Куликовские притчи

КУЛИКОВСКИЙ КОНЬ

В лето 1980 года по деревням у нас прошел слух про какого-то таинственного коня. Будто бы появляется он в разных концах Куликова поля и помогает людям. Причем всегда в такой момент, когда ждать помощи совершенно неоткуда.

Рассказывали, например, как в Даниловке конь спас пастуха. Стал пастух купаться в омуте, а вода там холодная, ключи со дна бьют — у него и свело судорогой ноги. Кричит: «Помогите!» — да кто услышит? От деревни далеко, а на берегу одни коровы. Сбились в кучу, чуют неладное, ревут, а чем помочь — не сообразят. И вдруг из-за кустов вышел длинногривый конек, поглядел на пастуха да и поплыл через омут. Мужик, не будь дурак, уцепился ему за хвост, тем и спасся. А когда отогрелся на солнышке, опомнился — коня и след простыл.

Подобных рассказов ходило много. Кто верил в этого мифического коня, кто нет, но слухи про него не прекращались. Как-то поехал я на рейсовом автобусе в Епифань, слышу, и там про коня говорят! На этот раз очевидцем был парнишка лет пятнадцати, практикант из СПТУ.

— Трактор у меня как взбесился: то влево прыгнет, то вправо, — рассказывал он своему соседу, добродушному толстоносому мужику. (Это был мой старый знакомый, возчик Миша Гудок из Ивановки.) — В чем дело, не пойму никак, хотя по вождению у меня четверка. Оглянусь назад, и самому стыдно: такие вавилоны вывожу вместо борозды!

— Ну и как же ты? — заинтересовался Миша Гудок.

— Да как… Куликовский конь помог.

— Ты серьезно, что ль?

— А то нет. Вышел откуда-то и шагает себе по полю впереди трактора. Я нацелился на него и жму. Доехал до конца поля, остановился и глазам не верю: борозда получилась как струна! Хоть играй на ней.

— А почем ты знаешь, что это куликовский конь был? — засомневался Миша Гудок.

— А кто ж еще? Он, больше некому. Вышел откуда-то и шагает по полю впереди трактора — путь мне указывает.

— Ну и что? Это вполне могла быть любая другая лошадь. Мой мерин, к примеру.

— Постой, Иван, — говорили ему мужики, — а откуда же тогда столько всяких рассказов про этого коня взялось? Раньше их что-то не слышно было.

А вы что, забыли, какой у нас год? Куликовский юбилей на носу. Вот люди и выдумали какого-то необыкновенного коня: и других удивить, и себя попотешить. Праздник ведь!

— Что верно, то верно, — посмеиваясь, согласились мужики.

Веяная душа празднику рада, а мальчишечья особенно. Наши деревенские пацаны целый месяц ходили возбужденные и таинственные. Их все чаще видели в Ивановке, во дворе у Миши Гудка. Значит, что-то они затевали перед Праздником.

Я было попытался выведать у сына, чем они там у Гудка занимаются, но Козака состроил такую невинную рожицу, что пришлось махнуть рукой.

Перед праздником хватало забот и нам, сельским строителям. Возле Красного холма мы спешили закончить гостиницу, кафе, острокрышие павильоны и беседки — целый туристский комплекс под общим названием «Шатры». А шестого сентября, за день до праздника, нужно было установить прямо в поле открытые эстрады для артистов Москвы, Тулы, Владимира и других старинных русских городов.

Наутро денек выдался прямо-таки золотой: солнышко, тихо, белая паутина везде летает… Народ уже часов с шести потянулся к Красному холму. Целыми семьями шли, со стариками и ребятишками. Все домашние мои тоже отправились на праздник. А меня, как на грех, сковал радикулит. Жена, уходя, включила телевизор:

— Не горюй, отец. Скоро прямой репортаж с Куликова поля начнется.

А телевизор покартавил-покартавил да и замолк. И деревня как вымерла… Совсем я уж было нос повесил, да вдруг мимо окон всадник прогарцевал. Гляжу — это мой Колька в старинном шлеме. И колчан со стрелами на боку, и лук за спиной. Следом Ленька Никифоров мчится. Этот в буденовке и с саблей — прямо красный конник! Залюбуешься. Не зря говорят: стрельба да борьба — ученье, а конское сиденье — кому бог даст.

Кинули мальчишки ко мне на диван какую-то коробочку в окно и умчались. Открываю, а там самодельная деревянная лошадка. А на коробочке надпись синим фломастером: «Куликовский конь». Любуюсь я лошадкой, слышу — треск за окном: Витя Мокрый на мопеде подъехал.

— Витя, — говорю, — ты малый взрослый и друзья мы с тобой старые. Скажи по секрету: кто вас ко мне посылает?

— Дядя Миша Гудок, — признался Витя. — Мы всех больных проведываем.

— Что ж он сам не заскочит?

— Некогда ему…

Так и не сказал парень, каким таким неотложным делом Миша Гудок занят, но зато наладил мне телевизор. Включил, а репортаж уже вовсю идет, митинг на Красном холме заканчивается. И вдруг показали Куликово поле сверху, с самолета. Среди необозримых просторов бежит огромный конь, хвост и грива по ветру! Я сначала не пойму — что такое? Присмотрелся, а это море людей колышется на Красном холме — в форме бегущего коня. Потом уж я узнал, что московский режиссер специально так народ расставил — для киносъемки. Значит, про нашего куликовского коня и до Москвы слух дошел!..

Сколько разговоров было после праздника! Все деревенские жалели меня: надо же, в такой день и расхворался. И чтобы как-то утешить, наперебой делились впечатлениями.

— Ну и народу понаехало! Тыщи! И в каждой толпе, как зернышко в стручке, какой-нибудь заводила. Или скоморох с балалайкой, или книгоноша, или коробейник с сувенирами. А на эстрадах что творилось! Новгородские гусляры, владимирские рожечники, рязанские ложкари, тульские баянисты… Прямо глаза разбегаются — не знаешь, куда смотреть.

— А куликовский конь не появлялся?

— Как не появлялся! В самый трудный час и появился.

На краю нашей Ключевки стоит заброшенная конюшня. Председатель велел сломать ее; все равно лошадей в деревне нет, а вид портит. Как-то под вечер я пошел посмотреть, с чего начинать разборку. И очень удивился: в дальнем стойле дремал над поваленной кормушкой старый сивый мерин. «Уши врозь, дугою ноги и как будто стоя спит…»

«Откуда он взялся? — гадал я. — Видно, бросили за ненадобностью проезжие цыгане. А может, не вынес соседства стальных коней, их мазутного запаха, вот к ушел из какого-нибудь колхоза куда глаза глядят…»

Возле мерина в закатных лучах солнца, пробивавшихся сквозь пыльные окна конюшни, светилась стриженая макушка мальчугана. Это был Ленька Никифоров. По словам его отца, Ленька никаких игрушек, кроме лошадок, не признавал. А в школе, когда учительница давала задание нарисовать дом или яблоко, он обязательно рисовал рядом еще и коня. И вот сейчас мальчишка любовно перебирал тонкой рукой спутанную конскую гриву. А сивый мерин, наклонившись над ним, шевелил своими мягкими отвисшими губами.

Я притих в углу, чтобы не спугнуть эти две живые души, которые, возможно, очень долго искали друг друга на белом свете. Ноги у меня затекли, за шиворот насыпалась колючая труха, и спина невыносимо ныла. Но я не шевелился, чего-то ждал… И не зря: в тишине пустой конюшни вдруг отчетливо послышались лошадиное фырканье и как будто знакомый, глуховатый голос:

— Подумаешь, сочинение на вольную тему! Да я тебе столько наговорю, лишь успевай записывать. Учительница враз пятерку поставит.

— Правда, — обрадовался Ленька. — Может, сейчас и начнем?

— А чего ж… Доставай тетрадку.

Ленька устроился за перевернутой кормушкой, как за партой, достал из портфеля тетрадь. А мерин вздохнул и задумчиво хлестнул себя хвостом по бокам. Хвост у него свалялся и был увешан репьями, словно бубенчиками.

— Ну, пиши… Прабабка моя, Сивка-бурка вещая каурка, ушла жить в сказку. И моего младшего братца, Конька-Гобунка, с собой сманила. А я остался среди людей. Много чего повидал в своей жизни. Возил и кареты, и крестьянские телеги. Знакомы мне и седло и плуг. Так вот и шагаю по русской земле из прошлого в будущее. Иногда останавливаюсь, чтобы овсеца схватить, зеленой травки пощипать, да рассказать людям, какие они есть. А то ведь в суете да спешке самих себя не помнят… Написал? Смотри, ошибок поменьше делай.

— Я стараюсь, — отозвался мальчишка.

Косые лучи солнца освещали его сосредоточенное лицо, падали на раскрытую тетрадь. Сивый мерин снова шумно вздохнул.

— Когда-то возил я самого Илью Муромца. «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!» — это он на меня ругался. Молод я еще был, а в молодости кто не спотыкается. Илья зла не помнил, отпустил меня в чистое поле — погулять да силы набраться. Весны сменялись зимами, улетали и прилетали птицы, а я все гулял. Да так загулялся, что поймали меня татары и увели в неволю…

Увели-то одного, а обратно я сам-друг вернулся! Ускакала на мне ив татарского полону русская женка. Всю дорогу приговаривала: «Не выдай, конек, золотой меринок!» Ну я и постарался ради этой красавицы. Тише тени промчался и следов не оставил! Остановились мы только возле самой Москвы. Когда отдышались родным воздухом, рассказала она, как жила на чужбине: «Глазами гусей паси, голосом песни пой, руками пряжу пряди, ногами дитя качай…»

А вскоре разыгралась на Куликовом поле великая битва русских с татарами. Столько народу ту% грудь на грудь сошлось — аж земля прогибалась!

— Я знаю, мы по истории проходили, — послышался голос Леньки.

— Ну и хорошо. Я расскажу тебе, чего вы наверняка не проходили. После Куликовской битвы потише стало на русской земле. А в тишине и песня родится, и топор стучит веселее. Да некому было держать топоры в руках: сильно поредел народ.

В то время подружился я с мальчиком Ивашкой. Люди называли его сиротой: ни отца с матерью у него, ни сестры с братом. Но сам Ивашка думал иначе: «Какой же я сирота? У меня сивый мерин есть!»

Поехали мы с Ивашкой поле пахать. Идет он за сохой, как воробей: прыг-скок, прыг-скок… Целый день пахали, солнце уже вот-вот за горизонт спрячется, а клин еще большой остался. Тогда я собрался с силами и копытом подвинул солнышко повыше на небо. Так мы и допахали поле засветло. А люди удивлялись: какой день длинный стал!

Долго жил я у Ивашки. У негр дети выросли, у тех свои дети… Целая деревня на Куликовом поле появилась — Ивановка. И всем я был нужен. Если трудно — идут за сивым мерином: он вывезет!..

В тихие вечерние часы вырубил дед Ивашка деревянного коня и установил на крыше своей избы. Казалось, везет этот конь избу в дальнюю даль, в синее небо, к солнцу! Присмотрелись люди и говорят: «А ведь деревянный конь на сивого мерина похож. Значит, это ему наш мужицкий памятник. Вечный!»

Я про себя улыбнулся: приятно, что мне, сивому мерину, люди памятник поставили.

Как-то проезжал мимо Ивановки царский посол. Тут и высмотрел меня в деревенском табуне посольский кучер Афоня. Родом он был здешний и толк в лошадях понимал. Эх и погуляли мы по чужедальним странам! Правда, возил я не карету с послом, а телегу с самоваром. На чужбине мила и ворона с родной стороны. А тут — большой тульский самовар! Вот и грелся посол возле него и душой и телом.

Афоня же оказался еще догадливее: всю деревню с собой возил. Завернет ее в белый платочек, спрячет на груди — ив путь. Станет скучно Афоне на чужой сторонушке, развяжет он заветный узелок — и вот она, его родная Ивановка! И избы, и колодец с деревянным журавлем, и банька на задах…

Где только эта деревенька ни появлялась! И среди гор, и на берегу моря, и в пустыне. Однажды даже на острове среди океана. Ведь у русской земли издавна со всем миром связи.

Но куда бы ни забрасывала меня судьба, я рано или поздно возвращался домой, на Куликове поле. Кажется, тут и трава гуще, и вода чище, и овес такой вкусный, что от одного запаха бываешь сыт…

Сивый мерин, как все старики, оказался очень словоохотливым. Ленька и записывать перестал: положил локти на тетрадь, подпер кулачками голову — слушает. Я и сам слушал, затаив дыхание. Но, как на грех, обломилась подо мной жердочка, да еще с треском!

Подняться мне помогли чьи-то сильные крепкие руки. Это был возчик Миша Гудок. Вот, оказывается, кто рассказывал Леньке сказки! А я и не заметил его сначала за лошадью.

Вышли мы из конюшни уже в сумерках. В небе, словно золотая стрелка на часах, засветился молодой месяц. И вдруг смотрим — сивый мерин! На крыше крайнего дома. Поднял к месяцу деревянную голову с деревянной гривой — того гляди заржет…