«Ваня Коммунист»

О МАРКИНЕ И ДРУГИХ

Хотя Никитин считал, что у него очень мало шансов быть принятым в отряд, но вечером того же дня все моряки Волжской флотилии прочли:

Приказ № 154/7

г. Нижний Новгород 30 июня.

Ежедневно множатся ряды доблестных защитников революции! Близок тот час, когда наш отряд будет полностью укомплектован личным составом и подготовлен к боям с врагами. В грядущих боях правда восторжествует, мы победим, товарищи!

Приказываю:

Боцмана Российского военного флота Карпова Макара Петровича, призыва 1907 года, — зачислить добровольцем и назначить боцманом на канонерскую лодку «Ваня».

2. Комендора Российского военного флота Гвоздь Ефима Егоровича, призыва 1912 года, — зачислить добровольцем и назначить командиром орудия № 1 на канонерскую лодку «Ваня».

3. Никитина Василия Степановича, года рождения 1901, уроженца деревни Карнауховка (Пермская губерния), зачислить добровольцем с испытательным сроком на канонерскую лодку «Ваня».

4. Красному военмору Вишневскому В. В. принять указанного Никитина в свой пулеметный расчет и вести с ним разъяснительную работу с таким расчетом, чтобы подготовить из него преданного борца за справедливое дело — за дело революции.

Комиссар Волжской военной флотилии Н. Маркин

В. В. Вишневский — тот самый военмор, который на митинге зачитал резолюцию. Вся команда «Вани» уважает и любит его. Во-первых, в бою Вишневский, как говорят все матросы, здорово отчаянный, находчивый. Во-вторых, башковитый. Ребята в кубрике говорили даже, будто Вишневский нацелился написать книгу о матросской жизни. Василий Никитин верит этому: сам видел, как Всеволод Вишневский что-то записывал в тетрадку. В-третьих, уж очень веселый Вишневский. А сколько интересных историй знает! Не перечтешь!

Маркин тоже ценит Всеволода Вишневского. Ведь не случайно именно его вызвал он тогда, когда приказ подписывал, и сказал:

— Зачисляю Никитина к тебе вторым номером. Парень серый в политическом отношении. Только и усвоил, что мы за трудовой народ и против буржуев. И с оружием обращаться не умеет. Твоя конкретная задача: подковать его на все четыре ноги. Так подковать, чтобы месяца через два он стал настоящим красным военмором!

Вся команда любит и уважает Всеволода, но больше всех — он, Василий Никитин. Ведь почти каждый день Всеволод Вишневский занимается с ним: объясняет устройство пулемета, международную обстановку и все прочее, о чем Василий даже понятия не имел.

Василий смотрит в ту сторону, где спит Вишневский. Ишь, разметался и одеяло вот-вот свалится.

Никитин сегодня дневальный. Он бесшумно пробирается среди спящих, чтобы прикрыть Вишневского, но в кубрик врывается резкая дробь звонка.

— Боевая тревога! — кричит Никитин.

На секунду в кубрике повисает настороженная тишина, а потом с коек спрыгивают матросы, хватают оружие, одежду и бегут на верхнюю палубу. Только трапы стонут от топота.

Вместе со всеми — Василий Никитин.

Матросы срывают чехлы с пушек и пулеметов, готовят снаряды и пулеметные ленты и лишь после этого быстро одеваются.

Все это — не только дань традициям военного флота. Это сейчас необходимость: после падения Казани что ни ночь — провокация эсеров или кулацкий налет. Правда, пока в самом городе тихо, но кто может поручиться, что враги революции не попытаются уничтожить или захватить корабли красной флотилии? Ведь было же, что анархисты напали на самого товарища Маркина, арестовали его, увели к себе.

Василий Никитин запомнил ту ночь. Была она безлунная, настороженная. Как и сегодня, притаился Нижний. Было тихо, отчетливо слышался далекий стук колотушек ночных сторожей. Матросы курили на палубе. Вдруг тишину разорвал истошный вопль:

— Братцы!

Крик родился где-то за добротными амбарами. Вахтенный у трапа рванул затвор винтовки, остальные — вскочили, замерли.

Скоро послышались торопливый топот, громкое хриплое дыхание. Наконец появился человек.

— Маркина... анархисты утащили... к себе,—прохрипел он.

Это было неожиданно и невероятно.

— Кого утащили?

— Куда, говоришь?

— Маркина? Анархисты?

— Душа из них вон! — зашумели матросы.

И тут скомандовал боцман Макар Петрович Карпов.

— В ружье!

Зашагал матросский отряд по пустынным улицам Нижнего. Впереди — боцман. Сразу же за его спиной — Всеволод Вишневский и Василий Никитин.

У всех в руках винтовки, на ремнях и в карманах— гранаты, на груди — косым крестом пулеметные ленты.

Шли быстро, порой бежали. Вперед ушла разведка.

Василий Никитин так и норовил выскочить из рядов. Дозволь ему Вишневский и боцман — он бы один побежал к тому дому, который анархисты облюбовали под свой штаб.

Жив ли товарищ Маркин?..

Никитин вспоминал Маркина таким, каким увидел его в тот вечер, когда вместе с матросами пришел записываться в добровольцы: с засученными рукавами форменки, чуть взлохмаченного и потного. Тогда вся команда канонерской лодки «Ваня» грузила снаряды. Вместе со всеми работал и комиссар флотилии...

Вот и штаб анархистов. Двухэтажный каменный дом, ничем не приметный внешне, стоит в окружении купеческих особняков. Все его окна ярко освещены. Как в большой праздник.

Около дома их встретил Ефим.

— Разрешите доложить, товарищ боцман? Маркин живой. Анархия митингует на втором этаже.

— Наши ребята где?

— Там. Велел следить, чтобы Маркина не тронули.

По лестнице, усыпанной шелухой от подсолнухов и прочим мусором, поднялись на второй этаж, задержались в дверях.

В большой комнате сгрудились анархисты — какие-то волосатики в косоворотках, клешники с длиннющими лентами, солдаты, у которых лохматые чубы свисали почти до носа, и прыщеватые юнцы в гимназических шинелях. Они кричали, размахивали кулаками, бутылками и даже наганами. Они наседали на Маркина. А он стоял, прижавшись спиной к буфету, и насмешливо смотрел на беснующихся. Разве только бледнее был, чем всегда. Наган у Маркина анархисты отобрали.

Макар Петрович Карпов выстрелил в потолок. Посыпалась штукатурка. Будто окаменели анархисты на мгновение, а Всеволод Вишневский с братвой уже пробился к Маркину, прикрыл его.

Тут один из анархистов матюкнулся, рванулся к винтовке. Но кочегар Миша Хлюпик навалился на него, скрутил руки, уволок в коридор.

— Наших бьют! — истошно завопил юнец, похожий на гимназиста.

Ефим Гвоздь молча ударил его. Тот, как подрубленный, грохнулся на заплеванный пол.

Тишина. Никакого сопротивления.

Не ожидал Василий Никитин, что Маркина удастся освободить так легко. Он много раз видел анархистов в городе. Какие они всегда были спесивые, громогласные! А сегодня их будто подменили, словно полиняли, выцвели они за эти несколько минут.

Не заметил Василий Никитин, что еще в самом начале заядлые анархисты были прижаты к стенкам штыками матросов с «Вани», что к вискам заправил приросли безотказные матросские наганы.

А Маркин уже застегнул кожанку и сказал спокойно:

— Все барахло, которое здесь есть, как незаконно добытое, конфисковать в пользу революции.

В огромные узлы связали шали, кружевное диковинное белье, отрезы шелка, бархата и сукна. Отдельно упаковали золотые побрякушки. Вывели главарей, под конвоем отправили в чека.

К остальным Маркин обратился с речью:

— Прошу слушать меня внимательно. Мы, революционные моряки, обращаемся к вам с добрым словом. Если по-прежнему станете жить паразитами на теле республики — прикончим с вами канитель!.. Ведь, если откровенно, осточертели вы. Если бы не революционная дисциплина, давно отправили бы вас в небесный штаб.

— А к себе возьмете? — спросил кто-то.

— Кто ты есть такой, чтобы мы тебя в свой кубрик пустили? — повысил голос Маркин. — Или ты думаешь, мы любого добровольца зачисляем? Ошибаешься. Кто ты такой сейчас? Сейчас ты несознательный элемент, которого мы щадим из-за его политической неграмотности. А кто мы? Мы — передовой отряд революции, который с голыми руками пойдет на любую контру!

— И сокрушит ее, — подсказал Ефим Гвоздь.

Маркин кивнул и закончил свою речь так:

— Если вы настоящие люди и хотите понять что к чему, то идите в Красную Армию. Кто там отличится — можем и к себе зачислить. Как достойное пополнение...

Вот все, что произошло в ту ночь. Но еще много раз подымала матросов «Вани» боевая тревога. Были и раненые. Были и убитые.

«Зачем же ты, товарищ Маркин, поднял нас сегодня среди ночи?» — так думали матросы, поглядывая на мостик.

— По местам стоять; со швартовых сниматься! — раздается оттуда команда.

Падают с чугунных тумб толстые канаты. Медленно, словно нехотя, погружается в воду первая плица...

Уплывает назад берег с огромными купеческими амбарами. Перед носом корабля — простор Волги. Впереди — манящие красные и белые огоньки бакенов.

— Отбой боевой тревоги!—доносится с мостика.

— Можно, Всеволод, к Ефиму? — спрашивает Василий.

— Иди.

Ефим Гвоздь — комендор носового орудия. Он любит позубоскалить, высмеять человека — для него плевое дело. Но стеснительному Василию это даже нравится. Он считает, что именно таким — насмешливым, дерзким, решительным — и должен быть красный военмор. Кроме того, Всеволод Вишневский и Ефим Гвоздь вместе служили на миноносце на Черном море. Вместе и ушли с корабля, чтобы защищать революцию. Только сюда в разное время прибыли. А раз они приятели, то и Василий тянулся к Ефиму.

— Смирно! — негромко, чтобы не слышало начальство, командует Ефим и, тараща глаза, рапортует:— Товарищ поверяющий салажонок! Во вверенном мне орудийном расчете пять человек. Из них семь в бане, а двенадцать ушли к Мане! Прикажете начальству докладать, али пока обождать?

По неписаным правилам игры Василий должен сказать «вольно» и небрежно поднести руку к бескозырке, но он спрашивает:

— Ефим, а кто такой Маркин?

Перестает гоготать братва. Ефим Гвоздь сдвигает бескозырку на затылок, удивленно смотрит на Василия, потом говорит:

— Ты, конечно, салага, но любой настоящий моряк знает, что Маркин был избран заместителем председателя первого съезда моряков Балтфлота! Ясно тебе или нет, какая ему честь была оказана? А за что? За верность делу народа, за борьбу с эсерами и прочей контрреволюционной сволочью... Был он делегатом первого Всероссийского съезда Советов. Чуешь? Потом во ВЦИК его выбрали! Во ВЦИКН Сам Ленин знает нашего Николая Григорьевича, за ручку с ним здоровкался!.. По приказу самого Владимира Ильича он сюда и прибыл. Секретарем наркома иностранных дел был, да бросил все, чтобы здесь создавать флотилию!

Ефим Гвоздь сплюнул в желтую волжскую воду и закончил уже более спокойно:

— Вот какой человек Маркин...

Молчит Василий Никитин. Выходит, был товарищ Маркин рядом с самим товарищем Лениным, с наркомами запросто, как с ним, Васькой Никитиным, разговаривал...

Что ж, большой, государственный человек Маркин — большое, государственное ему и дело поручили: создать и повести в бой красную военную флотилию. А легко ли создать флотилию? Легко ли воевать с белыми? Как говорил Всеволод Вишневский, белым разные империалисты пушки скорострельные и простые, броню, обмундирование и все

прочее эшелонами везут, а что есть у товарища Маркина? Мандат от Советской власти, что он уполномочен создать в Нижнем Новгороде флотилию. Да желание всего народа построить новую жизнь!

Вот поэтому, хотя не прошло еще и двух месяцев с начала формирования флотилии, часть ее уже дерется с белыми под Казанью. Вот поэтому, чтобы ускорить подготовку кораблей к боям, военморы даже отчислили часть своего полуголодного пайка в пользу рабочих, готовящих флотилию к боям.

Остановилась канонерская лодка около высокого яра. На кромке яра выстроились тополя. Солнце еще не взошло, и зелень темная, тяжелая. А нежные нити облаков уже наполнились лучами солнца и розовели на чистом голубом небе.

Вода — без единой морщинки, будто твердая и полированная. Кажется, становись на нее и шагай, куда тебе надо! Но Василий видит, что весь верхний пласт воды неумолимо, все быстрее и быстрее скользит к огромной воронке, прикрывшейся желтоватой шапкой пены. Вот к воронке подошло бревно, бешено закружилось, встало торчком и исчезло.

— Силища! — восхищается Василий.

— Плохие, подлые дела — как эта суводь, засасывают, — тихо говорит Вишневский. — Совершит человек одну подлость, вторую, а потом и сам не заметит, как окажется на дне жизни. Среди отбросов, в грязи... Понимаешь меня, Вася?

А птицы поют в лесу, заливаются в кустах островка, который разделил Волгу на два рукава.

Макар Петрович высвистывает на боцманской дудке сигнал «Слушайте все!» Смолкают разговоры, по стойке «смирно» становятся моряки.

— Сегодня, товарищи, у нас решительный день, — говорит Маркин с мостика. — Сегодня мы проверяем нашу артиллерию. Орудия... товсь!

Лязгают замки орудий, заглотив снаряды.

— Все орудия на «товсь!» — докладывает начальник артиллерии.

Василию боязно: еще не слыхал он выстрела пушки, а солдаты, вернувшиеся домой с войны, бог весть что насказали. Дескать, как ахнет — сразу оглохнешь. Одно спасение — шире рот открывай. Вот и разевает рот Василий, таращит глаза.

А Маркин молчит. Он стоит на мостике, теребит бородку и думает: «Можно ли стрелять из этих пушек? Ведь сами их устанавливали и крепили. Ни один инженер не проверил расчета креплений. Саботируют!»

Однако опробовать пушки надо...

— У пушек остаться только комендорам, — говорит Маркин. — Всем прочим — укрыться на берегу.

Нехотя сходят на берег матросы.

К носовому орудию, у которого стоит комендор Ефим Гвоздь, подходит Маркин. Он, как всегда, в кожанке, на голове морская фуражка, у пояса наган.

— Ну, Ефим, что делать будем? — спрашивает Маркин.

— Стрелять, — беспечно отвечает тот.

Маркин морщится.

— Как стрелять, тебя спрашиваю? Вдруг слетит пушка с основания? Или разорвет ее?

— Ежели хотите мое мнение знать, то катитесь поживей на берег. И остальных комендоров уберите. Один опробую все пушки.

Притихли матросы, которые слышали весь разговор. Спешат к Маркину комендоры от других пушек. Один из них с обидой спрашивает:

— Почему Ефим будет стрелять из всех пушек? Или я не смогу?

— Остается Ефим.

Так решает Маркин.

Ворча, лезут комендоры на яр, ложатся на землю. А Маркин стоит около Ефима.

— Стреляй!

— Уходи на берег.

— Стреляй, черт рыжий!

— Хоть и рыжий, да не дурной! Затем тебя сюда товарищ Ленин послал, чтобы ты дурнем голову сложил?

Маркин густо чертыхается, грозит Ефиму кулаком, но идет к трапу.

Рывок. Грохот выстрела.

С радостным ревом бегут моряки на корабль, хлопают своими ручищами счастливого Ефима, так хлопают по спине и плечам, что другой человек давно бы рассыпался. А Ефим Гвоздь только улыбается.

Потом опробовали остальные пушки. Ни одна не подвела!

Вечером, когда вернулись в Нижний, к Ефиму подсел Всеволод Вишневский.

— И кто тебе, Ефим, выдумал эту дурацкую фамилию? — сокрушается Вишневский. — Такого геройского человека если и величать, то Шпилем

или Адмиралтейской иглой. Валяй, пиши заявление .на смену фамилии. Всем экипажем поддержим!

Их уже окружили дружки. Они радостно смеются. Но Ефим серьезен. Он не спеша делает еще одну затяжку, потом швыряет окурок в обрез, наполненный водой, и говорит:

— Нельзя мне, военмор Вишневский, менять фамилию. Она у меня, можно сказать, историческая... Еще при царе Горохе принадлежал наш род одному барину. Беда ученый был тот барин. И от этой самой учености не мог терпеть не только простого русского забористого словца, но даже и имени русского. Что ни девка — Венера, Диана или Афродита. А мужики — те почти все в Аполлонах и Зевсах ходили... Срамота одна, не деревня русская!

Потрескивает махорка в самокрутках. Нет усмешек на матросских лицах. Моряки не жили при барах, но много подобных историй слышали от своих дедов. А разве те господа, что при царе на лихачах раскатывались, лучше? Одна сатана! На своей шкуре испытали!

— Только случилась однажды беда с нашим барином. Поехал он куда-то, да в дороге у него возьми и сломайся карета. А за рощицей и усадьба барская просматривается. Барин и гонит туда казачка. Казачок — батька моего батьки, дед мой, значит. Беда расторопным мальчонкой был... Конечно, сбегал, вернулся и рапортует: «Так и так, ваше барское величие, будет подмога!» И подмога пришла, да не простая: во главе ее, как адмирал на флагмане, другой барин на рысачке притрусил. Слово за слово, и заелись бары промеж себя. С чего началось — не знаю, а врать, как некоторые,—

косой взгляд на Вишневского, — с детства не приучен... Ой, братцы, и была мне однажды трепка за вранье! — блаженно щурится Ефим.

— Ты про бар жми!—требуют моряки.

А Вишневский тихонько:

— Вот и плохо, что только однажды.

Ефим косится на него и продолжает:

— Не дашь, ихний барин нашему говорит, мне соответствующей платы — не прикажу чинить карету! Гвоздика малюсенького забить не дам! А наш барин тоже с норовом, тоже разошелся и кричит: «Я не нищий! Вот тебе мой кошелек, а в придачу бери и казачка! У меня сотни таких!»... Вот и попал мой дед в другие руки. А попал в другие руки, к другому барину — другие и фантазии выполняй. Новый барин как узнал, что мой дед Зевсом прозывается, вызвал попа и велел перекрестить в Евлампия. И с той поры в нашей семье вся ребятня только на эту самую букву «е» и шла: Егор, Ефим, Евдокия, Ефросинья и Катька... Потом, конечно, и по-другому называться можно стало, да привычка верх берет... А чтобы не забывали мы своего места, барин и велел нам по гроб жизни Гвоздями зваться. «За гвоздь я вас выменял, вот и вся цена ваша!» Так решил барин в издевку...

Лезет Ефим Гвоздь в карман за кисетом. Кто-то протягивает ему свой. Закуривают.

Плывет над Волгой рогатый месяц, и лежит на воде дрожащая светлая полоска. Дрожит от обиды и злости голос Макара Петровича Карпова, когда он цедит сквозь зубы:

— Поизмывались господа разные над нашим братом... Будя!

Растревожил матросов Ефим Гвоздь своим рассказом. Все заговорили о прошлой безрадостной жизни. Кого ни послушай — заводчик штрафами заел, купец обсчетами до сумы довел, пристав или офицер нещадно измордовал.

Но горше всех звучит голос Макара Петровича:

— У отца-то нас четырнадцать едоков. Земли — три десятины. Разве проживешь? Хлеб-то чистый, без коры, я впервой на царевой службе отведал.

Не. смеет Василий вмешаться в разговор, хотя и его жизнь нисколько не лучше. Отца забрали на войну в четырнадцатом году, а вскоре и казенное письмо пришло. В нем говорилось, что солдат Никитин Степан пал смертью храбрых за веру, царя и отечество. Василий стал старшим в семье. А шутка ли прокормить пять человек ребятни да мать, которая совсем зачахла и только кашляет да за грудь хватается?

А налоги-то подавай! Взял у лавочника мешок муки — два верни!

До этой зимы еще перебивались, а как забрали лошадь для армии, как подохла от бескормицы корова — хоть в петлю лезь.

Тут и заглянул вечерком Фрол Яковлевич. Богатющий мужик: даже сараи у него железом крыты. Покачал головой:

— Шел бы ты, Васька, в Пермь. Устроишься на денежное место и поправишь хозяйство. А я тут за твоей земелькой пригляжу, помогу засеять. Расчет божеский: половину урожая мне, остальное ваше.

Четыре года Василий вел хозяйство без отца. Знал «доброту» Фрола Яковлевича: много семей в деревне работало на богатого соседа. Да и о заработках в Перми был наслышан. Хаживали мужики туда, только ни один богатым не вернулся.

Все это знал Василий, но иного выхода не было, нужда схватила за горло. Поблагодарив Фрола Яковлевича за участие к сиротской доле, пошел в Пермь. Безрадостна была дорога: только на хлеб и подрабатывал. А в Перми в марте удалось наняться матросом на баржу. Обрадовался, думал подкопить деньжат за лето, да в Нижнем не уважил хозяина, не стал, как он велел, выть собакой на луну. Против хозяина пошел?! Швырнули несколько медяков, дали подзатыльник и катись подальше!

Все это рвется наружу, но тут из темноты выходит Маркин. Он уже давно пришел, выслушал многих, а теперь входит в круг, садится рядом с Ефимом и Всеволодом и говорит:

— Письмо от Владимира Ильича пришло.

Плотнее становится круг. И в тишине недоверчиво:

— Да ну?

— Пишет, что трудно сейчас Республике приходится, что нужно обязательно разгромить беляков. Я только одно место прочту...

Шуршит бумага в руках Маркина.

— «Сейчас вся судьба революции стоит на одной карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань — Урал — Самара...»

— Сам Ленин написал? — спрашивает Василий.

Маркин кивнул и продолжает:

— Еще одно письмо есть. Только не нам писано. Слушай, братва, о чем Деникин Колчаку пишет: «Главное, не останавливаться на Волге, а бить дальше, на сердце большевизма, на Москву.

Я надеюсь встретиться с вами в Саратове...» Ясно, куда их превосходительства метят?

Всем это давно ясно. У всех одна думка. Вслух о ней говорит Всеволод Вишневский:

— Когда на фронт пойдем, товарищ комиссар? Или мы хуже «Ольги» и «Льва»?

— Завтра будет приказ по флотилии: «Ваня» зачисляется в строй. И сразу на фронт выйдем.

Коротка летняя ночь. Уже чуть порозовел на востоке край нёба и стали видны пароходы, нацелившие вдаль зачехленные пушки.

Крайним стоял «Ваня». Матросы мыли с песком его палубу, надраивали поручни: сегодня корабль вступает в строй, через три часа на его мачте взовьется и затрепещет алый стяг.

И вот он взвился, этот флаг. Взвился флаг — отгремели не очень дружные, но зато шумные залпы салюта.

На высоком, обрывистом берегу толпились провожающие — моряки с других кораблей и рабочие, которые своими руками готовили «Ваню» к боям. Они махали бескозырками и фуражками, что-то кричали.

Отошел «Ваня» от берега и сразу дал полный ход, заторопился к фронту.

А в штабе флотилии писарь вывел каллиграфическим почерком: «Сегодня августа месяца 21 дня года 1918 вступила в строй и ушла на фронт канонерская лодка «Ваня». Вооружение: 4 пушки калибра 75 миллиметров, 1 —37 миллиметров и 10 пулеметов. Броня — тюки хлопка.

Вместе с канонерской лодкой «Ваня» в район боевых действий ушел и военный комиссар Волжской военной флотилии Н. Г. Маркин».