Она проснулась, когда утро уже стучалось в окно. Рэя не было рядом, но страха она не испытала. Спустив ноги с кровати, она утонула босыми ступнями в пушистом меховом ковре и, кутаясь в одеяло, подошла к окну, откуда доносился шум потасовки.
Там, под окном, на свежем, за ночь выпавшем снегу Рэй, обнаженный по пояс, боксировал с какой-то громоздкой тварью, у которой Соль насчитала не то две, не то две с половиной пары рук. Но, несмотря на это преимущество, принц, очевидно, выглядел лучше. Некоторое время она наблюдала за схваткой, потом аплодисментами привлекла к себе внимание. Правда, это было внимание одного только Рэя, который обернулся к окну и заработал два увесистых шлепка, расцветших яркими пятнами на его ребрах. В голову не били. Противник сложил все руки на груди, в пояс поклонился и прогудел:
— Извините, хозяин.
— Вот ведь дубина стоеросовая, — посетовал Рэй. — Знаешь, что самое трудное в спарринге с ним? Заставить его по-настоящему бить.
Он докрасна растерся полотенцем и вернулся в комнату как раз вовремя, чтобы застегнуть ее платье в труднодоступном месте на спине.
— Ты даже через пятьдесят лет будешь самым красивым из принцев, — сказала она.
— Я не доживу, — беззаботно рассмеялся он. — Прикончит какой-нибудь положительный герой.
На завтрак им подали горячий шоколад и свежие булочки. Шоколад заинтересовал Королеву эльфов, ранее она никогда не пробовала ничего подобного. Брауни предложил ей познакомиться с кухонными демонами и войти в курс их секретов, а также проинспектировать запасы кухни. Принц тут же отписал своего домоправителя в полное распоряжение Соль. Его внимания требовало множество различного рода забот, а потому он, поручив их друг другу, исчез по делам, пообещав наведываться к ним в течение дня. В первой его половине, вырвавшись от того, что пожирало его время, он застал их что-то оживленно обсуждающими и настороженно смолкнувшими при его появлении. Он оставил их готовить сюрпризы, а когда пришел вторично, то нашел Соль спящей с полотенцем на вымытой голове.
Он завозился дотемна, пока дневные шумы Замка не стали стихать. Кто-то из его подданных устраивался в своих углах на ночлег, кто-то заступал на посты, гоблины в кордегардии затевали большой покер и нестройно повскакали на ноги при виде него. Он подал им знак «вольно» и, стараясь ступать неслышно, поднялся к себе.
Горел камин и две свечи у изголовья. За окном и в трубе завывала вьюга, но здесь был островок тепла и тишины. На шелковой подушке салатового цвета покоилась рыжая головка его Королевы. Она казалась спящей. Рэй сделал два бесшумных шага в комнату и чуть не упал, потому что ноги его в чем-то запутались. Нагнувшись, он некоторое время созерцал неожиданную преграду и осмысливал ее символическое значение. Вокруг его ботфорта обвилась женская сорочка из искрящегося лилового шелка.
Желая выиграть время, он огляделся. Интерьер его скромного жилища был изменен: где-то появилась вазочка, где-то — салфетка, столик накрылся скатертью и был изысканно сервирован для позднего ужина, окно скрылось за портьерой, а с потолка на цепочке свешивалась декоративная лампа из чеканного серебра, как предвестник скорых, более значимых перемен.
Он посмотрел внимательнее на женщину, лежащую в позе спящего котенка, и почему-то засомневался в том, что она спит. Может быть, его смутила тень улыбки в уголке ее рта. И эта сброшенная сорочка. Она пошевелилась, словно поворачиваясь во сне, так, что скользкий перламутровый мех покрывала раскрылся, явив ее, утопающую в его длинном пушистом ворсе, белоснежную, точно жемчужина в раковине, с долго, томительно длящимися ногами и всеми пленительными изгибами.
— Рэй, — спросила она, — ты применяешь Могущество в любви?
— Нет, — ответил он, садясь на кровать со своей стороны. — В гневе — сколько угодно, а в любви, представь, нет.
Она села, явив еще один восхитительный ракурс и, смеясь, покачала рыжекудрой головкой.
— Не верю! Разве это возможно, быть таким, как ты, без волшебства?
— Это вопрос личного престижа, рыжая Королева! К тому же, — он хмыкнул, — было бы крайне странно заниматься любовью с ножом в руке.
Солли поддела пальцем шнурок, на котором висел Лист.
— Ты, когда моешься, снимаешь его?
— Снимаю, но держу поблизости.
— Сними, — потребовала она, твердо глядя в его глаза. — Я хочу только твоей любви.
Рэй подчинился этой прихоти, положив Лист у той свечи, что стояла у его изголовья.
— Ты получишь столько любви, сколько захочешь.
Она усмехнулась, сдув со лба рыжие кольца.
— Сегодня я захочу всего, что ты сможешь мне дать.
— Это что, вызов?
— Ты помнишь, — вместо ответа спросила она, — как ты тогда набросился на меня и порвал платье?
— Сколько раз я еще должен извиниться?
— Вот глупый. Мне это понравилось.
Он метнулся к ней, стремительный и неостановимый, как тень гепарда, но она ждала этого броска, и обвилась вокруг него, как омела обвивается вокруг дуба. Она льнула к нему, как патина льнет к бронзе. Безусловно, что-то еще оставалось в ней от той, прежней Солли, что могла заниматься любовью когда угодно, где угодно и сколько угодно, но сегодня ночью это было так, словно в последний раз. Она стала еще нервнее, каждым своим дюймом отзываясь на малейшее прикосновение, она извивалась и кричала, и была ненасытна, словно дикий голодный зверь, даря ему, неутомимому, безумное, острое, ни с чем не сравнимое наслаждение каждой минутой, и он за каждую без колебаний заплатил бы жизнью. Она неистовствовала так, будто желала начисто стереть из памяти все размолвки, ссоры, разлуки и боль, уничтожить все прошлое, сгореть и восстать. Она была прекрасна, ведь он смотрел на нее влюбленными глазами, безапелляционно объявляя совершенным все, свойственное ей, и безобразным — все прочее. Дразнящий, пляшущий перед глазами бесенок, язычок огня, она заводила его все дальше в «красный коридор», и он шел за нею без оглядки на разум и без счета растраченных сил.
И силы, и страсть иссякли глубоко заполночь, когда мягкая волна сменившей все это усталой нежности выбросила их на песчаный пляж сна.
— Поедем в Тримальхиар, Рэй, — вдруг попросила она, гладя медленными пальцами его виски, словно баюкая его отяжелевшую голову на своей груди. — Тебя там примут. Все те зимние забавы, что ты мне обещал, будут и там. Там больше света, Рэй. Больше пространства. И нас там любят.
— А кем я там буду? — спросил Рэй, чуть поворачивая голову, чтобы видеть ее лицо, расплывающееся в трепете теней.
— Ты будешь моим, — ответила она с достоинством и логикой Королевы эльфов. — Погрузи своих в бессрочную спячку. Неужели тебе так нужны все эти твари?
— Кому-то, любовь моя, они таки будут нужны, — полушутливо отозвался он. — Пусть уж лучше остаются моими. Я — сын огня, Солли. Я не гожусь на вторые роли. Я отвезу тебя в Тримальхиар, если все здесь так тебе не по вкусу… хотя мне будет очень тяжело это сделать.
— Там нет тебя.
Некоторое время она прислушивалась к его дыханию, оценивая ровность и глубину. Он спал, и она долго смотрела на него взглядом одновременно нежным и ожесточенным. Потом прильнула к его губам долгим жадным поцелуем, вызвавшим бы новую вспышку любовного безумия, если бы это оказалось способно его разбудить. Но ничто не изменилось, по-прежнему плясали огоньки оплывших свеч. Его сон был крепок.
— Рэй, — прошептала Соль, — я больше не желаю тебя ни с чем делить. Ты должен быть только моим. Я так хочу.
Она встала, пошатнувшись от головокружения и восстановив равновесие, ухватившись за столбик кровати. Соображая, постояла так. Платье она одна не смогла бы надеть, а потому, извиваясь, вползла в узкую сорочку и накинула сверху свой теплый плащ, сунула в ботинки босые ноги. Потом, ступая по меховому ковру с мягкостью пумы, обошла кровать и, боязливо протянув руку, коснулась Листа, словно ожидая, что тот поднимет тревогу или же как-то иначе воспротивится похищению. Ничуть не бывало. Он лежал в ее руке, как простая железка, и было даже странно связывать с этой дешевкой столь многие надежды. Спрятав его за пазухой, она подошла к тайному ходу, нажала нужный камень и скрылась в его пахнущем теплой плесенью зеве.
Она долго шла по тесному тоннелю, идущему под уклон, влекущему ее, как темные воды ручья несли бы с собою яркий и хрупкий цветок. Время от времени то справа, то слева открывались смотровые щели, должно быть, хорошо замаскированные с той стороны, и, бросая в них опасливые взгляды, она становилась невольной свидетельницей ночных обычаев разных пород нечисти. Иные были безобидны, вроде покера в кордегардии, иные отвратительны, как, например, игра в кости среди гарпий, где проигравшего живьем членили на части железными когтями и немедля пожирали. Ее глазам также открылась скотская любовь каменных троллей и безутешное горе одинокой баньши, навзрыд плакавшей в своей убогой грязной каморке. Весь путь занял четверть часа, но они показались ей нескончаемыми, и она почувствовала себя почти свободной, когда выбралась из неприметной щели в ночь и снежную вьюгу, взревевшую вокруг нее так радостно, словно ей бросили новую жертву.
Она закинула голову, закусив губку в усилии сосредоточения воли, и бросила в ночь и даль свой отчаянный зов, выговаривая полное имя существа так, словно взвешивала отдельно смысл каждого составлявшего его слова. Она не была уверена в успехе, ведь тот, у кого она искала помощи, обладал какой-то собственной тайной и собственной магией. И, быть может, его слуха мог достичь только зов свистка.
— Сверкающий, Подобно Чаше Из Лунного Серебра, — полетело во тьму, подхваченное вьюгой, и мороз стал околдовывать ее своим серебряным искусом, пока она неподвижно стояла в ожидании.
Потом вьюжные пологи были рассечены надвое метнувшейся с неба громоздкой массой, взвихрившей при своем приземлении множество мелких льдинок, и Соль радостно протянула руки к пышащему жаром бронированному телу.
— Здравствуй, дочь друга, — сказал ей дракон.
— Здравствуй, Сверчок.
— Ты выросла.
— Да, и мне нужна твоя помощь. Я знаю, драконье пламя способно уничтожать магические предметы. Прошу тебя…
Она протянула ему Лист.
— Он не магический, — возразил дракон, едва взглянув на нож. — Это все равно, что назвать сокровищем ключ к сундуку, где заключены подлинные ценности.
— Я хочу, Сверчок, чтобы этот сундук оставался запертым навеки.
— Маленькая Солли, слышала ли ты сказку о лягушачьей шкурке? Знаешь ли ты, что делаешь?
— Знаю, — она была тверда. — И готова отвечать.
— Тогда положи его на землю и отойди на двадцать шагов.
Солли исполнила его приказ, и когда Сверчок убедился, что она в безопасности, из его разверстой пасти полыхнул факел шипящего белого пламени, в момент растопившего и испарившего пышную пелену снегов и обнажившего черную, спекшуюся от жара землю. В белом полотне драконьего огня расцвела алая точка, разросшаяся до размеров ладони, окрасившаяся черным на трепещущих краях. Так плавился Лист, и даже тогда, когда буйство драконьего пламени утихло, алый цветок все еще источал жар и странный, пряный аромат.
— Все, — сказал дракон. — Теперь сундук останется закрытым.
— Благодарю тебя, — ответила Соль. — Благодарю, хотя и не знаю, что будет со мною через час. Прощай.
Могучие крылья развернулись, и дракон исчез, словно сметенный порывом урагана. Вьюга, смущенная его присутствием, набросилась на Королеву Лета с новой силой, и та поспешила вернуться в тоннель, идя обратным путем мимо все тех же пугающих картин.
В комнате ничто не изменилось, разве что погасли оплывшие свечи. Рэй спал, даже не сменив позы, не подозревая, что отныне целиком принадлежит только ей. Она сняла ботинки и плащ, пытаясь согреться у камина и обдумать, что она сейчас совершила.
— Вот ты и свергнут с трона, мой прекрасный принц, — прошептала она. — Но ты спишь, и пока ничего не знаешь.
Прошло некоторое время, прежде чем он пошевелился, потянулся к тому месту, где она должна бы быть и, не найдя ее, вскинулся.
— Еще темно, — сказал он, увидев ее среди теней комнаты. — Иди сюда.
Она послушно сделала шаг и остановилась.
— Не бойся. Мне только хочется чувствовать тебя рядом.
— Скоро рассветет, — напомнила она, — а у тебя много дел на день. Поспи еще.
Духи, ведь теперь он только человек! Конец войне, конец эльфийским страхам, конец дележке на Дело и Любовь.
— Ерунда. Силы я из любого источника вытяну… — он бросил руку к груди и, не найдя там знакомой рукояти, недоуменно нахмурился. Затем рассмеялся и пошарил на тумбочке у изголовья.
— В любви не применяю, но долго обходиться без него не привык, — пояснил он.
Соль сидела, молчаливая и неподвижная, как камень. На тумбочке ножа не было, не было его и под ней.
— Куда я мог его сунуть? — спросил он себя, а не ее. — Солли, сюда кто-нибудь входил?
— Я никого не видела.
— Да, ты могла спать.
Он был плохим физиономистом. Но в конце концов и он заметил ее странную скованность.
— Солли, — сказал он со смехом, — отдавай! Бьюсь об заклад, ты на нем сидишь.
— Нет.
— Солли, это перестает быть забавным.
— Рэй, а без него ты никак не можешь?
— Ну что значит — «не могу»? Кто я без него? Солли, я сейчас отниму его у тебя.
— У меня его нет.
— Ну и где ты его спрятала? Солли, эта штука в таком месте, как Черный Замок, может понадобиться в любую секунду.
— Поэтому я и прошу тебя как можно скорее отправиться со мной в Тримальхиар. Листа больше нет.
Он оцепенел, с его лица стремительно сбегали краски.
— Что ты с ним сделала? — спросил он сиплым шепотом.
— Я испепелила его в драконьем огне. Нет!
Он прыгнул к ней, одним движением покрывая всю комнату, с намерением схватить за горло, и она закрыла голову руками, прочитав в его глазах яростное желание ударить. Ее крик разорвал ночь и смолк, когда он вцепился в ее плечи, не давая ей осесть и затмив ее, как туча затмевает Луну. Его рука замерла не менее, чем в футе от ее головы, потому что он не ударил бы ее никогда, он хотел только узнать, почему, и как она могла! Но тень удара на стене коснулась тени ее головы, и когда он увидел ее открытые остановившиеся глаза, он разжал руки и позволил ей сползти на пол.
— Солли… Я ведь не ударил!
Он встряхнул ее.
— Но я же не ударил!
Она была Королевой эльфов, духом, заключенным в человеческую оболочку, созданием причудливым и эфемерным настолько, что ей могло, оказывается, причинить вред даже намерение, даже секундное пожелание зла. Он хотел ударить, и ее желание убило ее вернее, чем это сделала бы его безжалостная рука. В этот миг в Тримальхиаре с рыданием проснулась Сэсс, но не смогла вспомнить растревожившего ее сна.
— Духи, — прошептал он, озираясь по сторонам, словно в надежде что-то увидеть. — Лист того не стоил. Этого не стоит ни одно Могущество на земле.
Он поднял ее и положил на разбросанную постель, но сесть рядом не посмел, а встал возле нее на колени, прижав ее холодеющую тонкую ладонь к своему лицу. Он не мог поверить. Ведь он же не ударил! Он не ударил бы никогда! В этом было что-то нечестное. Они могли звать его, как угодно, могли обвинять в любых преступлениях, и что-то, возможно, даже было правдой, но он не должен был потерять ее! Потом его мысли смолкли, и он погрузился в своего рода скорбное бесчувствие, как будто мир провалился в тартарары, и во всем нем уцелела лишь эта холодная рука, касающаяся его пылающего лба.
Стук в дверь привел его в себя, как тогда, когда он умирал от простуды в этой самой комнате, и, как и тогда, за дверью оказался малютка брауни. Рэй впустил его и запер за ним дверь. Желтые глаза уставились на него, и делано безразличный голос, в котором сквозили нотки горечи, произнес:
— Вы, разумеется, вправе, принц, убить свою женщину. Это, собственно, вполне в духе образа.
— Я не убивал, — прошептал Рэй, чувствуя, что идет на дно. — Я даже не ударил. Но мне никогда не доказать в Тримальхиаре. Да и какой прок в доказательствах, раз она мертва?
— Жаль, — сказал брауни, садясь на задние лапы. — Она была добрая.
— Она была паршивая эгоистка! — вскипел Рэй.
Пара желтых глаз брауни глядела на него, не моргая.
— Мне кажется, — прошептал тот, — случилось еще что-то, более существенное, чем смерть женщины. Я не чувствую в тебе Могущества, принц. Это, разумеется, твое дело… но, мне кажется, тебе лучше было бы бежать отсюда побыстрее и подальше, покуда здесь не разнеслась эта новость. Когда они, — он обвел руками пространство вокруг, — узнают, их ничто не удержит.
— Ты прав.
Необходимость действовать дисциплинировала Рэя. Он торопливо оделся, перекинул через плечо ножны с Чайкой, завернул в прекрасный плащ тело Соль, вскинул ее на плечо и подошел было к двери тайного хода. Но тут его тигриные глаза сузились от презрительной ярости обращенной на самого себя.
— Кой черт! По крайней мере, я уйду, как принц, а не как крыса!
Он развернулся к главному выходу и, сняв засов, выхватил правой рукой сверкающий клинок, левой придерживая на плече легкую ношу.
Когда он показался на лестнице, на него уставилось множество глаз. Бывшие его подданные поползли из углов, пялясь на него, смутно уловив перемену, но пока еще не сообразив, в чем та заключалась. Блеск стали в опытной руке предупреждал их, и они позволили ему спуститься и расступились, когда он пересекал холл.
В конюшне он забрал обоих коней и, не тратя времени на оседлывание, направил свой путь в ночь и снежный буран, сознавая, что отныне вряд ли увидит этот свой родной дом.
Спустя некоторое время он остановился на Поляне Источника. Ключ, как и прежде, бил из земли, хотя края Источника, обледенев, напоминали причудливое, сказочно красивое кружево, замуровавшее в себе высохшие осенние травинки. Он опустил Соль наземь, в снег, и потратил больше часа, смачивая ей лоб, виски и губы живительной ледяной водой. Пальцы его онемели, а она по-прежнему оставалась бездыханной, и он, прекратив бесполезную возню, еще несколько минут сидел просто так, опустив руки и осознавая, что если бы он и впрямь ее ударил, если бы она умерла от физической травмы, Источник смог бы вернуть ей жизнь. Сказать поправде, у него не было на этот счет особых надежд. Но, живая или мертвая, она была с ним и требовала его заботы. Стряхнув оцепенение, он вновь вскочил в седло, положив тело перед собой, и погнал коней на север, прочь отсюда, от опасной близости Замка, и от глаз Сэсс, требующих ответа за погубленную дочь.
* * *
Уже настал день, когда Рэй вырвался из бурана. Дорога вывела его в места, где он не бывал ранее. Он очутился на скалистом берегу, а вдаль простирался ревущий под сильным ветром зимний океан. Ветер безжалостно сдувал снег с прибрежья, обнажая черные валуны и чахлую безлистную поросль в щелях меж камнями. Свинцовые тучи стремились с севера на юг, и вся местность обрисовывалась словами «низко» и «широко». Небо давило сверху, а океан и примыкавшая к нему пустошь казались поистине безграничными.
Место показалось ему подходящим для финальной сцены. Он опустил Соль под выпертое из земли скальное ребро, защищающее, сколько возможно, ее от ветра, словно бы ей было не все равно, вынул Чайку из ножен и принялся рубить и стаскивать в кучу кусты, ломавшиеся под ударами со скрежетом и треском, напоминавшими проклятия. Он соорудил из хвороста и сучьев высокое ложе, а сверху возложил свою рыжую Королеву. Ее лицо смотрело в небеса, а плащ трепетал под ветром. Затем он кремнем высек огонь, и тот, раздуваемый штормом, погнавшим на юг клубы черного дыма, затрещал в сухих дровах, разбежался, охватывая тело жарким кольцом, и взметнулся ввысь, скрывая ее навеки от глаз Рэя.
Жар вынудил его сделать несколько шагов назад, он сел, положив Чайку на колени, и молча смотрел. Пришла пора оглядеться, куда завела его выбранная им дорога Зла.
Когда несколько лет назад он пришел в Замок и объявил спящую в нем власть своей, он был дерзок и юн, в нем полыхал огонь честолюбия, он знал, чего хочет добиться и был готов ради этого трудиться и страдать. Он гнал свои армии по раскисшим дорогам, он подчинял себе царства и народы, он вымокал, голодал и мерз, его осадные башни увязали в непролазной грязи. И все же, он чувствовал, что его сказка была не об этом, и по этой дороге он не прошел до конца. Как, впрочем, и по той, на которую звала его Солли. У него была такая мощь! А с чем он кончил? В холоде и одиночестве, с трупом возлюбленной на руках, став темницей собственных возможностей. Он не сделал ничего. Он не убил своего врага и не уберег свою женщину. Со всеми своими талантами, силой и красотой он оказался неудачником, приносящим несчастье. Он глядел в огонь и думал, что, имея рядом Соль, мог бы и примириться с утратой Могущества. Теперь же на этой земле он был неприкаянной душой. Он никогда не вернется ни в Черный город, ни в Белый. Что его может ждать? Участь наемника, кондотьера, солдата удачи? О да, в этом качестве он бесценен для того, кто вздумает им помыкать. Его ноздри гневно раздулись. Воевать по найму после того, как весь мир держал на ладони? Удовольствоваться меньшим после столь многого? Он мог бы начать с начала, сил хватало, но только имея право, просыпаясь, дышать в ее волосы. Иначе не имело смысла. Он угрюмо усмехнулся, подумав, что если бы был настоящим Злом, тем самым Злом, за которое его держали, все это ничуть бы его не затронуло. Настоящая мерзость надежно защищает от страдания.
Он опустил глаза на меч, все еще сжимаемый застывшими пальцами. Ему показалось, что чайка на гарде смотрит на него вопросительно.
— Ты как-то заикнулся, что служишь Добру и Красоте, — сказал ему Рэй. — Достойные господа, вот только выступают на чужой стороне и почему-то извечно торжествуют. Ты же предназначен для борьбы со Злом. Считай, что выиграл!
Берег вздрогнул, сухие кусты вспыхнули белым бездымным огнем, опрокинулись и покатились со своих мест скалы, с громким всплеском рушась в волны, а серая земля пошла глубокими трещинами, когда Чайка пронзила его сердце и освободила закованное в смертную оболочку Могущество. Вышедший из-под лопатки клинок задымился и истаял в слабом свете хмурого дня, дым развеяло штормом, а на месте клинка неторопливо и чуть растерянно расправил широкие крылья словно сотканный из облака, пепла и печали сказочный серый лебедь. Потом шторм принял его на свою могучую ладонь и унес с этого берега на иной, тот, что серым лебедям назначен изначально.