину нянек и не пускаете за ворота. Совмещать это, согласитесь, не лучший замысел.

Олаф вздохнул и принялся поправлять седельные сумки. Наверное, это единственная нянька, которую было приятно видеть рядом.

– Для родителей нормально беспокоиться о своих детях, господин, какими бы взрослыми и умелыми они бы ни были. Подумайте, ведь без вас рядом с ними останутся только малолетние дочери…

– И великовозрастный отцовский ублюдок, – Лоренц поджал губы. – Знаете, Олаф, чего я боюсь? Что я вернусь домой и найду мёртвого родителя, сестёр в борделе и Эберта в управе!..

– То есть, – улыбнулся оруженосец, поднимаясь на лошадь, – вы боитесь не смерти в бою и холодной земли, а воцарения человека, у которого прав на наследство меньше, чем у дворовых собак? Даже признанные бастарды в очереди стоят ниже дочерей.

– Но выше братьев и племянников, – тот покачал головой, – а, зная характер наших людей, я искренне опасаюсь, что нагулянного мужчину они куда больше будут рады над собой видеть, чем законнорожденных девушек.

В их сторону от входа направились несколько фигур. Отец всё ещё хромал – на последней охоте лошадь упала, раздробив ему бедро. Лекари не давали обещаний, оттого и так сильны были страхи о единокровном брате. Мачеха семенила рядом, одетая в тёмные платья, за ней шли сестрёнки, одна за другой. Завершал процессию Эберт, бредший поодаль с опущенной головой.

– Вас должны хорошо встретить, Лоренц, – отец улыбнулся и подал ему сложенный лист бумаги. Его скрепляла сургучная печать с гербовым вепрем, – мне передали, что в лагере будет проездом фельдмаршал. Поторопитесь, чтоб успеть к нему на аудиенцию, и отдайте ему письмо. Мне жаль, – тише добавил он, – что вы едете туда без меня. Я должен был вас всему научить сам.

Лоренц взял в руки его ладонь. Тело батюшки дрожало от слабости, второй рукой он опирался на трость, и больные ноги плохо его держали.

– Не беспокойтесь, – наконец ответил он, – мы ещё прокатимся с вами верхом, и встанем лагерем, и встретим рассвет у костра. Я вернусь, ваша нога заживёт, и мы сделаем всё то, что должно отцу и сыну семьи Альмонтов.

Эберт позади отвёл глаза. Мачеха таскала его всюду за собой, не удосуживаясь даже спросить мнения её мужа или пасынка. А что будет после отъезда? Верно, сёстрам и вовсе от него житья не станет!

– Где Катарина? – хмуро спросил Лоренц, убрав наконец письмо и оглядев пришедшую его провожать толпу, – где моя супруга?

Анна-Мария, самая старшая из сестрёнок, чуть смутилась.

– Катарина передавала свои наилучшие пожелания и просила прощения. Она сейчас слаба, но, коли Всесветный будет милостив, скоро она выздоровеет.

Новость Лоренца мало тронула. На Катарине его женили три месяца назад, девушка была красива и образованна, но сердцем его к ней, увы, не тянуло. Я тебе не дам совершить ту же ошибку, что и я, сказал тогда отец. О свадьбе договорились быстро – Катарина была дочерью вотчинника, правящего соседним городом. Но решение принято было не из-за её хорошенького лица или дружбы между родителями, а из-за богатого приданого, выкупа от супруга и перспективы объединения земель.

– К вашему приезду она уже точно сможет встретить вас лично, – улыбнулась сестрёнка, увидев замешательство на его лице, – и, буде милость божья, не одна, – она коснулась пальцами лба в молитвенном жесте и чуть озорно взглянула на брата. Тот приподнял брови в радостном изумлении.

– Так вот чем вызвана её слабость! Что ж, по такому поводу не принять её извинений я не могу, – Лоренц улыбнулся. – Позаботьтесь о ней как следует. Прощайте, милые, – он обнял по очереди всех сестёр, начиная с младшей. Прощаясь со старшей, он погладил её по волосам и задержался рядом.

– Позаботься о Катарине, – едва слышно прошептал он, – и следи, чтоб Эберту не давали больше свобод, чем сейчас. И чтоб он не приближался ни на шаг ни к моей супруге, ни к вам. Если я не вернусь, помни, что ты следующая наследница, а не он.

– Я прослежу, – тихо ответила она, – я знаю, как для тебя это важно.

Он улыбнулся и отошёл от сестры. Поклонился отцу, прикоснувшись губами к его перстню, кивнул мачехе, и оседлал свою кобылу, даже не обернувшись к брату. Горнист дал густую протяжную ноту, и во дворе казарм показался наконец отряд. Мужчины строились, от толпы раздавались команды и брань. Два пятидесятника со своими дружинами… всего сотня человек – не так много, как хотелось бы фельдмаршалу. С другой стороны, приведи каждый дворянский сын по сотне солдат, можно было бы, верно, созвать ещё один полный легион.

– Береги себя, – отец держался молодцом, хоть и не смог скрыть своих слёз, – помни, что ты обещал.

Мачеха осторожно вытерла платком уголок глаза и тихонько поклонилась вслед процессии. Сёстры обсуждали что-то между собой, иногда игриво поглядывая на отряд у казарм. Лоренц усмехнулся и пришпорил лошадь. Та тихонько заржала и бодрым шагом двинулась вперёд, к городским воротам.

– Вы же понимаете, – покосился он на Олафа, – что ничего из того, что с нами произойдёт, не должно быть передано в письмах? Не смотрите на меня так, – Лоренц кисло улыбнулся, – я прекрасно понимаю, зачем вас вызывали сегодня на уединённую беседу. Но, увы, ваш господин – я, а не мой батюшка.

Оруженосец вздохнул и кивнул уважительно.

– В неверности меня уж точно обвинить нельзя, вы прекрасно о том знаете. Но, если бы вы об этом не сказали, то да, я бы отчитывался о каждом нашем шаге. Как, например, вон о том, – он покосился на окошко стоящегоу дороги дома. У открытых ставен стояла, сжавшись, грустная русоволосая девушка в белой сорочке, тихонько всхлипывала и не отрывала взгляда от всадников. Лоренц проводил её нежным взглядом и махнул рукой. Та только залилась слезами пуще прежнего.

– Я верно понимаю, что эта особа – причина вашей нелюбви к госпоже Катарине? – мягко спросил Олаф. – Я замолчу, когда велите. Но поймите и решение вашего батюшки. Вспомните, как вы относитесь к своему брату…

– Я всё понимаю, – оборвал его Лоренц, отвернувшись и закусив губу. – Мы не успели совершить ничего непоправимого. Аннет скоро тоже выдадут замуж, я позаботился о том, чтобы ей нашли достойного и богатого супруга. Мы оба понимали, что будущего у нас всё равно нет. Я благодарен отцу за то, что он свёл меня с моей женой. Она… хорошая девушка. И я надеюсь, что когда-то полюблю её так же сильно.

– Я рад это слышать, – тихо отозвался Олаф. Говорить с ним было легко, хоть иные дворяне осудили бы за такие беседы не по статусу. Но не с сёстрами же разговаривать на эти темы! Оруженосец был уже семейным человеком, и мог бы подсказать что-то по таким непонятным ещё вопросам. – Напомните, по какому поводу сборы? Я занимался делами командования, и тонкости политики пропустил за делами.

– О, как же вы так, – ухмыльнулся Лоренц. – Фратейцы опять расшалились. Перешли реку и встали по нашу сторону. Королевский двор Маатании утверждает, что не давал Кеофии разрешения на пересечение моста, но, кажется, кому-то просто заплатили чуть больше обычного…

Олаф устало вздохнул.

– Видимо, два года назад недостаточно глубоко их в степь загнали. Что послужило поводом на этот раз?

– Продажа порченого зерна, – тихо отозвался Лоренц. – Они отправили его в дома присмотра – знаете, наверное, что такое? Дворы, где растят детей-сирот. Многие отравились, часть воспитанников умерла. Вот только беда в том, что наши люди занемогли от того точно так же. Они не знали, что с хлебом что-то не так, пока не начали болеть сами.

– Их можно понять, – мягко заметил оруженосец, – дети для них священны. Как бы отреагировал Флоссфурт, если бы служащие в храмах погибли от заморской провизии?

Лоренц покачал головой.

– Мы тоже пострадали. Но почему-то не пошли сечь крестьян, которые не уследили за своими полями. Вернее, пошли, – он вздохнул, – но увидали в их домах те же беды. В этом не было злого умысла, человеческого, по крайней мере, – он коснулся пальцами переносицы. – Теперь на границе стоят воины Фратании. А в окрестных городках и деревнях начали находить убитых и искалеченных. Они ли, или кто воспользовался суматохой, чтоб свести старые счёты – кто знает.

– И князь Фернетт решил дать им бой на наших землях, наскоро собрав людей с окраин, – не вопросительно, а как-то расстроенно и уверенно закончил Олаф. – И что вы чувствуете? Кроме опасений за управу, разумеется?

Лоренц, помедлив, отвёл глаза. Признаваться в трусости не хотелось. Вепрь – животное могучее и храброе. Будет ли он иметь право дальше ехать под своими знамёнами, если признает, что пальцы его дрожат со вчерашней ночи?

– Это должно было когда-то случиться, – наконец выдавил он, – но мне жаль, что первым военным опытом станет масштабное столкновение, а не шайка смуглокожих лазутчиков.

Отряд уже давно пересёк ворота, и теперь шёл по желтоватым осенним мокрым степям. Стены города остались позади, хоть шум улиц всё ещё был слышен. За всадниками шли пехотинцы, после них – обозы с едой. На одной из телег сидел молодой юноша в светлых шёлковых одеждах – служащий церкви Всесветного, заменяющий им полевого лекаря.

– Думаю, ваш батюшка, Его Сиятельство Филипп Альмонт, не зря отдал вам письмо для фельдмаршала, – улыбнулся оруженосец, – вас не бросят на передовую без подготовки. Перво-наперво вам должны будут преподать всё то, чему не смогли обучить дворовые оружейники. Поверьте, парады отличаются от боя так же сильно, как и сказки, что читают ваши сёстры, от настоящей дворцовой жизни.

– Но почему меня не обучали вы сами? Почему не приставили преподавателя с опытом? – Лоренц был раздосадован. – Неужели батюшка думал, что судьба обойдёт меня стороной?

Слуга покачал головой.

– Думается мне, он надеялся отправиться вместе с вами. Но, когда вы вошли в возраст, в услугах наших войск легион не нуждался. А теперь… теперь Его Сиятельство вряд ли сможет кататься верхом, уж простите мне мою прямоту.

Мне ценна твоя прямота, хотел было ответить Лоренц. Ценна, и потому я так недоволен, если ты пытаешься юлить и выбирать выражения. Он и сам понимал, что перебитые кости у батюшки вряд ли срастутся безболезненно. Но он, увы, перед отцом заискивал так же, как Олаф – перед ним самим. И бесполезная, но такая сладкая надежда стала одним из тех обещаний, которые он вряд ли исполнит.

Стен больше не было видно, да и городской шум уже не слышался. Вокруг были бескрайние равнины с пожухлой травой, по одну сторону дороги мальчишки пасли коз. Увидав солдат, они бросили свои палки и встали у края, восторженно глазея на процессию и размахивая руками. Олаф подал знак горнисту; тот звонко затрубил, и мальчишки радостно завопили и захлопали в ладоши.

– Святая простота… – пробормотал Лоренц, покосившись на детей. – Провожали бы они нас так же радостно, если б среди отряда позади были их отцы или старшие братья?

– В вас верят, – просто ответил оруженосец, – и вашу семью любят. Ведь, в конце концов, ради чего ещё мы сейчас едем, если не ради вот этих мальчишек, и их коз, и спокойствия в степи? Во имя чего идёт борьба, кроме мирной жизни простых людей?

– Ещё бы это кто-то, кроме нас, знал, – усмехнулся тот. Деревенские часто ругали власть, в кабаках постоянно были слышны пьяные разговоры, что вот я-то на вилы поднял бы сиятельного сынка, а я-то, да с его дочками бы… и очень редкие из мужиков понимали, что, пока они сидят в своих полях и мельницах, сиятельство вместе с сынком точат мечи и чистят лошадей в дорогу, а дочери сдают будущее приданое, чтобы купить броню для солдат. – Таково наше призвание. Ради мальчишек и степей… уж точно не во имя прекрасных дам, как в этих глупых книжках.

Лоренц вспомнил, как несколько лет назад он стащил сказки Джоанны, своей средней сестрёнки, чтобы узнать, чем девочкам вообще забивают голову. Истории были похожи одна на другую – герой в сияющих доспехах, поднявшийся из грязи своей отвагой и доблестью, получал благословение княжеских дочерей и шёл в бой – с людьми, со зверями и чудовищами, и всегда возвращался невредим. В конце непременно была свадьба и счастливая жизнь, а умирали они в один день. Может, потому сёстры и были такими спокойными сегодня на проводах: думали, что доблестный воин в лице Лоренца, как и герои их сказок, покарает врагов одним взмахом меча, одержит сокрушительную победу и вернётся домой без единой царапины. А смог бы он сам пойти не по призыву фельдмаршала, а во имя той самой прекрасной дамы? Ему вспомнилась Аннет, плачущая у открытого окна в одной сорочке, растрёпанная и обнимающая себя руками. Прознала ведь, что он уезжает… они так давно уже не виделись – с самой свадьбы, кажется. «Я не дам тебе совершить ту же ошибку»… я и не совершу. Теперь уже – нет. Понятие чести внушили ему ещё в младенчестве, и измен жене Лоренц не мог допустить даже в мыслях. Катарина была достойной девушкой, благородной, юной и миловидной. Но на её беду – с теми же русыми косами и веснушками на бледных щеках. Глядя в её глаза, он видел не супругу-дворянку, а оставленную в чужом дворе дочь кузнеца. Не одна, если будет милость Всесветного… он по привычке коснулся рукой сначала переносицы, а потом губ. Как бы ему хотелось, чтобы всё было хорошо. Чтобы он вернулся домой – невредимым, как в этих глупых сказках, жена была здорова, а в колыбели лежал новорожденный наследник управы. Чтобы больше не было никаких сомнений, никаких распрей, никакой борьбы за место.

– Если ехать без остановок, то мы должны быть на месте уже завтра днём, – рассеянно сказал Лоренц, безучастно глядя куда-то вперёд. – Но сегодня впереди будет деревушка, где можно будет встать на привал.

Олаф покачал головой.

– Лошади, верно, и смогут столько идти, а люди? Всё же лучше будет передохнуть. Нам нужно быть в хорошем расположении духа и добром здравии.

– …возможно, – отозвался юноша. – Пусть будет так. Доберёмся к вечеру до Кальгинки, а после продолжим путь поутру. Без нас всё равно ничего не начнут, – он горько усмехнулся. – Передайте это командирам.

Слуга кивнул и, развернувшись, отъехал назад, чтобы переговорить с пятидесятниками. Чем дальше они отъезжали от родного городка, тем тревожней становилось на душе Лоренца. В его голове некстати всплыл день, когда отца привезли с той самой последней охоты. Кто же знал, что последнее ранение ему нанесёт не лихая фратейская сабля, а лошадь, которую он воспитывал с её рождения?.. а для него самого что волею Всесветного уготовано – вернуться домой или пасть в бою?.. Олаф вернулся на своё место; Лоренц вздохнул.

– Если я могу вас успокоить чем-то… – начал было оруженосец. Юноша задумался.

– Нет. Пока нет. Я не хочу слышать ничего о том, что нас ждёт через два дня. Пусть это будут только мои впечатления, а не ваши воспоминания в моей голове, – он усмехнулся. – Я могу говорить с вами открыто?

– Разумеется, господин.

– Как думаете, каков шанс, что, если я не вернусь с этого похода, моя названная матушка действительно попытается продвинуть своего сына выше девочек?

Олаф покачал головой.

– Шанс на это всегда есть, и вы это прекрасно знаете. Его Сиятельство оказал вам медвежью услугу, женившись на матери своего бастарда. Но, признаюсь, Эберт кажется мне скромным и неамбициозным молодым человеком. Вряд ли он годен к управлению.

– Этого-то я и боюсь… – пробормотал Лоренц. – К чему может привести его назначение на роль главы? Он ведь не образован. Насколько я знаю, в детстве его отдали нянькам, и до самой свадьбы родителей он не знал, чей он сын… и какой титул мог бы носить.

– Мне, право, не совсем ясно, к чему вы клоните… – мягко ответил оруженосец. Лоренц выпрямился в седле, взгляд его стал жёстким.

– Буду честен с вами, я часто мечтаю о его смерти. Когда думаю о том, к каким бедам он может привести меня или сестёр… то кажется, что только его похороны могут избавить нашу семью от такой незавидной судьбы. Даже жаль, – как-то едко добавил он, – что он не дворянин, и потому я не могу вызвать его на дуэль, чтобы своими руками вернуть справедливость, отнятую моим батюшкой.

Олаф вздохнул.

– Меня пугают ваши намерения, господин. В нём течёт та же кровь, что и в вас. Нельзя причинять вред родным, вы понимаете это не хуже меня.

– Вы прекрасно знаете, что я всё равно на это не способен, – покачал головой Лоренц, – уж эти-то правила мне внушили ещё в детстве… но будьте уверены – если когда-то передо мной встанет выбор, кого спасать при пожаре – единокровного брата или дворового кобеля, я выберу собаку.

– По долгу службы я всегда буду поддерживать любые ваши решения, – негромко ответил оруженосец, – даже если считаю их неверными. И да, в письмах вашему батюшке об этом разговоре не будет ни слова.

Они молча пересекли небольшую речушку: переход оказался долгим; хлипкий мост опасно скрипел и грозился упасть под весом людей, и пришлось растянуться в длинную вереницу. Олаф поехал замыкающим, и Лоренц с тоской смотрел на сотню мужчин, следовавших за ним. Они вели себя уверенно, держались бодро и расслабленно болтали друг с другом. Если бы хоть кого-то из них приставили к нему для учёбы!.. он снова взглянул на свои пальцы, держащие поводья: они всё ещё чуть дрожали, но уже куда меньше, чем утром. Похоже, поездка верхом смогла хоть немного его успокоить. Что же будет после вынужденного привала? Сейчас идея об остановке в деревне уже не казалась ему столь же разумной. Солнце уже давно поползло вниз, но до заката ещё было много времени. С тоской Лоренц смотрел вдаль, когда отряд вновь построился и двинулся вперёд; едва на горизонте показались забор и смотровая башенка, сердце его ухнуло куда-то в пятки.

– Езжайте вперёд, – велел он Олафу, стараясь скрыть дрожь в голосе, – езжайте вперёд, объявите о нашем визите. Пусть подготовят места для людей и лошадей. Завтра с рассветом выдвинемся дальше.

Оруженосец чуть поклонился и пришпорил лошадь; та заржала и поскакала вперёд, вздымая пыль копытами.

– Не останавливаемся! – прикрикнул Лоренц, натянув поводья, – чем быстрее мы приедем в Кальгинку, тем раньше сможем выехать поутру!

Сзади раздалось было недовольное ворчание одного из пехотинцев, но его оборвал резкий голос пятидесятника. Верно говорил Олаф – люди пешком и правда устали. Трава под ногами была сырой и спутанной, осенний ветер с гор приносил холод и морось, и даже привычным к походам воякам было уже тяжело.

Ворота к их приезду уже были открыты. С городскими, конечно, не сравнить – иная лошадь с разбегу могла бы перепрыгнуть то недоразумение, которое стояло здесь вместо забора. Верный оруженосец стоял на земле у открытых дверей, какой-то мальчонка уводил его коня, а рядом стоял высокий статный мужчина с окладистой бородой и тревожным взглядом.

– Не представляете, Ваше Сиятельство, как мы рады вас здесь видеть, – мужчина глубоко поклонился, – до нас лихо ещё не дошло, но все понимают, что это только вопрос времени. Надолго ли к нам? Оставите ли часть войск?

Лоренц спешился и похлопал по шее свою кобылку. Та всхрапнула и покосилась на него умным карим глазом. Ему было странно слышать это обращение. Сиятельство… от сиятельства его отделяли только батюшкины лекари. И волею Всесветного сиятельством он станет ещё нескоро.

Пожалуйста. Лишь бы ещё было время.

– Мы переждём здесь ночь, – он чуть кивнул в знак уважения, – и выйдем отсюда на рассвете. Увы, оставить даже часть солдат я здесь не могу – вы, верно, и сами знаете, почему.

– Конечно… конечно, – мужчина жестом подозвал того же мальчишку, и тот подошёл забрать вторую лошадь. – Мы вас разместим со всеми удобствами. Не беспокойтесь о плате. Я буду рад хоть как-то поучаствовать в общем деле, раз уж моими силами не пожелали воспользоваться…

– Не поделитесь? – Лоренц с любопытством взглянул на него. Мальчишки уже носились вокруг отряда и обозов, пытаясь направить людей по нужным улицам. Некоторые восхищенно вздыхали, глядя на оружие, знамя и животных. – Напомните ваше имя, пожалуйста. Я редко выезжал за пределы своего дома.

– Ян Унград, подручник, глава Кальгинки, – бородач опять поклонился.

– Лоренц Альмонт, сын вотчинника Филиппа Альмонта, да будет он в добром здравии, – юноша снова чуть склонил голову, – наследник управы Мерфоса. Вы сказали, что князь Фернетт не обратился к вам?

Подручник скис.

– Увы. Он забрал часть караульных, но сказал, что в моих услугах нынче не нуждается. Я, признаться, не в очень добром здравии, сила не та, что была пару лет назад… а родил только девочек, они, конечно, не могут отправиться вместо меня. Но и вы сюда попали случайно, верно? – он жестом пригласил следовать за ним, и Лоренц с готовностью откликнулся на предложение. – Не беспокойтесь, мы разместим всех наилучшим образом, вы сможете после всё проверить.

– Да… да, – пробормотал юноша, – благодарю вас. Мой батюшка сильно болен, и потому не смог поехать сам. Могу лишь надеяться, что не посрамлю его имя, – он улыбнулся. – Были ли какие-то новости, которые до города ещё не дошли?

Ян задумался.

– У нас происшествий ещё не было. А вот в Терновке, говорят, на днях снова нашли тело, на сей раз – девки-мельничихи. Думаю, вы посетите деревню – там живут несколько лекарей, и поэтому в Терновку часто справляют раненых от границ.

– Теперь – девку… – задумчиво повторил Лоренц, оглядываясь по сторонам. – Раньше, кажется, только мужики были?

– Мужики и военные, – кивнул Ян, – и странствующий монах. На дороге нашли… – он вздохнул, – бывают же нелюди, а… потому и жаль, что не могу поехать с вами, – он тоскливо посмотрел на Лоренца, – чем могу вас снарядить в дорогу? Может, хоть еды с собой от нас возьмёте?..

– Стойте, – вдруг перебил тот, подняв руку. Впереди по улице была странная пара – женщина, укутанная в платок, и рядом – рослый юноша, кудрявый и смуглее своей спутницы. – Кто это? – негромко спросил Лоренц.

Юноша обернулся к нему. Лицо его было загорелым, глаза – чёрными, а в кудрях у лица просвечивала серебром ранняя седина.

Подручник негромко вздохнул и махнул рукой. Парень поклонился и повернулся обратно, вернувшись к делам.

– Женщину зовут Эрика. Её лет пятнадцать назад украли фратейцы… вы же знаете, наверное – они пытаются обставить насилие над нашими женщинами, как дар и благо. На месте никого не трогают, но забирают с собой и зовут своими жёнами. Кто-то остаётся, соблазнившись красивой жизнью, а кто-то, как Эрика, сбегает, не в силах жить с чужаками. Родила она уже здесь. Сынка своего она воспитывала в нашей вере, он даже языка своего отца не знает. Но ему всё равно приходится туго, – признал Ян, – по всем проступкам сначала думают на него. Так и не приняли его деревенские… она ведь не одна такая. Но редко кто оставляет своих детей в живых. Многие убивают и их, и себя, не в силах выдержать позора.

– Это позор для наших мужчин, а не женщин! – выпалил Лоренц, проводив Эрику сочувственным взглядом, – что они не смогли защитить своих жён! Почему они сами должны за это расплачиваться?!

Ему снова вспомнилась Аннет, плачущая у окна. Я бы защитил тебя. Ценой своей жизни бы защитил. И, если бы не смог, вечность бы отвечал за своё малодушие и бессилие.

– Вы рассуждаете, как аристократ, – негромко ответил староста, – а здесь живут люди простые. Они видят женщину, не сопротивлявшуюся чужакам. И её ребёнка – с орлиным носом и чёрными кудрями. Им не важно, кто в этом виноват. А мы, тем временем, пришли, – он открыл тяжёлую дверь таверны. – Вам устроят ночлег, все люди будут спать в домах, а не под открытым небом. Я могу сделать для вас ещё что-то?

Лоренц, помедлив, покачал головой. Здешний староста настолько много надежд вкладывал в его отряд, что пальцы снова задрожали. Справлюсь ли я? Не ошибусь ли, когда выеду перед своими людьми?.. что, интересно, написано на той бумаге для фельдмаршала…

– Нет, спасибо вам. Проследите, чтобы все люди разошлись по домам, и на улицах не осталось никого без дела. И лошади… их немного, но они тоже нуждаются в отдыхе, – он сделал шаг внутрь. В кабаке пахло жареным мясом, пивом и пылью. Тёплый воздух обжёг его пальцы, уже привыкшие к морозному осеннему ветру.

Комнаты он даже не стал проверять. Вряд ли человек, с таким трепетом отнёсшийся к его визиту, выделит им клоповник. Ходить на своих ногах было странно, голова кружилась, не в силах привыкнуть к походке после долгой поездки верхом. Солнце уже закатилось, и на отдых оставалось совсем немного времени. Олаф был уже на месте – сидя во главе несколько составленных столов, он отсалютовал своему господину полной кружкой.

– Отдыхайте, – Лоренц присел около него, – но не злоупотребляйте гостеприимством. Нам и так оказали серьёзную услугу. Давайте оставим о себе хорошее впечатление, – он вздохнул. От осознания, что совсем скоро ему придётся отойти от спокойных размеренных пожеланий, и привыкать к приказам – жёстким, не терпящим неуверенности и слабины, – ему стало совсем тошно. Он был человеком с тонкой душою, и даже нарочитая едкость и раздражение, которые он так часто демонстрировал при слугах, не спасали его от неуверенности ожидания. – На что мне стоит обратить внимание, по-вашему? – обратился он к Олафу.

Тот задумался и поболтал кружкой.

– Когда приедем на место? Поменьше слушайте рядовых, и побольше – командиров. Проведите с фельдмаршалом столько времени, сколько будет возможно. Вы будете просто одним из многих таких же дворянских сыновей, но вряд ли вокруг будет много людей титулом выше вас. Поверьте, командирам не составит труда преподать вам несколько необходимых уроков. Вас ведь знакомили со многими дисциплинами – нужно лишь научиться применять их в жизни.

– Не думаю, – хохотнул Лоренц, – что в пылу сражения вспомню лекции по тактике и фортификации. Хорошо, если не забуду, как меч держать.

– Не забудете, – ободряюще улыбнулся Олаф, – да наука вам и не будет нужна. Тактика – забота командиров. Ваше дело – вдохновить ту сотню солдат, что едут за вами. Вдохновить своим примером, бесстрашием и усердием.

Сиятельство тихо вздохнул и потянулся за свободной кружкой, стоящей у центра стола. Он знал. Он всё это слышал. Но одно дело – прочесть в книге или спросить преподавателя, и совсем другое – понимать, что скоро попадёшь в самую гущу. И не удастся отсюда выбраться, просто захлопнув фолиант или прогнав учителя. Какие же глупцы пишут эти сказки. Интересно, полегчало ли Катарине?..

– А вот и первый урок, – тихо произнёс Олаф, наклонившись к Лоренцу, – не все люди ведут себя как подобает. И часто только вы будете стоять между человеком и стражами порядка.

Он поднял взгляд. Один из солдат толкнул в грудь какого-то мужика и пошёл в его сторону.

– Чего захотел, а? – рявкнул вояка, угрожающе разминая пальцы, – охренел в конец? А ну повтори! – он схватил мужика за грудки и встряхнул, – повтори, сказал! Что, уже не такой смелый, а?!

Мужик тихо что-то пробормотал и попытался было закрыться руками. Вояка поднял его ещё выше и прижал к стене.

– Нет уж, – прошипел он, – давай в полный голос, чтоб всем было слышно! Или ты только в спины умеешь?!

Первый урок. Проводи больше времени с командирами…

– Отставить! – рявкнул Лоренц, хлопнув ладонью по столу и поднимаясь на ноги. – Оставь его! Нас встретили почётными гостями, а ты изводишь терпение хозяев?!

– Я не потерплю оскорблений от этой крысы! – прорычал солдат, – вы слышали его слова?!

– А я не потерплю такого поведения от человека с моим гербом на плече, – прошипел юноша, – сними повязку и твори, что хочешь! Отвечая так за своё унижение, ты оскорбляешь своего командира и сюзерена!

Мужчина застыл. Мужик в его руках тихо захрипел.

– Он тебя оскорбил? – продолжил Лоренц увереннее, чувствуя, что пальцы наконец перестают трястись, – доложи в управу, пожалуйся караульным, обратись к старосте! За самосуд тебя накажут куда сильнее, чем его – за ругательства. И я, поверь, я не буду тебя после спасать.

Повисла тишина. Не сводя пристального взгляда со своего господина, солдат медленно опустил своего пленника. Едва тот коснулся ногами пола, пехотинец толкнул его на прощанье локтем и неторопливо прошёл на своё место. Лоренц тихо выдохнул. Вояка не тронул повязку, и это, пожалуй, обрадовало его куда больше, чем мужик, потирающий горло и уходящий из кабака невредимым.

– Проследите за ним в ближайший день, – тихо велел юноша, тоже присаживаясь на свой стул. – Я его помню, на него дважды давали жалобы десятники. Не знаю, что на него ещё может найти, пока не дойдём до лагеря.

Олаф кивнул и протянул Лоренцу забытую кружку.

– Увы, самые отчаянные воины – не самые приятные люди в мирной жизни. Когда прибудем на место, поверьте, он затеряется среди таких же, как он… и больше вам хлопот не доставит.

Дверь распахнулась, обдав сидящих промозглым осенним ветром, и в таверну зашёл монах, который прибыл вместе с ними. Чуть размявшись после холода, он прошёл за тот же стол и потянулся к уже поставленному на стол ужину.

– Я думал, вы предпочтёте провести ночь в храме, – негромко произнёс оруженосец, покосившись на внезапного соседа. Паренёк улыбнулся.

– Не думаю, что осчастливлю Всесветного пустым животом и сном в холоде. Конечно, я помолюсь за нас на рассвете, но сейчас предпочту посидеть в тёплой таверне с живыми людьми. Я только что с храмового двора. Там только тоскливая бабулька с метлой и пара не менее грустных женщин, наводивших порядок на алтаре. Я спросил, есть ли ещё монахи, и как часто проводятся службы; так они меня на смех подняли. Сказали, что слишком мала Кальгинка, чтоб ждать в ней столичного размаха. Они управляются втроём, сил нет, денег мало. Наша остановка влетит деревне в серьёзный убыток, – он отщипнул кусочек свежего, тёплого ещё хлеба.

– Я так понял, что Ян планировал расплатиться со всеми самостоятельно, – нахмурился Лоренц, – если не так, то… – пиво в кружке мгновенно стало отдавать какой-то кислой горечью, и последний кусок сардельки на хлебе выглядел уже не так аппетитно.

– ...то вы, похоже, действительно перечитали сестриных книг, – развёл руками Олаф. – Пожалуйста, не разыгрывайте сейчас глупое благородство. Это было их решение, мы пришли в деревню не для того, чтоб её обокрасть. Если вы захотите расплатиться за ночёвку, то только унизите этих добрых людей. Верно, господин Юлис?

Монах кивнул.

– На всё есть воля его, – он коснулся переносицы, – и всё происходит с его желания. Не перечьте деяниям Всесветного, если хотите остаться под его благословением. Пусть всё идёт своим чередом.

Лоренц поболтал содержимым кружки. Допивать теперь не хотелось. Закон предопределения он с детства считал каким-то глупым и слабовольным; но, с другой стороны, если всё вокруг имеет божественное начало, значит, и его непокорные мысли не могут быть грешны. Кто же ещё мог их заложить в его голову? Но эти речи он всегда оставлял для учителей риторики и ораторского искусства. Юлис покосился на его задумчивое лицо, словно знал, о чём тот сейчас думает, и подтянул к себе одну из полных тарелок.

В кабак набились его солдаты; кто-то оставался с ними, кто-то уходил в комнаты. Оба командира-пятидесятника сели в угол, утащив за стол свои порции супа, и негромко о чём-то переговаривались. Тот бунтарь-вояка попытался было прибиться к ним, но был отправлен восвояси недовольным зычным басом одного из них.

В зале оставалось всё меньше народу. Кто-то из деревенских иногда заходил и присаживался с краю, с каким-то подобострастием глядя на центральные столы; но в какой-то момент Лоренц поймал себя на мысли, что рядом с ним сидит только задремавший от тепла и сытости господин Юлис. Осторожно поднявшись, чтоб не разбудить монаха, сиятельство побрёл к выходу.

Сон не наступал. Из головы не выходили слова церковника. Не разыгрывайте благородство… почему сразу книги?.. глупо, как же глупо отправлять во главе человека, ни разу не решавшего ничего в собственном доме! Только полный дурак может ждать от него мудрых и взвешенных поступков. Даже малолетний монах над ним посмеялся...

– Тоже не спится, а?

На скамейке у колодца сидел тот самый бунтарь. Лоренц поднял на него взгляд и вздохнул. Нужно было собраться, чтоб не ударить перед ним в грязь лицом. Всего через полтора дня он перестанет быть его проблемой, сказал Олаф.

– Знаю, о чём думаете. Я не раскаиваюсь. А вам надобно привыкать.

– Это не то, к чему я бы хотел привыкнуть, – вырвалось у Лоренца. Вояка усмехнулся как-то по-доброму.

– Не думайте, что увидите в лагере много чести. Я герб не сниму. И вас не оскорблю. Но за двором другие правила. И отношения здесь куда важнее титула.

Сиятельство присел около него. Мужчина склонил голову и продолжил:

– Редкие люди спасут господина, а не верного друга. Постарайтесь стать им, если действительно хотите почёта, – он поклонился и встал с места. – Мы верны вашей семье. Но вас мы не знаем.

Лоренц поднял глаза. У вояки был серьёзный и хмурый взгляд. Через щёку и нос шёл старый шрам, которого он не заметил тогда в кабаке. Только сейчас, глядя на рану, он осознал, что всё действительно по-настоящему. Кто-то не вернётся, другие будут искалечены, и хорошо, если половина всего отряда придёт домой и сложит те самые сказки, которые после будет читать Катарина их общему ребёнку. Разыгрывать глупое благородство…

– Мне многому предстоит научиться, – наконец ответил он, глядя ему в глаза, – но, поверьте, я возьму в преподаватели людей, которые больше вашего заботятся о своей чести и чести их господ. Я благодарен вам. Но непрошеных советов не потерплю.

– Как знаете, – солдат выглядел скорее насмешливым, чем расстроенным. Поклонившись вновь, он неторопливо отправился в сторону низеньких деревянных жилых домов – туда, где разместили не поместившихся в таверну людей. На востоке уже забрезжил восход, и показалась тонкая полоса света из-за горизонта. Спать оставалось совсем уже немного. Прогулка облегчения не принесла – голову заняли мысли ещё тяжелее прошлых. Стать другом, а не господином… Лоренца не учили такому. Он привык к иной верности, а добрых друзей и вовсе не имел, кроме Олафа и сестрёнок. И Аннет… мысли о девушке смешивались с воспоминаниями сегодняшнего утра. Бледные заплаканные щёки, растрёпанные волосы и тонкая льняная сорочка. Катарина, верно, сейчас лежит в кровати с такими же беспорядочными косами и красными глазами. Её верность точно была по статусу, а не по чувствам. Как же тогда вести себя со своими людьми, если даже супруга видит в нём господина, а не верного товарища?..

Рядом с выделенной для него отдельной комнатой дежурил сонный парнишка. Поклонившись, он открыл дверь. Ночью, лёжа на кровати с открытыми глазами, Лоренц вспомнил мальчишек с козами. И открытые ставни кузнецкого дома, и поникшего отца, и заплаканные щёки в веснушках. И за эти веснушки он готов был сделать куда больше, чем за гербовую повязку или обещания почестей. В словах пехотинца была правда... не играйте в глупое благородство. Станьте верным другом. Редкий человек спасёт господина...

Проспал он совсем недолго. Пятидесятники подняли спящих громкими командами и безразборным стуком в двери. Постовой пытался было их остановить, но его, похоже, просто отодвинули в сторону.

Без семьи и многочисленной отцовской свиты сборы действительно были спокойней, и неуместных воспоминаний о приюте больше не появлялось. Девки провожали солдат странными взглядами – восхищением и болью, восторгом и досадой. Можно лишь надеяться, что его люди вели себя этой ночью пристойно.

– Им теперь все комнаты в порядок приводить, – оруженосец встал рядом, оглядывая девушек, – несколько дней работать, просто чтоб можно было принять следующих на постой.

Лоренц покачал головой.

– Их работа проще, чем у многих других. Надеюсь, не я один молился сегодня ночью о том, чтобы вскоре они снова нас приняли в том же составе.

– Господин Юлис уж точно просил о том же, – улыбнулся Олаф. – но, кстати, вы были правы вчера утром. Без надзора Его Сиятельства построение проходит куда тише.

– Удивительно, – пробормотал парень, проходя к прилавку. Помедлив, он достал кошель, отсчитал десяток золотых монет и положил их на стол. Обернулся к Олафу – тот только недовольно покачал головой и прошёл к кобыле, которую уже привели мальчишки с конюшен.

– Если вы меня осуждаете только за плату, то можете не утруждать себя воспитанием, – Лоренц, подъехав к нему на лошади, снова привычно поджал губы. – Я хочу, чтобы в деревне нас вспоминали с благословением, а не проклятьями. Увольте, я не желаю, чтоб в моём первом походе высшие силы были к нам неблагосклонны.

Сосед только усмехнулся тихонечко.

– За каждого из нас молится его семья. Неужели вам этого мало?

– Если вы считаете моё воспитание глупым благородством, значит, так тому и быть, – отрезал Лоренц, чувствуя, что начинает терять терпение. – Но моя совесть будет чиста и передо мной, и перед этой деревней, – он пришпорил кобылу, и та припустила вперёд. Ему хотелось поскорей оставить позади и без него бедствующую Кальгинку, и ночные разговоры, и насмешки господина Юлиса, и недовольное цоканье языком Олафа. Уже сегодня к ночи они прибудут на место; не это ли сейчас главное? Кобылка оруженосца снова поравнялась с ним. Тот наконец-то вспомнил свои заботы и ехал молча, пристально глядя вдаль. Отряд позади немного отстал, но знамя, которое нёс Олаф, было видно издалека: на ближайшем повороте они их догонят.

Они не устраивали привалов, следуя по пыльной просёлочной дороге. В степях уже не было видно ни мальчишек, ни скотину: слишком близки были места к печальным находкам от фратейских гостей. Верно, детей теперь и вовсе не выпускают со дворов, чтоб не искать после их тела в степи. На западе вдали виднелась оградка и дым от домов. Это, похоже, та самая Терновка, куда справляют больных с границ. Вы заедете туда, сказал ему Ян… неужели угрожал ранениями? Или намекал на то, что туда стоит приехать с проверкой? Он, кажется, говорил прямее, чем привык слышать Лоренц. Похоже, злого умысла в его речах не было. Может быть, и правда заглянуть туда на обратном пути?

Время близилось к закату, когда от людей позади снова послышался тихий ропот. Командиры пресекли возмущения, но и их можно было понять: отряд шёл без передышки с самого рассвета. И, только солнце наконец коснулось земли, а в редких тонких деревцах послышался посвист совы-сплюшки, далеко вдали показались выстроенные линией телеги и дым от костров.

– Мы почти на месте, – негромко произнёс Лоренц, щурясь от ярких вспышек огня, – передайте командирам, пусть объявят солдатам. Скоро прибудем в лагерь. Я жду от них идеального поведения хотя бы сегодняшней ночью.

Олаф чуть поклонился и привычным движением поводьев развернул кобылу назад. Обозы приближались быстрее, чем того хотел бы Лоренц. Когда он смог различить знамёна на въезде – синие лилии на белом поле, герб святейшего князя-императора, и красно-белое полосатое полотно фельдмаршала Орне Фернетта, живот скрутило, а сердце снова ухнуло вниз. С силой сжав кулаки на поводьях, сиятельство медленно выдохнул. Обернувшись к горнисту, он махнул рукой; тот дал пронзительную ноту, и повозка, стоявшая на дороге, медленно отъехала в сторону, открывая проход внутрь.