«Ваня Коммунист»

ДУМАТЬ НАДО!

Маркин сказал, что нужна разведка, — многие военморы стали разведчиками. Теперь ежедневно ранним утром два или три моряка, забросив винтовки за спину, уходили к линии фронта. Уходили только добровольцы.

Наконец, настал день, когда Маркин сказал, спустившись в матросский кубрик:

— Кончай сухопутную разведку! Так разнюхали всю оборону, что хоть завтра начинай штурм Казани! Теперь еще вражеские батареи уточнить. Те, что реку обстреливают.

— Это проще пареной репы! — немедленно откликнулся Ефим Гвоздь. — Командуй, комиссар, съемку со швартовых. Выйдем на фарватер, да как жахнем — сразу все пушки белых обозначатся!

Как холодный душ, слова Макара Петровича:

— Дурная голова завсегда ногам покоя не дает.

— Это у кого голова дурная? — ерепенится Ефим.

— Ясно — у тебя. Ведь только подумать: родной корабль угробить! — говорит Вишневский.

— Струсил? Колени дробь выбивают? — кричит Ефим.

Вишневский делает шаг вперед, упирается левым плечом в грудь Ефима, смотрит ему в глаза и спрашивает:

— Ты кого трусом обозвал?

Матросы срываются со своих мест, растаскивают, уговаривают не заводить бузы. Ефим Гвоздь понял, что сболтнул лишнее, готов помириться и говорит, оправдываясь:

— Я от чистого сердца, а меня — дураком...

Вишневский еще злится, отворачивается. Рядом с Вишневским — Никитин. Он обижен еще больше. Он отлично знает, что тот не трус, и хочет сказать об этом, но Макар Петрович почти поет елейным голосом:

- И чего ты, Всеволод, взъелся? Али не знаешь, что дурак, как и дите малое, совсем без соображения?

Кажется, драка неизбежна. Первая драка на кораблях Красной флотилии. Маркин встает и презрительно бросает в предгрозовую тишину:

— Им нужно думать о том, как лучше разведать батареи белых, а они цепляются друг к другу, позорят звание красных военморов. — И вдруг:

— Подраться меж собой захотели? Марш оба к чертовой матери с корабля!.. Тоже мне, защитники революции!

У трапа Маркин останавливается и говорит:

— К сведению некоторых. Особо ретивых... На сегодняшний день наша флотилия имеет в строю три вооруженных парохода, баржу «Сережа» и два катера. А Казань взять надо!

Ушел Маркин. Разбрелись моряки, переговариваются, думают о том, как вести разведку батарей. Ведь пока слаба флотилия и рисковать кораблем — преступление.

Вишневский достал заветную тетрадь, но писалось плохо: он часто останавливался, хмурился, грыз карандаш.

Никитин не мог успокоиться. Ему казалось просто невероятным, что никто из матросов не вступился за Вишневского. Тошно было Василию в притихшем кубрике и он, накинув бушлат, вышел на палубу.

Как и вчера, хлестал дождь, мелкий и нудный. Серые тучи плотно затянули небо. Даже ни одной звездочки не видно. Такая темень, что вытяни вперед руку — пальцев не разглядишь.

Василий уже намеревался было нырнуть обратно в теплый кубрик, но в это время приоткрылась дверь рубки. Узкая полоска света легла на палубу. Сразу заблестели лужицы. Будто огоньки в них распустились и расцвели.

Огоньки...

Василий камнем слетел по трапу в кубрик, хотел прокричать, что он придумал, как разведать батареи белых, и осекся: Вишневский писал, а Ефим Гвоздь, недавний друг, сейчас был врагом.

Насчет врага — перехватил, конечно... Только и не друг больше!

С кем же поделиться мыслями?..

Это поет Попов. Он припал к своей ненаглядной гитаре и нежно перебирает ее струны. Может, его позвать? Он человек душевный...

— Чего глаза таращишь? — басит Макар Петрович.

Василий наклоняется к его уху, шепчет, обдавая горячим дыханием:

— Придумал, Макар Петрович, ей богу, придумал!

Макар Петрович выслушивает его до конца, закручивает ус, хлопает по плечу и подталкивает к трапу.

— Спаровались старый да малый, — бубнит Ефим Гвоздь.

На него сердятся и не отвечают.

А под утро неожиданно заговорили батареи белых. Орудийные вспышки выхватывали из темноты клубящиеся серые тучи.

Что за муха офицерье укусила?

Всматривались моряки в ночь, гадали, из-за чего всполошились белые, и не придали значения тому, что нет на мостике Маркина, что не хлопочет на палубе Макар Петрович, что один Всеволод Вишневский стоит у своего пулемета.

Что же встревожило белых?

Офицеры много раз говорили своим солдатам, что ночь — излюбленное время красных, что нападают они преимущественно ночью. И только потому, что плохо вооружены, но зато переполнены злобой. Всех, у кого погоны на плечах, уничтожают!

В ту ночь на посту наблюдателя стоял солдат Плотников. Шел ему двадцать девятый год, за плечами были четыре года германского фронта. Осточертела Плотникову война, многое он понял за это время. Но верил офицерам — привык верить.

Вот и стоял солдат Плотников на посту, мок под дождем. Он и увидел на реке чуть приметный мерцающий огонек. Вгляделся... Точно, огонь!

Доложил офицеру. Тот приказал усилить наблюдение, поднял солдат боевой тревогой.

Огонек все ближе и ближе. Точь-в-точь крадется кто-то.

— Красные! — обожгла догадка.

— Огонь! — крикнул офицер.

Тоскливо воя, понеслись снаряды. Вздрогнула Волга от взрывов.

А огонек горит!

Скорострельность полная. Пар валит от солдат, работающих у пушек. Матерятся офицеры, ругают артиллеристов за то, что не могут попасть в корабль красных, который, будто дразня, подмигивает желтоватым глазом огонька.

И тут Плотников разглядел:

— Лодка это, ваше благородие!

Верно, лодка. Самая обыкновенная лодка, каких полно в каждой деревне. Плывет она по течению, а на сиденье — фонарь.

Обманули красные!

Обидно офицеру, стыдно за свой недавний страх. На ком бы злобу сорвать? На глаза попался солдат Плотников.

Хрясть ему по зубам!

От крови солоно во рту, она течет по подбородку. Но солдат Плотников не смеет ее вытереть, он тянется, не мигая смотрит на офицера. Офицер брезгливо вытирает кулак полой шинели.

Под утро пришли на корабль Маркин, Макар Петрович и Василий. Пришли мокрые до нитки, но радостные, довольные.

— Ефим Гвоздь! — зовет Маркин.—Учись у воен -мора Никитина, как нужно служить революции. И голова цела, и белые открыли свои карты! Ясно тебе, что получается, если у человека в голове мозги?

— Так, товарищ Маркин, Васька все время около Вишневского трется,— тараторит Ефим. — А что для Вишневского капелька мозгов? Дал Ваське — у самого убыли и незаметно, а тот сразу в адмиралы попер!

В голосе Ефима только искренняя радость. Матросы это чувствуют и одобрительно хохочут.

— Тогда ты тоже потрись около Вишневского, — советует Маркин.

— Я бы всей душой, да он на меня после тех глупых слов волком смотрит.

Нет, Вишневский не злопамятен. Он хохочет и тычет Ефима кулаком в бок. Помирились!

А немного погодя Ефим уже зудит в кубрике:

— И не отпирайся, Макар Петрович: не с Васьки, а с тебя спрос. Кто такой Васька? Салажонок. А ты? Ты — боцман флота его императорского величества. Величина! Тебе по штатному расписанию полагается быть человеком хозяйственным. Ты же, как купчик подгулявший, добром раскидываешься. Лодка-то народное добро или нет? По всей строгости революционных законов мы обязаны беречь ее как зеницу ока, а ты что сделал? Такую хорошую лодку белякам подарил! Ей богу, я бы на месте ихних генералов завтра же прислал тебе Георгиевский крест. За помощь, так сказать.

— Заткнись, Гвоздь! — рявкает Макар Петрович. — Не лодка, а разбитое корыто!

— А корыто в хозяйстве не сгодится?

— Кончай баланду травить!

— Эй, ближние! Дайте ему по шее!

Это кричит братва, которая на стороне боцмана.

— Молчу, молчу, — поспешно заверяет Ефим.— Все равно не понимаете вы ни черта в стратегии!

— Чего, чего? В чем это мы не разбираемся? — немедленно цепляется Вишневский, подходит ближе, замирает. На его лице — восхищение и... еле уловимая насмешка.

— В стратегии, говорю. А стратегия, она, значит... Да чего вам рассказывать? Так и так не поймете!

Захлебываются от смеха моряки. Василий — тот даже стоять не может. Лежит на рундуке и только охает да слезы вытирает.

— Ша, киндер! — кричит Ефим. — В стратегии я, так сказать, не шибко силен, но выбросьте меня завтра за борт, если качать не будете!

Сказал так Ефим и ушел. Куда? К товарищу Маркину, который в каюте опять какие-то планы обмозговывал.

На следующую ночь белые наблюдатели увидели на реке уже не один, а три огонька, которые медленно ползли к их позициям. Что делать? Открывать огонь или нет? Может, опять лодка? Если так, то самое разумное — подпустить и захватить без единого выстрела.

Только пришел офицер к такому решению, только хотел отослать от пушек артиллерийские расчеты,— новая мысль: «А если красные сегодня настоящий штурм начнут?» Нет, на всякий случай:

— Батарея!.. Взводами... Огонь!

Не успели разорваться эти снаряды — дали залп красные. Точно из-за огоньков. Значит, сегодня тревога не напрасная!

Телефонные звонки разбудили, подняли с теплых перин штабников. Те быстро догадались, что красные, как и вчера, хотят только панику посеять. А раз так, то сразу во все части был передан устный приказ начальника гарнизона Казани:

Враг умышленно вызывает огонь всех средств обороны города, а поэтому приказываю:

1. Всем частям, охраняющим подступы к городу, быть в полной боевой готовности, но огня не открывать.

2. Батарее штабс-капитана Лощилина продолжать обстрел огней до тех пор, пока не будет точно известна причина их появления.

3. Всем частям впредь усилить наблюдение за плавающими предметами, но тревогу объявлять лишь после того, как будут обнаружены реальные силы противника.

Увереннее заговорила батарея. Во всю старались офицеры-корректировщики и не знали, что «Ваня», дав несколько залпов, отошел под защиту яра и теперь его артиллерист аккуратненько наносил на карту пушки батареи.

А один из огоньков уже прибило к берегу. Но молчал солдат Плотников: или ему своих зубов не жалко?

Долго качали моряки Ефима. И было за что: сам Маркин сказал, что Гвоздь занятную штуку придумал. Во-первых, он не лодку послал, а маленькие плотики, на которых, прикрытые вощеной бумагой, чадили самые обыкновенные окопные горелки, сделанные из снарядных гильз. Ну, велик ли расход?

Во-вторых... Что во-вторых — Маркин не сказал. Дескать, сами скоро поймете.

А о том, что у белых творилось, — рассказал солдат Плотников. Пришел он утром. На гимнастерке два Георгиевских креста и медаль, а под глазом синяк. И одного зуба нет.

И пошла жизнь: изредка бои с кораблями белых, которые теперь остерегались уходить из-под прикрытия батарей, а каждую ночь — запуск очередной партии плотиков. Их теперь делали на всех кораблях. Как пустят — вся флотилия в наступление пошла и только!

Скоро белые так привыкли к мерцающим на реке огонькам, что даже «Ваню», когда он ночью подошел к их позициям, не обстреляли.

Может, это и есть то, о чем не сказал Маркин? А тут и самая большая радость: с Балтики пришли миноносцы «Резвый», «Прыткий» и «Прочный». Пришли по приказу самого Владимира Ильича Ленина!