Куликовские притчи

ЗАГОВОР

Приключилась со мной притча: не думал, не гадал — а в цари угадал! Взялся рассказывать ребятишкам разные истории, а они меня за это царем Горохом прозвали.

Как-то зашел я в сарай за дровами, слышу — за стенкой ребячьи голоса: Витя Мокрый и мой Колька разговаривают. Витя хоть и постарше, но разговор у них идет на равных. Прислушался — обо мне!

— Колька, а почему твоего отца царь Горох зовут? — Витя спрашивает.

— Почему, почему… Он, когда маленький был, царя Гороха видел. Живого.

— Ври больше!

— Чего ври? Ты знаешь, что у нас на Куликовом поле целая деревня пропала — Гороховка? В старину она одна тут и стояла. Когда татарская орда шла на Москву, все на пути сжигала. Вот и Гороховку хотели сжечь. А она прямо на глазах пропала.

— Куда ж она делась?

— А я почем знаю. Говорят, до сих пор еще где-то тут стоит. Идет человек по Куликову полю, глядит — впереди дымок вьется и люди вроде бы разговаривают, петухи поют. Подойдет поближе — ничего нет, одна трава шумит.

А папка мой эту деревню видел. Он говорит: я тридцать лет про этот случай молчал, потому что все равно бы люди не поверили. Уж больно просто все вышло. Искал он лошадь да заблудился. Шел-шел по тропинке и зашел в какую-то деревушку. Там и было-то избы четыре или пять, не больше. А кругом тишина такая — жуть берет! Ни собака не тявкнет, ни петух не пропоет. Вот тут он его и увидал…

— Царя Гороха?

— Ну да, кого же еще.

— И какой же он, этот царь? — насмешливо шмыгал носом Витя Мокрый.

— Какой… Так, старичок. Зеленый весь — и волосы зеленые, и мундир. И пуговицы на мундире в четыре ряда, и все мелкие как горошины.

— Может, это дезертир какой скрывался, — предположил Витя.

— Сам ты дезертир! Слушай дальше. Папка ему говорит:

«Какой ты, дедушка, старый, весь мохом оброс, позеленел».

А царь Горох смеется:

«Старый месяц тож в дело идет — бог на звезды крошит».

Затем стал расспрашивать — кто ты, мальчик, да откуда, да что больше всего на свете любишь.

«Кашу с молоком люблю, — папка отвечает. — И еще сказки слушать. А как узнаю новую сказку, другим ее хочется рассказать».

Тут царь Горох обрадовался и хлопнул папку по плечу:

«Вот за это я подарю тебе свое имя! Только не сейчас, а когда вырастешь».

И видишь — не соврал!

— Ну а что потом-то было? — Витя спрашивает.

— А ничего не было… Очнулся папка, глядит, а перед ним вместо деревни — копны гороховой соломы в лощине стоят. И сам он сидит возле копны, а рядом с ним лошадь пасется. Обратал он ее и домой приехал.

— И все?

— И все.

— Да, врать ты умеешь.

— Врать? Да мне все это сам папка рассказывал! Почему же, ты думаешь, у нас в огороде такой крупный горох родится? И бобы, и морковка. Царь Горох папке тайное слово сказал — вот почему.

— Тайное сло-ово… — протянул Витя. — Просто семена такие. Болтун он, твой царь Горох!

— Это ты про кого?

— Да про твоего отца!

— Он тебе не царь Горох, а дядя Леня, понял? — Колька, слышу, злится. — Научись сначала нос вытирать… Мокрый!

Эге, думаю, дело дошло до перепалки — как бы не подрались. Вышел я из сарая.

— Хотите гороху, ребята?

Они даже вздрогнули от неожиданности. Не поймут, откуда я взялся: с неба свалился или из-под земли вырос. А я достаю им из кармана по большей горсти каленого гороху. Витя сжался весь, а Колька молодым петушком смотрит: отец рядом! Постоял я с ними, поговорил, потом попросил помочь мне дрова в поленницу сложить.

— Да мы одни сложим, дядя Леня! — подхватился Витя.

— Ну, спасибо. А я пока калитку починю.

Складывают ребята дрова, смеются чему-то: вижу, помирились. Витя старается побольше охапки набирать, чтобы Кольке полегче было. А тот тоже за ним тянется, не уступает. Непростой он человечек, этот Витя Мокрый. Парню уже двенадцать годов, а он все носом шмыгает, как маленький.

— У меня хронический насморк, — говорит.

И правда, что с мальчишкой только не делали: и капли в нос закапывали, и ультрафиолетовыми лучами прогревали, и ноги мать ему в горчице парила — ничто не помогает. Как с малолетства намокло под носом, так и не просыхает. Товарищи, ясное дело, подшучивают над ним. Вот он и водится с малолетками или возле мужиков вертится. А в последнее время зачастил к нам на стройку. То возьмется мне помогать кирпичную стенку выкладывать, то схватит топор, бревна вместе с плотниками тешет. Как-то сидим мы с ним вдвоем на лесах, глядим — девчонки мимо идут, Витины ровесницы. Все в цветастых платьицах, с венками на головах… Увидели Витю, кричат:

— Эй, Мокрый! На солнышке сохнешь?

Гляжу, у парня аж скулы побелели от обиды, он и давай щепками кидаться.

— Разве можно так с женихами разговаривать? — я девчонкам кричу, стараюсь все в шутку обратить.

А одна из них, черноглазая, постарше всех какая, смеется:

— Здесь только один жених, это вы, дядя Леня!

Ах ты, думаю, малявка — зеленые крылышки… Погрозил я им пальцем, девчонки убежали, а Витя совсем сник. Жалко мне его, а чем поможешь?

— Витя, — спрашиваю, — ты ведь слыхал, что в деревне говорят про мою мать, бабушку Фросю?

— Про колдунью, что ли?

Сказал он это — и осекся. А я вроде не замечаю его смущения.

— Ну да, ее бабы колдуньей считают. Может, зря, а может — нет. Ворожить она, конечно, не умеет, а вот старинные заговоры знает. И я кое-чему у нее научился. Например, знаю один очень хороший заговор от хронического насморка.

Витя шмыгнул носом, сплюнул сквозь зубы и посмотрел на меня, как на дурачка: дескать, что ты мне, дядя Леня, голову морочишь? А вслух сказал:

— Заговор какой-то… В них только темные люди верили еще в старое время.

— Не скажи. И в старое время люди были не дураки. Больниц тогда не было, но ведь как-то надо было лечиться. Если хочешь, приходи завтра утром, до восхода солнца, к Гремячему ключу. Я заговорю твой насморк. Только чур! — никому ни слова…

Вечером я завел будильник, чтобы не проспать. А сам все думаю: придет Витя или не придет? Главное — чтобы он поверил. А там, глядишь, организм сам с болезнью справится…

Гремячий ключ расположен за деревней, на краю оврага. Когда-то там, говорят, рос большой дуб, в который однажды ударило молнией. Дуб сгорел, а из-под корней его пробился родник — Гремячий ключ.

Прихожу туда, а Витя уже на месте. Съежился от утреннего холодка, сидит на камне у родника, голову в плечи втянул. И куда вся его бравада делась! Увидел меня — обрадовался. Наверное, не верил, что я приду, думал, посмеюсь над ним, только и всего. А я поздоровался за руку, спрашиваю:

— Тебя никто не видел?

— Никто, — шепчет.

— Хорошо…

Велел я ему умыться из родника, затем сам умылся. И как только солнце выглянуло из-за горизонта, я повернул мальчишку к себе лицом, положил ему на плечи руки, посмотрел в глаза, немного испуганные и любопытные, и стал вслух читать заговор:

Я повторил этот заговор несколько раз и заставил Витю повторять, пока он не выучил его наизусть.

— А теперь запомни, что ты должен делать дальше. Закрой рот, вдохни неглубоко, выдохни. Задержи дыхание — и повторяй мысленно заговор. Затем — все снова. И так тридцать три раза подряд. Будешь проделывать все это каждый день на восходе солнца.

— И всякий раз к роднику приходить?

— Необязательно. Через неделю у тебя весь насморк как рукой снимет.

— Но ведь он хронический…

— И хронический пропадет!

У Вити восторженно и благодарно заблестели глаза. Когда он попривык дышать с паузами, как я его учил, мы отправились по домам.

— Дядя Леня, а вроде уже легче дышать стало.

— Все будет хорошо, Витек! Заговор-то старинный…

Не знаю, то ли подействовала система дыхания, о которой я вычитал в журнале «Здоровье», то ли Вите очень хотелось избавиться от насморка, но болезнь его постепенно прошла. Правда, прозвище Мокрый за ним так и осталось. Но оно уже не обижает мальчишку.

А по деревне прошел слух:

— Царь Горох Витю Мокрого вылечил. Гипнозом!

Ну что ж, пусть говорят… До нас люди жили, много говорили, не помрем — так и мы поврем!