Кубинский рассказ XX века

Карлос Ловейра ПРИЕЗД ЦИРКА

Однажды утром в поселке на десяти, двенадцати, даже четырнадцати перекрестках появляются яркие, красочные афиши. Они возвещают о наиважнейшем событии, имеющем произойти со дня достопамятного визита Его Преосвященства, совершавшего турне для раздачи первого причастия полтора года тому назад. Прибывает Большой Мексиканский Цирк! В составе его труппы прославленный индусский Огнеглотатель, вызвавший восторги просвещеннейшей публики Англии, Франции и Европы; Геркулина — самая сильная женщина в мире, поднимающая зубами до семидесяти килограммов; Большой Бразильский Слон и Красавцы — потрясающая негритянская пара комиков, удостоенная Золотой Медали и лично получившая ее из рук Е. В. Короля Испании.

Цирк! Цирк! Цирк! Это слово врывается в каждый дом поселка, перелетает его границы, докатывается до сахарного завода, стоящего по ту сторону Сагуа-ла-Чика, и до прибрежного хутора, где живут черепичники. В поселке, на заводе и даже на хуторе звонкое, веселое, как сигнал утренней побудки, слово на время прерывает извечные местные сплетни и вызывает взрыв бурного кипения страстей в душах детского населения.

Ребятня должна полностью насладиться предстоящим великим событием; нельзя пропустить ни прибытия повозок с цирковой труппой, ни установки шатра на церковной площади, ни красочного вечернего парада, во главе которого торжественно пройдет оркестр из аккордеона, гуиро[4] и литавр, а в конце прошествует Большой Бразильский Слон, от старости потерявший бивни. Ради такого дела стоит поломать голову, и вот мальчишки пускаются на всякие выдумки. Один изобретает способ незаметно проникнуть на представление. Другие сговариваются выйти с редкой для них пунктуальностью точно к началу школьных уроков, чтобы, запрятав учебники под рубашку, наблюдать вступление артистов на главной дороге, которая, как известно, является прямым продолжением дороги из Энкрусихада.

Самые же отважные во главе с Баракутеем, сиротой, которого подобрал на улице и взял на воспитание местный приходский священник, пойдут прямо до Охо дель Агуа, за перевал, к развилке дороги и остановятся у начала проселка на Сан Хуан де лос Ремедиос.

Баракутей — самый настоящий чертенок. Он всегда готов помочь отслужить мессу на варварской латыни, которой его обучил падре; прицепить жгут пальмовой соломы к линялому мундиру старого члена муниципалитета; помочь переехать в другой дом целой семье, если ее глава занят утром на работе; дернуть за косицу первого в поселке китайца-центрифуговщика, возвращающегося с сахарного завода; полночной порой лететь сломя голову через поле на хутор за повивальной бабкой для готовой вот-вот разродиться соседки; метко запущенным камнем изобразить роскошное солнце на витрине аптеки. Никто не умеет быстрее его влезть на кокосовую пальму, так ловко, ухватившись за носовое кольцо, вытащить застрявшую в болоте воловью упряжку, ловить канареек, разбивать рогаткой уличные фонари, чтобы легче было опустошать фруктовые сады, пышная листва которых нависает над забором, или единым махом перебраться через речонку в самом ее широком месте.

Благодаря этим дарованиям Баракутей пользуется глубоким уважением и беззаветной любовью всех носящих короткие штанишки соседей, которыми он и командует вместе с Мигелем, другим сиротой, взятым под опеку хозяевами сахарного завода. Мигель — его соперник, сотоварищ и первый адъютант во всех коллективных предприятиях по истреблению местных собак.

Оба бесенка так и подпрыгивают на месте, так и вертятся в ожидании сладостного шума, который возвестит приближение цирковых повозок. А пока здесь, у Охо дель Агуа, пользуясь своей командирской властью, плутовской сноровкой и стратегическим талантом, они принимаются размещать толпу малышни в места, наиболее пригодные для того, чтобы таскать с деревьев фрукты, выкапывать бататы и разорять птичьи гнезда.

Впрочем, этим планам не суждено претвориться в жизнь, ибо издали, с дороги доносится долгожданный цокот копыт и скрип колес.

— А может, это патруль гвардейцев? — спрашивает самый маленький из оборвышей, не имеющий еще опыта в предприятиях подобного рода.

— Еще чего! Это повозки, — уверенно отвечает Баракутей, предварительно взглядом проконсультировавшись с Мигелем.

— Конечно, повозки, — подтверждает тот и вдруг испускает ликующий крик: — Акробаты!

— Акробаты! — во всю глотку орет ребятня и что есть духу во главе с Баракутеем бежит по дороге навстречу повозкам, которые, постанывая и покряхтывая, тащатся по глубоким пересохшим колеям.

В два часа пополудни повозки въезжают в поселок. Их три. Над ними возвышается тент из сшитых вкривь и вкось почерневших кусков брезента. И каждую тащат две пары мулов. На крупах бедных животных многочисленные кровоточащие следы стрекала, удары которого щедро расточались во время перехода по ухабистой дороге.

Впереди первой повозки, на одном из мулов, том самом, что умеет считать и выступает на арене, вынимая билетики с цифрами, торжественно ударяя в барабан, едет Тотико, неизменный Тотико, с лицом, обсыпанным пудрой, и в перкалевом жабо. Шествие замыкает серая, шелудивая, морщинистая громада сенсационного млекопитающего, уныло и сонно помахивающего хоботом. Акробатов эскортирует оборванное войско поселковых сопляков, среди которых отважными заигрываниями со слоном, шутками и дерзкими выходками особо выделяются Баракутей и его первый адъютант.

Время от времени ребячья толпа рассыпается. А затем мальчишки, хохоча во всю глотку, прыгая и хлопая в ладоши, будто маленькие дикари, снова собираются вокруг какой-нибудь старухи — «я сегодня ну чистый комок нервов», — которая со шлепанцем в руке вытаскивает из веселого хоровода удравшего с уроков внука, или принимаются строить гримасы за спиной разъяренного гуахиро, с ремнем в деснице преследующего своего лохматого отпрыска, упрямо прячущего букварь под рубашку.

Кортеж сворачивает за угол церкви. Прискакавший еще утром хозяин цирка уже успел расклеить афиши и прийти к соглашению с падре, что за ежедневную мзду тот предоставит для выступлений церковную площадь, на которой два негра уже начали очищать от бурьяна огромный круг. Повозки останавливаются. Циркачи немедленно приступают к разгрузке. Вместе трудятся и директор, и клоун, и канатоходцы, не говоря уже об униформистах. Постепенно собирается любопытствующая публика: кишит малышня, с разинутым от изумления ртом взирающая на подготовительные работы; по углам площади толпятся принаряженные застенчивые поселковые девушки, мечтающие о чудесах веселых балагуров-артистов, в которых они заранее готовы влюбиться; за девушками присматривают старухи, чье змеиное шипение не смолкает даже перед лицом великого события.

Вот уже готова яма для центральной мачты. Ломиком и киркой удаляются непокорные деревца. На вбитые по кругу колья насаживаются железные обручи. Разворачивается и растягивается брезент огромного шатра. Ставится будка для билетера. Раскладываются по порядку доски, из которых будет воздвигнут амфитеатр. Визжит пила, стучит молоток, раздается сухой скрип блоков, поднимающих жерди.

Мигель возвращается на завод, лелея слабую надежду отвертеться от неизбежной порки, а Баракутей, чтобы получить право бесплатно посмотреть представление, работает не покладая рук, всячески демонстрируя свое прилежание. Он уже сводил на водопой мулов. Притащил целую охапку тростника слону. Сбегал в мелочную лавчонку за шотландским бальзамом для самой мощной женщины в мире. И даже разнес по трем-четырем улочкам поселка несколько сотен программок.

И вот к тому моменту, когда уже воздвигнут большой шатер, а рядом с ним и малый, призванный служить гримерной, а также ночлегом для артистов; когда на верхушке центральной мачты плещется трехцветное с черным орлом посередине знамя страны, подарившей цирку свое имя, а униформисты наводят последний глянец — наполняют керосином огромные лампы, украшают ложи и поливают водой опилки на арене, — Баракутей становится закадычным другом и приятелем даже самого угрюмого из циркачей. Он почти член труппы и, раздувшись от гордости, задрав нос, снует туда и сюда, потрясая стоящих снаружи ребятишек рассказами о необыкновенных чудесах, которые ему выпало лицезреть в роскошных внутренних помещениях.

— Ну, кабальеро, клоун-то совсем спятил! Вот дурак! Излупил мула за то, что тот не захотел есть сардины из банки. Мать родная!

— Сардины из банки? А разве мулы едят сардины?

— Конечно, едят, балда. Это же мул, который умеет считать. Поэтому он как человек. А вот многие из вас, лупи не лупи, никак не научатся считать.

— Слушай, Баракутей, а женщина-силачка?

— Телеса у нее — во!

— Счастливчик ты, Баракутей! Все-то тебя любят!

Женщина-силач полюбила Баракутея, словно золотую монету, и оказывала ему особое покровительство, давала разные поручения, посылала в мелочную лавочку, приказывала почистить туфли. Ах, как все завидуют Баракутею!

В пять тридцать вечера, когда цирк уже готов к приему зрителя и несколько акробатов все еще репетируют свои сальто и пробуют трапеции, а остальные наряжаются для пресловутого парада, — у входа в цирк появляется Мигель и, смешавшись с ребятней, замирает в восторге перед широкой красной ситцевой занавеской, скрывающей за собою чудеса влекущего неведомого рая.

В это время из цирка выходит Баракутей. Лицо его, как и положено настоящему рабочему арены, раздуто от спеси. Он замечает Мигеля и с видом человека, знающего важный секрет, направляется к нему.

— Эй, поди сюда. Я тебе покажу одну штуку.

— Валяй, что там у тебя?

— Ух, законная вещь! Теперь у нас дела пойдут!

— Ты стащил мне билет?!

— Не-е, лучше!

— Деньги?!

— Еще лучше!

Они завернули за церковь. Баракутей похлопывал себя по карману, раздувшемуся от какого-то круглого предмета.

— Видишь?

— Ну.

— Так вот. Это секрет силачки. Я спер его и теперь тоже буду поднимать зубами семьдесят кило.

— Как это?

— Слушай, она велела мне вычистить ее лохматое платье, я и пошел за ним, но сперва заглянул в дырку; вижу, она там стоит в одной коротенькой, до коленей, рубашке. Войти неловко, а в дырку гляжу. Смотрю, она вытаскивает из чемоданчика, с которым утром приехала, коробочку как для пилюль и щетку, и ну тереть себе зубы, трет и трет, трет и трет, долго терла. Я приметил, куда она потом все это положила, а когда принес платье, спрятал себе в карман.

— Ладно, вытаскивай.

— Вот, гляди.

— Ну, удивил! Это же зубной порошок со щеткой, чтобы чистить зубы!

— Что?!

— То, что слышишь. От этого тебе сил не прибавится. У моей хозяйки на заводе точно такой же порошок и щетка, чтобы чистить зубы.

— Иди ты к черту!

— Да говорю же тебе, дурья башка, этими вещами пользуются культурные люди, чтобы чистить себе зубы. Моя хозяйка донья Карола, она как циркачка! У нее все это есть. И она тоже чистит зубы. Ей эти штуки вместе с душистым мылом и хиной из Гаваны присылают.

Но, поскольку Баракутей все еще сомневается, сжимая коробочку в руке, Мигель решительным жестом вынимает ее и безапелляционно заявляет:

— Гляди. Тут даже напечатано «Зубной». Той же марки, что и у моей хозяйки.

Перевела Н. Булгакова.