«Ваня Коммунист»

СОБЬЕМ!

Фронт. Только пять букв, но у любого человека это слово порождает множество мыслей, чувств. Одни, когда отправляются на фронт, представляют его местом, где непрерывно свершаются подвиги. Другим он видится огромным покосом, на котором хозяйничает неумолимый косарь — смерть. Есть и третья категория людей. Эти прекрасно понимают, за что будут драться, и идут на фронт, как на тяжелую, опасную и в то же время крайне необходимую работу.

Разные люди, разное у них представление о фронте, но у всех есть одно общее — волнение. Ни один человек не остается равнодушным, когда фронт наползает на него черной, клубящейся грозовой тучей.

«Ваня» с каждым часом все ближе и ближе подходил к фронту. Он торопился, плицы часто молотили по воде, и Волга будто кипела под ними.

А на палубе жизнь шла по точно установленному распорядку. Только больше обычного придирался боцман Макар Петрович, почти непрерывно зубоскалил Ефим Гвоздь, лишь грустные песенки наигрывал на гитаре Петр Попов. Гитара у него заслуженная: военмор Попов не раз брал ее в бой, когда шел в атаку на врагов. Вот во время одной из них и царапнула пуля гитару.

Никитин чувствовал всеобщую возбужденность, и страх стал невольно заползать в его душу.

«Ваня» бежал по обмелевшей Волге, которая тянулась к нему желтыми гривами песков, бежал мимо притихших безлюдных деревень. Василию было страшно. Так страшно, что неведомая сила толкала его к борту, какой-то голос непрерывно зудил: «Ныряй! Доплывешь до берега и жив останешься...»

И в тот момент, когда Василию стало окончательно невмоготу, Вишневский сказал:

— Смерти не боятся только дураки. Полноценный человек всегда хочет жить... Но если ты воюешь за великое правое дело, если твоя смерть принесет счастье миллионам, — не бойся смерти, презирай костлявую!

— Я ничего, — пробормотал Василий.

— Не про тебя и речь. Про любого... Чтобы легче было, думай о том, как заживем после победы.

Не мог Василий в тот момент думать о счастье, но спокойный голос Вишневского помог осилить растерянность. Страх еще хозяйничал в душе, однако уже не рос, он уже как бы начал подчиняться Василию.

Наконец, ночью впереди замигал огонек.

— Товарищ Маркин, флагман поздравляет с благополучным приходом и приказывает швартоваться рядом с «Ольгой», — отрапортовал сигнальщик.

«Ваня» послушно подошел к берегу. Маркин сразу убежал к командующему, а матросы вышли на палубу. Посыпались вопросы, шутки. Василий

был поражён. И это фронт? А где же пулеметные очереди и орудийные залпы?

Да, Василий в то время еще не знал, что фронт не всегда грохочет залпами и полыхает пожарами. Не знал, что фронт может притаиться, как змея, подстерегающая добычу. В ту ночь никто из красных военморов не предполагал, что утром белые дадут бой.

Деревня Моркваши, ничем не приметная еще год назад, теперь не сходила с языка их военных специалистов. Около нее сосредоточивалась Красная военная флотилия. Казалось бы, стоило ли волноваться из-за того, что у Морквашей появилось несколько кораблей? И каких? Бывших буксиров! На них ведь и настоящей брони нет! А пушки? Старье!

И сначала не волновались ни иностранные, ни белые военные специалисты. До первого боя не волновались. До того самого, во время которого Красная флотилия основательно потрепала корабли белых, вооруженные новейшими пушками, обшитые первоклассной броней. Тогда поняли в штабах интервентов и белых: Красная флотилия встала заслоном на их пути к Москве.

Поняли — началась подготовка к уничтожению этого заслона. Быстрая, тщательная. Почему быстрая? Что ни день — новые солдаты перебегают от белых к красным, что ни день — красные наливаются силой, крепнут. Их отряды растут, словно грибы после теплого дождя. А в Нижнем еще есть корабли. С ними комиссар Маркин.

И вот утром, когда солнце будто нехотя выползало из-за бугров левого берега, когда безумствовали в кустах птицы, а в реке плескалась рыба, белые корабли снялись со швартовых, крадучись двинулись к Морквашам. Расчет белых был прост: внезапно навалиться на флотилию красных. В том, что нападение будет внезапным, ошеломляющим,— белые не сомневались: во-первых, в утренние часы сон особенно крепок и сладок, во-вторых, разве часовые красных разглядят корабли, крадущиеся в туманной дымке? Если говорить откровенно, то наверняка и часовых-то нет. Не может мужичье воевать без руководящей офицерской руки!

Так рассуждали белые генералы, в это верили и офицеры. И вдруг все увидели корабли. Они шли навстречу. Шли, гордо неся на мачтах красные флаги, которые от солнечных лучей были огненными. Казалось, прикоснись — спалишься.

Появление флотилии противника удивило офицеров. Но то, что корабли красных шли кормой вперед, — поразило, на какое-то мгновение заставило забыть о том, что уже можно, что пора открыть огонь. Офицеры никак не могли понять, почему корабли красных спускаются кормой вперед? Ведь еще не было в военно-морской истории такого, чтобы корабли пятясь начинали бой!

Может, красные заранее драпать приготовились?

Но на палубах красных кораблей замелькали злые огоньки орудийных выстрелов, и снаряды вздыбили воду.

Не успели осесть первые водяные столбы — взметнулись другие. Теперь еще ближе. Горячие осколки забарабанили по броне.

Белые тоже открыли огонь. Несколько секунд опоздания, но многое уже потеряно. Ведь красные

почти пристрелялись. Кроме того, комендоры белых волнуются, стреляют торопливо. Некоторые снаряды рвутся даже на берегу. Много ли толку от такой стрельбы?

Все, что было до первого вражеского залпа, Василий видел и запомнил прекрасно. Но едва первый осколок вспорол палубу рядом с ним — все заволоклось каким-то лихорадящим туманом. Василий, как сквозь сон, услышал команду Маркина:

— Полная скорострельность!

Потом орудие Ефима, около которого стоял пулемет Вишневского, чуть развернулось и бахнуло почти над головой. Горячим воздухом сорвало бескозырку. Василию показалось, будто голова наполнилась чем-то раскаленным, вот-вот лопнет, и, не понимая, зачем это, он сжал ее руками, припал щекой к желтоватым доскам палубы.

Сколько времени он пролежал так — Василий не знал. Он просто вдруг увидел, как три щепки, одна за другой, оторвались от палубы. Оторвались в нескольких сантиметрах от его лица.

И тут же услышал, как Вишневский кричал:

— Крой, Ефим, не жалей!

Оказывается, корабли так сблизились, что вступили в бой пулеметчики. Одна из вражеских очередей и прошлась по палубе «Вани».

Все десять пулеметов «Вани» строчили длинными очередями. Пулеметные ленты сами рвались из рук Василия, бояться стало некогда, и он перестал замечать вспышки вражеских выстрелов. Теперь Василий с упоением вслушивался в скороговорку своего пулемета.

Но пулемет вдруг смолк.

— Заело? — крикнул Василий.

— Смылись гады, — неожиданно спокойно и тихо ответил Всеволод. Волосы рассыпались по его крутому лбу, блестели от пота. Всеволод откинул их рукой. Тотчас на лицо легли темные полосы: пальцы Вишневского были в пороховом нагаре.

— Как так смылись?

— Обыкновенно. Удрали и все.

На реке не видно ни одного вражеского корабля. Лишь за мысочком, поросшим низким, но плотным кустарником, вьется черная струйка дыма: концевой корабль флотилии белых торопится под защиту своих береговых батарей.

Василий захохотал. Солнце уже не казалось ему раскаленной докрасна сковородкой. Теперь оно радостно сияло в синеве, будто улыбалось. И прибрежный лес словно помолодел. Его зелень посвежела, стала нежнее, ласковее.

А река! Она играет солнечными зайчиками, нежно плещется у бортов «Вани». Словно гладит их.

Борта «Вани»... Они изрезаны вражескими пулеметными очередями и похожи теперь на лицо человека, болевшего оспой. Все в корявинах...

Напрочь сорван кожух правого колеса...

На палубе валяются снарядные и патронные гильзы.

Но дольше всего глаза Василия задерживаются на красных влажных пятнах, расплывавшихся по палубе. Это кровь. Кровь товарищей, которые еще час назад стояли на боевых постах и очень любили жизнь...

А Ефим орет:

— Даешь Казань!

Со ствола его пушки облезла краска, легкий броневой щит покрыт вмятинами, расстрелян почти весь запас снарядов, но Ефим искренне считает, что все в порядке и выбить белых из Казани — дело плевое.

Уходят вверх по реке канонерские лодки «Ваня», «Ольга», «Коновод» и катер «Олень». За ними буксир тащит баржу «Сережа», которая превращена в плавучую батарею. На палубе «Сережи» стоит сигнальщик и невероятно быстро размахивает флажками. Только глянешь на сигнальщика — сразу поймешь, что он семафорит о чем-то радостном.

— У нас скорострельность была такая, что от отдачи орудий «Сережа» сам шел против течения!— читает Всеволод Вишневский.

Матросы хохочут. Вместе с ними и Василий, хотя не находит тут ничего смешного: пушек на «Сереже» столько понатыкано, что ударь они враз — любой корабль с места сдвинется. Смеется потому, что весело и никогда еще мир не казался таким солнечным.

— Благодарю за службу, — диктует Маркин сигнальщику, потом кричит: — Всех благодарю от имени революции!

Довольнешеньки. Все довольнешеньки! А больше всех —команда «Вани». Ведь это их комиссар придумал такую штуку, чтобы спускаться на противника кормой. Что это дало? Прежде всего, противник растерялся, замешкался с первым залпом. Но главное — очень удобно маневрировать. Допустим, пристрелялись корабли белых, их снаряды вот-вот начнут корежить родные канонерские лодки, и, спускайся они носом вперед, — пришлось бы нм в этот момент разворачиваться. Чтобы сбить вражескую пристрелку. Начал разворачиваться —

весь борт под залп противника подставил. Ну, кому выгода?

А теперь — дал командир полный вперед и сразу выскочил из вилки! .За весь бой корабли красных ни разу врагу бортов не подставили!

Только Маркин, казалось, не был доволен. Он дотошно расспрашивал командиров, как вели себя матросы в бою, отругал за то, что много снарядов израсходовали, а потом взялся за командира «Ольги»:

— Без разведки, товарищи командиры, воевать нельзя. Сегодня сунулась «Ольга», не зная броду, и что вышло?

— Так ведь отбили мы врага, товарищ Маркин, отбили! — оправдывается командир «Ольги».

— Что врага отбили — хорошо, — соглашается Маркин. — А могли и не отбить. Главное — из-за чего пострадали? Как дело было?

Оказывается, два вражеских снаряда взорвались на палубе «Ольги», перебили паропровод, изрешетили осколками трубу. Канонерская лодка почти полностью потеряла ход. Чтобы исправить повреждения, командир подвел ее к берегу. Подвел точно туда, где сидела в засаде рота белых!

Ох, разобрадовалось офицерье! Немедленно подняли солдат, и те бросились на штурм корабля, рассчитывали захватить его наскоком. Но команда «Ольги» не растерялась: ударили и пулеметы, и пушки, и винтовки.

Полегли солдаты белых на песчаной косе, распластались их тела на обрывистой стенке яра.

— Почему командир «Ольги» именно тут приткнулся к берегу? Только потому, что не знал о засаде, — наседает Маркин. — Значит, с сегодняшнего дня начинаем разведку. Лучших людей посылать! И никакой брехни: пусть докладывают лишь о том, что сами видели.

Тут кто-то пробурчал:

— А солдаты на что? Только нам и дела, чтобы за них разведку нести.

— За Красную Армию не переживай. У нее разведка работает. А почему бы нам не завести свою? Поступят в штаб сведения обеих разведок — пользы больше... И еще одно. Тут некоторые кричали: «Даешь Казань!» Но ты глотку дери, а сам соображай, как осилить, перехитрить противника. У беляков в штабах сидит башковитое офицерье. Оно так укрепило фронт, что нелегко будет сбить гадов с их позиций.

— Собьем! — выпалил Ефим, который стоял в толпе матросов, окружившей командиров.

Маркин покосился на него, хотел, видимо, одернуть, но усмехнулся и промолчал. Василий был уверен, что слова Ефима понравились комиссару.