Кукурузные человечки

Что случилось, дядя Витя?

Ночью Славику приснился Митяй — в страшном боксерском шлеме, в боксерских черных перчатках. Он шел впереди группы мальчишек и время от времени начинал пританцовывать, будто уже дрался на ринге. А Славик стоял впереди егоровцев — без шлема и без перчаток. Митяй все ближе и ближе… вот он прыгает перед Славиком и молотит пока что воздух перед его носом. Егоровцы начинают скандировать:

— Каратэ! Каратэ! — и прихлопывают в ладоши.

В руках у него оказывается прибор, похожий на отцову электробритву. Он ее включает, та начинает жужжать. Митяй на прибор не обращает внимания и приближается. Славик отступает, держа "электробритву" перед собой.

И вдруг Митяй начинает уменьшаться! Уменьшается, уменьшается, перчатки и шлем становятся ему велики, он сбрасывает их. Теперь уже Славик возвышается над ним. Противник его кричит — а голос его все тоньше и тоньше, пока не превращается в писк.

И вот Митяй, став крохотным, как пришелец, убегает к своим, а те в ужасе от того, что увидели, уносятся прочь, вопя во всю глотку. Маленький Митяй-Митяйчик не может их догнать, спотыкается о кочки, запутывается в траве, падает…

Славик бросается к нему.

— Сделай что-нибудь, — пищит Митяй, — чтобы я вырос! Я больше не бу-у-ду!

Славик снова направляет прибор на Митяя, но тут его дергают сзади за рукав. Он оборачивается…

— Слав, а Слав! — Кто-то в самом деле трогает на нем одеяло и зовет шепотом: — Славик!

— А?

— Слышь, Слав, вставай, а?

Славик открыл глаза и увидел в окне Кубика. Было уже светло.

— Айда со мной.

— Куда? — спросонья он ничего не понимал. — Который час?

— Пора вставать, — назвал время художник. — Вылезай через окно. Только тише… — Художник подхватил сонного мальчишку под мышки и поставил на землю.

— Бабушку не разбудили? А то подумает, что тебя цыгане украли. — Кубик снова сунулся в окно. — Храпит Андреевна. Вот твоя одежда. Одевайся. Еще прохладно.

Славик послушно и быстро оделся, было не то что прохладно — холодно.

— Двинули! — скомандовал художник и направился к огороду.

Куда? У Кубика тайна? Вдруг она связана с пришельцами? Славик подчинился и последовал за ним лунатическим шагом.

Полкан не вылез из будки, а только приветсвенно постучал хвостом в ее стену.

Они шли по огородной тропинке, минуя заросли кукурузы, к лугу. Славик еле поспевал за художником, потому что еще нужно было останавливаться и зевать.

Чуть выйдя на луг, Кубик оглянулся, вздохнул, замедлил шаг.

— Дядя Витя, — смог тут спросить Славик, — что случилось?

Кубик остановился.

— Случилось, — сказал он торжественным голосом, — Прекрасное Раннее Утро. А случилось оно потому, что я встал наконец-то в пять часов. А когда глянул на свет божий и увидел, что это хорошо, — решил разбудить тебя. Ты хоть раз в жизни видел Раннее Утро?

Славик, зевая, помотал головой.

— Тогда — смотри! — Кубик повел рукой слева направо, будто показывая большую картину. — Знакомься! Зри! Это и есть Раннее Утро твоей Земли. — Последние слова художник произнес так, словно эту картину написал он сам. Или так, словно не будь его, художника Кубика, утро бы не наступило.

Славик посмотрел. На первый взгляд ничего особенного. Надо всем — над лугом, над речкой, над гороховым полем за речкой — навис тонкий слой тумана. Этот слой был похож на одеяло. Одеяло там и сям шевелилось, колыхалось — казалось, под ним кто-то, просыпаясь, потягивается, ерзает, поднимает коленки.

Мальчик покосился на художника. Тот не отрывал глаз от "картины".

— Славка, не пропусти! — призвал он. — Сейчас начнут просыпаться краски!

Одеяло расползалось на ватные клочья, а те на глазах таяли, исчезали. Это солнце — мальчик уже чувствовал его тепло затылком — убирало одеяло.

И вот обнажилась речка и блеснула по-змеиному синим холодком.

На другом берегу тускло-зеленый куст ивняка вдруг стал наливаться зеленью, словно молодея на глазах или будто кто сбрызнул его живой водой. И обрывистый глинистый берег в одно мгновение зарыжел, заоранжевел, потеплел.

А луг перед ними — три-четыре! — будто сдернули с него кисею, в которую превратилось одеяло, засверкал такой ослепительной россыпью разноцветных искр, что Славику захотелось зажмуриться.

— А? — услышал он голос художника, отчего-то тревожный. — А?

— Здорово! — ответил Славик. — Честное слово — здорово!

— Тогда, — удовлетворенно сказал Кубик, — прими это Утро в подарок и знай, что чудеса на Земле существуют и без инопланетян. Их нужно только поискать. А то — пришельцы, пришельцы…

Они шли по лугу по направлению к реке. Кубик все говорил. Голос у него был все же чуть виноватый, словно он не был до конца уверен, что его Утро стоило того, чтобы будить человека в пять часов.

— Понимаешь, — откровенничал художник, — почти все дневные чудеса художниками и писателями открыты. А раннеутренние остались людям неведомыми. Люди — жуткие сони. Только, может, дворники, что выходят спозаранок подметать улицы, знают, что представляет собой утро. Но они никому о нем почему-то не рассказывают. Я подумал однажды, что утром можно увидеть не только самые замечательные цвета, но и совершенно необычно подумать…

Славик подумал и задал осторожный вопрос:

— А сегодня вам какая-нибудь хорошая мысль пришла в голову?

— Конечно! — Кубик взмахнул рукой. — А как же! Рассказать? Ну, слушай… Я подумал нынче, что большинство из нас живет неправильно..

— Почему?

— Мы, люди, общаемся только друг с другом и тем ограничиваем себя. Человек должен общаться со множеством других существ. С собаками, кошками, деревьями, цветами, облаками. Ведь они живут рядом с нами! Мы почаще должны пускать их в нашу жизнь, замечать их настроение, слушать их рассказы. Вот даже мое крылечко — оно, я сегодня заметил, скрипит совсем не так, как вчера.

— Так ведь ночью дождь прошел.

— Да, согласился Кубик. — Пришел, прошелся по Егоровке и ушел, длинноногий, дальше. И, между прочим, сменил и мое настроение. Я тоже скриплю сегодня по-другому.

— Но вы же не крыльцо, — вставил Славик.

— Я? — Кубик задумался. — Да, ты прав, я не крыльцо. Но я, наверно, ступенька. — Глянул на собеседника, почесал за ухом. — Объяснить? Есть такие художники, голландец Ван Гог, например, которого можно назвать не только крыльцом — целой лестницей. По ней сразу взбираешься в Дом Живописи. — Кубик в это утро говорил торжественно, как на юбилее. — А я — ступенька. Но кто-то из художников, который идет за мной, ступит на меня — и сразу окажется выше. Ты понимаешь, о чем я?

— Не очень, — признался Славик.

Они подошли к речке, сели на песок. Песок был холодный. Славик сыпал песок из ладони в ладонь и молчал. Молчал и художник, глядя на быструю воду.

Славик сыпал, сыпал песок и наконец спросил:

— Вы потому, наверно, не скучаете, что всегда что-то придумываете?

— Я-то? Не скучаю, говоришь? Придумываю? Нет, Слава, я от скуки-тоски травами лечусь.

Славик удивился. Какие-то травы пила его бабушка, когда она их кипятила, в кухне сильно пахло полынью и мятой.

— Вы их завариваете? — на всякий случай спросил он.

— Никогда в жизни! — воскликнул Кубик. — Как можно! Если их хотя бы ошпарить, они потеряют самое главное для меня — цвет. Они превратятся в бурую кашу, которая, может быть, и лечит, но скорее всего — нет. Я на них смотрю, Славик, на цветы и травы, и вылечиваюсь от любой болезни. Смотрю на гвоздики и незабудки, на лютики и васильки, на череду и цикорий, который Нинка называет петровыми батогами. А сирень? А белый с золотом жасмин? А тот же синий мышиный горошек? А синий-синий синяк? А горицвет, который цветет в лесу?

— А что от чего лечит?

— Что от чего лечит? — озадачился Кубик. — Надо подумать. Вернее, вспомнить. Ну… когда у меня заболит голова, я должен посмотреть на луговые гвоздики или, еще лучше, на ромашки. Не рвать цветы — это очень важно, — а только смотреть на них. Голова проходит. Если заболит живот, я должен отыскать васильки. Это верное средство. Сирень прочищает мозги. Горицвет и лесные колокольчики снимают усталость…

— А незабудки? — наугад спросил Славик.

— Ну, это ты должен и сам знать. Они улучшают настроение, прогоняют хандру и вызывают улыбку.

— А-а… — Славик вспоминал, какие цветы еще знает.

— Кувшинки? — подсказал Кубик и показал рукой на большой белый цветок у самого берега. — Эти лечат от всех болезней. Особенно от нервных. От нервных, кстати, помогает еще лягушачье кваканье. Но его нужно принимать не в таблетках, как некоторые, и даже не в уколах, а в виде ква-квапель. А еще полезны ква-кванны. Давай искупаемся?

— Холодно еще.

— А я, знаешь, приму одну ква-кванну. — И художник стал раздеваться.

Когда он подходил к речке, лягушки одна за другой — плюм! плюм! плюм! — попрыгали в воду.