Кровные оковы

Глава 4. Смирение

Перед глазами проплывали короткие размытые картины прошлого. Горящий дом, расшитая рубаха, жёлтая повязка, удары… и темнота. Боль в ноге, шее, руке затмевала все ощущения. Не осталось ни усталости, ни голода. Только боль. Он помнил голос, который звал его на улице. Помнил женские крики. Помнил белый шёлк, пощёчины, запах дыма и прелого сена. Ночной влажный холодный воздух и тряску, стук копыт и скрип телеги.

Лоренц распахнул глаза – и тут же зажмурил их от яркого света. В нос ударил резкий запах трав и алкоголя. Он попытался было хотя бы привстать, но пальцы слабо ухватились за ткань, и рука бессильно свесилась вниз. Он снова чуть приоткрыл глаза и взглянул на себя сквозь ресницы. Раны его были замотаны чистыми тряпками; на плече разливалось свежее пятно крови. Юноша попробовал вернуть руку на простынь, но силы его оставили. Он закрыл глаза и тихо выдохнул.

– Его Сиятельство очнулся! – раздался женский голос откуда-то спереди. – Эй, слыхал? Живой, выкарабкается. Иди, проверяй, дождался.

Послышался негромкий шорох ткани, нестройные подволакивающие шаги и стук дерева. Чья-то рука осторожно подняла его ладонь и опустила на простынь.

– Всё хорошо, господин, – это был слабый голос Олафа, – всё хорошо. Мы в безопасности.

Лоренц медленно повернул голову на голос. Рана в шее тотчас отозвалась ноющим жжением.

– Доехали… до лагеря? – прошептал он, едва ворочая языком. – Там знают?

– Знают, господин, доехали. Иржи, ваш бунтарь, сгрузил всех на телеги и помчал до лагеря, а потом сюда. Они должны были что-то предпринять, и...

– Стой… – Лоренц снова открыл глаза, – все здесь?.. живы?

Олаф сидел на табурете рядом. Его бедро тоже было перемотано, от него несло анисом и елью, а в руках у него лежал костыль. Он вздохнул негромко.

– С Мерфоса вернулись все. С Кипрейки… один остался лечиться в деревне.

– Остальные?..

– Нет.

– Лавр?..

– Его благородие похоронили в фамильном склепе. Отравленные стрелы. Супруга его, по слухам, потеряла ребёнка и слегла с горя, но жива.

Всё у вас будет, говорил он… уже есть. Вот он, первый убитый. Но только трофеями с него стали не украшения или бесполезное теперь оружие, а преданный взгляд, разговор по душам в дороге и чужая тоска по семье. Смог бы я сам смотреть в глаза их родным, вспомнились ему свои мысли, если вернусь один, без этой сотни солдат? Надобно, надобно ехать в Кипрейку, чтоб хотя бы перед его супругой встать на колени и попросить прощения!..

– Мне грозят отнять ногу, – продолжил Олаф, – повезло, что всё, что они нанесли на оружие, осталось во мне. Вы, верно, ко второму новолунию уже сможете стать на ноги.

– Так долго, – прошептал Лоренц. – А…

– У остальных всё легче, – оруженосец попытался было улыбнуться, но лицо исказила гримаса боли, – у Золтана ранена ладонь, пальцы, верно, тоже отнимут, но хоть жив будет. Иржи перебили плечо, он не сможет держать оружие ближайший год. У Кима ожоги, он пытался тушить караульную. У Исы…

– Хватит, – едва слышно велел Сиятельство. С каждой новостью его сердцу становилось всё больней. – Где мы? – он внезапно понял, что об этом Олаф пока ничего не сказал.

– Мы в Терновке, – просто ответил тот, – Его Благородие Ян говорил, что сюда отправляют всех раненых с границ.

– И девка-мельничиха… – прошептал Лоренц пересохшими губами. Легче ему не стало. – Они выступят? Пока мы тут? – голова закружилась, и он жадно вдохнул холодный воздух, пропахший травой и смолой. – Мы не нужны, Олаф?..

Оруженосец покачал головой.

– От больных на фронте мало толку, Ваше Сиятельство. Ваши люди остались с ними. Они помогут.

– ...ступай, – велел он, закрыв снова глаза. – Спасибо. Ты… помог. Ступай.

Снова раздались неровные шаги, и стук деревянного костыля, и шарканье подошвой сапога. Второе новолуние… непростительная роскошь – лежать два месяца на кровати, пока в десятке вёрст отсюда идёт бой. Сколько же пришло людей с востока? Неужели они решились перейти горы и мокрые леса? Лагерь не справится с армией, он ждал подмоги с другой стороны… стало так горько – за этот фуражный караван, за потерянных людей, за Лавра и его супругу. Розу, кажется?.. что это был за глупый приказ!.. хотя, если б Лоренц с отрядом не приехали бы в деревню, то откуда в лагере узнали бы о набеге с востока? Или они знали, и именно потому и направили офицеров?.. так много вопросов, и негде узнать на них ответы…

– А ну иди отсюда! – это был тот же женский голос, что и раньше. – Кыш! Больным нужен покой, а ты тут со своими фокусами!

– А так что, правда лежит вотчинник? – раздался восторженный детский голос, – а можно глянуть? А живой? А ходить будет? А к нам зайдёт? А…

– Поди прочь! – рявкнула женщина. Раздался знакомый стук костыля.

– Да ладно вам, пусть зайдёт, – Олаф наконец встрял в ссору, – господин узнал слишком много плохих новостей. Пусть хоть что-то хорошее тоже будет.

– Смотри мне, не нагружай его без толку, – женщина была недовольна, – как велит уйти, так сразу ступай домой!

Раздались быстрые лёгкие шаги. Лоренц повернулся на звук; к кровати вприпрыжку бежал мальчуган лет шести. Остановившись на почтенном расстоянии, он вытянулся и принялся глазеть на юношу, даже не пытаясь скрыть своё любопытство.

– А вы что же, настоящий вотчинник? Сказали, будто с Мерфоса. Но я там был, там другой староста, бородатый и толстый! – чуть картаво выпалил мальчишка.

– Оттуда, – едва слышно ответил Лоренц. – Это мой отец.

– Ооо, – с восторгом протянул тот. – Мой папаня тоже староста! Был старостой, – он загрустил, – помер с три месяца. Брат и мамка остались. А у вас братья есть?

– Нет… нет, – прошептал он. – Только сёстры.

Вспомнив Эберта, Лоренц почувствовал ещё один укол в сердце. Но если прошлые вызывали боль и горечь, то от этого не пришло ничего, кроме злости. Если я не вернусь, помни, что ты следующая наследница, сказал он Анне-Марии. Он не смеет, не смеет захватить место, если Лоренц умрёт в этой дыре, пропахнув хвоей и мятой! Катарина носит его ребёнка; если они выживут в родах, то не важно, будь там мальчик или девочка, власть перейдёт наследнику сразу, как только он подрастёт.

– Не свезло вам, – сообщил мальчишка, – с ними здорово. Меня Фрол звать, а вас?

– А ну хватит его донимать! – женщина наконец подошла к кровати. В руках её был поднос с мисками и бутылками, от которых хвоей несло стократ сильнее. – Извините его, ВашСиятельство, мальцу скучно, брат его названный дела деревенские решает, мамка заболела, вот он и носится, где могёт. Я сейчас вашими ранами займусь. А ну кыш! – шикнула она на мальчишку. Тот насупился и нехотя медленно пошёл обратно. Женщина вздохнула.

– Он сын старосты? – тихо спросил Лоренц. Та кивнула чуть рассеяно.

– Его Благородие Эван женился второй раз семь лет назад, заделал себе наконец законного наследника и помер со спокойной совестью этим летом. Фрол, как подрастёт, займёт его место. Дайте-ка взглянуть. Рукой шевелили? Зря это вы, видите, рана открылась.

Юноша прикрыл глаза. Двинуться, чтоб знахарка хотя бы присела на кровать рядом, сил не было.

– Он сказал про брата, – прошептал он. Голос окончательно его покинул, а от запаха трав с подноса начало подташнивать.

Женщина принялась распутывать тряпки на его плече. Руку обожгла боль.

– Юлек бастард, все это знают у нас. Заделал его Благородие лет в семнадцать, сразу признал своим и воспитал верно. Но всё равно мечтал о том, чтоб были и законные дети, чтобы фамилию передать. Не двигайте локтем, прошу вас. Двое жён у него умерло в родах вместе с детьми, долго он хмурым от этого ходил. А с Фролом вон как хорошо всё вышло. Сейчас больно будет, потерпите, – она принялась осторожно снимать с кожи последний слой ткани. К ней присохли корки от ран, тряпка сходила вместе с кожей. Лоренц тихо заскулил, сжав зубы. – Ну, ну, уже почти всё. Мамка болеет, поэтому ей не до дел. Вот Юлек и занимается управлением. Коли помрёт Ирма, то будет он в старостах до тех пор, пока Фролу не будет хотя бы пятнадцати лет. Неплохая судьба для бастарда, а? ВашСиятельство! Сиятельство! – она хлопнула его по здоровой щеке, – не теряйте чувств!

Лоренц чуть приоткрыл глаза. Какая знакомая уже красная пелена перед взглядом. Боль в плече была настолько сильна, что он едва чувствовал руку.

– Я подлечу и прикрою снова, – засуетилась знахарка, – вот, глядите, всё будет хорошо! – она окунула пальцы в миску, зачерпнула резко пахнущую зеленоватую массу и принялась распределять её по ране. Плечо мгновенно обожгло, локоть дёрнулся, а пальцы сами собой сжались в кулак. Женщина тихо прошептала что-то, коснулась пальцами лба и принялась вновь наматывать те же тряпки на руку.

– Мы, вестимо, лечим не так хорошо, как маатанские умельцы, чуму б на их дом. Но точно получше, чем в полевых лагерях. Уж в ранах и ядах понимание точно имеем, слишком много вас таких сюда прибывает, – она вздохнула. – Жаль оруженосца вашего, рана уже вся почернела, придётся отхватить ему ногу по самое бедро. Не все после выживают, предупредила его; а он велел, чтоб делали всё по правилам… смелый человек. Прошло у вас? Потерпите ещё чуть, сейчас ногу вашу тоже надобно…

Лоренц перестал слушать суетливый шёпот незнакомой знахарки. Чтоб хоть немного отвлечься от нестерпимой боли, он задумался о своём незваном госте. После истории о его старшем брате юноша почувствовал между ними удивительное сходство; разница была лишь в том, что Фрол с Юлеком, кажется, искренне считали друг друга семьёй. Будет ли это продолжаться, когда младший войдёт в подходящий возраст?.. тряпки с ног срывались так же непочтительно, и последние полосы порвали края раны ещё сильней. Знахарка осторожно подула на окровавленную кожу и передала Лоренцу небольшую бутыль.

– Выпейте, – велела она, – чтоб не так болело. Плечо-то было только поверх срезано, а здесь придётся попотеть.

Он послушно пригубил бутыль. Водка внутри обожгла его язык, и он закашлялся, глотнув её носом. Лекарь тем временем заканчивала наносить ту самую хвойную мазь, не переставая шептать слова молитвы.

– Тётушка Марта, тётушка Марта, к вам Юлек хотел зайти! – со двора снова послышался бойкий детский голос. Женщина неслышно выругалась и принялась наспех наматывать тряпки на раненую ногу. – Можно?

Лоренц только чуть кивнул. Марта вздохнула.

– Заходите, господин, только ненадолго, ежели возможно. Я по другим сейчас пойду, пока Софа не пришла.

К кровати неспешно подошёл мужчина лет тридцати, полноватый и уже начавший лысеть. За ним, постоянно выглядывая из-за плеча, просеменил Фрол.

– Юлек Бонмар, Ваше Сиятельство, – полный поклонился. – Исполняю обязанности старосты, пока госпожа не может заняться тем же.

– Да ниспошлёт ей Всесветный доброго здравия, – пробормотала Марта, коснувшись лба. Юлек, спохватившись, сделал то же.

– Просто знайте, – продолжил он, теребя пальцами тонкий кружевной платок, – что мы-де для вас исполним все ваши воли, коли чего вам захочется сверх здешнего добра. Молимся всей Терновкой о здоровье ваших доблестных воинов. А с лагеря вашего намедни прислали посыльного, так там…

– Что он сказал? – сорванным голосом прошептал Лоренц, – что передал?

– Проверяли ваше устройство у нас, – бодро отрапортовал Юлек, – разведку отослали, угроз не видят, собираются потихоньку, как планировали. Я, верно, не знаю, что у вас задумано было; однако это всё, что изложил посыльный, слово в слово, сказал, что вы всё уразумеете. Передали, чтоб вы, как оклемаетесь, тотчас же поехали в лагерь. Зимние месяцы, сказали, будут стоять, так как…

Лоренц медленно поднял дрожащую ладонь. Мужчина смутился и замолк.

– Доложите о делах, – едва слышно велел он, – а после ступайте.

Юлек чуть задумался.

– У нас всё своим чередом, Ваше Сиятельство. Людей отправили, урожай собрали, на зиму скоту заготовили всё… из города вызвали кузнеца, чтоб помог нашим со снабжением; верно, вы его захотите увидеть, как поздоровее будете. Намедни снова тело нашли, – он вздохнул, – старика, который еду в храме готовил для монахов. Жизнь свою во имя бога провёл, да и сложил по тому же… дозорные каждый двор прочёсывают, все, уже, кажется, на допросах побывали. Грозились на днях снова раненых направить. А ещё…

– Хватит, – прошептал Сиятельство. – Я понял. Ступайте. Я помогу, когда смогу.

Мужичок поклонился, блеснув лысиной в свете огня, и отправился обратно. Мальчишка с уважением глянул на Лоренца и посеменил вслед.

Юноша прикрыл глаза. Собираются, но на зимние месяцы встанут… фратейцы не будут нападать в холода; ужели в лагере хотят подстеречь все переходы реки и гор, чтоб ударить первыми по весне? Снабжать армию продуктами будет куда сложней. В деревнях, вон, и своей еды из-за болезней не осталось. Что там говорил пекарь с Кипрейки? Шесть золотом за один мешок?.. в том году было три. Верно, придётся ждать пополнения легиона: многие шли туда за едой и добычей с боёв. Всё у вас будет... у многих будет. И можно лишь молиться, чтоб их трофеи были куда радостней, чем у Лоренца. И чтоб их ждали так же отчаянно, как и Роза. Доложили ли домой о том, что произошло? Кто, интересно, будет плакать больше?.. при выезде Лоренц был уверен, что первое, что он сделает по возвращению – зайдёт в тот дом на дороге с открытыми ставнями, вытрет слёзы с бледных щёк и вдохнёт такой родной и сладкий запах русых волос. Но сейчас мысли о жене Лавра, о Фроле, о тех прачках с лагеря вели его в собственный дом, где уже, верно, начали вышивать покрывало для маленькой колыбели. Если ради Аннет он мог уйти, то ради Катарины он готов был сейчас вернуться.

Он то и дело начинал дремать; сон прерывался только недовольными женскими голосами поодаль. Но порадоваться грёзам и отдыху не вышло. Снова горящий дом, снова мальчишка с саблей, свист стрел и тряска в повозке. Снова крик Розы, полный тоски и боли. Ногу снова пронзило лезвие. Тихо простонав, Лоренц дёрнулся на кровати и открыл глаза. Рядом сидела всё та же знахарка; на сей раз она прикладывала к развязанной ноге смоченную чем-то дурно пахнущим тряпку.

– Ох, я-то надеялась, что не проснётесь, – вздохнула она, – болит от него знатно. Ничего, потерпите, я уже почти закончила. Позвать ваших кого? Ночь уже скоро будет.

– Позови, – прошептал он, – позови Олафа. Если он может.

Ночь не отличалась ото дня, а следующий день – от ночи. Ему накладывали новую мазь на раны, которые болели от неё всё меньше и меньше; передавали медовую воду и какую-то разваренную кашу. Кормил его Олаф. В какой-то момент Лоренц истребовал зеркало; в нём он увидел похудевшее осунувшееся лицо, свалявшиеся мокрые волосы и воспалённый красный след от раны на щеке. Осмелев за время лечения, он велел Марте сделать что-то с ним; вечером того же дня ему направили другую знахарку, моложе и смущённей, которая долго-долго расчёсывала его волосы, а после осторожно протёрла той же мерзко пахнущей жидкостью раненую щёку.

Фрол заходил к нему каждый день, бойко рассказывал свежие новости и спрашивал о городских делах. На вопросы о брате он только отмахивался.

– Юлек сказал, что будет вас беспокоить, как вы уже на ноги встанете. Вы это, если устанете от меня, вы скажите! – волновался он, – я уйду сразу, я не дурак, я пойму!

– Нет, нет, – улыбался Лоренц, – оставайся. Рассказывай дальше.

Чем больше он глядел на мальчишку, тем больше начинал тосковать по Катарине и неродившемуся ещё их ребёнку. Скоро и в моём доме будет бегать такой же весёлый мальчуган, думал он с улыбкой; надобно прежде научиться с ними общаться.

Один раз в Терновку привезли троих с лагеря; когда их расспрашивали о ранениях, те только огрызались и плевались. Олафу удалось выяснить, что они повздорили между собой, взяли своих приятелей и устроили крупную потасовку. Лечить знахаркам пришлось не только сломанные кости, но и вспоротые в мясо спины.

– Да что можно сказать… – одного из них привели к Лоренцу, который уже спал сидя, подложив грубые твёрдые подушки под шею и лопатки. – Отправляли разведку на восток, дошли до самого побережья. По нашу сторону никого нет. В горы, конечно, особо не ходили, там ж совсем высоченные хребты стоят. Наши-то кони не пройдут, да и люди не обучены.

– В деревни заходили? – недовольно спросил Сиятельство. Силы уже появлялись – не столько, чтоб есть самому, но достаточно, чтобы не выглядеть умирающим при посторонних.

– Были в Кипрейке этой, – хмуро отозвался пехотинец. – Осматривали всё, что там с трупов осталось. Это были вольные разбойники, не армия… слишком уж на то похоже. Десяток всадников, дорогое оружие, цветная одежда. Где ж вы видали, чтоб на захват шли таким составом, без толпы копейщиков? А по остальным деревням всё пока тихо. Ну, по тем, где трупы не находят.

– Как там настроения? – нахмурился Лоренц. Солдат вздохнул и опустил глаза.

– Паршиво, ВашСиятельство. Вас не винят, если вы об этом. Почитают весь десяток героями, спасшими деревенских. Но семья старосты носит траур, и вряд ли снимет его до конца зимы. Вы не думайте, что мы расслабились и в ус не дуем. Восток прошерстили до последней версты. Дюжину дней в лагере почти не было никого, всех отправили по разным направлениям. Вот только не привело это ни к чему, коней только загнали.

Излечившихся солдат вскоре направили уже обратно; Лоренц велел со следующими непременно отправить письмо о раскладе сил. Надежды на собственное скорое выздоровление у него не было. Рана на щеке воспалилась ещё сильней и грозилась остаться длинным стянутым шрамом, а на ногу нестерпимо было опираться даже лёжа. Олаф тоже не смел мечтать – слишком глубокая была рана, слишком поздняя помощь. Он продолжал ещё ходить на своих двоих, всё меньше ступая на повреждённую ногу; но шаг его стал куда медленней, чем был раньше.

Месяц сна, первую зимнюю луну, их отряд полным составом встретил в Терновке. К ним одним днём приехал фураж; собрав наспех сена и мяса, они заглянули и в дома к знахарям. Лоренц велел командиру забрать припасы из шатров Мерфоса. Тот как-то странно усмехнулся и отвёл глаза, но спохватился, поклонился глубоко и поблагодарил за оказанную милость.

Когда Сиятельство наконец, хоть и с тростью, смог встать на ноги, первое, что он сделал – велел послать гонца в лагерь.

– Не торопитесь, господин, – его оруженосец, напротив, с каждым днём выглядел всё слабее. Рана его воспалилась ещё сильней, но, пока мог ходить, отнять ногу он не давал. – Прежде возвращения вам нужно полностью восстановиться. Сами подумайте, разве устрашающе выглядит мечник с тростью? Да вас на смех поднимут, если увидят.

– Ты поосторожней с угрозами, Олаф, – качал головой Лоренц. – Подумай лучше о том, какое место тебе придётся занять после самому. Ты хороший друг и учитель, но на коня тебе уже не сесть.

Мужчина только вздохнул чуть дрожаще.

– Буду благодарен, если позволите остаться подле вас в поместье. Высшим доверием будет допуск к вашему наследнику для обучения; но, конечно, я смогу понять, если…

Лоренц просветлел.

– Что ты, конечно! Ты следил за моими науками; думаю, молодого Альмонта ты обучишь так же хорошо, – он улыбнулся. – А за меня не беспокойся. Я всё понимаю. Если на двух ногах не смог выйти из боя невредимым, то с третьей уж точно не получится, – горько добавил он.

– О, молодчик, вот ты где, – в комнату зашла Марта с тазом в руках. – Повсюду ищу тебя. Ну-ка, встань, покрутись.

Олаф опёрся одной рукой на костыль, второй – на кровать. Встать у него вышло только с третьего раза. При попытке повернуться у него подкосилась больная нога, и он едва не упал. Марта поцокала языком.

– Задержались мы, похоже… ну-ка, давай посмотрим на тебя. Садись обратно.

Она принялась осторожно снимать повязку. Меняли её каждый день, но уже к вечеру тряпки начинали пахнуть сладковатой гниющей плотью. Последний слой упал на пол, обнажив чернеющую разъевшуюся рану. Кожа вокруг была опрелой, но розовато-бледной, без следа отравления. Женщина покачала головой и принялась завязывать ногу обратно.

– Не стоит больше медлить. Ещё полдюжины дней проходишь, и яд попадёт глубже, в кость. Если прождём, придётся резать ещё выше… готовься к сегодняшнему вечеру.

Олаф медленно выдохнул. С судьбой он смирился давно, но было понятно, что ему хотелось оттягивать этот момент как можно дольше.

– Дайте хоть прогуляюсь последний раз на своих двоих, – выдавил он, – потом ведь слягу снова, пока не заживёт. Вернусь, как буду готов. Дайте только соберусь… – добавил он негромко каким-то обречённым голосом, – после не хватит духу форму надеть и оружие взять.

– Смотри, не опаздывай! – пригрозила Марта, передавая ему куртку и портупею с мечом, – я к вечеру освобожу всех и инструмент подготовлю!

– Бросьте, госпожа, – вмешался Лоренц, – пусть прогуляется, пока может. Олаф, ступай, не беспокойся ни о чём.

– Спасибо, господин, – пробормотал он, приняв оружие. Присел на кровати, обвязал ремни вокруг пояса, тихо вздохнул, поднялся и, неловко развернувшись на костыле, таким привычным уже подволакивающим шагом направился прочь на улицу. Марта только снова покачала головой.

– Задержались, задержались мы с ним… – пробормотала она, глядя ему вслед, – надо было в первые же дни, пока не ослаб совсем. Да слишком всё с ним было хорошо, вот и отложили… даст судьба, всё после будет нормально, – Марта коснулась переносицы, – надобно будет ножи наточить… а вы благодарите Всесветного за то, что яд весь в вашего оруженосца ушёл, – нахмурилась она, – не то остались бы и без ноги, и без руки. Радостно, что ли, было б?

– Благодарю, – прошептал Лоренц, – каждый день благодарю за себя и ропщу за Олафа. Если б только он не попал ни по кому…

– Много хотите, – Марта покачала головой, перехватив поудобней свой таз, – мельники не ропщут на бога за плохой урожай, а рыбаки – за мелких ершей. Пошто ругаться за раны на войне, коль родились дворянином? Всесветный вас кровью своей окропил не для того, чтоб вы на него за то роптали. Он и бережёт вас за то же.

Лоренц с болью взглянул на неё.

– Не всех, – прошептал он, вновь вспомнив отчаянный крик Розы, – почему он бережёт не всех нас?

– Ну что же вы, – она вздохнула, – в его царствии тоже воины нужны. Если все будут умирать стариками, кто будет охранять его покой? Я вот только мечтать могу, что после смерти останусь знахаркой. Рождена была в семье монахов, и должна была на церковную службу пойти по клятве рода. Но… что случилось, то случилось, – Марта присела рядом. – Раз обратились за помощью, два, а на третий-то смекнула, что лекарства с молитвами помогают лучше, чем просто молитвы. Толку просить о чём-то, если сам не делаешь ничего для исполнения? Что ж, за тебя кто другой должен твои дела решать?

– А как же предопределение? Судьба? Не перечь богу, ибо всё идёт по воле его? – грустно усмехнулся Лоренц. – Как же ты, дочь монахов, это в себе связала?

– Если воля Всесветного на то, чтоб мы излечили вашего слугу, то мы излечим, – просто ответила она. – Но если воля есть, а лечения нет, то это мы – грешники, которые идут против его задумок. А ежели воли на то нет, так у нас ничего и не выйдет. Но вот как я вам скажу, ВашСиятельство: Олаф ваш крепкий малый, от наших работ он не помрёт. Но вам стоит за ним последить. Вы ж самый близкий ему здесь человек.

– Как и он мне, – тихо ответил юноша, уставившись в пол. – Я прослежу. А теперь позвольте мне побыть одному.

Женщина встала, пробормотав извинения, забрала свой таз и отправилась за ширму, где лежали другие больные. Проследить, значит… что она, интересно, в это вкладывала? Поведение Олафа и правда вызывало беспокойство; но уже сегодня его раненую ногу отнимут, он начнёт лечение, и через несколько лет станет самым-самым лучшим учителем для наследника Мерфоса. В одиночестве Лоренц начал чувствовать тоску по Фролу: этот весёлый мальчишка как никто возвращал его в мирное время, домашние уютные комнаты и неуклюжую отцовскую заботу. Он предупреждал, что сегодня и завтра не сможет прийти. Надо бы наведаться к ним в управу – Юлек обещался навестить, как Сиятельство сможет ходить на своих двоих. Лоренц встал с кровати, тяжело опершись на трость. Сделал один шаг, второй. Нет, с такой скоростью до управы дойдёт к самому закату. Вокруг принялись сновать подмастерья знахарей: готовили новую кровать, точили длинный широкий нож, складывали новые пропитанные той самой вонючей жидкостью тряпки для перевязки. Для них это был такой же обычный день, как и десятки перед ним.

Время шло. Кто-то из больных просыпался и тихо стонал, другие засыпали с оглушительным храпом. Другие возмущались шуму, но что они сделают? Это у высокородного Лоренца была едва ли не собственная комната, а остальным приходилось спать иной раз и вдвоём на широкой кровати. Лекари перестали сновать по дому, дверь на улицу со стуком закрылась.

– Что, не пришёл ещё наш гулёна? – Марта заглянула за ширму. – Наслаждается последними свободными деньками? Зря он так, сейчас стемнеет и света не хватит… как придёт, гоните его к нам!

– Всенепременно, – пробормотал Лоренц. Он уже почти весь день был один, тоска накрывала его чёрным покрывалом с головой. Угораздило ж её именно сегодня объявить Олафу о ноге! Присутствие оруженосца хоть немного спасало Лоренца от уныния – и, как он надеялся, и самого Олафа тоже. О чём он думает, в последний раз шагая по деревенским улицам? Или, может быть, дошёл до кабака и, сидя в окружении местных девиц, взахлёб рассказывает о своих воинских подвигах? Так, верно, и есть. Ещё и уснёт там прямо за столом, напившись местного вина, как обычно на званых ужинах. Неплохой вечер перед тем, как лишиться ноги, запоздало подумал Лоренц. Верно, если б мне пообещали то же, я бы гулял полдюжины дней до самого жестокого забытья.

Проснулся он с первыми петухами. Тусклое осеннее солнце пробивалось сквозь потрёпанные шторы дальнего окна, все свечи были погашены. С одной стороны раздавался негромкий храп, с другой какой-то мужик тихо хрипел с каким-то присвистом. В стенку тихонько постучали. Лоренц сонно заморгал: вокруг не было ни души.

– Утра, – из-за угла высунулся Фрол, – меня пускать не хотели, сказали, будто вы спите, а вы вон, моргаете! Зайду? Дома тоска, сил нет!

Юноша усмехнулся и осторожно поднялся на кровати.

– Как нога ваша? – продолжил Фрол, присев рядом на кровать, – сам вижу, что паршиво. Но встаёте! Хорошо. Гулять ходите уже? Или сильно болеет?

– Встаю, – Лоренц кивнул на стоящую рядом трость, – а вот оруженосцу моему; помнишь оруженосца? Гулять пошёл напоследок – ему пообещали отхватить по самое бедро. Так что мне, право, не на что жаловаться, – он потрепал мальчишку по взъерошенным волосам, – скоро уже, верно, смогу и в гости к вам дойти. Пустишь меня?

Фрол засиял.

– Пущу конечно, Сиятельство! Юлек тоже рад будет! Он обещался сегодня тож зайти, кстати – я ему сказал, что вы уже встаёте, хоть и болеете. Не сказал, когда, после завтрака, наверное. Это я встаю рано, – он насупился обиженно, – и завтракаю с дворовыми, а он, бывает, до полудня проспит, дурак!

– Эй, эй, он устаёт, у него много дел, – отмахнулся Лоренц. – Передай ему, что приму в любое время. Разве что, если он придёт одновременно с Олафом, придётся ему подождать. Я должен присутствовать.

– Передам непременно, Сиятельство! – Фрол поклонился шутливо и, встав, подошёл поближе, с восторгом глядя на трость. – А кто делал? А можно потрогать? А…

– Вот ты где, ну конечно, – из-за стены высунулось чуть опухшее после сна лицо Юлека. – Извините его, Ваше Сиятельство, у вас с ним не комната, а проходной двор. Прослежу, чтоб больше не ошивался тут. Не помешали?

Лоренц поморщился.

– Бросьте, мне общение только за радость. Он сказал, что у вас какие-то новости?

– Думаю, вам будет приятней увидеть их своими глазами, – староста широко улыбнулся, – если и правда уже встаёте. Опять от ваших сюда прибыло, но здесь, конечно, не получится всех, сами понимаете… попутчики-то уже здоровые, с которыми прибыли? Ежели да, так стоит отправить обратно, ну а если нет, то и…

– Тихо, – велел Лоренц, подняв руку. Юлек замолчал. – Я понял, спасибо. Выйду. С местами разберусь. Что ещё?

Староста насупился. Верно, его обижало, что болтовню Фрола-то слушают внимательней.

– Кузнец городской уезжает обратно, он из ваших оказался, за ним девка приехала, то ли дочь, то ли сестра, молоденькая такая. Справлялась о вас, – забеспокоился он, – так и спрашивала, мол, как там наш будущий голова, чтоб новости домой передать. Хотела зайти, дак мы не велели, что ж за стыд, и…

– Дурень, – прошептал Лоренц, отвернувшись, чтоб сморгнуть внезапно выступившие слёзы. Она была! Была здесь! Их отделяла всего лишь стена знахарского дома, а решением старосты им не дали увидеться!.. – Чтоб в следующий раз вначале спросил, а после своевольничал!

Юлек вздрогнул.

– Ну вот потому и спрашиваю… – пробормотал он, принявшись перебирать пальцами край рукава, – с вашими-то, с прибывшими, н-да… из Кипрейки прибыла телега хлеба, вашим-де попутчикам передали пожелания выздоровления и благодарность, а вам вот енто просили выдать, – мужчина покопался в складках одежды и протянул Лоренцу сложенный вчетверо кружевной платок. – Отправляются сегодня ж на постой, куда их, собственно, и ждали-то когда-то давно. За храмом очередной труп, – он вздохнул, – но этот, кажись, сам.

Юноша принял платок, коснулся его губами и сжал в ладони. Это ведь от жены Лавра. Верно, она и правда не держит зла. Должно к ней наведаться сразу, как только сможет вновь сесть на лошадь. Он осторожно развернул ткань. Внутри лежал потёртый золотой медальон – круг с выгравированными в нём горой со звездой на вершине. Какой странный… может, это сняли с убитого?

– Кто на этот раз? – тихо спросил он, не отрывая взгляда от необычного амулета. Юлек пожал плечами.

– Знать не знаю, ВашСиятельство. Нездешний, похоже, от постоя лекарского сбежал. Внизу холма, то ли упал, то ли сбросился. На плече повязка ненашенская, жёлтая со зверем. У нас-то таких отродясь…

– Стой, – прошептал Лоренц. – Стой.

Староста недоверчиво посмотрел на него и перевёл взгляд на его одежду, сложенную неаккуратной кучей в углу комнаты. Из-под рукава рубахи свешивался грязный жёлтый лоскут.

– Ты видал сам? – осипшим голосом продолжил парень, – видал?

– Видал, Ваше…

– Костыль был? Нога раненая была?

– Не было костыля, ВашСиятельство.

Слава тебе, Всесветный. Лоренц прикрыл глаза. Но опознать всё равно нужно, чтобы послать в город весть.

– А нога да, перевязана и гнилью несёт. Давно лежит там, наверное. Редко кто на задние дворы ходит, вот и не видали, – Юлек пожал плечами.

Лоренц медленно откинулся обратно на подушки.

– ...дурень, – повторил он. В горле пересохло. – Не было воли, вестимо… с Кипрейки спасли, так судьбу свою здесь нашёл.

– Ваше Сиятельство?.. – недоверчиво переспросил Юлек. – Это из ваших?..

– Вон, – прошептал Лоренц. – Пошли все вон! – рявкнул он, ударив кулаком по спинке кровати. Фрол испуганно заморгал; староста схватил его за шиворот и понёсся к выходу. За ширмой кто-то недовольно засопел и перевернулся.

Он закрыл рукой лицо. Не отошёл от первого, так теперь и второй. Сколько ещё людей рядом должно погибнуть, прежде чем он вернётся домой? Сейчас-то можно роптать за неблагородную кровь на руках у судьбы? Не уберегла, не помогала, повела против; почему же его так хранит? За каждого из нас молится семья, вспомнил он слова Олафа; сколько же людей должно попросить о спасении, чтоб этого было достаточно? Какие боги ведут руку тех, кто поднимает её на имперцев? Не может же на то быть воли Всесветного! Олаф был верным и преданным человеком, не за что было его карать, кроме малодушия последнего месяца!.. Лоренц бросил взгляд на одежду, затем на трость, прикрыл глаза и медленно выдохнул.

– Марта! – крикнул он. Сбоку возмущённо засопели. Из коридоров послышались шаги, знахарка, тоже сонная, зашла к нему.

– Помоги мне одеться, Марта, – не терпящим возражения тоном велел юноша. – Собери мои вещи и отправь любого свободного человека с ними в управу. Я здесь больше не могу находиться.

– Никак в лагерь собрались? – заволновалась она, поддерживая его за руки, – да как вы поедете-то? И не будете слугу своего ждать? Да как так?

– Он не вернётся, – сорванным сиплым голосом прошептал Лоренц, – и я должен навести порядок хоть здесь, чтоб это всё не было зазря.

– Да что же… да почему всё… – причитала тихонько Марта, послушно завязывая шнуровку жилета на груди парня, – да что же вы сделаете, да какой тут порядок в наше-то время… а потом-то куда? А если не выйдет? А коли сами в опасности окажетесь? Нам-то как потом в глаза смотреть…

– Подумай лучше о том, как я буду смотреть в глаза его сыновьям! – в сердцах крикнул Лоренц, почувствовав, как по щеке снова побежала слеза, – он должен был вернуться домой, и он, и Лавр, и учить моего ребёнка, и обнять свою жену! Я хоть о похоронах в родном городе должен позаботиться, раз уж у вас никакого уважения нет к человеку!..

Знахарка замолчала, потупив взгляд. Она завязала пояс штанов и принялась натягивать ему на ноги сапоги.

– Я разберусь с вещами, – тихо сказала Марта, когда одетый уже Лоренц медленно, опираясь на трость, поднялся на ноги, – не беспокойтесь о том. Вас, верно, поселят в управе. Посылайте за лекарями в любой день, придут и помогут. Берегите себя.

– А ты, дочь монахов, не забывай молиться о нас всех, – отозвался Сиятельство. – Похоже, все наши жизни сейчас в одних руках. Спасибо тебе… за всё. Что сделала, и что собиралась. Вылечи моих людей.

– Уж постараюсь… – пробормотала она едва слышно ему вслед. Лоренц сделал шаг, другой, третий. Сегодня идти было легче. Я должен поговорить с Юлеком. Я должен похоронить Олафа. В голове бились одни и те же тупые мысли. Я должен найти виновных. Он сказал, что нашли внизу холма; ужели решил покончить с жизнью, не выдержав будущего позора и безденежья? Нет, нет, он не мог, он верный и праведный человек, он не мог пожертвовать жизнью после смерти ради благородной гибели на своих двоих! Может, всё же оступился, подвернул ногу, потерял костыль? Юлек сказал, что его не было рядом… может, напился пьяным в кабаке и кое-как дошёл до храма, а там… по дороге далеко впереди брели знакомые фигуры старосты и его младшего брата. Глядя на их поникшие головы, Лоренц тотчас испытал жгучий стыд за то, что накричал на них в лекарском доме.

– Стойте! Стойте, подождите! – крикнул он. Проклятая трость не давала ускорить шаг. Фрол, услышав, обернулся и радостно замахал рукой. Кое-как доковыляв до фигур, Лоренц остановился и чуть поклонился.

– Извините мою вспыльчивость, – тихо попросил он, – я очень расстроился новостью. Ваше Благородие, – он обернулся к Юлеку, – я хочу осмотреть место смерти моего оруженосца и отправить его тело в родной город для похорон.

– Ежели жрецы разрешат его хоронить… – недоверчиво протянул голова, – ежели он сам по доброй воле убился, то его ведь следует…

– Разумеется, если это позволят, – перебил его Лоренц. – Для того я и должен осмотреть место. И, если возможно, дальнейшие поиски виновных буду вести я сам. Подскажите, – он выпрямился, насколько позволяла его трость, – моего статуса будет достаточно для того, чтобы взять под управление ваших подчинённых и возглавить поиски?

Юлек смутился. У Фрола заинтересованно загорелись глаза.

– Будешь искать, будешь, да, Сиятельство? А мне тоже можно, а? А я смогу помочь?

– Д-да, я передам вам полномочия для управления караульными, – наконец признал староста, отодвинув младшего в сторону, – вдвоём всяко будет проще. У меня ж вон ещё и дома беда, мачеха, будь она неладна, при смерти… прости, прости, Фрол. Ну она правда не вовремя, – он поморщился. – Давайте я вас провожу. Вы быстро не сможете, наверное?

Они медленно побрели по центральной дороге деревни. Фрол скакал вокруг них, постоянно перебегал то на одну сторону, то на другую. Юлек терпеливо рассказывал о том, что они видели вокруг.

– Вот это фуражный склад, нам свозят для армии из мелких деревень, чтоб мы уже передавали. У нас из-за знахарей же часто ваши крутятся. Вон там, правее – кабак, можно и поесть-выпить, и ночь провести. Так-с, это у нас управа виднеется. Вы ведь к знахарям не вернётесь? У нас будете ночевать, в кабак не советую, там в последний месяц муравьёв просто не счесть. А вон там за двором амбар, он тоже складской, хлеб со всех окрестных полей. Ну что ж, а вот мы и подошли почти.

Впереди возвышались острые деревянные башенки храма. Сквозь стрельчатые витражные окна пробивался мерцающий огонь свечей, внутри двигались несколько силуэтов. В воздухе резко пахнуло пылью и затхлой влажностью.

– Вот тут осторожно, вот здесь ступайте на доску, так-с, ага… ну что ж, – Юлек остановился. – Что вы хотели здесь осмотреть?

Лоренц чуть выдвинулся вперёд. Храм стоял на высоком отвесном утёсе, двор позади был длиной всего в пару саженей, а за ними был резкий обрыв. При взгляде вниз его замутило – далеко на траве лежало изломанное тело с такими знакомыми растрёпанными волосами и повязкой семьи Альмонтов.

– Как можно спуститься вниз? – выдавил он, оглядывая двор. Пожухлая трава была смята. Около храмовых стен лежал такой знакомый костыль, чуть обломанный и испачканный в крови. Похоже, опёрся случайно на ногу и упал, потеряв равновесие… такая глупая смерть для такого храброго человека!..

– Пойдёмте за мной, – велел Юлек, – а ты, мелкий, тут стой, и ни шагу в сторону! – пригрозил он. – Ежели потеряешься, мне голову за тебя оторвут! Пойдёмте, Ваше Сиятельство, – он повёл их чуть в сторону, к более пологому склону. – Получится у вас спуститься? Я помогу, ежели что, но может и так, ну сами понимаете, н-да…

На спуск ушло много времени. Повторить судьбу своего слуги Лоренц не хотел, и потому одной рукой опирался на трость, а второй – на Юлека. Едва нога ступила с камня на траву, он тихо вздохнул и отпустил своего попутчика. Нельзя отводить глаза. Нужно завершить дело.

Трава вокруг была измята, будто Олаф после падения тщетно пытался подняться и выползти с оврага. Еле совладав с дрожью, Лоренц присел около тела и закрыл его глаза.

– Видишь, как вышло… – тихо сказал он, снимая с него повязку, – ты хотел стать учителем для моего сына, а сам не смог совладать с собственным страхом... я добьюсь праведных похорон. Я тебя не посрамлю.

Он сложил в ровную позу сломанные ноги, от которых несло сгнившей плотью, и перекрученные в суставах руки с торчащими из плеч осколками белых костей. От тела за версту несло алкоголем.

– Уж прости, – продолжил Лоренц тихо, – что я не смогу унести тебя сам. Ты бы меня унёс, я знаю, – он чуть подвинул тело, чтобы снять его с муравейника, и на траве под ним разлилось пятно крови.

– Ну что, Ваше Сиятельство? – тоскливо спросил Юлек. – Что повелите? Оставить, убрать?

– Уберите, – тихо велел Лоренц, – и несите в храм. Он должен быть похоронен дома.

– В храмах не принимают самоубийц, – холодно возразил тот, – вы извиняйте уж мою прямоту, но я и так тут на птичьих правах, и спорить с церковниками не собираюсь.

– ...под мою ответственность, – Лоренц вновь склонился над телом Олафа. – Мне нужно в управу. И в кабак, и в храм. И караульные, – он резко обернулся к Юлеку. – Дайте мне полдюжины дней. Я сделаю всё возможное, чтоб доказать праведность моего слуги. Если за шесть суток не найду доказательств, что он умер не по своей воле – будь по-вашему, жгите, как самоубивца. Но яма для костра должна быть достойна моего оруженосца, – прошептал он, не сводя глаз с перепуганного лица старосты. – Вы же не хотите меня оскорбить, верно?..