Кубинский рассказ XX века

Луис Фелипе Родригес РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ

Зажги фонарь своего воображения и мысленно следуй за мной. Я хочу, чтобы ты еще раз заглянул при этом свете в щелочку и посмотрел, как живут на Кубе батраки. Я, Маркос Антилья, пасынок своей родины, обладающий всеми достоинствами и недостатками чистокровного креола, намерен рассказать тебе историйку про кубинские сахарные плантации. Ты хочешь знать, что это за штука? Сейчас я тебе объясню. Что бы ни говорили ученые, а в моем представлении сахарные плантации неразрывно связаны с колонизацией, с торговлей рабами, с дешевым трудом, со знойным солнцем и с иностранным капиталом… Да не гляди ты на меня, парень, с видом побитой собаки! Я еще рта не успел раскрыть, а ты уж загрустил: ведь это всего-навсего одна из тех историй, которые рассказывают дорогой, чтоб не скучно было идти.

Ну, так вот, однажды я сказал моему приятелю:

— Сегодня ночью ради нашего спасения явился в мир господь Иисус Христос. Родился он у пастухов, в зарослях сахарного тростника, куда более мрачных, чем наш барак. Исполним же и мы волю божью и отпразднуем на своей земле рождество Христово: за неимением Вифлеемской звезды повесим на самую высокую балку фонарь, а за неимением волхвов, — продолжал я балагурить, — пригласим почетных гостей — управляющего мистера Нортона, его секретаря Рохелио Риваса Сото де Касамайор и нашего несравненного Фико Ларрачею, арендатора, и споем:

В нашем бараке помещалось двадцать пять молодцов: один из Пуэрто-Рико, двое из Доминиканской Республики, сколько-то с Ямайки, остальные — кубинцы. Один из нас, кубинцев, тот, что родом из Пинар-дель-Рио, славился уменьем раздобывать и жарить свиней и козлят. И так это ловко у него получалось, что ни хозяин отбившихся от стада животных, ни левая рука самого пинареньо не знали, что делает его правая рука. Еще должен тебе сказать, что самым близким мне человеком по койке и по убеждениям был один испанец. Прежде он работал в бискайских рудниках, а потом его, как былинку ветром, занесло на сахарные плантации Больших Антильских островов. Звали эту «былинку» Мануэль Эрдоса, и не вбей он себе в голову, что надо навести порядок и в Испании, и во всем мире, был бы он теперь алькальдом где-нибудь в Бильбао. Такова в кратких чертах история и таков образ мыслей моего однокашника.

В тот день, как всегда, зеленый тростник выглядывал из-за бараков и смотрел на море: не плывут ли из Северной Америки новые галеоны. Солнце метало в нас стрелы своих отвесных лучей, и от них нестерпимо жгло спину, на лбу выступали крупные капли пота, на ножах, которыми мы рубили сахарный тростник, вспыхивали ослепительные молнии, а на изумрудной поверхности Антильского моря загорались бесчисленные отблески. Работа требовала быстроты и сноровки. Словно выполняя священный обряд в честь неумолимого божества, двадцать пять рук, как по команде, брались за сочные, нежные стебли, снимали с них девственный покров листвы, метким ударом ножа рубили под корень — и они умирали покорной и бесславной смертью. Тогда мы наносили им еще три удара и складывали обрубки в одну кучу.

Наконец последний луч солнца, освещавший тростниковое поле, и тот померк. Пятьдесят рук устало потянулись и опустили на землю двадцать пять больших ножей. Нервный подъем сменился изнеможением. Но тут мы вспомнили, что сегодня сочельник, это придало нам бодрости, и мы зашагали к бараку.

Вот и настала та ночь, когда, по преданию, родился младенец Иисус. Мириады звезд высыпали на небе и заглядывали в окна на наш праздничный стол.

Вверху, у самой высокой балки, одиноко мигал красный фонарь.

Пинареньо не подкачал. Правда, свининой на этот раз он не запасся, зато козленок, по его словам, удался на славу. Бедные гаитяне! У Чано Гальбана разгорелись глаза и раздулись ноздри. Ямайкинцы не отрывали жадных глаз от стола, но открыто выразить свой восторг по поводу кулинарных подвигов нашего повара не решались; они не знали, как к этому отнесется английское правительство.

Как подобает истинным христианам, мы принялись есть, пить и веселиться. Хоть на одну ночь забыть о плантациях — какое это великое счастье! В эту ночь родился сын человеческий. Понтий Пилат распял его за то, что он хотел, чтобы у каждого человека было свое место на празднике жизни. И мы празднуем его рождество не потому, что исполнился его идеал справедливости, а потому, что мы все еще гибнем от духовного и физического голода, потому, что мы все еще остаемся париями, чьей кровью и потом питаются плантаторы. И мы верим, что он придет к нам, но не для того, чтобы сказать: «Царство мое не от мира сего», а для того, чтобы здесь, на земле, вернуть нам обещанный рай. Не кротким страстотерпцем представляется он мне, но воскресшим, одержавшим победу, грядущим по кровавым следам страстотерпцев всего мира…

— Браво! — чуть не подавившись огромным куском мяса, заорал пинареньо.

— Не перебивай, невежа! — прикрикнул на него взволнованный пуэрториканец.

Один из ямайкинцев, боясь, как бы подобные речи не навлекли гнев его величества короля Великобритании, обратился к Мануэлю Эрдосе:

— Заткни глотку, испанец, а не то мистер Нортон и Фико Ларрачея тебе такого покажут!..

Взгляд гаитян, которые продолжали усердно двигать челюстями, выражал примерно следующее: кое-что в речи этого испанца может пригодиться и гаитянам, только дал бы он поесть спокойно, козлятину-то ведь мы не каждый день едим.

А я, Маркос Антилья, не выдержал и затянул песню. По правде сказать, так взволновала меня и растрогала эта рождественская ночь, что, когда занялась заря, я все еще находился под ее впечатлением.

Кончился наш праздник. Пора было идти на работу. И только мы вышли из барака, глядим, навстречу нам сам мистер Нортон, а за ним Фико Ларрачея и двое из сельской полиции. Вот что сказал нам благородный Фико Ларрачея:

— Мистер Нортон всегда стоит на страже закона. Он друг Кубы, друг честных и мирных тружеников, он призван поддерживать порядок и блюсти интересы той компании, представителем которой он является. Он отлично осведомлен о том, что произошло здесь сегодня ночью, и требует, чтобы вы без всяких разговоров принимались за работу, а испанец Мануэль Эрдоса и Маркос Антилья, которые тем только и занимаются, что отвлекают людей от работы и нарушают порядок, должны немедленно отправиться в Ормига Лока. Полицейские их проводят.

Мануэль Эрдоса выругался.

— Мистеру Нортону не так передали, — спокойно, с улыбкой заметил я. — Мы праздновали рождество Христово, и никто не может нам это запретить: мы — на своей земле.

Мистер Нортон, все время хранивший непроницаемый вид, заговорил торжественно, словно с амвона:

— Это не ваша земля, это земля кубинской сахарной компании; компания не хотеть разговоров: это мешает работе и делам, компания хотеть, чтобы люди думать только рубке тростника. Маркос Антилья и ты, испанский анархист! На этой земле мы вам предоставлять только одно право: как можно скорей убраться отсюда, а куда — это вам сказать полиция.

С этими словами мистер Нортон величественно удалился. Хотел я ему возразить — и осекся. «Да ведь он прав, — подумал я. — В самом деле, это же не наша земля!»

В глубоком молчании покидали мы землю сахарной компании. Впереди змеилась дорога, освещенная ярким кубинским солнцем, а позади нас простиралось орошенное нашей кровью и потом тростниковое поле.

Перевел Н. Любимов.