«Кто, что я» Толстой в своих дневниках

«Воспоминания»: «полезнее для людей, чем вся та художественная болтовня, которой наполнены мои 12 томов сочинений» (1903-1906)

Толстой вернулся к мысли восстановить в памяти свою жизнь только в 1902 году. В это время его ученик и сотрудник Павел Бирюков взялся за составление биографии Толстого для французского издания его сочинений, и Толстой обещал предоставить ему сырой материал в виде своих «воспоминаний» или «автобиографии»¹¹⁴¹¹. Но вскоре он начал колебаться. На этот раз его страшила другая трудность, а именно моральная проблема: как «избежать Харибды - самовосхваления (посредством умалчивания всего дурного) и Сциллы - цинической откровенности о всей мерзости своей жизни». Как он объяснил в письме к Бирюкову, Толстой чувствовал, что если «написать всю свою гадость, глупость, порочность, подлость - совсем правдиво, правдивее даже, чем Руссо, - это будет соблазнительная книга. Люди скажут: вот человек, которого многие высоко ставят, а он вон какой был негодяй, так уж нам-то, простым людям, и Бог велел» (73: 279, 20 августа 1902).

Заметим, что в это время Толстой уже был автором «Исповеди». Однако он все еще думает о книге воспоминаний о своей жизни - это явно другой замысел и другой жанр.

Толстой вернулся к этому замыслу только в декабре 1902 года, во время серьезной болезни и в мыслях о смерти: однажды ночью во время бессонницы он стал диктовать свои воспоминания. Первая серия записей, относящихся к детству, была отослана Бирюкову в феврале 1903 года. Между 1903 и 1906 годами Толстой записал и отослал еще несколько отрывков, из которых составился фрагментарный текст под общим заглавием «Воспоминания». Публиковать его при жизни Толстой не собирался (74: 141). У этих воспоминаний была другая цель - Бирюков начал работать над многотомной биографией Толстого, и эти записи послужили для него материалом¹¹⁴²¹.

Толстой предварил свои «Воспоминания» введением методологического характера, в котором описал самый процесс работы: сначала, незаметно для себя, он стал вспоминать только одно хорошее; затем он заболел, и во время болезни мысль его постоянно обращалась к воспоминаниям - «эти воспоминания были ужасны» (34: 345). Здесь Толстой процитировал «Воспоминание» Пушкина: Воспоминание безмолвно предо мной Свой длинный развивает свиток; И с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слезы лью, Но строк печальных не смываю.

В августе 1878 года Страхов, которого Толстой призывал тогда написать свою жизнь, процитировал эти строки Пушкина в письме к Толстому. Теперь, более чем через двадцать лет, Толстой повторил эти слова в применении к собственному замыслу, при этом он заметил: «я только изменил бы так: вместо строк печальных... поставил бы: строк постыдных не смываю» (34: 345). Воспоминание стало для Толстого моральным актом.

Толстой читал свою жизнь с отвращением. Но вскоре он понял, что не вся жизнь была так ужасно дурна, и разделил ее на четыре периода: первые 14 лет, или «невинный» период детства; затем 20 лет «распущенности», то есть честолюбия, тщеславия и, главное, похоти; потом третий, 18-летний период, от женитьбы до «духовного рождения» - период жизни, не осуждаемой общественным мнением, но посвященной «эгоистическим интересам» семьи и литературы; и последний период, от «духовного рождения» до смерти, в котором он живет теперь и с точки зрения которого видит значение всей своей прошедшей жизни (34: 346-347).

Толстой придавал огромное значение своему замыслу: он намеревался написать такую «историю жизни», всех четырех периодов, которая «будет полезнее для людей, чем вся та художественная болтовня, которой наполнены мои 12 томов сочинений и которым люди нашего времени приписывают незаслуженное ими значение» (34: 348).

Приступая к этой работе, он перечитал «Детство» и «пожалел о том, что написал это: так это нехорошо, неискренно, литературно написано» (34: 348).

В «Введении» к своим «Воспоминаниям» Толстой поместил также запись из дневника, которую он сделал, когда, серьезно заболев, начал вспоминать о прошлом: 6 января 1903 г. Я теперь испытываю муки ада: вспоминаю всю мерзость своей прежней жизни, и воспоминания эти не оставляют меня и отравляют жизнь. Обыкновенно жалеют о том, что личность не удерживает воспоминания после смерти. Какое счастье, что этого нет. Какое бы было мученье, если бы я в этой жизни помнил все дурное, мучительное для совести, что я совершил в предшествующей жизни. А если помнить хорошее, то надо помнить и все дурное. Какое счастье, что воспоминание исчезает со смертью <.> Да, великое счастье - уничтожение воспоминания; с ним нельзя бы жить радостно. Теперь же, с уничтожением воспоминаний, мы вступаем в жизнь с чистой, белой страницей, на которой можно писать вновь хорошее и дурное (34: 346).

Как явствует из этой записи, приступив к «Воспоминаниям», Толстой (как это было и с его первым мемуарным замыслом, «Моя жизнь») думает о воспоминаниях, которые простираются за пределы смерти.

Тогда пятидесятилетний Толстой размышлял о периоде до рождения (он спрашивал: «Когда я начался?»). Теперь, приближаясь к восьмидесяти, он думал о том, что будет после смерти. Тогда Толстой сожалел о пределах человеческой памяти (ему бы хотелось помнить больше); теперь он радовался тому, что воспоминания прекращаются со смертью. Помнить стало для него бременем.

Толстой не заметил противоречия: радуясь тому, что воспоминания уничтожаются со смертью, он тем не менее представлял себе, что и после смерти можно писать свою жизнь, только на чистой, белой странице.