Кровные оковы

Глава 3. Верность

Дни пролетали один за другим. Вернулись его возничие, прихватив с собой две телеги с провизией – Лоренц лично проверил, чтоб купленный у крестьян хлеб был безопасен. Сутки не отличались друг от друга – ранний подъём, раздача еды, тренировки, занятия со своим отрядом, игры и песни, прогулки верхом, снова тренировки, на этот раз – с Олафом, пока тот был свободен; снова раздача еды, снова двор и общие костры, снова ночные песни и снова ночёвка на отсыревшем уже ковре. Лоренц старался замечать всё меньше глупости и бесчестья в том, что видел вокруг. Со спокойной душой он назначал дежурных пехотинцев на ночь для охраны и обогрева своего шатра, распаковал наконец мешки с провизией, взятые из дома, наказывал дебоширов и уверенным шагом обходил очереди на завтрак и ужин. И никто, даже Олаф, не видел, как он, стоя ночами на коленях перед господином Юлисом, едва не плача, просил избавить его от мук совести. На всё есть воля Всесветного, твои кости окроплены кровью его, ты не можешь быть в одном ряду со своими людьми, твердил ему монах. Смирись с правилами. Займи своё место. Научись жить.

На утренних тренировках наконец на смену деревянным игрушкам пришли настоящие мечи. Пришлось снизить темп: больше нельзя было пропускать удары. Стало тяжелее, но Лоренц понимал, что ещё чуть-чуть, и он наконец сможет встать рядом со своими знамёнами, не боясь их посрамить.

Когда на седьмой день учитель достал саблю вместо меча, юноша пропустил все удары.

– Я подозревал, что так и будет… – пробормотал голова и подал Лоренцу руку, чтобы тот встал, – но надеялся, что вы поймёте разницу сами. Что ж… – он вздохнул, – суть та же, но прикладывайте больше силы, и ведите парирование не вперёд, а в сторону, чтобы было проще сбросить лезвие. Изогнутый клинок наносит неглубокие, но широкие раны, а орудуют им быстро – куда быстрее, чем мечом. До того вы тренировались в нападении. Пришло время научить вас защищаться.

Только к концу занятия, которые длились с каждым днём всё дольше и дольше, Сиятельство наконец смог отбить весь десяток ударов. Тело было измотано, рубаха вся промокла, а пальцы снова дрожали, как на самом первом уроке. Что же будет в бою, тревожно подумал он, если сейчас, под его контролем и в безопасности, он остаётся без сил?..

– Неплохо для первого дня, – Деймос явно был доволен результатом. – Завтра, пожалуй, можно повторить. А через день будете заниматься с одним, кхм, одарённым человеком. Знаете самую глупую иронию фратейской армии?

– Н-нет, – нахмурился Лоренц, – о чём вы?

– У них очень богатые земли. Алмазные шахты, золотые пески, мрамор и самоцветы... Военные нужды обеспечиваются столичной казной, а не сюзеренами, как у нас. Но основную массу армии составляют бывшие рабы и крестьяне, – ухмыльнулся учитель, – и они идут в бой с копьями. И пусть люди не так обучены, как наши легионеры, а орудия не так остры, как ваш меч, но зато они не подпускают к себе человека ближе, чем на две сажени. И быстро восстанавливают потерянное или сломанное оружие. Я вам ничем помочь не смогу, но у нас есть один умелец, который научился обращаться с копьём на южный манер – Руф, кажется, зовут. После вы будете тренироваться с ним.

Не сказать, чтоб Сиятельство был доволен новостью. Руфа он хорошо помнил с той первой ночи, и его слова не выходили у него из головы. И ему совершенно не хотелось, чтоб этот простородный солдат снова нашёл повод поставить себя выше. Но известие он принял со всей стойкостью: поблагодарил за участие, пообещал ответственно отнестись к занятиям и высказал надежду на отличные результаты.

Утром сегодня наконец-то вернулся десяток его людей, которых на днях отправили в разведку до берегов и на запад. Пришли они с добрыми вестями: фратейских лагерей не было до самой реки, а на запад они продвинулись почти на тридцать вёрст, и тоже ничего не заметили. Это означало одно – можно спокойно завершать свои дела, без срочных сборов и маршей. Планировалось выступить Флоссфуртским приказом через пять суток – на днях пришли ещё два знамени, которых ждали перед выходом в степь. И вести от разведчиков действительно принесли спокойствие и небольшой перерыв в суетных сборах.

– Эй, молодчик, а пошто мы тебя ещё не встречали? – полноватая и смешливая девушка с грубыми руками стояла около южных столов и кострища от утренней кормёжки, – ужели слишком для нас высок, а?

– Будьте добры, – вспыхнул Лоренц, – обращаться ко мне, как подобает!

Девица только рассмеялась негромко и, улыбнувшись, упёрла руки в бока.

– А кем будешь, молодчик? Благородие аль сиятельство? До светлости, кажется, не дорос ещё, а?

– Сиятельство, – буркнул он. Руки устали после непривычных тренировок, ноги едва его слушались, в мокрую от пота спину дул холодный осенний ветер, и только дерзкой девки ему не хватало для полной потери духа. – Кто такая, что можешь рот открывать при мне?

– Ой-ой, какие мы нежные, – хохотнула девица, – многих видала, а тебя пока нет. Хотя вон картинка знакомая, кажись, заходили ко мне твои. Я то на стирке, то на кухне. Нравится небось, что мы подаём, а? – она наклонила чуть голову и улыбнулась лукаво. – Не хочешь без очереди пройти?

Вот далась ей эта беседа! Лоренц от холода уже едва не окоченел, и добраться поскорей до двора ему казалось наиважнейшей задачей. Олаф сегодня был дежурным, можно будет его попросить сделать горячего чаю и не пускать никого в шатёр…

– Я, вроде, и так без очереди прохожу, как дворянин, – холодно отозвался юноша, – или ты предлагаешь ещё и командиров обходить на раздаче?

– Я не про еду, молодчик, – рассмеялась та, опершись бёдрами на стол, – ужель не скучаешь в одиночестве? Вон какой красивый да деловой. Не хочешь сегодня свидеться?

– Вон пошла! – рявкнул Лоренц, почувствовав, как мгновенно запылали его щёки, – хочешь, чтоб сегодня тебя высекли, а не солдатню?! Уйди с глаз моих!

Девица, продолжая тихо смеяться, покачала головой и медленно направилась к дальним столам. По пути её кто-то окликнул; она повернулась на голос, помахала рукой и пошла к собеседнику.

Юноша ускорил шаг, слушая быстрые удары своего сердца. В первую очередь они прачки, сказал Руф. Он понимал, что когда-то встретит этих девиц, но не думал, что они и сами не против своего места. Да ещё и разговаривала так нахально! Аннет не позволяла себе такого, хоть ей разрешено было многое. А Катарина, обращающаяся к нему на «Вы» и благоговейно целующая его пальцы перед сном?.. разве может мужчина, окружённый такими благородными девушками, польститься на лагерных прачек? В первую очередь – прачек… ему хотелось никогда больше не ходить этим путём, чтоб не видеть этих довольных лиц и не слышать издевательского смеха. Он снизил шаг, только подойдя к своему знакомому забору. Олаф, и правда, был в самом центре, ворошил угли и грел какой-то котелок. Пехотинец у калитки почтительно отошёл, и Лоренц влетел в свой двор, распахнув хлипкую деревянную дверь.

– Господин, вас уже искали, вы совсем немного, похоже, разминулись… – начал было оруженосец, но вовремя прикусил язык, увидав Сиятельство. Тот не скрывал своего дурного расположения: мигом прошёл мимо своего преданного слуги, не удостоив того даже взгляда, и направился к шатру. Была бы дверь, хлопнул бы со всей силы. Никого не хотелось видеть. Было стыдно перед всем миром: женой, любимой девушкой, этой прачкой, солдатами, которые их не стесняются, и самим собой – за то, что не смог её вовремя остановить и вышел проигравшим. Жаль даже, что тренировка уже закончилась, а следующая, с Олафом, будет ещё нескоро. Лоренц залез в один из своих свёртков и достал сухую рубаху. Эту ведь тоже придётся на стирку отдать. Или лучше подождать, пока они не вернутся домой?.. когда спины коснулась наконец тёплая сухая ткань, стало немного легче. Получилось даже несколько раз медленно выдохнуть, собраться с силами и выйти во двор.

– Подогрей мне чего выпить, – велел Лоренц, шагая к кострищу, – и снаряди сегодня двух человек, чтоб они собрали и отнесли всю одежду со двора на стирку. Кто, говоришь, меня искал?

Олаф только вздохнул уже так привычно и, поднявшись на ноги, направился к их провизии. Уж в ком-ком, а в нём сомневаться точно не приходилось. Вернувшись с откупоренной бутылкой, он снова сел на своё место и достал котелок.

– Не знаю, кто искал, не представился, – сообщил он, – молодой парнишка, чуть старше меня, чернявый такой, носит фельдмаршальский герб. Велел передать вам записку и сказать, что вас будут ждать тотчас же, как получите приглашение, строго до полудня. Изволите? – он протянул ему сложенный листок. Лоренц снова скис – монолог Олафа вновь напомнил ему о том, что тот после заселения в лагерь удвоил свои заискивания. Ну ещё бы, над ним теперь не просто господский сын, а наследник управы и будущий вотчинник!.. хотя и он тоже хорош: едва привык к общению с командирами, как сразу начал перенимать их манеры. Раньше он позволял себе панибратски обращаться к Олафу только в моменты его неправоты. Уважай тех, кто ниже, учил его родитель, иначе они не будут уважать тебя.

В записке было веление посетить центральный двор по делам особой важности. Он знал, что там за дела. Похоже, велят договариваться с тем самым черноволосым с травинкой о последующих занятиях.

– До полудня, значит… – хмуро отозвался юноша, складывая обратно листок, и взглянул на небо. Солнце было уже почти в зените. – Ничего, подождут немного.

Олаф налил тёплого вина в чашку и подал её господину; тот осушил её за пару мгновений.

– Неплохо, – признал он, отдавая обратно пустой бокал, – посижу с вами перед отбоем, пожалуй. Надо побольше общаться со всеми.

– Вы знаете, зачем вас позвали? – осторожно спросил оруженосец. Лоренц поджал губы.

– Знаю прекрасно. Опять будут лекции о моём неумении обращаться с оружием, на этот раз – от простородного, служащего, судя по гербу, в фельдмаршальской гвардии. Пусть он не думает, что я к нему побегу по первому же велению, больно много чести ему.

– Лагерь и правда на вас повлиял, – чуть улыбнулся Олаф, – и не могу сказать, что мне это не нравится. Ещё?

– Ты сам велел побольше прислушиваться к командирам, – пожал плечами юноша. После вина пришло удивительное и уверенное спокойствие, и кончики пальцев наконец начали отогреваться. – И их я продолжу слушаться беспрекословно. Но рядовые не должны думать, что могут мною помыкать. Нет, больше не стоит, я, кажется, и без того очень уж осмелел. Пообщаюсь с соседями и пойду после по приглашению.

Лоренц слукавил – разговаривать со вставшими по соседству солдатами ему не хотелось. Но стоило наконец обойти все дворы, чтобы знать, кого здесь вообще стоит ожидать. Рядом с его шатрами стояли соседи, чьи гербы он знал на зубок; севернее расположился Альцир, в центре – столица. Кто стоял на западе лагеря, он пока не знал. А ещё надо было разведать общие дворы: узнать, где остальные кухни, куда поставили лошадей и как их содержат… пришлось попетлять, чтоб выйти с территории их княжества. Когда на осеннем ветру заполоскалась такая знакомая уже красно-белая хоругвь, юноша воодушевился. Ржание лошадей было слышно далеко западнее. Лоренц, вытянувшись, глянул в ту сторону, и не заметил ни одного высокого знамени: похоже, в той части лагеря не стоял никто, кроме конюших и обслуги. Было удивительно от того, как тесно получилось уместить больше двух тысяч человек. Снова вспомнились речи Руфа, и поднявшееся было настроение опять опустилось куда-то в мокрую пожухлую траву, прямо под подошву сапог. Замерзающие ноги сами собой привели его обратно в центральные дворы. Людей вокруг было немного, но он уже привык к утренней пустоте этого места. Менялись постовые на телегах по краю, рядовые шли на бесконечные построения и отработки, кто повыше – отправлялись за деревом для костров и на охоту. Бездельничать могли только такие же дворяне, как Лоренц – слишком молодые для того, чтоб вести за собой в степь, но при том слишком высокородные, чтобы их заставлять работать на благо лагеря; но и их было очень немного.

– Ваше Сиятельство, – командир был недоволен его опозданием, но, увы, открыто показывать этого не мог. Всё же иногда та путаница с титулами и званиями приносила пользу. – Посыльный, вестимо, поздновато к вам дошёл. Пройдёмте за мной, есть кое-что, что стоит с вами обсудить.

– Если вы о занятиях, так завтра я прибуду в назначенное время в лучшем виде, – заявил осмелевший от хмеля Лоренц, – а сейчас не имею никакого желания общаться с этим…

Айскальт поднял руку. Юноша удивлённо замолчал.

– Нет, я не о занятиях. Вернее сказать, о тренировке иного плана. Есть кое-что, чем вы можете помочь лагерю. Кажется, вас оскорблял факт тренировок и пустого безделья?

Юноша, нахмурившись, проследовал за ним в центральный двор. Табурет от костра уже убрали, и они вошли в шатёр. Он был куда роскошней его собственного: высокие опоры, ковры и покрывала в несколько слоёв, а в отдалённой стороне стоял стол с теми самыми табуретами.

– Значит, – удовлетворённо улыбнувшись, Лоренц присел на ближайший к нему стул, – я уже гожусь на что-то полезное? Вы отправите нас на разведку? Я буду участвовать в продумывании стратегии? Или, может быть, моя сотня пойдёт в…

– Вы отправитесь в Кипрейку офицером с фуражной командой, – не терпящим возражения тоном отрезал Деймос, присев рядом. – У прочих дворян сейчас нет свободного десятка людей, потому послать я могу только вас.

– Как вы смеете, – прошипел Лоренц, сжав кулаки, – отправлять меня с носильщиками и торговцами? С запада пришла разведка с новостями – моя, между прочим, разведка!.. – и мы должны сейчас готовиться к выходу, а не оседать здесь ещё крепче!.. или вы надеетесь отправить меня по другую сторону боёв, чтобы не пришлось больше со мной няньчиться? Так и не понадобится! – он резко стал на ноги, – я достаточно обучен, чтобы…

Командир хлопнул ладонью по столу. Лоренц застыл.

– Никогда, слышите, никогда – тихо начал он, – семнадцатилетние мальчишки не отправятся на передовую под моим командованием. Вы хотите в бой? Хотите славы и подвигов? Вы понимаете, что вас там ждёт на самом деле?

– Я знаю одно, – отрезал Сиятельство, – что сидеть, сложа руки, пока вверенные люди идут защищать честь герба и земель – величайший позор, который может испытать дворянин! Ах, точно же, вам ведь этого не понять, – бросил он, ухмыльнувшись. Когда-то я пожалею об этом, подумалось ему. Но сейчас во мне вино, решительность и поруганная честь.

Айскальт побледнел.

– Я говорю сейчас не как ставленный служилый без права наследования титула, – медленно произнёс он и поднялся на ноги, не сводя глаз с Лоренца, – а как голова второго столичного приказа, оставленный в лагере за главнокомандующего волей Его Светлости Орне Фернетта. И, как ваш командир, я могу распоряжаться вашим временем, ресурсами и людьми так, как мне будет угодно. Помолчите! – рыкнул он, увидев, что Лоренц хочет ему ответить, – ваш батюшка, Его Сиятельство Филипп Альмонт, велел вернуть вас живым во что бы то ни стало. Стоит ли для меня ваша честь выше, чем собственное положение, которое может разрушиться в момент, стоит только нарушить данный нам приказ, как думаете?!

– Так значит, вы хотя бы о своей чести заботитесь, а?.. – прошептал Сиятельство. – Если так беспокоитесь о положении? Много ли здесь ещё дворян, что стоят на одной со мной ступеньке? И неужели все оказываются столь же униженными, что и я?

– Вы поедете в Кипрейку с фуражом, или для вас мне найти столь же высокородного человека, который будет иметь право выпороть вас на глазах у всего приказа за неподчинение командиру? – прошипел Айскальт, – раз уж вы собираетесь общаться только с дворянами?

– Вы не посмеете, – прошептал Лоренц, – не посмеете…

– Клянётесь ли исполнять без колебаний приказы офицеров и не идти против службы ради корысти? – повысил он голос. Юноша побледнел. – Или вы уже забыли клятву, что давали Его Светлости каких-то восемь дней назад?! И как после того можете говорить, что заботитесь о своей чести?!.

– Я не забыл, – Лоренц сжал кулаки, – я никогда её не забуду. Я поеду, – он закрыл глаза, – сам соберу людей и отправлюсь так скоро, как смогу. Какие будут ещё приказы? – он взглянул на своего учителя, не скрывая ненависти.

– Ступайте к возничим, соберите две телеги в дорогу, – велел командир, – людей наберите из числа своих, каких считаете нужным. И кого из деревни возьмите с собой. Вперёд. Завтра к вечеру вы должны быть здесь с провизией.

Юноша отрывисто поклонился и, развернувшись на каблуках, стремительно пошёл из двора. Лучше бы вместо всего этого была беседа с Руфом – это было бы не так унизительно. В фуражи должны были снарядить подручника из деревни с его людьми, а не совершенно постороннего вотчинника. Батюшка, значит, письмо послал… ему вспомнились собственные речи в тот последний день при дворе. Или вы гордитесь сыном, или приставляете к нему дюжину нянек… чего Лоренц не мог представить – так это того, что в лагере за ним тоже будут наблюдать, как за младенцем. Внезапно всё обрело новый смысл – и эти утренние занятия, чтоб затмить его наивный ещё разум, и безделье днями, и пристальное внимание со стороны офицеров. Он уже был готов отшатываться от каждого незнакомца, которого видел не в первый раз. Вдруг и они тоже на самом деле – приставленные няньки от отца? А Олаф – хватило ему выдержки всё-таки не отправлять письма в родной Мерфос? Надо же было так опозориться… вино постепенно выветривалось из его головы, и с каждым шагом становилось всё стыдней. А если на него и правда доложат за оскорбление? Что будет после – неужели та самая прилюдная порка? Он прошёл мимо южных столов, где в первый день наказывали Иржи, и крепко зажмурился. Если ему придётся разделить его судьбу, то это станет позором похлеще сопровождения телег.

– Эй, – Лоренц махнул рукой шагающему навстречу мужику с медведем на плече, – где Кипрейка стоит? Верно иду?

– В туда, – тот неопределённо показал куда-то южнее, – первый двор без флага, они под княжеским пошли.

Сиятельство кивнул и направился по тропе вперёд. На месте надо будет выбрать самого старшего, а из своих он точно знал, кого стоит взять с собой.

Старшим во дворе деревеньки оказался сын тамошнего подручника, парень лет двадцати пяти. Он не понял сначала, чего от него хотят, но оказался довольно сообразителен: отправил двоих своих мужиков готовить телеги, а сам предложил заняться лошадьми. На вопрос о том, как отреагируют в деревне на их приезд, рассеянно пожал плечами.

– Батька мой не встаёт, а братишки совсем мелкие. Как уезжал, люди просили, чтоб живым вернулся. Им за радость будет нам продать припасов подешевле.

Олаф, к его чести, к новости отнёсся куда благосклонней своего господина. Он с радостью оставил своё дежурство, велел одному из постовых у калитки его сменить, а сам пошёл искать по лагерю тех людей, что велел Лоренц. Было нужно собрать не больше дюжины человек, включая четверых из деревеньки.

– Не знаю, почему вы посчитали это оскорблением, – признал оруженосец, вернувшись во двор. Сиятельство в одиночестве всё это время собирался сам. – Мы же здесь сидим на всём готовом. Хоть чем-то сможем помочь. И не вздумайте, – голос его стал строже, – отдавать свои припасы на кухню, слышите? Что получше – разворуют, а прочее сготовят так, что и есть никто не сможет. Кухарки нынче какие-то не шибко умелые.

– Они по другим делам умелые, похоже, – пробормотал Лоренц, завязывая ремень с ножнами. Рассказывать Олафу об утренней встрече не хотелось – он, верно, снова скажет, что никакого оскорбления в том не было.

Коней было всего пять – кобылки Лоренца и Олафа, жеребец Лавра, того самого деревенского наследника, и двое лошадей, запряжённых в телеги. Солдаты, которым не хватило мест, хотели было пойти пешком, но Лавр силой их рассадил на телегах в компанию к монаху Юлису.

– Отсюда до Кипрейки ехать полдня, – возмутился он, – а вы пешком хотели! Да мы ж тогда и вовсе к ночи не доберёмся! Ещё обратно ж как-то ковылять!

Снаружи лагеря было промозгло и мокро. Это было тяжело признать, но внутри кольца телег, с этими тесными двориками и продувавшимися шатрами, было хоть какое-то подобие уюта. За те дни, что Лоренц провёл в лагере, погода ещё больше испортилась. Приближающаяся зима, конечно, была здесь не очень снежная – но непривычных к холоду людей ветер пробирал до костей. Лавр выехал вперёд, чтоб показывать дорогу, и они отправились по тонкой промятой тропинке через серо-жёлтую тоскливую степь.

– Я рад, что наконец про меня вспомнили, – юноша улыбнулся, увидев, что Лоренц подъехал к нему поближе. – Мы-то с самого начала сборов там стоим, чай, добираться-то легко было, чего тут, в полдень вышел, на закате уже на месте… людей-то моих почти сразу и разобрали по местам, никого ж не было больше, ну так они и прижились на новых назначениях. А я вот… ну, гонял их, конечно, чтоб хоть не забыли, как оружие держать, но на что полезное не направляли.

– Неужели поход за сеном и зерном достоин нашего места? – Сиятельство бросил на него тоскливый взгляд, – конечно, с рядовыми должен ехать офицер, чтоб договориться с властями, но нас-то с вами… какой в этом смысл? Разве мы не принесём больше пользы в боях, в разведке или на занятиях с легионерами?

Лавр чуть поморщился.

– Перестраховываются… их можно понять. Вы помните, как Его Светлость занял своё место?

– Понятия не имею, – признался Лоренц, – это произошло давно, я был совсем малышом. Он, кажется, племянник своего предшественника?

– Всё так, Ваше Сиятельство, племянник, – подручник уверенно посмотрел вдаль. – Эй, после того куста на развилке идём налево! – велел он и повернулся обратно. – Я хорошо помню, мне почти тринадцать уже было. Прошлый главнокомандующий угробил наше ополчение. Честолюбие не позволило ему дождаться подкрепления – как же, уже ведь стоят, и позиции по ту сторону реки такие выгодные. Уверен был, что всё схвачено, – он вздохнул. – Сам выжил, конечно. Такие всегда выживают. После ходил по домам, просил прощения за не вернувшихся с бойни. Деньги по семьям все раздал, которые с собой были. А через два дня его нашли повешенным в казармах.

– Ему помог кто-то из тех самых семей? – недоверчиво спросил Лоренц. Лавр пожал плечами.

– Вряд ли. Это гордыня сгубила его людей. И, скорее всего, она же не позволила жить дальше с этой мыслью, – он вздохнул. – Но это многому научило наше командование. Фернетт за эти одиннадцать лет не позволил себе совершить ни одной ошибки. Если такое повторится – то теперь уж точно помогут.

Сиятельство промолчал. А как я бы сам поступил, вдруг подумалось ему, если б пришлось вернуться домой в одиночестве без вышедшей за ним сотни солдат? Смог бы смотреть в глаза их семьям, и с такой же самоотдачей, как повешенный, искренне просить у них прощения? И чем было бы решение покончить с жизнью – малодушием или благородством?.. многих ведь ждут их собственные заплаканные веснушки. Разве смерть виновного может вернуть женщинам их супругов?..

– И поэтому теперь они сначала несколько раз думают, а уже после – отдают приказы, – завершил наконец мысль подручник. – Не могу сказать, что это плохо, но, увы, иногда их, бывает, заносит в излишнюю осторожность… вот как с вами, – он улыбнулся грустно. – Но, поверьте, у вас будет ещё возможность показать себя в бою. И трофей с первого убитого, и почести после возвращения, и воинское звание помимо титула. Меня в первый раз вовсе оставили в лагере следить за телегами, – Лавр усмехнулся, – мне лет четырнадцать было. Что ещё полезного мог бы я сделать?

– Не думаю, что они… что это?! – Лоренц остановил разогнавшуюся кобылу. Вдали на одиноком дереве качался старый висельник. Скелет в полуистлевших лохмотьях, державшийся целиком только из-за туго обмотанной вокруг тела верёвки. – Почему не сняли? Почему не похоронили? Даже изменников должны...

– Это еретик, – просто ответил Лавр, даже не оглянувшись на скелет. – Через каждую версту оставили по границам в назидание. Дома их и вовсе сожгли все. Западнее стояли. Теперь вот от самого моста и до горного хребта люди любуются. Чтоб, значится, не соблазнялись. Помогло, – он пожал плечами, – два года сюда не пробирался никто.

Лоренц покачал головой, не отрывая взгляда от дерева. Остатки одежды были похожи на потрёпанное старое женское платье. Ему представилось, как легион врывается во дворы Мерфоса и хватает без разбору девушек; зажмурившись, он благоговейно коснулся пальцами лба. Прошу тебя, Всесветный, сохрани мою семью, мою любимую, моих людей от всех бед и несправедливости. Кажется, бесчестье живёт не только в кольце телег. На горизонте уже показались забор с несколькими смотровыми башенками и тонкие струйки дыма из печей. К раннему осеннему закату они, и правда, должны будут уже подъехать к воротам.

– Я вас везде проведу, где надобно, – заявил Лавр, заметив его взгляд вдаль, – меня и так должны будут выслушать, но ваш визит деревенских воодушевит куда больше, – он ободряюще улыбнулся. – Но я вас оставлю на вечер, надобно будет батьку моего проведать, не встретит нас ведь. Не беспокойтесь, для вас и ваших людей ночлег организуем самым что ни на есть приличным образом.

Лоренц только кивнул рассеянно. Лавр, похоже, был куда больше воодушевлён их поездкой. Сколько же он уже не видел своих родных? А ещё, пришла в голову хмурая мысль, он может хвалиться перед семьёй внезапно начавшейся дружбой с вотчинником. С каким подобострастием его будут дома встречать после?.. юноша покосился на своего проводника: одет он был добротно, но явно беднее, без серебряной вышивки и вычурных пряжек на ремнях. Из ножен выглядывал эфес его меча – простая кожаная обмотка, стальное навершие с выгравированным рисунком герба. Лоренц покосился на искусно украшенную рукоять собственного оружия, заказанную у маатанских ювелиров, и тихо вздохнул. Будут рады припасы продать подешевле, значит… быть может, не стоит с ними торговаться?..

– Господин вернулся! – раздался крик постового, что стоял на башенке и глядел вдаль на тракт, – открывайте дорогу!

За забором раздались неразборчивые возгласы и суета. Ворота, перекрывавшие тракт, медленно открылись. За забором стояло не меньше дюжины человек: караульные низко поклонились, а несколько девушек, стоящих позади, прижали руки к груди и восторженно глядели на гостей. А ведь его здесь и правда любят, подумалось Лоренцу; не случайно просили вернуться живым. Обо мне плакали только в семье и за открытыми ставнями.

– Милый мой! – толпу растолкала молодая полная девушка в тёплом шерстяном платке на плечах, – вернулся! – она неловко, торопясь изо всех сил, подбежала к лошадям и стала около Лавра, не сводя с него восторженного взгляда, – ты ведь не уедешь снова, не уедешь? – она коснулась его ладони, – мы так по тебе скучали! Старший поначалу и спать отказывался в одиночестве…

– Роза, родная, не мельтеши, – рассмеялся Лавр, спрыгивая с кобылы. – Я всего на один день, – он осторожно обнял её за плечи и восторженно погладил её по животу, – как батька? Всё так же плох?

Девушка чуть отстранилась и всхлипнула.

– Его Благородие вчера во бред впал, – сообщил постовой позади неё. – Даже детей своих не узнаёт. А врач-то на постой к вам поехал, – он вздохнул. – Имма молится за него, но как лечить – не знает. Да и толку-то от монахини, которая всего год как на службу пришла?

– Вы позволите на него взглянуть? – Юлис легко сошёл с телеги и расправил помятое шёлковое платье. – Не случайно меня Всесветный направил сегодня к вам.

Патрульный недоверчиво взглянул на незнакомцев. Взгляд его задержался на гербовой повязке Олафа, но по лицу было видно, что вспомнить фамилию у него не вышло.

– Не представите светлых господ? – осторожно спросил он. Лавр потрепал супругу свою по и без того взъерошенной голове и обернулся к нему.

– Светлые господа приехали с важным заданием, – улыбнулся он, – Ваше Сиятельство, деревня ваша. При всех присутствующих объявляю, что любой приказ господина Лоренца должен быть тотчас же исполнен. Нам нужно собрать полные телеги в лагерь, – он махнул рукой, – патрульные смогут проводить вас и до конюшен, и в мельницы, и к мясникам. А у меня сейчас есть куда более важные дела, – он осторожно поцеловал жену в лоб, – пойдёмте, господин, провожу вас в спальни к батьке моему.

– Нет, ты видел? – недовольно шепнул Лоренц оруженосцу. – Он без одного дня староста, а сам оставил нас в одиночестве и пошёл решать семейные дела!

– А как бы вы сами поступили, Ваше Сиятельство? – печально спросил Олаф, глядя вслед Лавру и Юлису. – Пойдёмте договариваться на мельницы, а после разберёмся с конюшими и ночлегом. Пока будем спать, они как раз смогут погрузить мешки.

Мальчонка, который ждал лошадей, наконец сообразил, чего от него хотят, и повёл запряжённых животных вдаль по улице. Солдаты, сидевшие в телегах, давно уж сошли и отправились по той же дороге: здешние парни с удовольствием рассказывали, где что стоит и куда перво-наперво стоит наведаться. По левую руку показался амбар; рядом ютился маленький уютный домик, из окна которого пахло свежим хлебом. Мальчонка недоверчиво оглянулся назад.

– Вам, милсдарь, кажись, зерно нужно было? Маркел приказ Благородства слышал небось, вроде тож на площади-то был. Выдадут без проблем сколько велите.

– Погодите… погодите! – сзади бежал запыхавшийся толстый мужик в чистой и опрятной одежде. Догнав наконец господ, он тяжело отдышался. – Вот он я, всё слышал, да, всё выдам по стоимости для старосты. Вам обе телеги надобно?

Лоренц оторопело глянул на неожиданно появившегося владельца.

– Нет, нет, только одну. Сколько за это хочешь? – он потянулся к кошелю, висящему на поясе.

– Одну до краёв… – пробормотал Маркел, – енто мешков пять набитых, каждый на рынке по шесть… да пять раз… вам, Ваше Сиятельство, за двадцать золотом выдам, почти что восемь пудов будет. Хоть тотчас начну отгружать, только мальчишки мои бродят где-то, сам управлюсь только к утру.

Сиятельство отсчитал тридцать монет и протянул их пекарю.

– Возьми всё и не отказывай мне, – велел он. – Грузить начинай прямо сейчас, мой оруженосец тебе поможет. Чем быстрей мы справимся, тем лучше.

Олаф послушно сошёл со своей кобылки. Мужик снял огромный замок на двери амбара, и она оба вошли в тёмную комнату, заваленную зерном и пустыми разномастными мешками. Хозяин тотчас вынес один до краёв забитый свёрток – похоже, он был отложен для кого-то другого, – и забросил его на ближайшую телегу. Запряжённая лошадь фыркнула и повела ухом.

– А ты, парень, ступай на конюшни, – велел Лоренц, разворачивая свою кобылку назад по дороге. Стоило отправиться за Лавром и осмотреть управу, – вели половину второй телеги сеном забить, если уже успели его заготовить. Держи, – он бросил ему пару монет, – этого, кажется, должно хватить. После приходи сюда, нужно будет…

– Закрывайте, закрывайте ворота! – раздался крик с края тракта, – скорее! Шевелись давай!

Раздалось громкое ржание, топот ног и копыт. Звон лезвий, пронзительный вопль и стук упавшего тела. Сердце замерло.

– Да закрывай же! С этими мы сможем…

– Не успеваю, я не… – снова звон, снова хрип и удар, – бейте тревогу, мы…

Лоренц мигом развернулся и, пришпорив кобылу, помчался к воротам. Раздались удары колокола и хриплый вопль горна. В ночных дворах не было ничего видно, далеко впереди разгорался огромный костёр и метались лошади. Он едва успел затормозить перед появившейся перед ним на дороге фигурой – настолько его ослепил свет горящего вдали дома. Лоренц прищурился, чтоб справиться с темнотой. Впереди стоял стройный скакун с лоснящейся песочного цвета шкурой. Всадник его в кожаном нагруднике поверх расшитой рубахи наклонил покрытую голову, прохрипел что-то неразборчивое. В руке его блеснуло изогнутое лезвие.

Всё у вас будет, зазвенело в его ушах. И трофей с первого убитого, и воинское звание. Лоренц, словно зачарованный, следил за чужим оружием, которое лежало в куда более умелых руках. Саблей орудуют быстрее, чем мечом. Вывести из строя. Самые защищённые части. Рука. Плечо. Пальцы легли на эфес. Камень с земли, снятый с трупа шлем. Песочный скакун сделал шаг вперёд, ещё один, ещё, и наконец разогнался в решительный бег.

– Вперёд, смените их, защищайте дорогу! – раздался крик Лавра. Со стороны управы послышался топот и крики. Соперник замахнулся саблей. Лоренц, уведя шею лошади, отбил лезвие рубящим ударом. Острие чужака скользнуло вниз и зазвенело о гарду. Лавр выхватил меч и решительно помчался вперёд. Чужой скакун заржал и поднялся на дыбы. Лоренц мигом пришпорил кобылу, чтоб та обошла соперника. Раздался свист одной стрелы, другой, третьей. На дороге упало тело. Парень замахнулся, целясь в руку. Чужак слишком поздно отбил меч, и на его левом плече заалела глубокая рана. С управы послышался женский вой. И топот.

– Нет, Роза, стойте, подождите! – вцепился в неё Юлис, – ему не помочь, Роза, постойте, это опасно, не надо…

– Пустите! – она вырвалась и побежала вперёд. Чужой прошептал что-то на своём хрипящем языке, коснулся раны и провёл окровавленными пальцами по лезвию сабли. Подоспевший оруженосец резким ударом подсёк его ногу. Южанин упал с лошади; шипя, поднялся на колени и вонзил саблю в бедро замешкавшемуся Олафу.

– Закончите это, господин, – едва слышно прошептал тот, осев на землю, – вы сможете…

Не в силах отвести взгляд от бледного лица оруженосца, Лоренц сжал дрожащими пальцами рукоять. Со стороны ворот послышались незнакомые хриплые слова, обрывавшиеся так же внезапно, как и крик Лавра. Чужак на земле слабо опёрся на саблю и поднял голову. В его чёрных глазах не было страха или раскаяния. Он прошептал что-то и чуть усмехнулся. Юркнувший за ним тонкий смуглый мальчишка бросил факел прямо на зерно в амбаре. Закончите это, господин. Первый трофей, первое звание. От домика повалил густой дым. Он замахнулся рукой. Не теряйте свою жизнь. Лезвие опустилось на платок, покрывавший растрёпанные чёрные волосы.

Отнимайте чужие.

Несколько трупов в цветных рубахах лежали на дороге около ворот. Перепачканная в крови Роза обнимала тело своего супруга, не переставая рыдать. Иржи сбросил меч с перебитой правой руки, схватил его левой и всадил лезвие по самую рукоять в чужую грудь. Сзади раздался короткий смешок.

– Что ты… – Лоренц обернулся и вскрикнул. Рядом стоял тот самый смуглый мальчишка, что поджёг зерно. Совсем молодой, не старше двенадцати лет. Он уже поднял саблю своего убитого друга. Лицо его исказилось злобой, и, рявкнув что-то на своём наречии, мальчишка вонзил саблю Лоренцу высоко в бедро, под самой кольчугой. Тот захрипел и упал на колени; следующий удар пришёлся по шее, потом по руке, щеке, плечу… размытая фигура с жёлтой повязкой на руке подбежала к мальчишке сбоку и вогнала меч сверху вниз в его горло.

– Ваше Сиятельство… – голос был так знаком. Лоренц еле дышал. Было больно даже открыть глаза, взгляд застилала чёрно-алая пелена. – Ваше Сиятельство, всё хорошо, мы смогли, деревня в безопасности. Я приведу помощь, монах вас посмотрит, всё будет хорошо, господин…

– Нет… – прошептал юноша из последних сил. – Не веди помощь… езжай в лагерь. Сейчас же езжай!.. скажи им, что фратейцы близко. Скажи… скажи, чтоб выступали… – его тело начало крупно дрожать, – разведчики ошиблись. Враги на пороге… – он закрыл глаза, не в силах сопротивляться пьянящей слабости, – ступай же! Да поможет нам Всесветный…