Кровные оковы

Глава 9. Триумф

– Не хочу вам верить, – прошептала Анешка, прижимая руки к груди, – не хочу, не хочу! Вы столько сделали за эти дни! Могли ли вы хоть раз ошибиться?

Лоренц покачал головой и снова уткнулся взглядом в носки сапог.

– Он знал о теле то, чего не должен был, – глухо ответил он, не поднимая глаз. – Я сам не хотел бы слышать от него такие слова. Но… – он снова кашлянул от подступившего к горлу комка. Первый патрульный потёр подбородок и сплюнул на пол.

– Идём, – тихо велел он. – Возьмём своих. Где он, у себя?

Лоренц кивнул и поднял глаза.

– Мы ужинали вместе, он должен был отправиться спать. Буду ждать вас у его дверей. Вниз, увы, не выйдет спуститься.

– Всё сделаем, – кивнул тот. – Всё сделаем… ступайте и не беспокойтесь.

Девка тихо всхлипнула. Лишиться последнего господина всего за несколько дней было для неё невыносимо.

– Что будет после? – прошептала она. – У Его Благородия ведь не было родных поблизости. В соседние княжества посылать? А если и у них нет того, кто сможет приехать? Что мы будем делать?

– Вопросы власти — моя забота, – отрезал Лоренц, завязывая портупею. – Уж точно не дворовым это решать. Сначала нужно избавиться от убийцы в управе. С прочими делами разберёмся позже. Отойди, – он наконец совладал с креплением меча и, хромая, прошёл в коридоры. – Ступай на кухню. Не стоит тебе на это смотреть.

– Да, Ваше Сиятельство, – пробормотала Анешка, наспех поклонилась и просеменила вниз по лестнице. Дверь распахнулась, на пороге стояло не меньше дюжины вооружённых мужчин. Кто-то разгневанно шипел и ругался, другие тихо вытирали слёзы, прочие разминали руки и держали пальцы на рукоятях клинков.

– Посторонись, – рявкнул командир. Бедная Анешка перепугалась, вскрикнула тихонько и убежала в коридоры к прочим служкам. Раздался нестройный тяжёлый шаг сапог по лестнице. Старший встал перед Сиятельством и поклонился.

– Я хотел попросить вас, – доложил он, выпрямившись. – Позвольте сейчас надеть ваш герб. За последние дни вы для деревни сделали куда больше, чем её старосты за полгода. Для меня будет честью идти на правосудие от вашего имени.

Лоренц взглянул на свою жёлтую повязку, перевёл взгляд на серо-голубое полотно на командире и покачал головой.

– Вы идёте не от моего имени, а от всей Терновки, – ответил он. – И должны нести её знамя, а не моё. Не скрою, мне было приятно слышать эти слова, – юноша улыбнулся. – Но предателя должно вести в подвалы под гербом господ, против которых он пошёл. Отдай им долг. А мне ещё успеешь.

Командир, пожевав губы, медленно поклонился в пояс.

– Конечно, Ваше Сиятельство, – негромко сказал он. Голос его чуть дрожал. – Я не подумал об этом. Спасибо.

Они встали перед дверью. Охраны рядом не оказалось — за два дня с постовыми была такая чехарда, что они уже и не успевали разбираться в дежурстве. Да и Анешка обещалась привести всех, кого найдёт. Юлек сам назначает людей на каждый день, вспомнил Лоренц слова караульного у храма; значит, именно это ему и позволило незаметным ускользнуть из дома в ту ночь… живот снова свело. Я не хочу знать, где он это совершил, твердил себе юноша; но придётся, придётся выслушать всё, чтоб точно увериться в своей правоте.

Сиятельство закрыл глаза, медленно выдохнул — и кивнул. Передние с грохотом выбили дверь сапогами, та повисла на одной петле. Один за одним они вошли в спальню, громко, с шумом, отбивая шаг и звеня клинками.

– Что? Что происходит?! – задремавший было Юлек вскочил на кровати и закрыл глаза от света из коридоров. – Что это такое?! – наконец проснувшись, возмутился он. – По какому праву?!

– По праву наследника вашей вотчины, – отчеканил Лоренц. Он вошёл в комнату последним и встал позади всей охраны. Караульные уважительно расступились. – Назначенного в командование Терновки вашим словом, и владеющего правом судить своих вассалов.

Юлек потёр глаза и уставился на Сиятельство.

– Почему?.. что?.. – он обвёл руками комнату. Солдаты напряглись. – Почему они здесь?..

– Взять его! – прорычал Лоренц, положив руку на эфес меча. Караульные обступили кровать. – Несите в подвалы! Завтра будет семь виселиц, а не шесть!

– Что?! Нет, остановитесь! – староста принялся отбиваться от рук, которые потянулись стащить его с постели. – Я же ваш голова, я, а не он!.. что происходит, Ваше Сиятельство?! За что?!

– За убийство Его Благородия, единственного наследника управы и вашего единокровного брата! – выплюнул Лоренц. – И вам ещё повезёт, если охрана не решит развлечься с допросами напоследок! Давайте, вперёд, раз-два, левой, правой!

– Но… я не… с чего вы взяли, что… – перепуганный Юлек наконец встал на ковре, командир заломил ему руки за спину и пнул коленом. Остальные постовые окружили его со всех сторон и повели вниз по лестнице. От него ещё слышались вопросы и плач, но они были всё тише и тише; когда раздалось эхо подвальных стен, звон двери и скрежет засова, Лоренц наконец перевёл дыхание.

Отчаянный голос из камеры сменился возмущением, потом ругательствами в адрес постовых, затем проклятиями в сторону сюзерена и, наконец, снова стал плачем. Поняв, что уже, кажется, готов, Лоренц взялся за стены и побрёл вниз, ко входу в подвалы.

Из-за двери под лестницей, которая вела в кухни, слышались неуверенные и грустные голоса. Верно, Анешка рассказала остальным девкам… к моменту, как караул выйдет из подвала, новость станет достоянием всей Терновки.

– Объяснитесь! – вскрикнул Юлек, услыхав, видимо, знакомые хромые шаги. Лоренц сошёл с последней ступеньки и встал перед решётчатой дверью. Староста стоял в центре камеры, уперев руки в бока, в одной рубахе и без сапог. Постовые не стали его связывать, и просто встали всей дюжиной у запертых дверей, ожидая указаний. – Объяснитесь! – повторил староста, нахмурив брови. – Пока это выглядит, как попытка…

– …совершить правосудие над братоубийцей, – отрезал Лоренц. – Не пытайтесь отрицать.

– С чего вы вообще взяли, что я могу иметь к этому отношение? – рассвирепел Юлек, подойдя ближе. – Я искал его, я организовал похороны, я отслужил по нему упокойную, я…

– Откуда же вы знали тогда про цветок? – повысил голос юноша. – Я сразу выбросил его. Я ни слова про него не сказал.

Староста смолк и чуть опустил глаза.

– Неужели, – прошептал Лоренц, – неужели жажда занять его место была настолько сильна, что вы пошли на такое кошмарное убийство? Своими ли руками вы это совершили? Что сказали ему напоследок?..

– Вам никогда, – медленно и тихо ответил Юлек, глядя в пол, – никогда не понять, да, каково это — жить при дворе, воспитываться наравне, но знать, что ты никогда не получишь тех же мест и почестей. Что никогда, да, никогда тебе не будут так же подчиняться. Что ты для всех — просто пустое место. И всё оттого, – плюнул он, – что батька вздумал не взять в жёны свою найденную на ночь девку! Он воспитывал меня, как единственного ребёнка и наследника! Меня, не его!..

– В вас текла одна кровь, – прошептал Лоренц, коснувшись решётки двери. – Разве место у власти может быть важнее жизни родного человека? Разве…

«Мне жаль иногда, что он не дворянин».

Юноша замер.

«Я спасу дворового кобеля».

Пальцы его задрожали.

– Не может, не может такого быть, – прошептал он, глядя в отчаянные и пустые глаза Юлека. – Споры всегда можно решить, можно, слышите меня! Вы пошли по такому лёгкому пути… разве достоин такой выбор человека, который хотел осесть в управе?..

– Я же сказал, да, – хмуро отозвался тот, так и не подняв голову, – что вам, первому и законному сыну, это не понять. Со стороны всегда виднее, ась, ВашСиятельство?

– Замолчите, – тихо проговорил Лоренц. Виноватое лицо Эберта не выходило у него из головы. – Замолчите, замолчите! Я не вынесу повторять это снова… – едва слышно добавил он. Значит ли это, что и он должен простить? Простить, не желать избавиться, не нанести вред, помочь в жизни? А если, и правда, надобно отдать ему свои труды и своё место, чтоб не гневить больше Всесветного? Нет, нет никаких сил! За что, за что?..

– Вы признали свою вину перед доброй дюжиной человек, – глухо проговорил он, сжав в кулаках решётки. – И завтра вы будете повешены на рассвете вместе с фратейскими пленниками. Если у вас остались дети, то они лишатся любого послабления, статуса и имущества. Ваше тело не будет погребено по правилам, по вам не отслужат упокойную. Больше я ничего не смогу сделать, – прошептал он, развернувшись к камере спиной. – Прости меня, Фрол.

Караульные проводили его уважительным взглядом. Было слышно, как Юлек глубоко, чуть дрожа, вздохнул, начал шептать слова молитвы, и в гневе ударил рукой по железной решётке своей камеры.

Голова была на удивление пуста. Что бы сказал мне Олаф, будь он рядом? Верно, то же, что и он сам – Юлеку. Родная кровь, которая не потерпит предательства… Батька не женился на девке. А у кого-то — женился, и тем родил новые споры. Под сердцем что-то тяжело защемило, да так, что дыхание перехватило. Лоренц опёрся на стены и закрыл глаза. Быть капризным наследником оказалось куда проще, чем благородным, великодушным младшим сыном. Но как можно требовать чего-то от других, не выполняя этого самому? Всех сынов и дочерей её… вспоминались образы то одного, то другого день после выезда из дома. Он же поклялся защищать всех, и Эберта, и Юлека, и сестрёнок, и Аннет… не посрамить честь офицеров… сможет ли закончить? Сможет ли исполнить клятву?..

– Господин, вам чем-то помочь? – бедная Анешка выглянула из-за двери. Лицо её было заплаканно. – Уже рассказала… на кухне, признаться, рады, что его… – она всхлипнула. – Хотят по Его Благородию ужин поставить и отслужить всем вместе завтра поутру. Так вам…

– Иди, – велел Лоренц, оборвав её речь. – Иди отдыхай. И разбуди меня, когда караул приедет со степей.

– Конечно, господин, как прикажете, – она поклонилась и снова юркнула за дверь.

Юноша в изнеможении опустился на кресло у окна. Из подвалов всё ещё доносились недовольные голоса, теперь уже слышно было и дозорных. Его ведь нужно будет опросить. Где, чем, когда. Они оставались одни в ночном склепе; разве сложно было б вынести оттуда детское тело? Если ещё и караульных загодя отправить в другие места… и никакого помилования, как бы ни просил народ. Вся деревня, верно, должна собраться. Отчаянно хотелось уснуть до самого возвращения караула; но, закрывая глаза, Лоренц видел Эберта, грустного и виноватого, как и всегда. Совсем недавно он сказал Фролу, что у него только сестрёнки. Как теперь он может называть его братом так легко? Однако же и вины самого Эберта в том не было. Он закрыл лицо руками. Всего несколько дней назад он получил письмо с Мерфоса. Не тот брат, не та любовница. Что вообще его действительно ждёт в родном доме, кроме вечных последствий неверного выбора, своего и чужого?

– Господин, – раздался тихий голос девки, – Ваше Сиятельство! Просыпайтесь!

Лоренц открыл глаза и зажмурился от света лучины. За окном тонкой полосой на горизонте забрезжил рассвет. Анешка стояла перед креслом и теребила пальцами свой фартук.

– Приехали, господин, – позвала она. – А господин Юлек-то замолчал уже давно, только храп и слышен. Приходили ещё с площади, поставили всё, сказали; так им с подвала велели строить ещё одну, и они…

– Хватит, – прошептал Лоренц. – Хватит. Где караул? Где пленники?

– Нет пленников, – раздался со входа недовольный голос Иржи. Раздался стук шагов, и он тоже встал рядом с Анешкой. – Двоих мы нашли мёртвыми. Ещё двух нагнали под виселицами еретиков. Еле шевелились. Своим ходом бы не дошли.

Сиятельство снова закрыл глаза. Это была слишком лёгкая смерть за всё, что они причинили деревне.

– А ещё двое? – слабо спросил он. – Их же было шестеро.

– Слепой и женщина смогли уйти, – глухо ответил солдат. – Засада. Я видел их флаг. Нас было слишком мало, чтоб пытаться одолеть стоянку.

– Слепой и женщина… – рассеянно прошептал Лоренц. Два самых ценных для них человека… почему же умерли остальные? Не чары жреца ли забрали их жизни? – Что с остальными? Где они?

– Трупы не трогали, – Иржи вздохнул. – А тех, кого пришлось добить, оставили прямо под виселицами. Решили, что так будет правильней. Там был наш, светлокожий. И один, который говорил на нашем.

– Надобно бы и в лагерь послать… – пробормотал Лоренц. – Хотя, верно, мы скоро уж уедем отсюда; вряд ли за полдня они соберутся напасть по такой погоде. Стоянка… странно, что остались по эту сторону.

– Они пошли в направлении гор, – просто ответил солдат. – Там, наверное, наши и не проходили, далековато от лагеря. Пошлём людей, если велите. Или можно уже собираться в дорогу всем с города? – он грустно усмехнулся. Господин поднял усталый взгляд и, помедлив, кивнул.

За окном послышались шум, топот и голоса. Деревенские дождались утра и поплелись на рынок. Гомон зазвучал совсем рядом, во дворе управы — никак, Юлека ждут под конвоем. Быстро же слухи расходятся! Лоренц тряхнул головой. Надобно избавиться ото всех лишних мыслей. Забудь, забудь про Эберта. О нём можно решить и позже; и о нём, и об Аннет, и о той самой обещанной молельне. Всё, что сейчас нужно сделать — это допросить бывшего старосту на глазах у всех его недавних подчинённых, да повесить его раньше, чем те забьют его камнями.

– Спустись в подвал, скажи, чтоб вели его к рынку, – наконец отозвался Лоренц. – Думаю, это зрелище многим будет по вкусу. Анешка ведь всем уже раструбила? – он покосился на стремительно краснеющую девку. – А после… после иди к Марте и собирай всех с города.

Он первым вышел во двор. После ночного отдыха нога почти что уже не хромала. На дороге было полно народу — насколько вообще могла быть толпа в деревеньке. Юс выглядел неуверенным и забитым — ещё бы, узнать, что пригрел изменника во дворе! Рядом с ним шагали и другие его помощники. Надо бы им передать, чтоб сожгли всё, что найдут в том сарае без двери. Госпожа Августина со своим супругом была недовольна: верно, другой человек у власти может навредить её делам. О чём же они договаривались с Юлеком? Он говорил, что у них хорошие отношения…

Чем ближе он подходил к площади, тем больше видел знакомых лиц. Кузнец с женой, бортник, девки с кабака, Марфуша, караульный от храма. Были и лекари — все младшие, кроме Марты. Полный краснощёкий мужчина был одет в тёмное, как и маленькая хрупкая женщина рядом — не родители ли это мельничихи? Лоренц почувствовал неуместную досаду. Он ведь так и не разобрался с её смертью: придётся всё-таки задержаться. Отрезали пальцы и бросили крысам… кто это мог быть, если не южане? Тоже Юлек? Вряд ли, разве ж была ему с того польза…

– Гляньте, гляньте, вон он! – зашептали со всех сторон. Бывший староста медленно брёл на окоченевших ногах по холодной корке снега, рыская взглядом по толпе.

– А остальные где? – зашумели мужики. – Нам десяток обещались, куда все пропали? Ужель отпустили?

Лоренц вышел вперёд и поднял руку. Разбушевавшийся народ это только ещё сильней раззадорило. То здесь, то там слышны были выкрики. Предатель. Убийца. Еретики. Снова предатель.

– Ты чего в меня тычешь, а? Знаешь небось, где они все?

– А ну пшёл отседова!

– Ты видал, что показали, а? Когда успокоишься?

– А ну тихо! – рявкнул Лоренц, встав перед виселицами. Толпа чуть погудела и замолкла. Он потёр глаза ладонью.

– Остальные где? – крикнул мужик в толпе. Сиятельство покачал головой.

– Пленные недруги убиты этой ночью. Их тела брошены в голой степи, чтоб их съели шакалы и обглодали вороны. Это самая позорная кончина, которую мы могли им дать.

«И по ним не отслужат, и душа их не переродится».

Первые ряды, казалось, были этим удовлетворены. Шепоток прошёлся по толпе, но быстро умолк. Лоренц вздохнул.

– Я не знаю, что вам сказать, – наконец начал он после паузы. – Я не обучен красивым речам. Вы все знали его, как будущего старосту. Общались, подчинялись, просили помощи и совета. Но точно так же вы знали и Его Благородие Фрола как наследника старосты вашей деревни.

От толпы раздался тихий всхлип. Лоренц глянул в сторону звука — там стояла Марта, украдкой вытирающая слёзы.

– Ты расскажешь нам, Юлек, как ты это совершил? – юноша повернулся к бывшему старосте. Его в это время караульные заводили на табурет. Мужчина открыл мутные глаза и взглянул на своего господина.

– Что мне с того? – прошептал он. – Пощады ведь всё равно не будет, а? Или вы хотите, чтоб надо мной и толпа поглумилась, не только вчерашний караул?

– Выскажи хоть какое-то уважение к погибшему наследнику, расскажи о его кончине, – не выдержал Лоренц. – Хотя бы для того, чтоб о тебе не думали ещё хуже, представляя самое ужасное.

Юлек вздохнул. Караульные поддерживали его за пояс, руки его были связаны за спиной. Позади него угрожающе покачивалась канатная петля.

– Мне нет смысла, нда, отрицать свою вину, – чуть громче сказал староста. – Толку-то. Скажу лишь, что то было помутнение, не желание и не планы, – он кашлянул. – Мы были в склепе. Он плакал. Он упал, ударился головой и потерял сознание. Я подумал, что он мёртв. И я испугался.

– Хорош же испуг, – процедила Марта едва слышно.

– Я подумал, – смирно опустив глаза, продолжил староста, – что теперь меня ничего не отделяет от управы. Я не знал, как это объяснить вам. И тогда подумал, что можно… я не знал, что он ещё жив.

Знахарка в ужасе закрыла рот рукой.

– Он позвал меня, когда я воткнул нож, – тихо закончил Юлек. – Я отнёс его. И вернулся домой.

У Лоренца задрожали пальцы.

– Вы слышали, – сорванным голосом сказал он, обернувшись в сторону толпы. – Вы слышали, что он сказал. Что мы должны сделать с человеком, совершившим… вырвавшим сердце из живого ещё ребёнка? Своего брата и вашего господина?

Народ зашумел. Десятки голосов слились в один. Люди стучали ногами, кричали и поднимали руки. Сиятельство тихо выдохнул. Никто не просил пощады.

– Я разделяю ваше решение. И потому своей волей, волей моего отца и именем святейшего князя-императора я… – Лоренц запнулся, взглянув в лицо Юлеку. На нём была какая-то жалобная смесь боли и отвращения. – Я приговариваю его к смерти за убийство своего будущего командира, властителя и покровителя Терновки. По предателю не будет отслужено в храме. Его тело будет брошено в то же болото, в котором он пытался скрыть следы своего преступления. Его внебрачные дети, если таковые имеются, будут с позором изгнаны. Люди, молящиеся за него сейчас или позже, будут наказаны.

Он перевёл дух. Толпа молча смотрела на него самого, на стоящих рядом караульных, на виновника, которому на шею накидывали петлю из грубого каната. Юлек поднял взгляд.

– Я могу сказать ещё кое-что? – сипло прошептал он. Лоренц, помедлив, кивнул.

– Не думайте, – мужчина поднял лицо, – будто человек, которого вы мните спасителем, безгрешен и зла никому не причинял, да. Или что я не заботился б о вас, если б дали. Это всё, да, что хотел сказать. Хотя… – Юлек снова порыскал глазами по толпе. – Если вы, Сиятельство, захотите заняться тем трупом девки, советую расспросить Августину, нда, – он ухмыльнулся. – А теперь давайте, да, делайте своё дело. Прими меня, Всесветный, прими в своих владениях и позволь мне вечно с тобою и… – табурет выбили из-под ног, Юлек захрипел и задёргался. Наблюдающая за агонией толпа заулюлюкала. Дети в первых рядах восторженно закричали и бросили в подёргивающееся ещё тело какой-то старый размякший овощ, и камень, и дохлую крысу.

Я спасу дворового кобеля, снова вспомнил Лоренц. Не единокровного брата. Его ведь точно так же повесят, и изваляют в грязи, и бросят кислую репу в лицо. Или нет? Эберт ведь не дворянин. Пожурят, отнимут звание, сошлют на фронт на месяц-другой. Весь его хрупкий мир медленно рушился, когда последний раз закатились окровавленные глаза и вывалился синюшный язык у трупа на виселице. Дома ведь ничего не ждёт. Тоскуют ли по нему сёстры, зная, как он ненавидит их родного старшего брата? Действительно ли отец мечтает, чтоб тот вернулся, или уже обучает своего выродка правильно маршировать и вести лошадь? Кто, интересно, станет его первенцем… Катарина. Катарина, верно, ждёт. Или просто смирилась со своей судьбой, тихо ненавидит приставленного к ней мужа и ждёт, чтоб тот не вернулся? А ведь если Лоренц умрёт, и Катарину выдадут после за Эберта, у того будут все права на владение управой… нет, нет, нельзя, ты же клялся, клялся богу, что всё исправишь! Юноша закрыл лицо руками, сев прямо около пустующих виселиц. Как хотелось простого совета. Кто мог бы ему помочь? Марта? Иржи? Господин Юлис? Расспросить Августину… о чём знал староста? Лоренц поднял голову и сморгнул выступившие слёзы слабости.

– Ваше Сиятельство, – рядом опустилась Марта с такими же заплаканными глазами. – Я не знаю, как нам вас благодарить. За него, за фратейцев, за того, который им помогал, за… – она хлюпнула носом. – Надо бы по мальчонке устроить всё, он же пропустил…

– Анешка верно спросила, что у вас будет дальше, – словно не слыша её слов, отозвался Лоренц. – Приехал, навёл бардак, и теперь уйду… что это за сюзерен такой, – он тихо усмехнулся.

– Вы могли бы остаться, – заискивающе глядя ему в глаза, предложила Марта. – У вас ведь есть право управлять деревней. Вас народ полюбил. Вы ж нас от смерти спасли. Думаете, хорошо б правил человек, способный на… на…

– Я мог бы остаться… – пробормотал юноша. – Я… я мог бы… – его лицо чуть просветлело. – Я, кажется, знаю, что надо делать, – он слабо улыбнулся. – Будет вам голова. А до тех пор садись-ка ты в управу сама. И… и позови ко мне Августину с её девками.

Марта поцокала привычно языком.

– Что ж, думаете, правду он сказал? Не просто решил оговорить честного человека? Схожу, конечно, схожу, – она встала. – Не сидите долго на холодном, Ваше Сиятельство, а то уехать не получится в ближайшие дни, – знахарка заботливо улыбнулась.

Лоренц послушно поднялся на ноги и принялся ходить взад-вперёд. Когда он видел Юлека, внутри опять привычно щемило. Но стоило развернуться обратно, и снова в голове были образы его женщин, и обещание Анны-Марии, и утешительные речи Олафа. Олаф… точно, его надо отправить в Мерфос. Юноша потеребил детский браслет, который он так и носил на запястье. Верну, всё им верну. Ни в чём его семья не будет нуждаться, пока я жив.

– Ваше Сиятельство? – владелица кабака была беспокойной, хоть и пыталась изобразить легкомысленный вид. – Чем могу вам помочь? А ну станьте ровно! – она привычно пихнула стоящих рядом девиц. Марта стояла поодаль, рядом с ней было несколько караульных. Не по доброй воле, верно, пришла госпожа.

Лоренц оторвал взгляд от толпы позади и повернулся к Августине.

– Я понимаю, – мягко начал он, – что вы вряд ли расскажете добровольно всё, что знаете. Но, поверьте, убеждать мы умеем, опыту набрались за последние дни. Что вы скажете насчёт последних слов вашего приятеля?

– Он мне не приятель! – возмутилась женщина, уперев руки в бока. – И не был никогда! Вы на что намекаете, на то, что я в смерти девки виноватая? Он вам что, лгал мало, что любому слову его верите?

– Он говорил, что вы — одна из тех немногих людей, с кем у него сложились хорошие отношения, – таким же уважительным голосом продолжил Лоренц. – Похоже, они были скорее… деловые, чем дружеские? Что же у вас были за дела?

– Вы на что намекаете? – вспылила Августина. – Я приличная замужняя женщина, и слова какого-то, Ваше Сиятельство, не должны никак отразиться на моей…

Лоренц привычно поднял руку.

– На моей репутации, – выплюнула та. – Ваше Сиятельство.

– И что же, – усмехнулся Сиятельство, – он спокойно закрывал глаза на то, что ваши работницы торгуют не только едой?

Та самая рослая девка покраснела. Девица рядом тронула её за рукав и что-то тихо зашептала. Госпожа насупилась.

– Всё-то помните… что хотите знать? Я поклясться могу, что к девке с мельницы не притрагивалась. Я видела её у нас в кабаке, в день смерти, кажется, тоже была. Но я её и пальцем не коснулась.

– А где её нашли? – чуть разочарованно спросил Лоренц. – Юлек сказал, что тело было в подвале. Здесь тоже солгал?

– В подвале, да, – подала голос рослая. – У старика Руса. Остальные-то небось в чистоте погреба держат. У него вход прям на улице, у дороги, не с дома.

– Я где-то слышал это имя… – пробормотал юноша. – Старик Рус… а, сосед церковной девки. Его самого-то опрашивали?

– Да он еле шевелится, – хохотнула та. – Куда уж. Оттого и крысы в погребе, что с дому не выходит. А девка та – да, была у нас в последний день, как и в предыдущие почти что все. Еле ноги тогда унесла.

Августина шикнула, и рослая, ойкнув, зажала рот руками.

– А кто-то совсем язык за зубами держать не умеет, а? – прошипел Лоренц, хватая её за руку. – Чего с ней случилось?! Отвечай! Знаешь ведь, знаешь всё!

Двое девок рядом побледнели. Госпожа покачала головой.

– Вы учтите, ВашСиятельство, что я к тому отношения не имею. Всё, что происходит за стенами кабака, не моя забота.

– Отвечай! – словно не слыша её голоса, рявкнул Лоренц. Девка залилась слезами.

– Мы её погнали оттуда, – всхлипнула она. – Она пыталась наших гостей на себя отвлечь. Мы им, значится, и водку, и мёд бортницкий, и юбки покороче, чтоб лодыжки видно, и по плечу погладим… а она, она сидела и манила, манила всех! То улыбнётся, то за руку тронет, то за стол к себе пригласит. Мы что ж, для неё стараемся? – она хлюпнула носом. – Ну мы её и погнали, у неё ж и свадьба назначена, ну куда она, а! Не хотели из-за шлюхи малолетней заработка лишаться! Так госпожа не видала ничего, вот вам слово, мы сами её за волосы оттаскали и выбросили прочь; так я в кабаке осталась, и Лора тоже, а Анна, у неё ж прям из-под носа мельничная увела, так та за ней побежала с тесачком для рулек, чтоб косы-то ей все…

– Замолчи! – крикнула девица помладше, ударив её по спине. Лицо её было белым, глаза мокрыми, а пальцы дрожали. – Замолчи, замолчи!

Лоренц тихо выдохнул.

– А что же, Анна, – он положил ладонь на рукоять меча, чувствуя, как быстро забилось его сердце, – легко тесачок твой с пальцами справился?

Августина была так же бледна, что и её служка.

– Вы же говорили… – ошарашенно прошептала она, – говорили, что добежали до дома… что на вас напали…

Рослая закрыла лицо руками. Побледневшая девка задрожала всем телом, едва не теряя сознания.

– Простите, простите, госпожа, – забормотала она. – Я только о вашей таверне заботилась, мы же не можем её с кем попало делить, простите, простите!..

– И вы? Вы ж знали про всё? – обречённо спросила Августина у двух других девок. Рослая, всхлипнув, кивнула. – Что мне делать, Ваше Сиятельство?.. – госпожа беспомощно обернулась к Лоренцу. Тот вздохнул.

– Расскажите обо всём её родителям. Пусть они сами решают. Свободных мест ещё полно, – он грустно усмехнулся, махнув рукой в сторону пустующих виселиц. Бледная девка залилась слезами. – Я не участвовал в судах до этого. Смогу ли справедливо всё разрешить?

– Судить должен голова, – горячо зашептала Августина. – А у нас нет, нет никого, кроме вас сейчас. Ежели мы самосуд устроим, разве это будет справедливей?

– Я вам не голова, и никогда им не буду, – Лоренц покачал головой. – Меня ждёт Мерфос. А здесь, до тех пор, пока не прибудет городской наместник, пусть всё решает госпожа Марта. Она, по моему мнению, самый здесь образованный человек. Вы, Августина, тому свидетель, – он чуть поклонился. – Пусть она разрешит всё по справедливости. Может, потребует той же смерти, что и у… тесачок ведь ещё не выброшен? – горько усмехнулся он. – И не думай бежать, в зимней степи всё равно далеко не уйдёшь. Господа, – позвал он стоящих с Мартой караульных, – проводите красавицу!

Девке заломили руки за спину и повели в сторону управы. Августина, манерно высморкавшись в платочек, сгребла оставшихся своих работниц и направилась к пузатому мужику в тёмной одежде.

– Прошу прощения, если вы сочли это малодушным, – Лоренц подошёл к недовольной знахарке. – Вы живёте здесь куда дольше меня, и, я верю, сможете поступить по-справедливости. А я… мы… теперь уже точно сделали всё, – он уставился в землю. – И отбываем в лагерь.

– Кого вы пошлёте к нам на место старосты? – грустно спросила Марта, провожая взглядом пленённую Анну.

– Одну из своих сестёр. В городе им всё равно не грозит ничего, кроме удачного брака. Они хорошо образованны, начитанны и умны, – юноша улыбнулся. – И смогут верно передавать волю нашей семьи. А я сейчас… – он чуть запнулся и снова принялся разглядывать носки сапог. – Я сейчас, пожалуй, отдам распоряжение в храм, чтобы Олафа подготовили к перевозке, – тихо закончил он.

– Ох, ну точно же! – спохватилась Марта. – Вчерашний ваш молодчик очнулся. Не ходит, говорит еле-еле, но вот, выкарабкался. Навестите его? Сам-то он не доберётся до управы.

– Хорошая новость, – так же негромко отозвался Лоренц. – Пусть и запоздалая. Да, я зайду к вам. Спасибо тебе. А теперь ступай. Кажется, здесь делать уже нечего.

Толпа уже давно разошлась, остались только те самые дети из первых рядов, которые продолжали смотреть на тело и спорить о чём-то. Вот уж веселье, проворчал тихонько Лоренц. Его сёстры, пока были малы, даже и подумать не могли о том, чтоб сесть рядом с мертвецом; а эти дети вовсе непуганые. Неужели им мало рассказывают страшных сказок?

Монахи выполнили распоряжение быстро. На пригнанную телегу осторожно погрузили носилки, накрытые сероватым льном. От них несло сладостью и гнилью, и, как бы Лоренц ни хотел в последний раз взглянуть на своего верного слугу, сил поднять покрывало у него не было. Он снял с руки детский браслет и, не поднимая высоко полог, сунул его куда-то в складки тряпья под ним. Меч лежал в изголовье на тех же носилках.

У знахарского дома уже выстроились все оставшиеся люди с Мерфоса. Всего пятёрка солдат: у кого была перевязана рука, у кого ладони в так и не прошедших ожогах. Самые здоровые давно уже уехали обратно. Лоренц тронул незаметно следы от раны на шее и щеке. Они так и не затянулись, и больше всего он боялся того, что изуродованная кожа так и останется с ним до конца дней.

– Я уже как-то привык к этим матрасам, сложновато будет снова на землю ложиться, – проворчал Ким, разминая плечи. – Холод ещё такой. Нам, вестимо, надо с собой здешних знахарок брать.

– Если для сугреву, так там и без них девок полно, – хохотнул стоящий рядом воин с перевязанной правой ладонью. Олаф говорил про него. Пальцы отнимут, но жить будет… у Лоренца едва слёзы не выступили. Такое плёвое ранение, и навсегда оно прервёт человеческую судьбу! Разве сможет бывший солдат стать сапожником или пекарем? В мирной жизни их не ждут. Это — мой дом и моя семья, сказал когда-то его учитель. Мой дом, в котором точно не было неверного выбора. И семья, полная преданных людей, которые не могут и помыслить о подлости и измене.

– Идите за лошадьми, – велел Лоренц. – Я скоро подойду к вам. Вещи все забрали? Если что осталось, затребуйте вторую телегу. Я расплачусь с хозяевами.

– Будет сделано, – Иржи привычно поклонился и быстрым шагом направился по дороге к конюшням. Сейчас Лоренц смотрел на остатки своего отряда по-новому, видя в них не грубых вояк или бунтующих задир, а верных и заботливых мужчин, которые не пожалели своей жизни ради других людей. Кого-то ведь наверняка ждут супруга и дети. Здесь — моя семья. Он улыбнулся и отпер дверь в лекарский дом.

Внутри, как обычно, пахло хвоей и алкоголем. Врачевателей почти не было, только одна юная девушка, сидящая с чашкой бульону около накрытого несколькими одеялами больного. Его кожа была желтушной, пальцы дрожали, и ложка то и дело выпадала из его рук. Рядом лежала стопка одежды — кожаная стёганая куртка, высокие сапоги и льняные штаны.

– Господин? Вы, наверное, к нам? – девица подняла голову и глубоко поклонилась. – Это Эрик, вчерашний спасённый постовой, – она тихонько кашлянула в рукав. – Эй, эй, – девушка помахала ладонью перед глазами больного. Тот вздрогнул и выпрямился на кровати.

– Никогда и ничего, – забормотал он, – и больше того, и я вместе с ними, и никогда не…

– Тихо, тихо, – заботливо прошептала девчушка, поднося тарелку к его губам. – Господин желает знать, что с тобой случилось. Расскажешь ему?

Мужчина поднял мутные глаза, и Лоренц, поймавший его взгляд, замер.

– Принеси ещё, – хрипло велел больной. – Ещё того. Что было. Принеси! – сипло прошептал он, обхватывая себя руками за плечи. – Больно, больно как! Мочи нет!..

Сиятельство прошёл вперёд и сел на уголок кровати. Девушка вздохнула.

– Что болит, Эрик? Что болит, скажи, я помогу. А после расскажешь господину, что случилось.

– Сердцу больно, – прошептал тот. – Коже. Глазам. Всему. Всё. Я вместе с ними. Никто не вернётся, и я, я никогда не… – он захрипел и вцепился пальцами в волосы. – Больно, больно, помоги!

– Я помогу, – вдруг отозвался Лоренц, положив ладонь на ногу под одеялом. – Я помогу. Я принесу. Только расскажи.

Больной заплакал.

– Мы забрали… забрали у них. Они сказали, пьют это. Редко. Мало. Когда нужна связь. Когда… – он закашлял и согнулся едва ли не пополам. – Когда говорят с богами, – громко прошептал он, воровато оглядевшись. Девушка пробормотала слова извинения и коснулась переносицы. – И мы взяли, – продолжил он так же тихо. – Это было… это было так… – он всхлипнул, – свободно…

– Кто отпер двери, Эрик? – мягко спросил Лоренц. Мужчина вытер слёзы кончиками пальцев, не сводя с него глаз.

– Я не знаю, – прошептал он. – Я. Или он. Или мы вместе. Слепой заставил. Просил, просил, говорил. Сказал, что даст ещё. У него было. Совсем чуть… мы подрались. И он забрал.

– Слепой не знает нашего языка, Эрик, – вздохнул юноша. – Кто отпер двери?

– Он, он сказал, сказал! – хрипло воскликнул больной, вжавшись в подушки. – Я знаю! Мы понимали! Он обещал! И отдал ему! Я взял остальное. Не помню, что было… что было дальше… – он захрипел и закашлялся. – Принеси, принеси, болит тело…

– Второй караульный умер, – тихо ответил Лоренц. – Это был яд. Когда говорят с богами, значит… – он вздохнул. – Я видел пустые бутылки там, в подвале. Будь добра, передай своим, чтоб взяли и осмотрели. Вряд ли, конечно, поймут. Не наша это наука… но пусть хоть попробуют. Всегда пограничные дворы были в опасности.

Он встал. Больной в голос зарыдал, увидав, что его надежда выходит со знахарского дома. Своих солдат Лоренц встретил угрюмым лицом. В ответ на молчаливый вопрос Кима он просто покачал головой. Раздался стук копыт и скрип колёс по заледенелой дороге — Иржи возвращался с конюшен. Спохватившись, Лоренц похлопал себя по портупее в поисках денег. В Кипрейку он выезжал с кошелем, но где ж он теперь? Верно, сорвал кто из ушлых слуг в лекарском доме.

– Как вы и велели, Ваше Сиятельство, – Иржи сошёл на землю. – Мне разрешили ещё сгрузить сена для наших конюшен, положил там чутка, – он махнул рукой в сторону телеги. – Сказали, что не надо платить. И так, мол, много всего сделали.

– Глупости, – пробормотал Лоренц. Как некстати вспомнились Олаф и господин Юлис. Не играйте в глупое благородство… – лошади ведь тоже их все, кроме одной. Отправлю после кого с оплатой сегодня ж к вечеру. Нас всего шестеро? Или кто-то пока прощается с деревенскими?

Вояка с завязанной ладонью закашлял сквозь смех.

– Уже, гхм, попрощались, с кем надо было, – он, улыбаясь, отвёл глаза. – Всего обобрала, шельма, даже пуговицы пришлось срезать… – пробормотал он, почесав нос. Лоренц разочарованно покачал головой. От слов солдата стало одновременно тошно и как-то по-доброму забавно. Похоже, хорошо Марта всех подлечила, что они наведывались в кабак к Августине, пока знахарка не видела.

Лоренцу, конечно, хотелось бы, чтоб его провожали песнями и слезами. Как не прощались в родном городе. Но в своей скорой спешке он видел какую-то трусость, бесчестье и слабость, и оттого был каким-то уголком сердца рад, что свидетелей позорного отъезда почти не было. Жители, похоже, собрались в храме, как и просила Марта. А я же и пряжку его оставил в склепе, грустно подумал Лоренц; что ещё может мне напоминать о нём? Хотя что может подсказывать о событиях в Терновке лучше, чем шрам через всю щёку?.. он снова коснулся раны пальцами. На него, верно, будут смотреть теперь с хоть каким-то уважением в армии, и вряд ли назовут ребёнком или калекой. А Катарина… а что Катарина? Здесь — моя семья и мой дом. Здесь меня ждут. Он счастливо улыбнулся, погладив кобылу по шее. Задумался на мгновенье, остановился, стащил с рукава уже порядком потрёпанную повязку с вепрем и повязал её на столбе у ворот.

– Будет вам голова… – пробормотал Лоренц, пришпорив лошадь. – И вы не представляете, насколько счастливым будет её правление.

Впереди, на месте знаменосца, ехал Иржи. Чем он теперь будет заниматься в лагере? Отпускать его в город не хотелось; приставить, быть может, к шатру охраной? Да нет, его же засмеют… следом ехала лошадка с телегой, накрытой сероватым льном. Позади Лоренца ехала ещё одна повозка, на которой сидели трое мужчин.

Говорить не хотелось. Ким попытался было завязать беседу, но сам же первый и умолк. Сердце было не на месте. Мыслями Лоренц остался позади за оградой, где в знахарском доме лежал в беспамятстве Эрик, где заточили под стражу Анну, где всё ещё, верно, висело неснятое тело Юлека. Где в склепе в маленьком гробу с парчовым покрывалом лежал бедный Фрол с проломленными рёбрами. Что мне делать, как поступить, ответь мне, прошу, молил мысленно Лоренц; нет, нет здесь верного ответа, и, каким бы ни стал выбор, он всё равно будет ошибочным. Чем дольше он думал о последних днях в деревне, чем чаще представлял вышитое покрывало и синюшный язык, тем больше терзали его глупые мысли. Родная кровь важна. Эберт не виновен в своём рождении. Если кто и повинен, так это батюшка. Но ведь и Фрол думал так же; и к чему это привело? Вам, первому и законному сыну, легко это говорить… Эберта не воспитывали, как преемника. Он знает своё место. Следующая наследница — Анна-Мария. Но ведь и Юлек знал… сложно, как же сложно! Пожалуйста, дай мне хоть одну подсказку; я пойму, всё пойму! Лоренц коснулся лба пальцами и закрыл глаза. Сколько времени пройдёт прежде, чем он вернётся домой? Сколько ещё дней размышлений у него есть? Дождаться весны, сторговаться за мост, перейти на ту сторону… верно, за это время всё можно будет понять. Он открыл глаза. Начало смеркаться. Впереди замаячило знакомое кольцо телег.

– Почти доехали… – прошептал Лоренц. Вид повозок, столбов дыма от костров и доносившийся шум вселили в него радость. – Иржи, поторапливайся, езжай впереди! – прикрикнул он. – Хоть и без знамени. Пусть нас ждут, – юноша улыбнулся. Как их встретят? Уж здесь-то точно должна быть и музыка, и крики, и шум! Всё то, чего так не хватило в Терновке. Велеть, что ли, отдать ребек Филиппу?

– А ну разойдись! – послышался зычный голос. – Освободить дорогу! Налееево! Пооошли!

На глазах выступили слёзы. Как мало он здесь пробыл, но каким родным кажется это место после деревни! Двое солдат откатили изнутри груженую телегу с дороги. Как только кобыла Лоренца ступила на вычищенную землю внутри пояса повозок, его пальцы перестали дрожать.

– Кем будете? Да сдался мне твой герб, знать не знаю его, пшёл вон от меня! – солдат, стоящий в дневном дозоре, замахнулся на Кима, кивнувшего на повязку. – Куда вас? А, Мерфос, это по тропе вперёд и направо. Телеги оставляем, разгружаем на месте, лошадей… Руууф, отведи лошадей! – крикнул он.

– О, Ваше Сиятельство! В добром здравии? – к дороге подошёл второй его пятидесятник, оставшийся в лагере со своим отрядом. Лоренц бы и не вспомнил его лицо, если б не повязка и дорогие ремни на поясе. – Филиппа не видели? Музыканта нашего? К вам отправляли вчера, должен был вернуться уже, вродь.

– Я отправил его в город, – восторженно отозвался Лоренц, оглядывая изменившийся за эти два месяца лагерь. Шатры в двориках, огороженные хлипким заборчиком, разрослись, кострищ со скамьями стало куда больше, на заборе телег лежали меха и покрывала для ночных караулов.

– На кой хрен туда кого-то отправлять… – пробормотал ворчливый солдат, направивший на нужную дорогу. – Только приехали с оттудова, так и будут, что ли, кататься туда-обратно? Совсем делать нечего?

– Тебе назвать мой титул, или сам вспомнишь? – рассвирипел Лоренц, спешиваясь и отряхивая одежду после долгой дороги. – Как позволяешь себе говорить со мной? В ночном карауле давно не стоял?

Мужик закусил губу и поклонился неглубоко.

– Так наши ведь и правда приехали, – пятидесятник задумчиво потёр затылок. – Сегодня, правда, но письмо, вроде, посылали, он должен был слышать… у нас во дворе встали. А это?.. – он потянулся было к накрытой телеге, но вовремя заметил меч и опустил руку. – Это… это ваш оруженосец?

– Олаф… – прошептал Лоренц, проведя пальцами по покрывалу. – Его нужно отправить домой. Он погиб с честью, и достоин похорон рядом со своими родителями.

– Да вы что, ещё раз в Мерфос людей спровадите? – возмутился снова патрульный. – Туда-сюда, ну, делать больше нечего!..

– Ваше Сиятельство?.. – раздался тихий голос с тропы к шатрам. Лоренц недовольно фыркнул солдату и повернулся к вопрошающему.

На тропе стоял Эберт. Он опустил голову, сложил руки и неуверенно теребил пальцами ткань рубахи. Сиятельство замер. Мне было нужно совсем немного времени, проскочила мысль; всего-то день, или два, и я бы смог уже всё понять! За что, за что так скоро?..

– Рановато меня так называть, – криво улыбнулся Лоренц. – Лучше меня знаешь, что меня отделает от такого обращения.

– Мне жаль, – так же тихо ответил тот, не поднимая глаз. – Батюшка ваш скончался. Три дня назад… ему отняли больную ногу, и он истёк кровью… Ваше Сиятельство.

Лоренц закрыл глаза. Сердце его, казалось, остановилось на пол-ударе.

– Кто сейчас в управе? – равнодушно спросил он.

– Ваша супруга, Её Сиятельство Катарина. Она в добром здравии, – едва слышно пробормотал Эберт. – Ваши сёстры продолжили…

– Стой. Стой, – Лоренц привычно поднял руку. «Сейчас или никогда». – Они и твои сёстры тоже. И батюшка… наш общий. Не говори так, будто это неродные тебе люди.

Парень робко поднял взгляд.

– Но ведь…

– Пойдём, – велел Сиятельство. – Так, телегу с телом не трогайте, – приказал он, обернувшись, – я направлю сейчас людей. Идём, идём, не бойся, – он усмехнулся, увидав дрожащие пальцы брата.

По тропе они прошли молча, не смотря друг другу в глаза. Дойдя до знамени, Лоренц наконец остановился.

– Ни для кого не секрет, что я относился к тебе… подозрительно, – решился он нарушить молчание. Эберт только носком сапога по земле поводил, не смея поднять голову. – Но последние дни дались мне… – Лоренц замялся, – непросто. Я, быть может, буду когда-то об этом жалеть. Но, верно, буду сожалеть куда больше, если этого не сделаю. И ради этого, ради памяти погибшего… погибших друзей, и ради нашего отца… – он вздохнул. – Видишь, как мне тяжело, – Лоренц виновато улыбнулся. – Я хочу взять тебя в свой отряд. Конечно, ты пойдёшь рядовым. Конечно, у тебя не будет поблажек за кровь дворянина в твоих венах. Но…

– Ваше Сиятельство! – слабо воскликнул Эберт, и упал перед ним на одно колено. – Я и мечтать о том не смел, – прошептал он, снова виновато уставившись в землю. – Конечно, конечно, я приму это с благодарностью! – он поднял голову. В глазах его стояли слёзы.

– Ты не получишь дворянского титула, – продолжил Лоренц уверенней, – но при должном усердии сможешь дослужиться до высокого звания. Думаю, это хорошая судьба для человека, которому ещё день назад не принадлежало ничего в доме, где он вырос. Вставай, – велел он. – Я найду тебе оружие и хоть какую-нибудь броню на первое время. Будешь учиться у… у Иржи. Он хороший воин и благородный человек, – Лоренц улыбнулся. – Всё понял? А теперь ступай… хотя нет, постой; расскажи, отчего вы вообще приехали сюда?

Эберт поднялся на ноги. Он пытался поднять глаза, но по своей привычке всё время опускал голову к земле.

– Передать письма и жалованье, – ответил он чуть громче, чем раньше, – и с нами ещё несколько лекарей и монахов. Обещались остаться здесь… Ваше Сиятельство.

– Вот как… – разочарованно протянул Лоренц. Какой-то кусочек его души вновь ждал записки от Катарины. И Аннет… нет, всё-таки Катарины. Её Сиятельство… ей подходило такое обращение. Скромная, благородная, образованная, набожная… и очень, нет, безумно красивая. Сиятельство… бледные веснушки должны быть рядом с кружевами, а не льном. Её Сиятельство… он улыбнулся. Верно, если и он отправится в город, чтоб отдать последнюю честь своему отцу, здешние командиры будут в ярости. Хотя кто, кроме него самого, имеет право привезти тело Олафа его семье?.. он по привычке коснулся запястья, на котором раньше висел браслет от его дочери.

– Ступай, – снова велел Лоренц Эберту. Тот неловко кивнул. – Это твой последний свободный день, как-никак. Отдохни всласть, познакомься с людьми. С завтрашнего дня такой возможности уже может и не быть.

– А вы?.. – неуверенно спросил тот. Юноша задумчиво осмотрел двор и вздохнул.

– А я пойду выпрашивать у головы разрешение на посещение дома. Должен отвезти Олафа и отдать честь батюшке. Это солдатня возмущается; а он, верно, должен понять, почему я хочу ехать сам.

– Надеюсь, что у вас всё получится, – неловко улыбнулся Эберт, – Ваше Сиятельство.

Глядя вслед брату, Лоренц переступал с ноги на ногу и кусал щёки. Не пожалеет ли он об этом? Как на него вообще посмотрят в отряде?.. такому новичку и лошадей-то не доверят; хотя и мне, вздохнул он, велели приставить учителя. Верно, образование здесь не так важно.

– Этого ведь достаточно, чтоб ты меня простил? – прошептал Лоренц, коснувшись переносицы. – Я дам ему хорошую жизнь, которая теперь будет зависеть лишь от него самого. Я помогу. Я сделаю всё, что в моих силах, чтоб он нашёл здесь своё место.

«И забыл о Мерфосе, как о своёмдоме и родине его знатного отца».

Ноги сами понесли его ко двору, на котором полоскалось знамя фельдмаршала. У забора, чуть зевая и ёжась, стоял тонкий парнишка-постовой.

– Мне нужен голова, – не терпящим возражения тоном заявил Лоренц. Постовой поднял глаза.

– Не велел. Занят. Ступайте обратно. Что ему доложить?

– Будешь ты мне ещё командовать здесь! – вспылил Сиятельство, отпихивая парнишку и хромая к центру двора. – Обратно ступать… узнал бы хоть для начала, с кем говоришь! – нежданная свобода, которую он получил сразу по выезду из деревни, опьяняла не меньше вина. Вряд ли на посту будет стоять дворянин; а значит, можно отпустить манеры и не следить за языком. Как, интересно, встретит его учитель? Они расстались на слишком уж плохой ноте. На мгновение Лоренц почувствовал горечь от того последнего разговора. Если б его не направили в деревню, всё было бы как раньше. И Олаф был бы рядом, и Лаврпродолжал бы жить, и его супруга не потеряла бы их ребёнка… и Фрол остался бы не отмщённым, и в лагерь привезли бы не одну телегу отравленного зерна. Возможно, здоровье сотен солдат всё-таки стоит трёх жизней?..

У шатра Лоренц замешкался. Что он скажет? Как оправдается за отъезд? Стоит ли рассказывать обо всём случившемся?.. помявшись около шатра, он громко кашлянул и протянул руку, чтоб откинуть полог.

– Пошли все вон! – раздался недовольный голос. – Я же приказал…

– Это Альмонт, командир, – подал голос Лоренц — и сразу зажмурился, словно виноватый мальчишка, ожидающий оплеухи. – Вернулись сегодня из Терновки с оставшимися людьми. Хотел отчитаться и попросить позволения…

– Подождите, – велел чуть смягчившийся голос учителя. Послышалась возня, шорох, тихий смех и, наконец, тяжёлые шаги ко входу. Полог открылся; Айскальт стоял перед ним с недовольным лицом и скрещенными руками, растрёпанный, в одной рубахе и босой. Лоренц не смог сдержать любопытства и, заглянув внутрь, покачал головой. В куче покрывал сидела девица не в пример смазливей той прачки, что предлагала себя самому Лоренцу. Деймос заметил взгляд и чуть подвинулся, чтоб закрыть девушку плечом.

– Я рад знать, что вы снова на ногах, Ваше Сиятельство, – он кисло улыбнулся. – Нам передавали, что вы тяжело ранены.

– Как видите, – юноша чуть поклонился. – Прошло много времени, и… и много всего случилось. Я направлю к вам моих людей, у них есть новости. Полагаю, отчёты подождут? – он чуть издевательски ухмыльнулся.

– Чрезвычайно рад вашей наблюдательности, господин, – хохотнул командир и улыбнулся по-доброму. Так же заботливо, как и Фернетт, подавший руку после клятвы. – Не буду скрывать, я не был уверен, что вы с вашим отрядом вернётесь сюда, а не поедете домой. Никто ведь не ждал.

– Здесь — мой дом, – просто ответил Лоренц. – Мой дом и моя семья. Вы были правы тогда. А Мерфос… вернусь, когда придёт время. Он в хороших руках, – он улыбнулся, вспомнив вновь про супругу. Её Сиятельство… – Я должен туда поехать. Отдать последнюю честь батюшке. Я вернусь через три дня, вместе с фуражом, который направился туда же с Терновки. Вы позволите?

– Позволяю. Буду ждать ваших людей. А теперь ступайте с глаз моих, – учительзадёрнул полог. Снутри вновь раздались смех и ворчание. Лоренц улыбнулся. Проходя мимо ошалелого тощего постового, он поднял голову к небу и закрыл глаза. Где-то восточней с чужих шатров раздались звуки барабанов и гуслей, кто-то затянул громкую тоскливую ноту, нестройный хор подхватил её и запел. Послышалось ржание, пахнуло снова навозом и сеном, с тех самых южных столов потянуло всё той же кашей с почками, которую варили к ужину. Лоренц открыл глаза и уставился в вечернее небо. Как бы хотелось навечно остаться в лагере, рядом с верными людьми и песней под гусли; а уж как именно это случится — во владениях Всесветного или в новой жизни — не так уж для него и важно.