«Кто, что я» Толстой в своих дневниках

«Смерть похожа на сон, на засыпание <...> Но смерть еще более похожа на пробуждение»

В последние годы жизни Толстой все больше и больше спал. При пробуждении ему нередко не удавалось сразу восстановить память и сознание себя:

Я нынче все больше и больше начинаю забывать. Нынче много спал и, проснувшись, почувствовал совершенно новое освобождение от личности: так удивительно хорошо! Только бы совсем освободиться. Пробуждение от сна, сновидения, это - образец такого освобождения (56: 98).

Толстой истолковывал пробуждение от сна как прообраз будущего перехода от жизни к смерти, понимая смерть как желанное освобождение от сознания своего «я».

В дневнике Толстой не раз обращался к аналогии между сном и жизнью или сном и смертью. Размышления о своих ощущениях перемежаются философскими рассуждениями. Работая над этой аналогией, Толстой пробовал разные ходы. Одна возможность: «Сновидения совершенное подобие жизни» (57: 91). В этом он опирался на метафору «жизнь есть сон», к которой не раз обращались философы Платон, Декарт, Паскаль, Шопенгауэр и другие. Он испробовал и другой ход: «Сон - совершенное подобие смерти» (56: 34). И у этой идеи есть культурные прецеденты, достаточно вспомнить монолог Гамлета: «Умереть, уснуть; Уснуть! И видеть сны, быть может?» (To die, to sleep; To sleep, perchance to dream)¹²¹⁸¹.

Толстой рассуждал о том, как соотносятся разные метафорические ходы: «Я говорил себе, что смерть похожа на сон, на засыпание: устал и засыпаешь, - и это правда, что похоже, но смерть еще более похожа на пробуждение <.>» (55: 89). Он испытывал особенный интерес к моменту пробуждения. День ото дня, засыпая и просыпаясь, Толстой подвергал известные философские аналогии и литературные метафоры опытной проверке: он размышлял о том, что происходит при переходе между жизнью и смертью.

Однажды, лежа в постели после пробуждения, он составил сложную аналогию, в которой цикл засыпания и пробуждения соотносится с переходом от жизни к смерти таким образом, что жизнь и смерть кажутся соизмеримыми:

Сегодня 5 Февраля 1892. Бегичевка. Только что встал. В постели думал: От сна пробуждаешься в то, что мы называем жизнью <.>. Но и эта жизнь не есть ли сон? А от нее смертью не пробуждаемся ли в то, что мы называем будущей жизнью, в то, что предшествовало и следует за сновидением этой жизни? (52: 62).

В последующие годы Толстой вновь и вновь возвращался к роковому вопросу о том, не есть ли смерть пробуждение к новой, будущей жизни. («Эта», т. е. земная, жизнь в этом случае является лишь сновидением.)

Следует упомянуть, что Толстому впервые подумалось (и снилось), что смерть есть пробуждение, задолго до того, как наступила старость. Запись такого сна, датированная 11 апреля 1858 года, имеется в его записной книжке:

Я видел во сне, что в моей темной комнате вдруг страшно отворилась дверь и потом снова неслышно закрылась. Мне было страшно, но я старался верить, что это ветер. Кто-то сказал мне: поди, притвори, я пошел и хотел отворить сначала, кто-то упорно держал сзади. Я хотел бежать, но ноги не шли, и меня обуял неописанный ужас. Я проснулся, я был счастлив пробуждением. Чем же я был счастлив? Я получил сознание и потерял то, которое было во сне. Не может ли также быть счастлив человек, умирая? Он теряет сознание я, говорят. Но разве я не теряю его засыпая, а все-таки живу. Теряет личность, индивидуальное <.> (48: 75).

В тот же день Толстой записал в дневнике: «кошмар и философская теория бессознательности» (52: 12). Как явствует из этого замечания, тридцатилетний Толстой понимал, что он разработал целую концепцию сознания (вернее, бессознательности) на основании своего сна.

Но это было не все. Читателям Толстого-романиста бросается в глаза (и исследователи не раз писали об этом), что Толстой использовал свой ночной кошмар в знаменитом эпизоде смерти князя Андрея: на смертном одре он видит сон о двери и на этом основании делает философский вывод о природе смерти: «Я умер - я проснулся. Да, смерть - пробуждение !»*²¹⁹*Освобожденный этим открытием, герой Толстого умирает без страха и сожаления. Однако, как мы знаем из дневников старого Толстого, автор не был удовлетворен символическим решением проблемы смерти, предложенным в его романе. В поздних дневниках Толстой продолжал размышлять о снах, в которых смерть оказывалась пробуждением, и строить целые философские теории на этом материале.