Кукурузные человечки

Награда

Славик медленно спускался по ступенькам крыльца, когда услышал Кубиково:

— Стой!

В то же мгновение Кубик показался в дверях, правая его рука была поднята. Указательный палец был в красной краске, средний — в желтой.

— Стой, Славик, — повторил он приказание. — Я должен сказать тебе, о чем я еще подумал, когда ты так неосмотрительно предложил мне омолодиться. Слушай же. Есть у меня друг, и с другом моим, Славик, мы разговариваем на особом языке…

— Вы новый язык придумали? — обрадовался Славик.

— Зачем? Мы разговариваем с ним на том же языке, что и остальные — никто не заподозрит, что мы секретничаем. Дело в том, что мы с ним понимаем все, что говорим, чуть по-другому. За каждым словом у нас наше и только наше общее прошлое… Нет, я плохо объясняю. Вот скажи, есть у тебя друг, с которым вы вместе что-то пережили?

— Есть, — без промедления ответил Славик, — Стас. Мы с ним однажды едва пожар в моем доме не устроили. Мы свинец плавили для одного дела, а там рядом с плитой тряпка на тумбе. лежала. Она загорелась, огонь уже до шкафчика дошел, мы только тогда ее начали тушить. Попало нам после…

— И какие теперь для вас общие понятные слова?

— "Пожар", — уверенно сказал Славик, — и "свинец". Мы лишь услышим эти слова, как сразу переглянемся.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Кубик, — а у нас с другом таких слов, как ваши "пожар" и "свинец", — десятки. Потому что мы и учились вместе, и в армии служили, и много чего еще вместе пережили. Понял теперь, что это за язык?

— Понял.

— А ты хотел меня омолодить. Твой молстар "вымыл" бы из большинства моих слов содержимое. Они бы опустели, осталась бы от слов одна оболочка — как стручок без гороха, как скорлупа без ореха, как улитка без моллюска.

Стали бы мои слова не слова, а фантики, — продолжал Кубик. — И мы с моим другом разговаривали бы как незнакомые люди… Не дай бог! Что ты, что ты, Славик! На кой ляд мне моя молодость! Ведь жизни не повторишь, а я в своей успел повидать несколько вещей, от которых мне не хотелось бы отказываться. Знаешь ли, — проговорил художник, — что если мы встретимся с тобой здесь и в следующем году, то некоторые простые-простые слова уже будут звучать для нас иначе? Как ты думаешь, какие?

Славик думал над ответом недолго.

— Закат, — сказал он, — утро и коза.

— Молоток! — рявкнул художник. — Награждаю тебя золотой медалью! — И хотел уже было мазнуть желтой краской Славикин нос, но палец его остановился на полдороге… — Послушай, как ты можешь ходить в такой жуткой майке? — спросил он возмущенно.

— А что? — Cлавик покосился на свою желтую майку, на которой был изображен островок с зеленой пальмой.

— Здесь же явно не хватает третьего цвета! Куда смотрели на фабрике? — И Кубик, не спрашивая, поднес к майке палец, вымазанный красной краской, и нарисовал за пальмой заходящее солнце.

Все было бы хорошо, да бабушка, стоя на крыльце, углядела свежее красное солнце на новой майке и напустилась на внука, а больше — на Кубика:

— С бородой, — честила она художника, — а все еще как мальчишка! Чему учит малого — непонятно! Разве можно к вещам так относиться!

Полина Андреевна говорила и говорила. Славик пытался ее перебить, но без толку.

— Много ты понимаешь! — крикнул он неожиданно грубо. — Мне это солнце нравится!

Бабушка осеклась.

— Это ты мне сказал? Бабушке своей?

Славик увидел, что она готова заплакать. Он дернулся, словно бабушка его держала за руку, скрылся в доме, там схватил книжку про Гарри Поттера и брякнулся на кровать. Он начал было ее читать, когда приехал, но чудеса на огороде интерес к Поттеру начисто отшибли. Сейчас он читал, шевеля губами, как первоклашка, потому что строчки в голову никак не шли. Не проникали, словно были на чужом языке. И тут в комнате появилась бабушка.

— Ты совесть-то книгой не забивай. Дай совести слово сказать. Она ведь есть у тебя, я знаю, а Поттер твой на волю ее не выпустит.

Славик продолжал закрываться книгой.

— Не хочешь бабушку послушать? Ну, читай, читай… Читай, да знай: чуть совесть в ком заговорила — он поскорей телевизор включает или за книгу хватается. А совести ведь, как всему на свете, нужно время дать…

Бабушка вышла, и только тогда внук отложил книгу. Строчки ее снова были на другом языке, он не понимал ни слова.