Лазурный Нефрит. Испытания Трепетной струны.

10 глава «В гостях Трепетной Струны»

Ду Цзюань

Ду-сяоцзе - Богиня Трепетной струны.

Богине поклоняются музыканты, актеры, как известные, так и неизвестные.

Сяо Хуа она называет старшим братом, но в ее сердце живут теплые, нежные чувства, которые брат Хуа разделить не может.

***

Яо

Я знал, что путешествие нам с учителем, а ему в особенности, так просто и легко не дастся. Все же нагрузки, от долгой верховой ездой, от города к городу, от перевала к перевалу, через горные гряды, заброшенные каменоломни, заросшие леса и заваленные много столетий назад тропы, его ослабленному телу не желательны, как и пешие прогулки, с подъемами по лестницам. Да и сражения на мечах, с иссушенными меридианами и треснутым ядром, улучшения здоровью не принесет. Но, соглашаясь на этот путь, во благо будущего секты, ее мастеров и всего учения, мы с Учителем были готовы к тому, что на нашу долю могут выпасть испытания, как на выносливость и стойкость, так и на верность своим убеждениям.

Мастер, не без моей помощи и присутствия рядом Махаона, преодолевая боль в ногах, раздирающее жжение в каналах магии от беснующихся разрядов молний Кары, проходил горную гряду за грядой, поднимался и спускался по разбитым и богами забытым лестницам, тропам, шагая вперед, к цели, ступень за ступенью, камень за камнем, становясь все ближе и ближе к заветной мечте - стать мастером меча с титулом Поднебесный.

И пусть от соприкосновения стоп с землей, ноги резало так, словно закаленная дыханием дракона, сталь пронзала каждую клеточку и нервное окончание, он двигался дальше, закусывая до крови губу, рыча в голос, но не останавливаясь, а преодолевая испытание за испытанием, которые ему подбрасывала дорога к Храму.

— Шень-сяньшень, осталось совсем немного, — говорит Снежный Махаон, показывая вперед, — уже виден шпиль храмовой часовни, — уточняя, — она-то как раз и расписана мозаичным орнаментом.

— Угу, — только и сказал Учитель, вновь стирая с прокушенной от боли губы алую каплю крови, пряча ее в рукав светло-сиреневого цвета с вышитыми на верхнем одеянии листьями клёна. — Идем, А-Яо, — сказал Мастер, опираясь рукой на мое плечо.

Пятно крови скрылось в нитях вышивки, но все равно, если приглядеться, можно рассмотреть. Мы с Генералом Сяо Хуа делали вид, что не заметили крови на губах Мастера, продолжали идти к последнему горному массиву. Лестничный подъем, ведущий к территориям Струны, как нельзя кстати, был на нашем пути. И в очередной раз, проклиная всех предков и создателей Кары Небесной, следуя за мной шаг в шаг, Учитель ставил ногу на первую ступень, следом на вторую, третью и так, до небольшой колонны, с крышей и бегущим ручьем горной воды, стучащим звонкими каплями по каменной поверхности.

— Вид, в этом нет сомнений, потрясающий, — произнес Учитель, чуть оборачиваясь назад, смотря на все то, что мы с ним уже прошли, как и на то, что еще предстоит пройти. Так он отвлекался от боли, доводящей его тело до судорог. Руку Мастера на моем плече било разрядами, с каждым мгновением все чаще и чаще. Но, пальцы в кулак, губа снова закушена, и вперед…

***

— Сяоцзе, — слуга, преодолев последнюю ступеньку длинной, витой, уходящей чуть ли в глубины Подземного мира лестницы, оказался у главной двери храма с единственной миссией — доложить. С поклоном, не в силах смотреть на божественный лик своей Повелительницы, произнес: — Они преодолели путь. Только Каменная тропа отделяет путников от ваших владений, — доложил послушник, еще глубже склоняя голову.

— Я уже в предвкушении, Хуа-дагэ*, — смотря вдаль уходящей вниз лестницы произнесла богиня, чей лик описан поэтами и музыкантами, бардами и менестрелями, как самый прекрасный во всей поднебесной. Образ богини, явившийся достойнейшим, часто сравнивали с редчайшим цветком Ду Цзюань, символизирующего женственность и красоту. За стан и грацию, а также исходивший от кожи, волос и даже одежды легкий аромат цветка азалии, богиню в народе так и называли: Ду Цзюань, позабыв ее истинное имя.

Ду-сяоцзе, отпустив слугу, оставшись в одиночестве, ждала троих путников, но из них важен был только он — белоликий, снежноволосый возлюбленный, подобный безудержному северному вихрю, сметающего все преграды на своем пути, но так и не разделившего ее чувств. Он, получив на сердце рану, а с ней сопутствующую боль, стелющуюся дорожками ледяных слез, продолжает с этим жить, из года в год, из столетия в столетие, из тысячелетия в тысячелетие, покрываясь льдом и панцирем ледяного скорпиона, не пуская никого в тот трепетный мирок, томящийся в груди.

***

Шень Лун

Ступени! Как же я их ненавижу!

Но, несмотря на то, что тело меня практически не слушалось, оно все-таки срослось с ощущениями боли. Она, эта боль, по пути к храму, стала единым целым с моими меридианами, костьми, мышцами и сухожилиями. Но почти у самого конца пути это единение отторгалось ослабленным телом, неся меня к земле в приступе лихорадочной дрожи. Только я все равно продолжал идти. Опираясь на плечо А-Яо, поднимался все выше, по пути глотая кровь, бегущую в желудок из многократно прокушенной губы. С силой, до хруста костей, сжимал пальцами ткань его одеяния, явно царапая нечаянно-выпущенными когтями.

— Шень-сяньшень, — обратился ко мне Махаон, подставляя свою спину и предлагая меня понести, — так будет быстрее, — но я отказался от его предложения, прикрыл глаза и сделав вдох глубже, восстанавливал потраченные крохи энергии, поддерживающей меня в этом пути.

Сяо Хуа не стал настаивать. Я — дракон, а значит не приемлю подобного рода помощь, да и о помощи не прошу. Он принял этот факт и пошел вперед нас с Яо, к главной двери храма Трепетной Струны. На тяжелых, высоких, массивных дверях, переливались солнечными бликами лепестки выгравированной Азалии, отражающей красоту цветка мельчайшими деталями, тенями и прожилками. А на стене, на каменной клади, выбиты строки известного поэта Дзёгона-хоси:

啊，旧日的分离

和上一张没法比！

世界上有什么东西

更悲伤的事

这次分手？

Ах, прежние разлуки

Несравнимы с последней!

Разве есть на свете

Что-нибудь печальней

Этого расставания?

— Ду Цзюань, ты как и прежде, тревожишь сердца и души мужчин. Строки в честь твою, во имя твое, это лишь малая капля росы на всем цветочном поле под солнечными лучами небесного светила. Но ни один поэт, бард, менестрель, даже Тан Мудан не отобразит красоты лика твоего, не познает душу твою и сердце… — не закончил Сяо Хуа слова свои, как двери храма открылись, а перед нами предстала она — богиня Ду Цзюань, покровительница поэтов и артистов.

— … как ты? — задала вопрос богиня, ступая, едва касаясь земли.

Босые стопы ног, увенчанные серебряными браслетами, словно плывя над землей, вели ее к нам. От каждого шага, серебряные колокольчики на лунном ободке звенели птичьей трелью, шелковые одеяния, нежно-сиреневого цвета, расписанного по верхней части платья лепестками Азалии, а по подолу нитями лоз, струились подобно водопаду, стелясь по каменным плитам цветочным шлейфом. Длинные, темно-шоколадные волосы богини, уложены в простую прическу: ближние пряди сплетены в свободные косы и убраны назад, в переплетенную локонами ракушку, как и верхняя часть ниспадающего потока цвета дерева Эбен. И лишь веточка сирени, сочетавшая цвет с тканью ее небесного облачения, сдерживает своими изгибами водопад волос.

— Ду-Эр, — с намеком на улыбку, чуть склонив голову, произнес имя богини махаон, — ты, как и в прошлую нашу встречу, прекрасна, — рука его потянулась к лежащей на груди пряди волос, подцепив локон.

Струящийся поток шелковых нитей потек сквозь его пальцы. Видно, что в прошлом, а может и в настоящем, их связывают теплые отношения, но не дружеские, а скорее братские. Махаон видит в ней младшую, которую должен защищать и оберегать. Этот взгляд мне знаком. Так я смотрю на А-Яо. А во взгляде сиреневых глаз Азалии плескалась нежность иного оттенка, а может и надежда на что-то большее, чем братская забота. Но она, неся в сердце эту трепетную, подобно переливам сямисена струн любовь, пусть и неразделенную, принимала статус сестры. Приветствовала и приглашала пройти, отдохнуть с дальней и изнурительной дороги:

— Шень-сяньшень, вам уже подготовлены покои, — показала она изящной кистью руки на стены храма, придерживая тонкими пальчиками край рукава верхнего одеяния, — как и тебе, Яо-эр, — ученик ей уважительно и благодарно поклонился, помогая мне преодолеть остаток этого пути. Сяо Хуа же остался с девой Цзюань, им есть о чем поговорить и что обсудить. Как и нам с Яо.

Ученику не нужно было ничего говорить. Он и так знает, что храм этот последний, подходящий под описание легенды. Да и витражом из разноцветной мозаики другие храмы похвастаться не могут. И устроив меня, ученик отправился к алтарному лику богини. А я, извлекая иглы из перевязи на запястье, погружая в нужные точки, унимал сводящие от боли ноги, брал под контроль бегущие по меридианам молнии кары, сводя их в глубины страдающего организма, чтобы ощущались лишь отголоски той раздирающей тело боли, такие, к которым я уже привык за эти года, проведенные на вершине Нефритовых гор.

***

Яо

На нашу с Учителем и Махаоном удачу, в храме Трепетной Струны находился тот самый осколок из легенды. Главный витраж храма, выполненный в цветочном орнаменте, отражающий прекрасы цветочного мира, сиял и переливался и сверкал бликами заходящего солнца. Каждый элемент узора, деталь в изгибах и лоз и лепестков, состоящие из крохотных частичек цветной мозаики, создавали не просто витража, а окно в небесное царство.

Цветок, отраженный в орнаменте, казалось, движется, колышется лепестками на неосязаемом ветру. Я засмотрелся на произведение искусства, и чуть не забыл о том, зачем пришел. Вспомнил, что же я тут делаю, когда неосознанно посмотрел вниз, на каменные плиты пола, туда, куда вечернее солнце падает цветным отражением, повторяя роспись витража.

— Деталь незначительная, ее трудно заметить, — сказал самому себе, смотря на узор цветка, на его лозы и листья. Если не вглядываться, не обращать внимания и не знать, что искать, то не заметишь один кусочек мозаики из лиственной части орнамента, который отличается от других тоном зеленого цвета. — А вот и ты, осколок Лазурного Нефрита, — улыбнулся я, собираясь вернуться к учителю и рассказать о находке, как услышал голос богини:

— Яо-эр, постой! — как и требует этикет и воспитание семьи Шень, а так же заповеди секты Полумесяца, я сложил руки в приветственном поклоне, опустил голову и ждал, когда Ду-сяоцзе разрешит мне поднять на нее взгляд и озвучит причину, по которой задержала. Она подошла ближе, совсем близко, коснулась моих рук и произнесла: — поднимись, Яо-эр, и посмотри на узорную роспись еще раз, — показала она витраж с бутоном нежно-алого пиона, складывающего свои лепестки плотнее и ближе друг к другу. — Что ты видишь?

— Готовящийся ко сну цветок, — и потянул руку к одному из них, проводя по краю, будто бы касаясь, — еще немного и он погрузится в сон, но утром, с первыми лучами солнца бутон из нежно-алых лепестков вновь раскроется, приветствуя новый день, — говорил то, что видел, то, о чем знал.

Находясь подле учителя, как в секте, так и в клане, на той самой горе, мне не часто мне доводилось наблюдать за распускающимися и увядающими цветами. Редко, лишь тогда, когда тренировки проходили в полях, под лучами жаркого, полуденного солнца. Да в те моменты, когда я собирал лечебные травы для Учителя. Знания о красотах природы, о красках и оттенках цветов и растений, о их образе жизни и предпочтениях, я постигал через книги и научные записи предков Мастера. А практика — это сбор лекарственных трав, да гербарий для зимних заготовок.

— Так расскажи мне, воин Черной молнии, что же будет с моим цветком, отдай я вам то, зачем вы пришли? — в голосе и взгляде Ду-сяоцзе не было и намека на злость и гнев, она разговаривала со мной, как с учеником, которому дает урок.

— Потеряв деталь, даже такую незначительную, мозаика потеряет свой божественный облик, цветок больше не проснется от солнечных лучей, — богиня, сложив руки на груди, чуть поджав пухлые губы, посмотрела на витраж, соглашаясь со мной и сказанными мной словами. — Но если часть нефрита останется в вашем божественном витраже, не присоединиться к другим осколкам, Учитель не вернет былую силу, так и останется с треснутым ядром и с бушующими молниями кары в меридианах. А Генерал Сяо Хуа не вернется на небеса, так и будет бродить по миру смертных, до конца дней своих. — На этих словах губы богини разжались, а взгляд устремился к засыпающему цветку.

— Ты прав, Яо-эр. Брат Сяо, не собери вы осколки воедино, так и останется Падшим, — ее голос на этом слове дрогнул, взгляд потускнел, а улыбка пропала. Она не хотела Генералу участи вечного скитальца, проклятого и забытого, поэтому: — Я отдам вам осколок нефрита, — только было одно «но», — но тогда, когда узор распуститься, а цветок полностью раскроет свои лепестки.

— Этот ученик благодарен Трепетной богине за оказанную честь, — еще раз склонившись и попрощавшись, поблагодарив богиню, я покинул алтарный зал, возвращаясь к учителю. Он, как и раньше, пребывал в восстанавливающей медитации.

Иглы акупунктурной практики все еще были погружены в точки энергии, сгоняющих молнии в глубь тела и каналов. Учитель от объявшей тело боли снова прокусил губу, алая кровь капала на одеяние, оставаясь багровыми кляксами на светлой ткани. Коснувшись губ тряпицей, пропитанной заживляющим раствором, опустился на кровать Учителя, сев за его спиной.

Вернуть каналам и меридианам прежнее состояние я не могу, но вот напитать те нити драконьей сущности, не сгоревшие в молниях, и дающие Учителю жить, я могу. Делиться энергией не такая уж и безболезненная процедура, как описывается в трактатах. Особенно, когда энергии разных источников. Больно обоим, но принимающему в меньшей степени.

— А-Яо, — только и успел сказать Учитель, когда мои руки, окутанные черным маревом с трещащими разрядами, опустились на его спину, отпуская поток энергии, наполняя жизненные нити силой. — Спасибо, — шепнул Мастер, снова погружаясь в восстановление. А после и вовсе в сон.

Когда полученные в пути повреждения были исцелены, а разошедшиеся по меридианам молнии кары загнаны в тело на самые глубины, я успокоился и отпустил поток своей энергии, убирая руки от спины Учителя. Переодев Мастера в чистую одежду, уложив его на кровать, укрыв одеялом, я покинул комнату, идя к себе. А там, как только скинул походную одежду, укрылся одеялом и коснулся головой подушки — провалился в сон.

***

Утро для Яо Луна, Шень Луна и Сяо Хуа наступило с первыми лучами солнца, как только небесное светило окрасило нежно-розовыми оттенками горизонт, разгоняя тьму ночи. Скромный завтрак, чистые одежды и небольшой провиант в дорогу, вот что преподнесла им богиня Ду Цзюань, а так же то, ради чего они проделали весь этот путь. Но получить заветный осколок оказалось не так просто. Ду-сяоцзе показала на витраж, на распускающийся в лучах солнца цветок, говоря:

— Я отдам вам часть нефритового артефакта, если вы пройдете три моих испытания, — уточняя, — по одному на каждого.

— Чего-то подобного и ожидал, — сказал нефритовый дракон, соглашаясь с условиями божественной Ду Цзюань. С предстоящими испытаниями был согласен и Яо Лун, ведь чтобы получить что-то, особенно из рук небесного жителя, нужно сделать что-то взамен. Сяо Хуа же не удивился предстоящему испытанию, ведь он такой же небожитель, пусть и падший, но все же чтящий традиции и правила. Без молитв — нет веры, вез веры — нет жизни.

— Надеюсь, — произнес Махаон, — Ду-эр не заставит нас петь и танцевать? — с легкой улыбкой спросил Генерал Хуа, смотря на деву Азалию, перебирающую между пальцев тонкую, почти неуловимую прядь шоколадных волос.

— Брат Хуа, мой храм не выдержит песен и танцев в вашем исполнении, — улыбнулась еще краше богиня, а после звонко, как трель струн рассмеялась. — Для вас есть другого рода испытания, не нарушающие гармонии моих владений. — Услышав эти слова, троица мастеров выдохнула и с предвкушением, что же им приготовила Ду-сяоцзе, ожидала ее веления. И она молвила: — заветы предков ваших, оставленные потомкам, слова истины, вот что вы произнесете перед распустившим свои лепестки пионом. Времени вам до пика светила, — сказала она, покидая троицу, оставляя их наедине с мыслями. Свое условие она выполнит, если свое выполнят они. Все просто, как небесами прописанный день.

— Ду-эр в своем репертуаре, — сказал Махаон, погружаясь в мысли, вспоминая, какие же истины и заветы, оставили ему предки.

— Ничего не поделаешь, — вторил ему Дракон, так же перебирая в памяти слова первых драконов, оставленных на страницах учений и исторических трактатов. И только Лун Яо, сирота без рода и племени, воспитывавшийся в секте Полумесяца, прибывал в смятении. Мысли его не находили внутреннего покоя, бушуя водами, окутывая с головой соленой волной.