«Илюшка смеется» и другие комедии

Д е д, Савелий Дмитрич Серебрянский.

М а т я, Матрена Андреевна — его жена.

В а с и л и й, Г р и г о р и й, два Н и к о л а я… С е р г е й — их сыновья.

О с о к и н а — соседка Серебрянских.

М а р и я, Д а р ь я, О л ь г а… Ф р о с ь к а — ее дочери.

К р у т о й — председатель колхоза «Рассвет».

С и м а, тетка Серафима — его секретарша-машинистка.

Ш а л а е в — «универкор».

О к у н ь — колхозный фельдшер.

Т и м а — почтальон.

П е т ь к а — подросток.

А л е ш а.

С т а р и к.

И д р у г и е.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Перед занавесом.

Голос по радио: «А сейчас перед вами выступит лауреат нашего смотра — хор сестер Осокиных из колхоза «Рассвет». Художественный руководитель и дирижер — колхозный фельдшер Окунь».

С е с т р ы О с о к и н ы (по знаку Окуня).

Аплодисменты, возгласы: «Браво!..», «Молодцы, девчата!..»

Ш а л а е в (бежит по проходу зрительного зала). Одну минуту! Снимок для районной газеты… (Щелкает затвором фотоаппарата с лампой-вспышкой.) Готово. Благодарю вас… (Вдруг что-то сообразив.) Стойте! А это действительно, это на самом деле?.. А где это? Где и у кого?!

О к у н ь. У нас в колхозе «Рассвет», у нашего садовода и виноградаря Савелия Дмитриевича Серебрянского.

Ш а л а е в. Так это же… Это же потрясающе!

Затемнение.

Кабинет председателя колхоза «Рассвет» Крутого.

К р у т о й (за письменным столом просматривает газеты, с раздражением комкает их и бросает на пол).

(Нажимает кнопку электрического звонка, нетерпеливо зовет.) Симочка! Где ты там? Не слышишь, что ли?!

С и м а, женщина центнера на полтора, входит и останавливается у двери.

С и м а. Здесь я. Слышу. Ну?

К р у т о й (взрывается). Обратно ты со своим «ну»?! А еще среднюю школу кончала! Не нукать надо, а как полагается, по-культурному: слушаю, Степан Васильевич. Сколько раз тебе говорить?!

С и м а (испуганно). Ой, Степан Васильевич, ну что вы на меня так?.. А вам сколько раз говорить, что не Симочка я, а Серафима, тетка Фимка по-улочному. (Поворачивается перед ним.) Ну какая я Симочка, сами же видите…

К р у т о й (упрямо). Все едино и независимо! Раз ты у меня секретарша-машинистка — значит, Симочка. Как во всех других организациях и учреждениях — и в районе, и в области.

С и м а (вдруг весело). Ой, Степан Васильевич! Вы еще скажете, чтобы я перед вашим кабинетом, как те Симочки (показывает), и в такой вот юбке, и в такой вот блузке, и с такой вот прической на голове сидела!

К р у т о й. А что?.. И скажу! И будешь сидеть, как миленькая! Раз ты у меня секретарша-машинистка…

С и м а. Не выдумывайте, пожалуйста… Зачем звали?

К р у т о й. Да за тем же: из сегодняшней почты ты мне все газеты и журналы на стол положила?

С и м а. Все.

К р у т о й (с прежним раздражением). Черт-те что! Безобразие! Форменное!.. Про одних пишут, про других нет. У одних корреспонденты днюют и ночуют, а к другим хоть бы какой-нибудь, самый что ни на есть задрипанный, хоть бы воды напиться заехал!.. (Прислушивается к чему-то за дверью кабинета.) Что там? Кто там?! Скажи, что я сейчас занят… пишу докладную записку в район.

С и м а. Хорошо, Степан Васильевич. Вы только не переживайте так, пожалуйста… (Уходит и тотчас возвращается — взволнованная и даже потрясенная.) Степан Васильевич! Там этот… как его… корреспондент!

К р у т о й (ошеломлен). Что-о? Кто-о? Не может быть!

С и м а. Он!.. С магнитофоном, фотоаппаратом, кинокамерой!

К р у т о й. Давай его сюда! Давай сейчас же, пока он мимо, к соседям не проехал.

С и м а. Сейчас, Степан Васильевич, сейчас дам… (Уходит.)

Стремительно входит Ш а л а е в.

Ш а л а е в. Разрешите? Здравствуйте, товарищ Крутой. Я Жора Шалаев… Георгий Шалаев… универкор — универсальный теле-, радио- и просто корреспондент.

К р у т о й.

(Нажимает кнопку электрического звонка, зовет.) Симочка!..

Входит С и м а — «и в такой вот юбке, и в такой вот блузке, и с такой вот прической на голове».

С и м а. Слушаю, Степан Васильевич… (Шалаеву.) Извиняюсь, товарищ корреспондент.

Ш а л а е в. О!..

К р у т о й. Порядок, культурно. Молодец, Симочка… А ну давай нам сюда все с начала года: сводки, рапорты — в общем и целом всю нашу документацию.

С и м а. Сейчас, Степан Васильевич, сейчас дам. (Уходит.)

Ш а л а е в (смотрит ей вслед). Рубенс! Не меньше…

К р у т о й. Что?

Ш а л а е в. Ничего. Это я так, вообще… Я хотел сказать: не надо никакой документации, никаких сводок и рапортов.

К р у т о й. Как — не надо?

Ш а л а е в. Так… В данном конкретном случае меня интересует совсем другое. (Листает свой блокнот.) Скажите, пожалуйста, это не миф, не легенда, не сказочный образ, это вполне реально существующее лицо — дед Савелий Се… Сере…

К р у т о й (удивленно). Серебрянский, что ли?

Ш а л а е в. Совершенно верно, Серебрянский!

К р у т о й. Гм… Вполне реально существующее… Наш садовод и виноградарь. Уже пять лет у нас вполне реально существует.

Ш а л а е в. Прекрасно! И все остальное не художественный вымысел, а действительность?

К р у т о й. Что — остальное?

Ш а л а е в. Я имею в виду то, что ваши девушки пели про него на областном смотре художественной самодеятельности…

К р у т о й. А-а, вон что… Да, сам дед… старуха… и семь сыновей.

Ш а л а е в. Великолепно!

К р у т о й. Что — великолепно?.. Уж не про него ли, не про этого деда, вы хотите что-либо в печать, на радио или телевидение?

Ш а л а е в. Именно. Именно про него.

К р у т о й. Но ведь у нас есть другие, более заслуживающие: трактористы, комбайнеры, представители других ведущих профессий, которые изо дня в день выполняют и перевыполняют…

Ш а л а е в. Степан Васильевич! Судя по всему, до вас еще не дошло. Слушайте!..

Это же как раз та экстра-тема, которая может заинтересовать не только нашу районную и областную, но и центральную печать!

К р у т о й. Гм!.. А ведь действительно: семь сынов, полтора десятка внуков…

Ш а л а е в. Что? Полтора десятка?! (Записывает в блокнот.) Потрясающе!.. А что именно и где именно они у вас делают, на каких участках «вгрызаются», «взлетают» и тому подобное?

К р у т о й. Кто?

Ш а л а е в. Ну не внуки, конечно, а сыновья Серебрянского.

К р у т о й. У нас?! Где же у нас могут быть такие участки! Это не у нас, а где-то…

Ш а л а е в. Где именно?

К р у т о й. Гм… Это, конечно, наше упущение, что мы до сих пор не уделили должного внимания, не поинтересовались… Однако сейчас мы все это исправим… (Нажимает кнопку звонка, зовет.) Симочка!

Входит С и м а с доброй дюжиной папок в руках.

С и м а. Несу, Степан Васильевич, уже несу документацию.

К р у т о й (машет рукой). Тащи обратно, отпала надобность. А нам сюда деда Савелия Серебрянского давай. Кого-либо пошли или сама за ним сбегай. Быстро!

С и м а. О! А он в самый раз здесь… На крыльце правления сидит, со стариками пенсионерами лясы точит.

К р у т о й (грозно). Что-о?! Такой дед и лясы? Соображаешь, что мелешь, нет?!

С и м а. Ой!.. Ну да… С колхозной молодежью беседу проводит, свой богатый опыт ей передает.

К р у т о й. Ну то-то!.. Давай его сюда. Живо.

С и м а. Сейчас дам… (Уходит.)

Д е д стучит в дверь, входит.

Д е д. Можно?.. Здрасьте. Наше вам почтение, почет и уважение…

К р у т о й (делает ему предупредительные знаки). Здравствуй, Савелий Дмитрич. Заходи. Знакомься… Это товарищ Шалаев, корреспондент-писатель. Писать про наш колхоз будет, про наших лучших людей, в том числе и про тебя. Поэтому очень даже прошу и предупреждаю: отнесись со всей серьезностью. В первую голову брось свои эти самые шуточки-прибауточки и говори с товарищем корреспондентом-писателем по-человечески.

Ш а л а е в. Но почему же, товарищ Крутой?! Это ведь фольклор, народное творчество! Наоборот, я очень рад, это для меня как находка, счастливая, редкая находка!

Д е д (с ухмылкой). Вот видишь, Степан, товарищ говорит — даже рад… Выходит, скомандовал ты… опять невпопад.

К р у т о й (с досадой машет рукой). А-а!..

Ш а л а е в (записывает в блокнот). «Савелий Дмитрич Серебрянский. Весьма колоритная фигура. Говорит в рифму…» Продолжайте, Савелий Дмитрич, в вашем оригинальном стиле. И давайте сразу о самом главном — о вашей замечательной семье.

Д е д. О семье? Почему о семье? А-а!.. Ну да, она у меня действительно… Одних сынов семеро! (Спохватывается и делает вид, будто закашлялся.) А зачем про это, товарищ корреспондент-писатель? Давайте лучше о моей работе-заботе, мыслях и соображениях, планах и рацпредложениях. Вот, к примеру… Есть у нас такая балка, Кривая называется. В настоящее время — болото и грязь. И рацпредлагаю я Степану, то есть товарищу Крутому, балку перегородить и пруд на ней соорудить, а в пруду разную водоплавающую рыбу разводить. А на базе той же грязи свой курорт сообразить.

Ш а л а е в. Что? Какой курорт?!

Д е д. Ясно, какой. Раз на базе грязи, значит, грязевой.

К р у т о й (морщится, как от зубной боли). Вот тебе, Жора, пожалуйста!.. Может, все ж таки лучше про трактористов, комбайнеров и других ведущих?

Ш а л а е в. Савелий Дмитрич! Вернемся к сути нашей беседы. Скажите: где они?

Д е д. Кто?

Ш а л а е в. Ваши сыновья.

Д е д. Гм… (Уклончиво.) В разных местах, дорогой товарищ: одни ближе, другие дальше…

Ш а л а е в. Где именно и что делают?

Д е д. И делают разное: одни — одно, другие — другое… А вот еще мое рацпредложение! В той же Кривой балке у нас такие жабы — во всем Советском Союзе подобных нет. И рацпредлагаю я Степану тех самых жаб заготовлять и на экспорт отправлять.

К р у т о й (решительно вмешивается в разговор). Слушай, дед! Ты нам это самое… пуговичку не крути. Сейчас же выкладывай товарищу корреспонденту-писателю: где твои сыны и чем занимаются? Кстати, и я официально об этом от тебя знать буду.

Д е д. А ты чего ко мне с этим? Тебе что приспичило? А я вот возьму и воздержусь и ничего вам про это не скажу. Не то что не хочу, а… Как говорится-молвится, и рада бы душа в рай, да грехи не пускают.

К р у т о й. Что? Какие такие грехи?! (Бьет кулаком по столу.)

Ш а л а е в. Одну минуту, товарищ Крутой. Не надо так… Но почему же, Савелий Дмитрич, почему вы не можете, объясните, пожалуйста.

Д е д. Потому что… (Смотрит по сторонам.) Потому что, может, это казенный секрет, государственная тайна. Может, с меня соответственные органы такую расписку взяли, чтобы я, значит, до поры до времени нигде и никому про это ни гугу… Потому и не могу.

Ш а л а е в (озадаченно). Ты… Вот тебе и раз!

К р у т о й. Стой, дед, стой! Ты тут про какие-то грехи сболтнул… А ну, говори честно и прямо: они у тебя случайно не это самое?..

Д е д. Что — это самое?

К р у т о й. Ну… не сидят?

Д е д. Как то есть?

К р у т о й. Обыкновенно. В соответственных местах по соответственным статьям.

Д е д (будто его ударили). Что-о?! Да как ты?! Да как у тебя язык повернулся ляпнуть такое?!

К р у т о й. А почему же пять лет домой и глаз не кажут?

Д е д (гневно и гордо). Да потому, дурная твоя голова, что служба у них такая. Все семеро — в армии и на флоте, на сверхсрочной службе. Один — майор, двое — капитаны…

Ш а л а е в. Какой материал! Какой потрясающий материал!.. (Записывает в блокнот.) На вашем месте, товарищ Крутой, я бы…

К р у т о й. Гм… Признаю целиком и полностью. Извиняюсь.

Ш а л а е в. Вот так… Савелий Дмитрич, а фотографии… карточки сыновей у вас есть?

Д е д. А как же! Конечно, есть. У меня дома на стенке в ряд семь портретов висят!

Ш а л а е в (в тон ему).

Д е д. Вот именно!

Ш а л а е в. Савелий Дмитрич, кстати… А почему два Николая? Что они у вас — близнецы?

Д е д. Во-во! Они самые! В одно время нашлись-родились. Только один посветлее, а другой потемнее. Мы их поэтому и зовем: Коля беленький и Коля черненький.

Ш а л а е в (растроганно). Просто чудесно!.. Савелий Дмитрич, если в данный конкретный момент вы не очень заняты, давайте пройдем к вам, а?

Д е д. Ко мне? В сад, что ли?

Ш а л а е в. Нет, к вам домой. Я хочу написать о вас, о вашей семье документальный рассказ, целую повесть! Для этого я должен собрать как можно больше материала — не только вот так, как сейчас, побеседовать с вами, но и посмотреть, где и как вы живете…

К р у т о й (снова решительно вмешивается в разговор). Ни в коем разе, товарищ Шалаев, ни в коем разе!

Ш а л а е в. Что?.. Почему?!

К р у т о й. Потому, что сейчас мы с вами пройдем ко мне домой. Пообедаете, отдохнете с дороги…

Ш а л а е в. Благодарю, но я пока что не голоден и не устал.

К р у т о й. Все едино и независимо… Пообедаете, отдохнете… А беседовать с Савелием Дмитричем у него дома, смотреть и брать на заметку, где и как, в каких условиях он у нас живет, будете не сегодня, а завтра. Да-да, завтра… А ты, Савелий Дмитрич, сейчас иди… Иди и будь готов. Чтобы это самое… как штык!

Д е д (недоуменно). К чему это — как штык?

К р у т о й (машет ему рукой). Иди, иди… И будь готов.

Ш а л а е в. Одну минуту, товарищ Крутой! Почему завтра, а не сегодня? Почему мы должны откладывать? Объясните, пожалуйста.

К р у т о й (с досадой, но сдаваясь). Хорошо, сейчас… Сейчас все будет ясно и понятно. (Нажимает кнопку электрического звонка, зовет.) Симочка!

Входит С и м а.

С и м а. Слушаю, Степан Васильевич.

К р у т о й. Бери карандаш и бумагу. Садись и пиши… «Всем членам правления колхоза «Рассвет». Срочно. Сегодня, в двадцать один ноль-ноль, внеочередное заседание. Повестка дня. Первое… О немедленном отобрании у колхозника Серебрянского С. Д. занимаемой им по улице Кривая балка усадьбы с саманной хатой под камышом без подсобных помещений…»

Д е д (растерянно и даже испуганно). Степан, ты что?! Что я тебе такое сказал или сделал?! За что ты меня так?!

К р у т о й (невозмутимо диктует дальше). «Второе… О немедленном наделении того же колхозника новой усадьбой по улице Центральная с кирпичным домом под шифером со всеми подсобными помещениями, а также о выделении ему и его большой и знатной семье в личное пользование: коровы, двух свиней, кур, гусей и уток».

Д е д (еще более растерянно). А-а?!

К р у т о й (с достоинством и ноткой самодовольства). Вот почему, дорогой товарищ Жора… Вот почему не сегодня, а завтра я от имени правления колхоза «Рассвет» прошу тебя смотреть и брать на заметку, где и как, в каких условиях живет у нас знаменитый дед Савелий. Признаю целиком и полностью: это наше упущение, что мы до сих пор… Но, как видишь…

Ш а л а е в (с восхищением). Превосходно, Степан Васильевич! Отдаю должное вашей находчивости и решительности. Завтра, а не сегодня. Согласен.

Д е д (будто очнувшись). Нет! Не надо! Ничего этого не надо!.. Никакой новой усадьбы… Не возьму. Не поеду. Ни за что не поеду.

К р у т о й. А я говорю, поедешь. Как миленький.

Д е д. Нет, нет и нет!

К р у т о й (закипает гневом). Симочка! Запиши и передай по телефону в район: срочно к завтрашнему утру… наряд милиции из трех-четырех человек!.. Вот так, упрямый дед…

Д е д. Не имеешь права!

К р у т о й. Имею. Полное. Не у тебя беру, а тебе даю, о тебе с твоей бабкой, о твоих сынах и внуках заботу проявляю! (Хватает трубку телефона.) Строительную бригаду… Передайте плотникам:

Дворец культуры… Передайте художникам:

Медпункт… Передайте фельдшеру Окуню:

Затемнение.

Перед занавесом.

Женщины судачат по поводу деда Савелия:

Затемнение.

Новый кирпичный дом под шифером с верандой, увитой зеленью; двор-сад с плодовыми деревьями. На сцене О к у н ь, с е с т р ы О с о к и н ы, П е т ь к а, к о л х о з н и к и и к о л х о з н и ц ы.

П е т ь к а (на перилах крыльца). Вижу! Едут! Сразу на двух машинах, а может, даже и на трех! Пылищи подняли — во! Иван Кириллович, играйте встречу!.. Ой, стойте, не надо. То не машины… То тетка Елена, Фроськина мать. (Спрыгивает с перил.)

О к у н ь. Тоже мне разведчик-наблюдатель! Одну тетку от трех машин отличить не можешь.

П е т ь к а. Так ведь смотря какая тетка, Иван Кириллович.

Осокина за кулисами: «Мария, Дарья, Ольга!.. Верка, Нинка, Анька, Фроська! Не дозовешься вас и не докличешься!»

М а р и я. В самом деле, мать идет.

Д а р ь я. Сердитая, слышно.

О к у н ь (с досадой). Этого только и недоставало!..

Входит О с о к и н а — босая, в подоткнутой юбке, с веником и тряпкой в руках.

О с о к и н а. Ну да, я ж так и думала, так и гадала: где наш аптекарь со своей дудкой, там и они. А ну, айда домой, сейчас же домой!

О к у н ь (с достоинством). А почему аптекарь с дудкой?.. Фельдшер медицины с флейтой!

О с о к и н а (яростно). Аптекарь, аптекарь! С дудкой, с дудкой! Чтоб она у тебя рассохлась, сгнила, трухой рассыпалась! Чтоб ты…

О к у н ь. Ну, знаете… Оркестр, аккорд! Фортиссимо!

Оркестр дает аккорд, заглушая Осокину.

О с о к и н а (уже тихо, жалобно). Да что же это, люди добрые! Полная хата девчат, а помощи в домашнем деле никакой. Одна — трактористка, другая — комбайнерка, третья — на машине шофером… И кроме своей механизации да самодеятельности, ничего больше не знают и знать не хотят. Днем и ночью на полях да на фермах, а для своего приусадебного и пальцем о палец не ударят. А я ведь не трехжильная, и у меня не десять рук, я за все сразу сама не могу ухватиться: и за тяпку, и за тряпку, и за коровью титьку!.. (Всхлипывает.) Эх, да кабы ж мне хотя бы одну из них замуж бы выдать! Эх, да кабы ж мне хотя б одного зятька-мужичка заиметь… для домашней работы!

О к у н ь (с иронией). Идея фикс мадам Осокиной!..

П е т ь к а (снова на перилах крыльца). Едут! Ей-богу, едут! Иван Кириллович, теперь уже без ошибки. Играйте встречу…

О с о к и н а. Стойте! Кто едет? Шабры к нам, что ли? Неужели те самые, про которых вчера около правления бабы говорили? Не брехали, значит, не насмехались надо мной?!

О к у н ь. Новые соседи к вам, Елена Ивановна. Садовод Серебрянский с сыновьями и внуками.

О с о к и н а (живо). С сыновьями?

О к у н ь. Да, с сыновьями. Надо полагать, возвращаются из армии. Отслужили свое и возвращаются. Поэтому, наверное, Серебрянскому и дают вот эту новую усадьбу… Кстати, обращаю ваше внимание: сыновья Серебрянского, насколько мне известно, неженатые.

О с о к и н а (хватается рукой за сердце). Ой!.. (Тут же отдергивает руку, недоверчиво.) А внуки?.. А внуки у деда тогда ж откуда?

О к у н ь. Внуки?.. Гм… Надо полагать, по другой, по дочерней линии.

О с о к и н а (снова хватается рукой за сердце). Ой!.. (Дочерям.) Марусечка, Дашечка, Олечка… гулечки мои дорогие! Да что же это вы: в чем дома по будням, в том и сюда на такой праздник пришли? Хоть приоделись бы да приобулись — причепурились как следует. (Оглядывает себя.) Боже! А я сама на что похожа! (Убегает.)

За кулисами автомобильные гудки.

П е т ь к а (трагическим шепотом). Иван Кириллович, да что же вы?! Ведь приехали уже, идут…

Входят К р у т о й, Ш а л а е в, С и м а и д р у г и е.

О к у н ь (сестрам Осокиным и оркестру). Внимание! Раз, два, три!

С е с т р ы О с о к и н ы.

К р у т о й (недовольно). Что такое? Товарищ Окунь! Я же сказал: разучить соответственные песни, а ты тут про какого-то шабра!..

О к у н ь. Гм… Совершенно верно… (Сестрам Осокиным и оркестру.) Аб иницио, то есть сначала. Раз, два, три!

С е с т р ы О с о к и н ы.

К р у т о й. Ну вот… совсем другое дело. (Поднимается на крыльцо дома.) Дорогие товарищи! От имени и по поручению правления колхоза «Рассвет» приветствую и поздравляю, а также имею честь просить члена нашего колхоза товарища Серебрянского С. Д. с его большой и знатной семьей — частично очно, а частично пока заочно — в его новую усадьбу, в новый дом! Товарищ Окунь, давай дальше…

Окунь взмахивает флейтой, оркестр играет марш. В почетном сопровождении наряда милиции (в руках у милиционеров букеты цветов) входит С а в е л и й Д м и т р и е в и ч С е р е б р я н с к и й с ж е н о й и внуками А л е ш е й, Н ю ш е й, К с ю ш е й и другими поменьше — на руках.

К р у т о й (Шалаеву). Ну как, Жора, на твой взгляд?

Ш а л а е в. Великолепно, Степан Васильевич! Продолжай в том же духе… (Щелкает затвором фотоаппарата, стрекочет кинокамерой.)

Д е д (спускает ребят с рук на землю, Крутому). Степан!..

Ш а л а е в. Одну минуту, Савелий Дмитрич! Я запишу ваш ответ на магнитную ленту. (Включает магнитофон.) Говорите.

Д е д. Степан, будь ты трижды неладен! Ведь я же тебе и всему твоему правлению русским языком сказал: не надо!..

Ш а л а е в. Савелий Дмитрич!.. (Выключает магнитофон.) Товарищ Крутой, что же это?!

К р у т о й (сбегает с крыльца, хватает деда Савелия за рукав и тащит в сторону). Слушай, чертов дед! Что тебе, вожжа под хвост попала? Чего ты кочевряжишься?

Ш а л а е в (подходит к ним). Савелий Дмитрич, действительно… Послушайте, что я вам скажу. Скромность и бескорыстие — это, безусловно, прекрасные качества наших советских людей, и они, бесспорно, украшают их. Но… до известного предела, после которого излишне скромный и бескорыстный человек начинает выглядеть в глазах современников довольно странно.

К р у т о й. Олухом! Дураком!

Д е д. Чего-о?! (Смотрит то на Крутого, то на Шалаева, затем неожиданно прыскает со смеху.) Да сами вы олухи и дураки! (Стаскивает с головы шапку и озорно бьет ею оземь.) Уговорили! Упропагандировали! Давайте! Все давайте, согласно решению правления!

К р у т о й. Все здесь, и все твое. Ты только не выкаблучивайся и давай действуй, как ты умеешь, с этим самым… с фольклором, с шуточками-прибауточками и всем прочим.

Д е д. Ладно, пусть будет по-вашему, как вам в умные головы взбрело. (Поднимает шапку и идет к крыльцу.) Здравствуйте, товарищи дорогие, старые и молодые! От всего сердца и от всей души кланяюсь вам низко, до самой земли.

Г о л о с а.

— Здравствуй, дед Савелий!

— Здравствуйте, Савелий Дмитрич!

К р у т о й (снова поднимается на крыльцо, достает из портфеля лист бумаги, читает). «Дорогие товарищи! Все вы, конечно, знаете виновника сегодняшнего торжества — нашего уважаемого садовода и виноградаря товарища Серебрянского С. Д. Однако от имени и по поручению нашего правления…»

Г о л о с а.

— Знаем!

— Без шпаргалки!

— Как облупленного!

К р у т о й (продолжает читать). «Пять лет тому назад приехал он к нам из-под Мичуринска…»

Г о л о с а.

— Да знаем же, знаем!

— Кончай читать по бумажке!

— Вручай деду ключи, и пускай владеет новым домом!

— Вполне заслужил, заработал!

Д е д. Слышишь, Степан, что народ говорит? Прячь свою шпаргалку и давай ключи… (Берет у Крутого бумагу, запихивает ему в портфель и достает из него связку ключей.) Вот они!..

Г о л о с а.

— Ура!

— Музыку давайте, музыку!

Ш а л а е в. Одну минуту, товарищи! Так, по-моему, все-таки нельзя. Надо все-таки как-то не так… Разрешите мне?

К р у т о й. Ага, скажи им, Жора… Внимание, товарищи! Слово имеет корреспондент-писатель из области товарищ Шалаев. Просим!

Г о л о с а.

— Ну, просим…

— Говори, товарищ корреспондент…

Ш а л а е в. Товарищи! Дело вот в чем… У вашего уважаемого садовода и виноградаря Савелия Дмитрича Серебрянского и его супруги Матрены Андреевны, помимо всего прочего, чем они вам, безусловно, известны, еще и замечательная советская семья — семь сыновей, которые…

Г о л о с а.

— Правда, значит!

— Молодец дед!

— Не поленился!..

Ш а л а е в. Да судите сами… Вот краткие записи, сделанные мною в предварительном интервью. (Читает из блокнота.) Старший, Василий, — ракетчик, второй, Григорий, — подводник, третий, Николай, — летчик-испытатель, четвертый, Дмитрий…»

Д е д (поправляет его). Николай.

Ш а л а е в. Я уже сказал про Николая.

Д е д. Другой Николай.

Ш а л а е в. Ах да! Их же у вас два… Короче говоря, товарищи, разрешите мне от вашего имени сказать так: хоть мы с вами их пока еще не знаем, лично с ними не знакомы, но вместе с отцом и матерью гордимся ими как нашими славными земляками-односельчанами и всегда будем рады приветствовать их в этой усадьбе, в этом доме — под родительским кровом!

Г о л о с а.

— Правильно, товарищ корреспондент, хорошо сказал!

— Гордимся и будем рады!

— Ну, Савелий Дмитрич, давай…

— Открывай пошире двери!

— Командуй, что куда нести!

К р у т о й. Симочка! А ну что там у нас в машине на этот случай… Тащи сюда!

Тетка Серафима уходит. Дед Савелий выбирает из связки ключей один, подходит к двери дома.

О к у н ь (оркестру). Внимание! Раз, два, три!

Снова гремит оркестр. Дед Савелий отпирает дверь и распахивает ее настежь. Т е т к а С е р а ф и м а возвращается с вином и чарками. Шалаев щелкает затвором фотоаппарата и стрекочет кинокамерой.

Вбегает О с о к и н а — в новой кофте и юбке, в новых полуботинках и в ярком платке.

О с о к и н а. Ой, чуть было не опоздала!..

Д е д (уже по-настоящему взволнованный, подходит к перилам крыльца, берет у тетки Серафимы чарку с вином и поднимает над головой). Товарищи дорогие, старые и молодые! Даже не знаю я, с чего начать, что и как вам отвечать… Вот видите, плачу. А слезы не прячу. Не прячу и не скрываю, потому что знаю: такие слезы — не стыд, не позор, никому ни в упрек, ни в укор… Спасибо вам всем. И от нас с Матей (показывает на Матрену Андреевну) и от наших сынов и внуков. За ваше доброе к нам отношение, за почет и уважение. Вы говорите, у нас замечательная семья. Это вы правильно говорите. Она у нас действительно замечательная…

М а т я (смущенно). Савелий! Ну что ты?.. Не надо, неловко. Семья как семья.

Д е д (продолжает свое). Одних сынов семеро. Семеро, да каких! И это наша с Матей радость и гордость на старости лет. Не зря, значит, жили, небо коптили, не сухими пеньками, а деревьями были! (Шалаеву.) Товарищ корреспондент-писатель, вот я сейчас про сухой пенек и про дерево расскажу, а ты давай включай свою машинку, записывай на ленту…

(Пьет и разбивает чарку о порог дома.)

Ш а л а е в (буквально захлебывается от восторга). Гомер! Джамбул! Расул Гамзатов!

Возгласы одобрения, аплодисменты. Пьют все. Снова звучит музыка. М и л и ц и о н е р ы, к о л х о з н и к и и к о л х о з н и ц ы несут из-за кулис разный домашний скарб. За сценой сигнал и треск мотоцикла.

С е с т р ы О с о к и н ы.

Входит Т и м а.

Т и м а. Привет адресатам! Савелий Дмитрич, тебе особый. Получай целый ворох писем: из Москвы, из Киева, из Минска, из Риги!

Д е д. Спасибо, Тима, спасибо… (С гордостью.) Вот они, сыны мои, откуда мне пишут!

Ш а л а е в (самому себе). Какой материал! Экстра! Люкс… Пьеса… сценарий… либретто для оперы!

Т и м а (в шутку козыряет деду Савелию). Заслуженному и почетному адресату хутора Красный Кут Савелию Дмитричу Серебрянскому — салют и ура! (Выпивает поднесенную ему чарку вина и уезжает.)

Ш а л а е в. Савелий Дмитрич! А что, если вы прочтете одно-два письма вслух, чтобы все слышали? Если можно, конечно… Это была бы замечательная жанровая сценка с большим идейным содержанием!

Г о л о с а.

— Читай, дед Савелий!

— Просим!..

Д е д. Ну что ж, можно. Почему нельзя…

Все идут к крыльцу, рассаживаются на ступеньках. Осокина тащит Окуня и тетку Серафиму в сторону.

О с о к и н а. Иван Кириллович, голубчик, слушай.

О к у н ь. Гм!.. Даже голубчик?.. Слушаю.

О с о к и н а. Я мать твоего хора, считай, что всей твоей самодеятельности, или не мать?

О к у н ь. Как то есть?

О с о к и н а. Мать или не мать?!

О к у н ь. Ну… мать.

О с о к и н а. А ты обязан мне чем-нибудь за это или нет?

О к у н ь. Прошу прощения, но я не совсем вас понимаю.

О с о к и н а. Обязан или нет?!

О к у н ь. Гм… В какой-то степени… да.

С и м а. А чего ты хочешь, Елена?

О с о к и н а. Пойдемте ко мне, тут рядом, и я вам все растолкую… (Уводит Окуня и тетку Серафиму.)

Д е д (на ступеньках крыльца разрывает очередной конверт). А это письмо не откуда-нибудь, а от Сереги, младшенького моего, мизинчика.

Ф р о с ь к а. Ой, Савелий Дмитрич, пожалуйста, очень прошу…

Д е д. Чего ты?

Ф р о с ь к а. Марку прошу. Мы с Петькой коллекцию собираем.

Д е д. Нате, оторвите марку. Только осторожно, не попортите конверт.

Ф р о с ь к а. Спасибо, Савелий Дмитрич! Не беспокойтесь, мы осторожно…

Д е д (читает письмо). «Дорогие папа и мама! Прежде всего…» Ну, тут чисто такое, наше, семейное: нам одним известное и вам неинтересное… Ага, вот… «Большое вам спасибо за все, а особенно за вашу чудесную посылку. Раскрыл я ее и ахнул: твиши и сулугуни! Как напомнили мне они родной край, родной дом, родную семью!..»

П е р в ы й г о л о с. А что это такое — твиши и сулугуни?

Д е д. Грузинское вино и сыр. Наш Серега с детства их любит.

В т о р о й г о л о с. Ты что, до нас в Грузии жил?

Д е д. И в Грузии… (Читает дальше.) «А еще, дорогие папа и мама, очень прошу вас: не переживайте, не волнуйтесь, все будет хорошо».

П е р в ы й г о л о с. Он в больнице, что ли? Болен?

Д е д. В госпитале, ранен. Подорвался на мине.

К р у т о й (взволнованно). На какой такой мине?! Савелий Дмитрич, расскажи… расскажи про Серегу.

Д е д. Ладно, слушайте… Это случилось в Прибалтике. Пионеры-следопыты обнаружили на месте боев в прошлую войну старые, ржавые фашистские снаряды и мины, сообщили куда надо. А Серега сапер у меня, сапер-подрывник, и ему поручили их обезвредить.

Пауза. Потом громкие, взволнованные возгласы и аплодисменты.

П е р в ы й г о л о с. Молодец Серега! Герой!.. Будешь ему писать, Савелий Дмитрич, привет от нас передай!

В т о р о й г о л о с. Привет и спасибо! Так и напиши: читал, мол, твое письмо всему нашему народу и весь наш народ спасибо тебе говорит!

Ш а л а е в (тоже взволнованно). Вношу предложение: написать сыновьям Савелия Дмитрича, напечатать в газетах и передать по радио открытое письмо.

Г о л о с а.

— Правильно, товарищ корреспондент!

— Согласны!

— Письмо!..

Сестры Осокины, а за ними и остальные складывают песню-письмо: кто-то говорит-поет одну фразу-строку, кто-то следующую.

К р у т о й. Кто за такое письмо, прошу поднять руки. С возгласами одобрения руки поднимают все.

Ш а л а е в. Одну минуту! У меня дополнение: «Особо обращаемся к старшему из братьев — к майору Василию Савельевичу Серебрянскому…»

Д е д. Гм!.. Стой, товарищ корреспондент. Видишь ли, какое дело… Не Савельевич он, старший мой… не Савельевич, а Терентьевич.

Ш а л а е в. Что?.. Как это? Почему?!

Д е д. Да вот так… так получилось с ним… Во! Потому, что от другого он у моей Мати, от первого ее мужа. Вот почему.

Ш а л а е в. М-да… Ну что ж, бывает… Тогда мы особо обратимся к вашему второму — Григорию. Или он, может быть, тоже от первого и тоже Терентьевич?

Д е д. Нет, но… Второй… от второго. Ульянович он.

К р у т о й. Черт-те что! Сколько же раз твоя Матя до тебя успела замужем побывать?!

М а т я (вспыхивает). Савелий! Знай край да не падай, слышишь?!

Д е д (виновато). Ладно, Матя, ладно…

Ф р о с ь к а (вертит в руках конверт). Савелий Дмитрич! А почему тут написано: обратный адрес — какому-то Ку-ку-рад-зе? Надо Серебрянскому, а тут — Ку-ку-рад-зе!

Д е д. Что-о?! (Выхватывает у нее из рук конверт.) Потому, что Серега у нас и Серебрянский и Кукурадзе. У него две фамилии, поняла? Как, скажем, у этого… ну, у Голенищева-Кутузова… у Маминова-Сибирякова… у Соловьева-Седова. Две фамилии: одна отцова, а другая материна. Первая — моя, а вторая — Матина… девичья.

Ф р о с ь к а (не унимается). Ну да! Что ваша бабушка Матя — грузинка, что ли?!

Д е д. Самая настоящая грузинская княжна! Бывшая, конечно…

М а т я. Савелий! В последний раз говорю!..

П е т ь к а (снова на перилах крыльца). Смотрите! Артисты идут, артисты! Спектакль или концерт показывать будут!

Г о л о с а.

— Какие артисты? Наши или приезжие?

— Наши. Окунь и тетка Фимка.

— Наши тоже могут. Не хуже приезжих.

— Такую комедию учудят — животики надорвешь!..

К р у т о й (встревоженно). Кто там? Какие такие артисты?

Входят О к у н ь и С и м а. Оба перевязаны через плечи полотенцами-рушниками, в руках у Окуня хлеб.

Д е д (обрадованно). Иван Кириллович, дорогой ты мой! Ты же явился в самый раз, попал не в бровь, а в глаз. Давай, пожалуйста, свой спектакль, давай.

О к у н ь. Гм… Вы, Савелий Дмитрич, догадываетесь? И не против? Откровенно говоря, я опасался, что вы будете против.

Д е д. Да что ты! Когда же я был против твоей самодеятельности? Я всегда — за!

О к у н ь (Крутому). Степан Васильевич, разрешите?

К р у т о й. А что такое? Что вы тут сверх плана придумали?

Ш а л а е в (живо). Одну минуту, Степан Васильевич!.. Товарищ Окунь, может быть, вы какие-нибудь ряженые? Может быть, вы хотите продемонстрировать нам какой-нибудь старинный народный обычай или обряд? Это сейчас очень модно — иконы, свечи, деревянные ложки!

О к у н ь. Гм… Да, у нас нечто подобное.

Ш а л а е в (Крутому). Степан Васильевич!..

К р у т о й (Окуню). Давай действуй.

О к у н ь (обращается к деду Савелию). Достоуважаемый Савелий Дмитрич! Мы, то есть я и Серафима Афанасьевна, на этот раз к вам не просто, а, как говорится по-латыни, экс-официо, то есть официально, с весьма серьезным и важным поручением матримониального характера.

Д е д (недоуменно). Чего?.. Какого характера?.. А ты, Иван Кириллович, без своей латыни никак не можешь?

О к у н ь. Могу… (Делает знак тетке Серафиме.)

С и м а.

О к у н ь.

С и м а.

О к у н ь.

С и м а.

Д е д (еще более недоуменно). Чего-чего?!

С и м а. Неужели непонятно? Ну сваты мы с Иваном Кирилловичем, сваты. От Елены Ивановны Осокиной. Ваших хлопцев за ее девчат сватаем.

Д е д. А-а?!

М а р и я. Сестры! Слышите? Будто про нас разговор…

Д а р ь я. Будто сватают нас, что ли. И даже не нас, а за нас!

О л ь г а. Что за глупость такая?!

Ф р о с ь к а. Ой, как интересно! Ой, как интересно!..

Д е д (несколько придя в себя). Иван Кириллович, Серафима!.. Вы это как — в шутку, для смеха, ради общего веселья у меня на новоселье, или как?

О с о к и н а (выскакивает из толпы). Да какой же тут может быть смех, шабёр дорогой! Ты что, не видишь разве: и хлеб, и рушники — все, как полагается, по обычаю, по закону?

Д е д. Да ведь это женихи когда-то к невестам сватов засылали, а у тебя, соседка-наседка, как получается? Совсем наоборот, шиворот-навыворот, задом наперед!

О с о к и н а. Эх, милый! Когда сильно надо, как мне с моими девчатами, то можно и так, как ты говоришь, задом наперед.

М а р и я. Мама! Что ты выдумала?

Д а р ь я. Как тебе перед людьми не стыдно?!

О л ь г а. Сейчас же прекрати эту комедию! Мы не хотим никакого сватовства!

Ф р о с ь к а. А я хочу! А я хочу!

О л ь г а. Да цыц ты, невеста сопливая! (Дает ей подзатыльник.)

П е т ь к а. Фрося! А как же?.. Я же… Ты же… Мы же…

Ф р о с ь к а. Отстань, не приставай!..

О с о к и н а (дочерям). Дуры-девки! Это же я для вас, для вашего счастья стараюсь.

М а р и я. А мы не хотим!

Д а р ь я. Не надо нам такого счастья!

О л ь г а. Не беспокойся: мы сами для себя постараемся…

О с о к и н а. Так чего же вы, дуры-девки? Каких других еще ждете?

М а р и я.

Д а р ь я.

О л ь г а.

М а р и я и с е с т р ы.

Ф р о с ь к а (со слезами обиды). А я?.. А я?..

М а р и я. Что ты?.. А-а, ну давай.

Ф р о с ь к а.

М а р и я. Ну ладно, хватит.

Д а р ь я. Назвонила достаточно!..

П е т ь к а. Фрося! А как же?.. Я же… Ты же… Мы же…

Ф р о с ь к а. Сказала: не приставай!

Д е д (с облегчением). Ну вот и хорошо, девчата, что не надо. Иван Кириллович, Серафима, не обижайтесь, но… Как говорится-молвится, вот вам бог, а вот порог…

Ш а л а е в (осененный каким-то новым соображением). Одну минуту! Степан Васильевич, на пару слов… (Отводит Крутого в сторону.) Это же просто потрясающе: сватовство по старинному обычаю и современная колхозная свадьба-модерн на семь пар сразу! Ну, пусть произойдет естественный отбор, то есть в данном конкретном случае отсев, пусть будет не семь, а пять пар, пусть три пары… Все равно, я могу гарантировать целую серию снимков в газете и даже в журнале, в том числе твой портрет как посаженого отца со стороны невест!

К р у т о й. Жора, но…

Ш а л а е в. Никаких «но», Степан Васильевич! Ты нее внимательный, заботливый и чуткий руководитель нового типа, которому важны и дороги не только производственные успехи твоего коллектива в целом, но и успехи, благополучие в жизни и в быту, личное счастье каждой колхозной семьи в отдельности. Ты внимательно присматриваешься и чутко прислушиваешься к своим людям, ты всегда и все о них знаешь и в нужный момент приходишь к ним на помощь, даешь им свой добрый и мудрый совет! (Подталкивает его к деду Савелию.)

К р у т о й. Гм… Дед Савелий, ты что же… это самое… ну сдрейфил, что ли, испугался за своих хваленых сынов-орлов? Испугался, что наши девчата-красавицы могут посмотреть и… забраковать, категорически от них отказаться, в общем и целом наплевать на них, да?! (Подмигивает сестрам Осокиным.)

Д е д (задетый за живое). Что-о?.. Как это — забраковать, отказаться, наплевать?! Да такие, как мои, сами на любых наплюют!

К р у т о й. Так!.. Девчата! Ну, а вы что? Ну?!

М а р и я (тоже задетая за живое). На любых?

Д а р ь я. И на нас?

О л ь г а. А может, все же не они на нас, а мы на них?

Ф р о с ь к а. А разве нельзя так, чтобы не плеваться?

К р у т о й. Дед Савелий, ну?!

Д е д. Гм… Да ведь нету же их в настоящее время в наличности. Как же мы их, если их нету? По той самой пословице: «Без меня меня женили»?!

К р у т о й. А ты напиши, чтобы выбрали время и приехали, в конце-то концов! Надо же все-таки совесть иметь: отца с матерью хоть раз в пять лет проведать. И про девчат-красавиц напиши: ждут не дождутся… Да что ты так долго думаешь? Удалые да отчаянные долго не думают!

Д е д (вдруг сердито). Ну тебя к чертям собачьим, Степан, совсем ты мне голову затуркал-заморочил! Ведь женатые они у меня!

К р у т о й. Женатые?! Все?!

Д е д. Ну, не все… частично.

К р у т о й. Ну вот на тех, что частично неженатые, и будем ориентироваться! Слушай. В случае удачного проведения этого мероприятия расходы по свадьбам колхоз возьмет на себя и выделит каждой паре — сколько их получится — по новой усадьбе, рядом с твоей.

Д е д (после паузы, с давней заветной мечтой в голосе). Рядом?!

К р у т о й. Слева и справа.

Д е д (еще после паузы, тихо). Согласен… Давайте хлеб. Принимаю…

О к у н ь. Пожалуйста, Савелий Дмитрич, будьте любезны… (Передает ему хлеб.)

Ш а л а е в. Одну минуту! Это же редкие, просто уникальные кадры!..

О с о к и н а (даже подпрыгивает на месте). Савелий Дмитрич! Сваток дорогой! Ой, не думала я и не гадала, и во сне мне такое не снилося… Давай же не только по-соседски, а теперь уже вроде как и по-свойски, по-родственному, обнимемся и поцелуемся.

М а т я (гневно, с ревнивой ноткой в голосе). Савелий! Не смей! Не смей, говорю, верни хлеб!

О с о к и н а. Чего там «не смей»… (Машет на нее рукой, подходит к деду Савелию, обнимает и целует его.)

М а т я. Так!.. (Срывает с себя платок, будто ей нестерпимо жарко.) Люди! Слушайте…

Д е д (встревоженно). Матя! Что ты задумала?

М а т я. Хватит с меня, Савелий… Слушайте, говорю… Неправда все это, вроде как обман…

К р у т о й. Какой обман? Про что ты говоришь?

Д е д (видимо, понял, о чем идет речь). Матя!.. (Пошатнувшись как от удара, медленно опускается на стул у стола, что не успели еще внести в дом.)

М а т я. Нету у нас никаких сынов. Нету и не было вовсе. Никогда не было. Бездетные мы.

Ш а л а е в (даже заикается от неожиданности услышанного). Од… од… Одну минуту! Как это?.. Как это — нету?!

Д е д (бьет кулаком по столу). Есть!

М а т я (качает головой). Нету.

Ш а л а е в (справившись с речью). А кто же такие Василий, Григорий, два Николая и остальные?

Д е д (снова бьет кулаком по столу). Сыны!

М а т я (со вздохом). Выдуманные.

Д е д. Наши! Родные!

М а т я. Нет, не наши… чужие. И не видели мы их никогда, и не увидим…

Ш а л а е в. Да вы не так, пожалуйста. Вы — по порядку, сначала… все, как было.

М а т я. Сначала? Как было?.. Поженились мы с Савелием — он тогда только что с войны пришел. Жили бедно, но хорошо — душа в душу. Только вот… ребят у нас не было. Так и дожили до старости лет одни. На чужих детей, на чужое счастье смотрели да завидовали… А потом Савелий затосковал, и стали мы ездить с места на место… Попали сюда, к вам, у вас поселились. И вот новое дело! Выдумал Савелий, будто сыны у него, как когда-то он сам, военные… по всему свету! А на самом деле никого у нас нету.

Д е д (чуть не плачет). Есть!

М а т я (твердо). Нету.

Ш а л а е в. А письма… письма от кого?

М а т я. Что ж письма… Выписывает да читает Савелий газеты, радио слушает. Прочитает или услышит про кого-нибудь, который такой же, как он, одинокий, ну после войны, скажем, без родителей остался, сиротой рос, в детском доме воспитывался, и с которым что-либо приключилось, в чем-либо не повезло, ну сейчас же ему телеграмму или письмо, а вслед посылку. Заставит напечь, нажарить, яблок и груш в посылку положить. Я рукавицы теплые, носки вязать умею. Тоже отправляли… Ну, тот получит нашу посылку и отвечает, конечно, благодарит. А Савелий, как дитя малое, радуется: от сына, мол, письмо получил! Радуется, гордится, людям хвалится, а про то молчит, то скрывает, что не наши это дети пишут, чужие… И малых ребят, будто внуков, мы только на лето к себе в гости… из детского дома берем. Из детского дома, чужих.

Д е д (будто сдаваясь, признавая все, что она сказала). Матя! Зачем?… Зачем ты даже про это?!

О с о к и н а (после паузы). Люди добрые! Да что же это такое?! И таким еще новые усадьбы дают, портреты ихние малюют, с музыкой встречают!

М а р и я. Мать! Перестань сейчас же!

Д а р ь я. Замолчи!..

Д е д (упирается руками в край стола, поднимается). Степан! Объяви народу, подтверди: я же не хотел, ничего этого не хотел… Товарищ корреспондент-писатель… (Хочет что-то сказать Шалаеву, но хватается рукой за грудь и снова опускается на стул.)

О к у н ь (подбегает к деду Савелию). Сердце!.. Серафима Афанасьевна, помогите мне, пожалуйста… Не суетитесь: не в первый раз и, будем надеяться, ничего страшного.

Ш а л а е в (с разочарованием и досадой листает свой блокнот). Вот тебе и экстра-материал! Вот тебе и пьеса, и сценарий, и либретто для оперы!

К р у т о й. М-да-а… А ведь говорил же я тебе, Жора: давай лучше про трактористов, комбайнеров, представителей других ведущих профессий, которые изо дня в день выполняют и перевыполняют… (С внезапным раздражением Матрене Андреевне.) Слушай… мать-героиня! Свезешь своего деда-очковтирателя в больницу, придешь в правление и напишешь заявление: так, мол, и так… Окажем тебе всю необходимую помощь… в обратном переезде, на прежнее местожительство!

Дед Савелий делает какое-то движение и что-то будто произносит.

Еще приступ, что ли?

О к у н ь. Нет, это он говорит, только очень тихо.

С и м а. И на пальцах что-то вроде показывает.

К р у т о й. Что говорит и показывает?

О к у н ь. Гм… Он говорит, что никуда отсюда не поедет. Ему и его внукам здесь нравится — и он не поедет.

С и м а. Во! Дулю скрутил и показывает! То есть фигу по-культурному. Извиняюсь, товарищ корреспондент…

Ш а л а е в (опять оке осененный каким-то новым соображением). Потрясающе! Складывается явно фельетонная ситуация!

К р у т о й (теперь заикается он). Ка… ка… какая?!

Ш а л а е в. Фельетонная! Это может быть такой фельетон, который напечатает не только наша районная или областная, но и центральная газета!

К р у т о й. И ты… И вы… За мои же хлеб-соль, за мое добро и мне же в ребро?!

Ш а л а е в. А что я могу поделать, дорогой мой товарищ Крутой! Материал обязывает, материал диктует. В данном конкретном случае он диктует жанр фельетона! (Машет Крутому рукой и уходит.)

К р у т о й (в приступе ярости). Долой!.. Арку, портрет деда, соответственные песни — все долой!..

З а н а в е с.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Перед занавесом.

С е с т р ы О с о к и н ы.

М у ж с к о й х о р (откуда-то издалека).

О л ь г а. Сестры! Что это? Вы слышали?

М а р и я. Я… Мне показалось что-то… Но я не знаю…

Д а р ь я. Я будто слышала…

О л ь г а. Я слышала точно!

Ф р о с ь к а. И я!.. И я!.. Один тенором пел, другой баритоном, третий басом!..

О л ь г а. Да тихо, ты!.. Может, они еще…

Все умолкают и прислушиваются.

Ф р о с ь к а. Во!.. Во!..

За кулисами поет петух, ржет лошадь, мычит корова.

Затемнение.

Кабинет Крутого.

К р у т о й (сидит за письменным столом, с опаской просматривает газеты и почтительно складывает их в аккуратную стопку). Ф-фу-у… И сегодня про нас ничего. Только про соседей. Очень даже хорошо…

С и м а (в прежнем своем виде с шумом и грохотом вваливается в кабинет). Степан Васильевич!..

К р у т о й (вздрагивает). Фу ты!.. Как с цени сорвалась!..

С и м а (радостно). Есть!

К р у т о й. Что — есть? Говори толком.

С и м а. Этот самый… как его… фельетон!

К р у т о й. Что-о?!

С и м а. Вот… В нашей районной газете сегодняшней. Только что с почты принесли… (Отдает ему газету.) Да вы не переживайте, Степан Васильевич: хороший фельетон, наверное, положительный — «Щедрый председатель» называется.

К р у т о й. Куриная голова! Где ты видала положительные фельетоны?! (Берет газету, разворачивает, читает и возбуждается все больше и больше.) Так… Так… Так!.. (Нажимает кнопку электрического звонка, зовет.) Симочка!.. Серафима!.. Тетка Фимка!..

С и м а. Да здесь же я, Степан Васильевич! Господь с вами!..

К р у т о й. А?.. Ага… Бери карандаш и бумагу, пиши.

С и м а. Это… как его… опровержение, да?

К р у т о й. Какое опровержение?! Что я, по-твоему, как руководитель совсем уже дисквалифицировался, что ли?! И что опровергать? Все так, все правильно, как было на самом деле.

С и м а. А что писать?

К р у т о й. А вот что… «Всем членам правления. Срочно. Сегодня, в двадцать один ноль-ноль, внеочередное заседание. Повестка дня. Первое… О признании фельетона «Щедрый председатель» целиком и полностью правильным. Второе… О немедленном исправлении допущенных ошибок, а именно — об отобрании у колхозника Серебрянского С. Д. недобросовестно полученной им новой усадьбы, а также…» Нет! Стой! Не надо… Ничего этого не надо…

С и м а. А что надо?

К р у т о й (яростно бьет кулаком по столу). Тимку-почтальона ко мне! Сейчас же, немедленно! Из-под земли… живого или мертвого!

С и м а (испуганно). Ой, что вы на него так, Степан Васильевич? При чем тут Тимка? Нашли стрелочника…

К р у т о й. Тимка при чем? При том, что он первый должен был все знать и руководству сигнализировать, а не орать «салют-ура»! Давай мне его сюда, давай немедленно!..

Затемнение.

Усадьба деда Савелия. Та же усадьба, а выглядит совсем иначе: на крыльце увяла зелень, с деревьев падают сухие листья, в доме наглухо закрыты ставни. Двор завален разными домашними вещами, только теперь М а т р е н а А н д р е е в н а и А л е ш а не вносят, а, наоборот, выносят их из дома. Входит М а р и я.

М а р и я. Матрена Андреевна! К вам можно?

М а т я. Заходи, Мария. Можно.

М а р и я. Ну как Савелий Дмитрич?

М а т я. Да уже вроде ничего. Встает понемногу, ходит с палкой.

М а р и я. Ага… Ну вот… Мы с девчатами петуха зарезали и Савелию Дмитричу суп сварили, а кроме того, молока, сметаны, масла ему принесли.

М а т я. Зачем это?

М а р и я. Затем, что ему теперь, Иван Кириллович говорит, самое главное — есть повкуснее и побольше надо.

М а т я. Что, я сама не могу?

М а р и я. Можете. Только вам сейчас не до этого, чтобы самой варить, печь да жарить. (Зовет.) Сестры! Несите…

Входят Д а р ь я, О л ь г а, Ф р о с ь к а и д р у г и е. Одна несет кастрюлю с супом, другая блюдо с петухом, третья крынку с молоком и т. д.

М а т я (машет рукой). Ладно. Оставьте. Спасибо.

М а р и я (показывает на вещи во дворе). А это что? Зачем? Уж не обратно ли собираетесь?!

М а т я. Обратно.

М а р и я. Крутой так круто распорядился?

М а т я (резко). Сама не хочу! Не могу в этом доме… обманом полученном.

Д а р ь я. Матрена Андреевна… значит, действительно?..

О л ь г а. А письма?!

М а т я. Хватит, девчата! Не терзайте вы мне душу, ради всего святого!

М а р и я. Пошли, сестры, пошли… Матрена Андреевна, вы только матери нашей ни про петуха, ни про все остальное… Сердитая она на Савелия Дмитрича. Сама все затеяла, сама во всем виноватая, а на него сердитая.

М а т я (снова машет рукой). Ладно…

Сестры Осокины, за исключением Фроськи, уходят.

Ф р о с ь к а. Бабушка Матя…

М а т я. Ну что? Что тебе еще?!

Ф р о с ь к а. Вы только не кричите на меня, пожалуйста. А то мать кричит, сестры кричат, даже по затылку бьют…

М а т я. Ну говори, слушаю.

Ф р о с ь к а. Я все понимаю, бабушка Матя: нету у вас никаких сынов. Савелий Дмитрич их просто-напросто выдумал, вообразил себе, нафантазировал.

М а т я (со вздохом). Правильно понимаешь.

Ф р о с ь к а. И рассуждаю так: нет так нет, ничего ведь не поделаешь.

М а т я. И рассуждаешь тоже правильно.

Ф р о с ь к а. Я только хочу спросить…

М а т я. Ну спрашивай.

Ф р о с ь к а. А самого младшего вашего… ну не вашего, а Савелия Дмитрича, нафантазированного… Сергеем зовут?

М а т я. Что-о?!

Ф р о с ь к а (не давая ей опомниться, скороговоркой). Сколько ему, лет сколько? Какой он из себя? Брюнет или блондин? Какие у него глаза? Мне же интересно! Ведь если бы все случилось так, как наша мать задумала, Мария бы вышла за Василия, Дарья за Григория, Ольга и Вера за двух Николаев, Нина за Дмитрия, Анна за Климентия, а я… а я…

М а т я (гневно). Уходи! Сейчас же уходи!

Ф р о с ь к а. Бабушка Матя! А я бы вышла за Сергея!

М а т я. Уходи, не то получишь и от меня по затылку!

Ф р о с ь к а. За что?! Не дай бог кому-нибудь такую сумасшедшую свекруху! (Уходит.)

Пауза.

Входит О с о к и н а.

О с о к и н а (почти шепотом). Шабёрка…

М а т я. А тебе чего?!

О с о к и н а (оглядывается по сторонам и достает из-под передника миску, обернутую полотенцем). Держи…

М а т я. Что это?

О с о к и н а. Курочка сваренная. Деду твоему… выдумщику.

М а т я (машет на нее обеими руками). Не надо! Пожалуйста, не надо!

О с о к и н а. Держи, без разговоров. Держи и слушай, что я тебе скажу… Понимаю, очень даже понимаю: допек он тебя своими выдумками-попреками, до белого каления довел. Никуда это не годится с его стороны. Разве ж ты виноватая, что не смогла родить?! Только и ты, со своей стороны, его понять должна тоже: хотелось, видно, ему ребят, мальчишек, сынов! Им, мужикам, всем непременно сынов хочется! Мой, покойник, царство ему небесное, тоже мальчишку хотел. Потому у меня и семеро девчат, что уж больно он мальчишку хотел. Можно сказать, до самой смерти старался…

М а т я (прерывает ее). Ладно! Оставь свою курочку. В долгу не останусь, при случае отблагодарю.

О с о к и н а (с искренним возмущением). Что ты? Про какой долг говоришь?! Не беспокойся об этом и не думай даже… Только девчатам моим не говори. Ни про курочку, ни про что-либо другое. Серчают они на твоего деда-выдумщика, дюже серчают. Я уже отошла, а они серчают… (После некоторого колебания.) Слушай… Чтобы девчата мои не серчали… Может, все ж таки есть у вас кто-нибудь, а? Ну не сыны, так, может, племянники. Ну не родные, так, может, двоюродные или троюродные. Ну не все семеро, так, может, хоть пятеро… трое…

М а т я. Ты опять за свое?!

О с о к и н а (видя, что каши не сваришь). Ну пошла я, пошла: некогда мне тут с тобою тары-бары растабарывать!.. (Уходит.)

Кто-то внутри дома толкает одну из ставней. Матрена Андреевна оборачивается на звук, прислушивается. Забирает Алешу, уходит. Д е д, заметно сдавший, сразу состарившийся, с палкой в руках, выходит на крыльцо, с грустью оглядывает усадьбу, вздыхает.

Д е д.

(Всхлипывает и умолкает.)

Входит А л е ш а.

А л е ш а. Дед, а дед…

Д е д. Алешка!..

А л е ш а. Ты уже поправился? К тебе можно?

Д е д. Можно, милый, иди сюда. (Опускается на ступеньки крыльца.) Садись, рассказывай. Все рассказывай…

А л е ш а (садится рядом с ним). А мы сегодня обратно переезжаем.

Д е д. Кто? Куда? Зачем?

А л е ш а. Мы все. На старое место.

Д е д. Что-о?! (Упрямо.) Никуда мы отсюда не поедем!

А л е ш а. А баба Матя сказала…

Д е д (бьет палкой о ступеньку крыльца). А я говорю: нет!

А л е ш а. Как же? А если сам председатель придет и скажет…

Д е д. Все равно не поедем! Наша это усадьба, Алешка, без всякого обмана наша. Вот слушай… Слушай и говори: кто я тебе?

А л е ш а. Как это — кто? Дед…

Д е д. Какой дед? Ну? Какой?!

А л е ш а. Как это — какой? Самый обыкновенный, как у всех. Хороший дед… самый лучший… самый наш любимый… родной…

Д е д (дождался наконец чего хотел, торжествующе). Во! Родной!.. Это ты правильно сказал, Алешка: самый обыкновенный, как у всех, родной! И ты, Алешка, мне тоже такой. И Ксюшка, и Нюшка. И все они… и Вася, и Гриша — дядьки твои… тоже такие, тоже родные!

Входит М а т я, прислушивается и мрачнеет еще больше, чем до этого.

М а т я. Савелий!..

Д е д (обрывает себя на полуслове). Гм!.. Что?.. Что, Матя?

М а т я. Отпусти мальчонку.

Д е д. Иди, Алешка, погуляй, милый, где-нибудь.

Алеша уходит.

М а т я. Слушай, Савелий… Пока ты сам с собою, в одиночку, как маленький, в письма сынов-героев потихоньку игрался, терпела и молчала я…

Д е д. Матя! Почему — как маленький? Почему — игрался?

М а т я. Потому, что доигрался в конце концов! В газете тебя пропечатали! Вот почему!

Д е д. Как?.. Как пропечатали?

М а т я. Как выдумщика и обманщика! Вот как… А из-за тебя и других осмеяли, опозорили. Степана Крутого. За то, что он тебе за твои выдумки и усадьбу, и корову…

Д е д. Матя! Да ведь я…

М а т я (решительно обрывает его). Хватит! Больше нету моего терпения! Либо ты раз и навсегда перестанешь играться в свои «дочки-матери», либо…

Вбегают П е т ь к а и Ф р о с ь к а.

П е т ь к а (еле переводя дыхание). Дед Савелий! Идет…

Ф р о с ь к а (тоже). Бабушка Матя! К вам…

П е т ь к а. Председатель…

Ф р о с ь к а. Степан Васильевич…

Входит К р у т о й.

К р у т о й. Здравствуйте, товарищи Серебрянские.

Д е д. Здравствуй, Степан.

К р у т о й. Как вы тут?

Д е д. Ничего… живем.

К р у т о й. Как ты, дед, себя чувствуешь?

Д е д. Да вроде как уже оклемался.

К р у т о й. Так… А я на всякий случай зашел: может, тебя все-таки в больницу свезти надо.

Д е д. Не надо, Степан. Обойдется…

К р у т о й. Ну как знаешь, дед. (Хочет идти.)

Д е д. Стой! Куда же ты?

К р у т о й. А что?

Д е д. Что ж ты мне… про газету ничего?..

К р у т о й. Да ладно, дед. После про это…

Д е д. Нет, Степан. Дай мне ее сейчас. Вон она у тебя из кармана торчит.

К р у т о й. Ну что ж… на, почитай. Тут не только про дурня-председателя…

Крутой отдает деду Савелию газету и уходит. Петька и Фроська уходят тоже.

Д е д (читает газету. Потрясенный, смотрит по сторонам. Кладет газету на ступеньки крыльца). Матя!..

М а т я. Чего тебе?

Д е д. В последний раз…

М а т я. Ну?

Д е д. За это время, что я болел… письма были?

М а т я (осуждающе и твердо). Савелий!..

Д е д (не менее твердо). Были, спрашиваю?!

М а т я (после паузы). Были.

Д е д. Дай.

М а т я. Зачем?!

Д е д. Дай, говорю! В последний раз… поиграюсь.

Матя уходит в дом и возвращается с письмами в руках.

М а т я. На…

Д е д. Уйди на время.

М а т я. Ушла… (Уходит.)

Д е д (перебирает конверты и, не распечатывая их, не читая писем, рвет и бросает, вернее, роняет на ступеньки крыльца). Не наши, чужие, выдуманные… Не видели мы их никогда и не увидим… (Всхлипывает.)

Снова вбегают П е т ь к а и Ф р о с ь к а.

П е т ь к а. Дед Савелий!

Ф р о с ь к а. Савелий Дмитрич!..

П е т ь к а. Опять к вам!

Ф р о с ь к а. Уже близко!..

Д е д. Опять Крутой, что ли? Ну и пусть…

Ф р о с ь к а (показывает на улицу). Вот он, вот!..

Пауза.

Входит В а с и л и й — в военной форме, с шинелью и чемоданом в руках.

В а с и л и й. Здравствуйте.

П е т ь к а и Ф р о с ь к а (в один голос). Здравия желаем, товарищ майор!

В а с и л и й (в шутку). Разрешите обратиться?

П е т ь к а и Ф р о с ь к а (совершенно серьезно). Обращайтесь, товарищ майор.

В а с и л и й (машет на них рукой и обращается к деду Савелию). Скажите, пожалуйста, где тут усадьба садовода колхоза «Рассвет» Савелия Дмитрича Серебрянского?

Дед Савелий пристально смотрит на него, хватается рукой за сердце, медленно поднимается со ступенек крыльца. Василий делает движение ему навстречу.

Сидите, сидите, пожалуйста! Я спрашиваю: где тут живет садовод Серебрянский? Знаете такого?

Д е д (задыхается от волнения). Знаю… Знаю, товарищ майор… Эта усадьба. Здесь он живет. Я это, я!..

В а с и л и й (ставит чемодан на землю). Савелий Дмитрич… Отец!..

Д е д. Товарищ майор… Вася… Сынок!.. (Роняет палку и, пошатываясь, идет к нему.)

П е т ь к а и Ф р о с ь к а (с бурной радостью). Ур-р-ра!..

Д е д. Сынок, дорогой!.. (Обнимает и целует Василия и плачет, прижимаясь к его груди головой.)

Петька обнимает и целует Фроську.

Ф р о с ь к а (опомнившись). Ты что?! Спятил, что ли? По затылку захотел, нахал бесстыжий?!

В а с и л и й (успокаивает деда Савелия). Ну… Ну зачем же так, Савелий Дмитрич… Отец, не надо…

Д е д (всхлипывая). Надо, Вася, надо!.. Ведь приехал ты ко мне, приехал!.. Долго не ехал, не мог, никак не мог, служба у тебя такая. А при первой возможности, вот, собрался и приехал!

В а с и л и й (нахмурившись). Да-да. Долго не ехал. А должен был, давно должен был. Ты прости меня, пожалуйста… Говори, что тут с тобой случилось? Какая авария?

Д е д (недоуменно). Авария?

В а с и л и й. Да. В телеграмме так и сказано…

Д е д. В телеграмме?!

В а с и л и й. Да. Вот она… (Достает из нагрудного кармана гимнастерки телеграмму, читает.) «Ваш отец Савелий Дмитрич Серебрянский попал в аварию. Приезжайте немедленно. Председатель колхоза «Рассвет» Крутой».

Д е д (удивленно и радостно). Крутой?!

В а с и л и й. Да. Так что же случилось?

Д е д. Ерунда… Главное, что ты приехал, а все остальное ерунда.

В а с и л и й. Но ты будто после тяжелой болезни.

Д е д. Пройдет! Теперь пройдет!.. Не обращай внимания.

В а с и л и й (смотрит по сторонам). А где Матрена Андреевна? Мама где?

Д е д (снова дрогнувшим голосом). Мама?.. Сейчас… (Петьке и Фроське.) Ребята, а ну позовите Матю! Она где-то там во дворе.

П е т ь к а (смотрит на улицу). Стойте! Дед Савелий! Еще идут. Двое. Капитаны!

Ф р о с ь к а (смотрит туда же). Летчик и танкист!

Входят д в о е, тоже в военной форме и с чемоданами.

П е р в ы й. Здравствуйте.

В т о р о й. Добрый вечер.

П е т ь к а и Ф р о с ь к а. Здравия желаем, товарищи капитаны!

Д е д. Коля беленький и Коля черненький! (Обнимает и целует вновь прибывших.)

Н и к о л а й п е р в ы й (показывает на Василия). А это кто? Еще брат, наверное? Который?

Д е д. Брат, брат… Самый первый мой — самый старший ваш.

Н и к о л а й в т о р о й (козыряет). Товарищ майор! Разрешите обратиться… Прибыли к отцу и матери по телеграмме председателя колхоза «Рассвет»…

В а с и л и й. Без всяких, товарищи… Братья так братья, дома так дома!

Все трое обнимаются и целуются.

А как же это вы — один беленький, другой черненький — из разных концов страны, а вместе?

Н и к о л а й п е р в ы й. А это мы в дороге встретились. Летим в самолете, сидим рядом. Разговорились. И что же оказалось!..

Н и к о л а й в т о р о й. По одному маршруту следуем: в одну и ту же область, район, хутор — в один и тот же дом!

Н и к о л а й п е р в ы й. К одному отцу…

Н и к о л а й в т о р о й. До одного батька…

Н и к о л а й п е р в ы й. Братья-близнецы! Один — белорус…

Н и к о л а й в т о р о й. А другой — украинец. И все равно — близнюки!

Д е д (снова всхлипывает). Дорогие мои…

В а с и л и й. Ну зачем же опять, отец?! Не надо, успокойся, пожалуйста.

Д е д. Да это… Да это от радости я. От радости и гордости! Счастливые это слезы, Вася. А счастливые слезы — не стыд, не позор, никому ни в упрек, ни в укор.

В а с и л и й (Петьке и Фроське). А все-таки, ребята, дайте Савелию Дмитричу стакан воды.

Д е д. Какая может быть по такому случаю вода?! Петька! Фроська! Да бегите же вы наконец и разыщите Матю. Разыщите и скажите… Нет, ничего не говорите: пусть сюда идет — и все.

М а т я выходит из-за дома.

М а т я. Здесь я. Чего тебе? (Замечает посторонних.) Что за люди? Кто такие? Зачем?

Д е д. Матя пришла, Матя!.. (Идет ей навстречу.) Матя, что ты спрашиваешь? Неужели не видишь, не узнаешь, не догадываешься?! Ну!.. Да сыны же это, Матя, наши с тобою сыны: Вася и два Коли — беленький и черненький…

М а т я (закрыв глаза, будто не доверяя тому, что видит, с болью). Савелий! Ты опять… опять за свое?!

Д е д. Они, Матя, ей-богу, они…

В а с и л и й. Матрена Андреевна… мама…

М а т я (стоит некоторое время молча, потом что-то шепчет, потом вскрикивает). Васенька! Коленьки!.. (Протягивает к ним руки.)

Василий и оба Николая бросаются к ней.

П е т ь к а (Фроське). За фельдшером Окунем, быстро!

Ф р о с ь к а. Не надо.

П е т ь к а. Ей же плохо, она чуть не упала…

Ф р о с ь к а. Ей плохо оттого, что ей хорошо… Когда явится Сергей, я тоже, наверное, брякнусь, если меня не подхватят…

П е т ь к а. Какой Сергей?

Ф р о с ь к а. Мой.

П е т ь к а. Какой твой?

Ф р о с ь к а. Отстань. Не приставай…

Входят еще трое военных.

П е р в ы й. Где здесь…

Д е д (не дает ему даже закончить вопрос). Здесь!

В т о р о й. Кто здесь…

Д е д. Я!

Т р е т и й. Мы…

Д е д. Знаю! Гриша, Митя, Клим!..

Еще объятия и поцелуи.

М а т я.

Б р а т ь я.

М а т я.

Б р а т ь я.

М а т я.

Б р а т ь я.

Ф р о с ь к а. Ой, да что же это такое?!

П е т ь к а. Чего ты?

Ф р о с ь к а. Ну как же?.. Все есть, все здесь, а Сергея… моего Сергея нету.

П е т ь к а. Не реви. Отыщется еще, приедет…

Входят К р у т о й и С и м а.

К р у т о й. Можно?

Д е д (идет ему навстречу). Степа! Милый ты мой! Спасибо… (Обнимает Крутого.) Вот они, вот… (К сыновьям.) Ребята! Это он, товарищ Крутой, который вам телеграмму ударил… (Снова к Крутому.) Степа! Век не забуду и благодарным тебе буду. Теперь знаешь что… Прежде чем что-либо тебе рацпредложу, неделю и больше того погожу.

К р у т о й. Да ладно, дед, давай рацпредлагай.

Вбегает О с о к и н а.

О с о к и н а. Савелий Дмитрич, шабёр дорогой! Ой, не думала я и не гадала, и во сне мне такое не снилося…

Д е д. Дорогой?.. А кто вот здесь, на этом самом месте, пальцем в меня тыкал, «таким» называл?

О с о к и н а. А разве ж я? Разве ж я первая? Вспомни: не я, а Матя твоя, вот кто.

Д е д. Ну да сегодня я добрый, такой добрый, что никакого зла не помню. Подходи, соседка-наседка, знакомься с моими сынами-орлами.

В а с и л и й (Осокиной). Здравствуйте. Василий…

О с о к и н а. Здравствуйте. Как сами себя чувствуете?

В а с и л и й. Благодарю. Хорошо.

О с о к и н а. А как… жена, детки?

В а с и л и й. Тоже хорошо.

Осокина явно огорчена.

Г р и г о р и й (ей же). Здравствуйте. Григорий…

О с о к и н а. Здравствуйте. Одни приехали? Жену и деток не привезли?

Г р и г о р и й. На этот раз один. Жена работает, дети к новому учебному году готовятся.

Осокина огорчена еще больше.

Д в а Н и к о л а я (ей же, вместе). Здравствуйте. Николаи мы…

О с о к и н а (уже без обиняков). Женатые?

Д в а Н и к о л а я. Женатые.

Осокина без слов безнадежно машет рукой. Входят О к у н ь, с е с т р ы О с о к и н ы и д р у г и е.

Г о л о с а.

— С праздником, дед Савелий!

— С приездом гостей дорогих!..

Д е д. Спасибо, люди добрые, за добрые слова! Заходите — мимо не проходите. Сегодня у деда Савелия действительно праздник… Праздник и пир на весь мир! Матя! Серафима! Соседка-наседка! А ну давайте, столы накрывайте, всех приглашайте и угощайте… Иван Кириллович, а ты, пока суд да дело и у хозяйки угощенье не поспело, музыку дай, да самую что ни на есть веселую!

Матрена Андреевна, тетка Серафима и Осокина с помощью других выполняют распоряжение, деда Савелия.

О к у н ь. Колхозная полька «Тетя Мотя» с частушками! Газ, два, три…

Две женщины поют, другие пляшут.

Д е д (на авансцене, сестрам Осокиным). Девчата, такое дело… Не серчайте на меня, пожалуйста…

М а р и я. О чем вы, Савелий Дмитрич?

Д е д. Ребята мои почти что все… женатики.

М а р и я. Ну и что?

Д е д. И Василий, и Григорий…

Д а р ь я. Ну и что?

Д е д. И оба Николая…

О л ь г а. Ну и что?!

Ф р о с ь к а. А Сергей, Савелий Дмитрич, а Сергей?

Ольга дергает ее за косу и дает ей подзатыльник.

Д е д. Только Митя и Клим холостые.

М а р и я. Да что вы, Савелий Дмитрич, вроде нашей матери, о женихах для нас забеспокоились? Не надо. Наши суженые от нас не уйдут.

Н и н а и А н н а.

Д м и т р и й и К л и м е н т и й.

Н и н а и А н н а.

Д м и т р и й и К л и м е н т и й.

Н и н а и А н н а.

Г о л о с а.

— Дед Савелий, где ты? Просим в круг!

— Начни только, а мы подхватим!..

Звучит другая песня-пляска.

К этому времени на сцене уже расставлены столы, все идут к ним, рассаживаются.

В а с и л и й (с чаркой в руках). Дорогие товарищи, разрешите…

Г о л о с а.

— Говори, товарищ майор!

— Просим!..

В а с и л и й. Мои родители погибли во время войны. Я рос и воспитывался в детском доме, потом в Суворовском училище. У меня были друзья-однокашники, я встречал в годы учения, а затем в годы службы в армии много хороших, отзывчивых, чутких людей. Но так уж вышло, так уж случилось, что за всю мою жизнь никто, никогда, на разу не назвал меня… сыном. И вот однажды я получил из вашего колхоза, от Савелия Дмитрича и Матрены Андреевны, письмо, в котором они писали мне так: «Вася, сынок!.. О тебе пишут в газетах, рассказывают по радио. Ты награжденный, ты известный, у тебя все есть. Все, кроме отцовского дома, сожженного когда-то фашистами. Мы хотим, чтобы отныне и он был у тебя. Знай: по нижеуказанному адресу тебе всегда рады… всегда и всякому: и такому, про которого пишут и говорят, и такому, про которого почему-либо забыли, и всем довольному, и чем-то огорченному, и здоровому, и прихворнувшему. Ждем и всегда готовы ждать. Отец и мать».

Г р и г о р и й (поднимается рядом с Василием). И я… И мне…

Н и к о л а й п е р в ы й. И мне тоже!..

Н и к о л а й в т о р о й. И мне!..

В а с и л и й. За первым письмом пришло второе, третье… Потом я стал получать «письма из дому» каждую неделю. Я стал их ждать! Я радовался им, как чему-то действительно родному.

Г р и г о р и й. И я!

Д в а Н и к о л а я. И мы!..

В а с и л и й (после небольшой паузы). Мне сказали, что ты, отец, был убит на фронте под Москвой, а ты, мама, погибла во время бомбежки, прикрыв меня, грудного, своим телом… Я побывал на ваших могилах — под Москвой и в нашем селе под Воронежем… Но вы… Но вы не погибли тогда, как мне сказали, вы просто пропали без нести. Пропали без вести, а потом нашлись. Нашлись! Многие ведь, которых считали погибшими, потом нашлись… Я рад, я очень рад, что так случилось. Я пью за то, чтобы не терять вас больше. Не терять ни вас, ни моих братьев, которые нашлись вместе с вами, благодаря вам.

Все встают и пьют.

(Вместе с ним остальные братья.)

Никем на первых порах не замеченные, в усадьбу входят двое — с т а р и к и с т а р у х а. Старик в башлыке, обмотанном вокруг головы наподобие чалмы, в черкеске с газырями, с кинжалом на узком кавказском ремне, с двумя хурджинами, переброшенными через плечо. Старуха в темном платье, в белой косынке, а поверх нее в темном платке.

С т а р и к (после того как сидящие за столами обратили на них внимание). Гамарджоба, здравствуйте.

Д е д (встает). Здравствуй… Здравствуй, добрый человек. Заходите, садитесь с нами, гостями будете.

С т а р и к. Спасибо. Быть гостем за таким большим столом — большой почет. Охотно принимаем ваше приглашение. Но прежде скажите нам, пожалуйста: кто здесь из вас Савелий Серебрянский, кто здесь из вас… отец… нашему Серго Кукурадзе?

Д е д. Вашему?.. Вашему Серго Кукурадзе?! Я это… Я — Савелий Серебрянский… ему отец.

С т а р и к (снимает с плеча хурджины, опускает их на землю, подходит к деду Савелию). Гамарджоба, брат Савелий.

Д е д (встревоженно). Где он? Где Сергей? Что с ним?!

С т а р и к. Ничего, ты, пожалуйста, не волнуйся. Дома он уже, у нас дома, у своего дяди Ираклия и у своей тети Анастасии… (Показывает на старуху, пришедшую с ним.) Жив-здоров. Но не совсем еще. Поэтому вместо себя прислал к тебе нас — своего дядю и свою тетю. Получил телеграмму и немедленно прислал.

Д е д (взволнованно). Здравствуй, брат, здравствуй, Ираклий…

Старики обнимают друг друга, похлопывают и поглаживают по вздрагивающим плечам.

М а т я (старухе). Иди, Настенька, садись вот здесь, рядышком…

Ф р о с ь к а (после того как метнулась к старухе и то-то спросила у нее). Ой, да что же это такое?!

П е т ь к а. Чего ты?

Ф р о с ь к а. Мой Сергей… тоже женатый.

П е т ь к а. Так тебе и надо, невеста без места! Подожди, выйдем на улицу… я тебя еще взгрею!

Г о л о с а.

— Савелий Дмитрич!

— Отвечай сынам!..

Д е д (с любовью смотрит на Василия, Григория и остальных). Сыны мои, родные мои, любимые…

К р у т о й. Стой, Савелий Дмитрич! Погоди чуть… Симочка!..

С и м а. Слушаю, Степан Васильевич…

К р у т о й. А где же милиция?!

С и м а. Здесь милиция, прибыла. И привезла…

К р у т о й. Давай сюда!

С и м а. Сейчас дам… (Уходит.)

Пауза.

Наряд милиции вводит упирающегося Ш а л а е в а.

Ш а л а е в. Куда вы меня? Зачем?! Это насилие, превышение власти, преследование и расправа за критику!

К р у т о й. Давай, Жора, давай, универкор… Смотри, снимай и записывай. Из самой что ни на есть жизни!

Ш а л а е в (смотрит на сыновей деда Савелия). Не… не… не может быть!

К р у т о й. Нет, брат, шалишь, может! И не может быть, а есть! (Деду Савелию.) Давай, Савелий Дмитрич, говори. (Показывает на Шалаева.) Не обращай на него никакого внимания и говори…

Д е д. Сыны мои, родные мои, любимые! Всю жизнь спою мечтал я об вас — самых лучших, самых верных, самых геройских сынах земли советской… Мечтал и ждал, ждал и знал: придут, придут ко мне сыны мои, родные мои, единокровные… Придут и скажут: «Отец! Для нас — твой труд и твоя забота, для нас — твои руки трудовые, твоя седая голова, твоя старость. Для тебя — наша молодость и сила, наше геройство, наши раны и кровь». И вот вы! Пришли!.. Сыны ж мои! Нежно целую я вас и обнимаю, к своей груди прижимаю и высоко чарку эту поднимаю. За наше с вами родство нерушимое, нерасторжимое, непобедимое — и русское, и белорусское, и украинское, и грузинское, и таджикское, и узбекское, — за большое и единое семейство наше — советское!

Гремит оркестр. Гремят аплодисменты. Гремят «ура».

Ш а л а е в (щелкает затвором фотоаппарата, стрекочет кинокамерой). Пьеса!.. Сценарий!.. Либретто!..

Песня:

З а н а в е с.