Ледария. Кровь и клятва

Глава 6. Лев, птица и звезда

Над побережьем вставало солнце, освещая снег и неровный лед. Небольшой отряд поднялся на холм и замер над долиной. Слева, насколько хватало глаз, простирался океан, справа уходила к горизонту Брогана — лед посреди ее русла взломали для прохода лодок, но он снова нарос тонкой коркой. Город в устье реки, Плагард, выглядел отсюда россыпью крыш и шпилей, сжатых, как в кулаке, крепостными стенами. Над городом довлели приземистые скалы, а замок на вершине светился в первых утренних лучах. Один шпиль в городе был так высок, что, казалось, мог достать до замка наверху, шпиль этот венчал колокольню главного собора — Святого Вистана. Самые широкие улицы Плагарда вели на юг и восток, вглубь берега, а самые узкие змеились в порту — лачуги там лепились одна на другую у самых причалов. Хаубер возвышался прямо над гаванью, отбрасывая длинную тень на корабли.

Гронард, герцог земель в Киринсборе, дал знак поторопиться. Сегодня открывалась квартальная ярмарка, и он хотел проехать через город до конца заутрени, пока люди не покинули церкви. Герцогу скоро исполнялось пятьдесят, но в седле он сидел также крепко, как в двадцать, а голова его не поседела и наполовину. Герб на штандарте в руках знаменосца изображал медвежью голову с торчащими из пасти острыми зубами, что как нельзя лучше подходило его характеру.

Отряд спустился с холма и двинулся по дороге, продуваемой ледяным ветром. Штандарт захлопал о перекладину, насмехаясь над всеми усилиями знаменосца его расправить. Гронард затянул плащ потуже, унимая пробежавшую по телу дрожь, и негромко фыркнул — он взял парня только по просьбе кузины и теперь тот из кожи вон лезет, чтобы выслужиться.

Ворота, в которые упиралась дорога, уже были открыты и перед ними толпился народ. Голова колонны застряла, тесня крестьян и торговцев, обочины наполнились согнутыми в поклоне людьми, зажурчали приветствия. Гронард кивал налево и направо, пока не заныла шея, и указал слуге на калек под стеной. Тот бросил несколько горстей медяков, вызвав нестройный хор благословений. Осенив их знаком Сошествия, Гронард въехал под арку ворот.

Улицы Плагарда ломились от народа, а к центральной площади было не пробиться из-за ждущих разгрузки телег. Знаменосец, уже разделенный с остальными порядочной толпой, обернулся, и герцог махнул рукой в сторону Святого Вистана. Лучше сделать крюк, чем штурмовать площадь.

Громада храма погрузила в тень всю улицу, на паперти дрожали, сбившись в кучу, нищие. Гронард толкнул слугу с деньгами для милостыни:

— Давай-ка, найди и для них пару монет.

Тот направил коня сквозь людской поток и пара навьюченных товаром лоточников шарахнулись в сторону, едва не угодив под телегу. Весь город вывалил на улицы, а уж сколько здесь было пришлых, того сам Единый не знает.

Служба еще не кончилась, подумал герцог, задирая голову, чтобы рассмотреть колокола наверху, а народ думает о судьбе своих прилавков, а не души. Капюшон соскользнул с головы, но звонница была так высоко, что он все равно ничего не увидел. Его жеребец замедлился и Гронард обнаружил себя в толпе женщин с корзинами.

— Тьфу! — сплюнул он в сердцах, объезжая торговок. Дорога снова пошла вверх, и люди теперь спешили им навстречу, спускаясь к рыночной площади.

Когда отряд выехал наконец из центра, зазвонили колокола и воздух задрожал от сотни бронзовых голосов. Звон продолжался все время, пока они ехали в гору, и утих, когда впереди выросли первые башни Хаубера. Первое кольцо стен миновали в тишине, а средний двор встретил ровным гулом: слуги сновали туда-сюда, звякал кузнечный молот, конюх покрикивал на мальчишек, чтоб держали лошадей. К Гронарду подошел сам Кормак.

— Храни Единый, ваша милость, — наклонил он голову, — позвольте вашего коня. Остальных разместим внизу, сир. Нет места.

— Хо, так Адемар уже здесь? — обрадовался было Гронард, но конюх покачал головой:

— Только его высочество принц Сейтер с сыном и его высочество принц Бренельд.

Герцог спрыгнул на землю, отдавая поводья.

— Давно они тут?

— Накануне прибыли, сир. Ночью.

Сейтер, Ганахан и Бренельд, невесело подумал Гронард, оглаживая бороду. Он надеялся обсудить жалобную ноту беренцев с Лотпрандом и Адемаром, но Сейтер — тоже голова, пусть и слишком горячая. Конюх повел жеребца в конюшни, раздавая указания насчет других лошадей.

— Где я могу найти принца Сейтера? — окликнул Гронард его спину.

— Не могу знать, сир.

Несведущ, как монахиня. Гронард уже оглядывал мальчишек, выбирая, кого послать на поиски, когда один грум пробормотал, кланяясь:

— Его высочество на тренировке Гвардии, сир.

Судя по взгляду, которым одарил его через весь двор Кормак, юноша околачивался у казарм вместо работы. И Гронард понимал его: куда лучше смотреть на бравых парней с оружием, чем грести навоз. Он кинул груму шенк:

— На-ка, не кисни.

Юноша мигом просветлел, а герцог направился в обход конюшни к казармам. Гвардейский дворик был совсем рядом, и он не стал ждать другого случая поговорить.

Во дворе уже собралась небольшая толпа, наблюдая за тренировкой принца. Герцог вытянул шею и увидел Сейтера во главе греттских воинов, разбивших гвардейцев в пух и прах. Принц был одет в помятую броню для тренировок и ловко орудовал тяжелым незаточенным мечом. Одобрительно хмыкнув, Гронард нырнул в толпу, пробираясь к тому месту, где притоптывал от холода Бренельд, под плащом которого также угадывались доспехи.

Оба брата, в отличие от старших, пошли в мать тонкой костью и легким сложением, тёмные волосы Саврайсов отливали у них золотом валленийской крови. Сейтер, вопреки моде, стригся коротко, по-военному, а Бренельд в свои девятнадцать все еще выглядел мечтательным юношей, и из-под его шапочки торчали отпущенные ниже ушей кудри. Оба Саврайса носили красный королевский герб, но у старшего надо львом блестела золотая звезда, а у младшего — серебряная птица. Рядом с Бренельдом неподвижно стоял одетый в броню Ганахан, а за ними мелькали в толпе светлые, высоко подобранные косы, и герцог с неудовольствием узнал Варейти, супругу Сейтера.

Вот уж не было других хлопот у гвардейцев, чем засматриваться на ее открытые донельзя плечи или сдерживать крепкое словцо, когда на голову сыплются удары за ударами. Но эта женщина во всем поступала так, как хотела, и заявлялась не только к учению — она и на войну, на границу с хальтами тащилась за мужем, вызывая осуждение у подруг и священников. По каждому вопросу у нее имелось своё мнение, с мужчинами она спорила, ничего не стесняясь, и нисколько не смущалась, если оказывалась права. Если кто-то хотел знать мнение Гронарда, то он не скрывал, что считает все это попросту возмутительным.

Королю, однако, невестка пришлась по душе. Когда остыл его гнев после этой скоропалительной свадьбы, он искренне полюбил леди Варейти и мог беседовать с ней часы напролет. Гронарду радость от такого общения казалось столь же сомнительной, как от скачки на норовистой лошади.

Сейтер отсалютовал жене с ристалища, греттские латники привычно кланялись госпоже, а гвардейцы — те, что помоложе, — тушевались и явно думали лишь о том, как посильнее распустить хвосты. Десятники ругались вполголоса, но, кроме как косыми взглядами, выразить своё недовольство никак не могли.

Саму Варейти ничто не волновало. Игнорируя и восторги, и неодобрение, она с довольной улыбкой наблюдала за мужем, откинув голову и прикрыв глаза, словно сытая кошка.

Сейтер похвалил своих людей, звонко стукнув каждого кулаком о кулак, и окликнул капитана новобранцев:

— Посмотрим новичков, а?

Он в полной мере унаследовал характер рода — быстрый и энергичный, неутомимый в бою и в застольях, — и напоминал герцогу Вилиама тех лет, когда они вместе воевали в Берении. Бренельд же пошел в королеву — мягкие черты его лица будили в памяти образ Ривианы в окружении певцов и менестрелей; а молва говорила, что петь младший принц любит куда больше, чем сражаться.

— Ты — выходи, — указал Сейтер на одного из новичков. — Давай, не трусь, на поле все равны. Если пропущу удар — получишь золотой.

Бренельд отвернулся, дыша на озябшие пальцы, а Ганахан сложил на груди руки, хмуро глядя на ристалище. Мальчику едва исполнилось четырнадцать, но он уже во всем походил на Сейтера — та же осанка, те же черты, только волосы русые, как у матери, и ее голубые глаза.

Новобранец вышел из толпы под бодрые хлопки товарищей, довольных, что выбрали не их. Сейтер отошел на пять шагов и постучал мечом по щиту, торопя противника.

— Наступай!

Юноша нерешительно двинулся вперед и сделал два неплохих выпада, но принц уклонился от них, не парируя.

Совсем зеленый, глядишь, никогда всерьез и не дрался. Какой-нибудь младший сын завалящего рыцаря: наследство не светит, церковная карьера не прельщает, а навыков едва хватает, чтобы не ударить в грязь лицом перед Гвардией.

Гронард пробился к родным принца, когда Сейтер наконец парировал удар, нанесенный достаточно быстро, чтобы не успеть увернуться.

— Леди Варейти, — герцог отвесил легкий поклон, получив в ответ такой же легкий кивок. — Юные лорды.

Бренельд коротко кивнул, занятый тем, чтобы не пропустить ветер под роскошный алый плащ, а Ганахан поклонился столь учтиво, словно повстречал короля.

— Герцог! Рад видеть вас в добром здравии. Быстро вы добрались. Верхом?

— Ну, парень, может ты и думаешь, что столько не живут, но я еще не развалился от старости, чтобы ездить в носилках.

Щеки мальчика порозовели, и он открыл было рот, чтобы извинится, но герцог с улыбкой отмахнулся. Это у него тоже от матери — никто никогда не видел, чтобы Сейтер краснел.

— Покажешь сегодня, чему выучился? Отец тебя хвалит.

— Неужели, сир? Я не слышал.

Гронард довольно рассмеялся, хлопая юношу по плечу. Знает же, что хорош, не может не знать, но не куражится. Отличный малый.

— Не скромничай, молодой человек. Я — слышал.

Варейти одарила его столь теплой улыбкой, что Гронард на мгновение простил ей неподобающее поведение — радость материнского сердца кого хочешь разнежит. Бренельд же отвернулся, делая вид, что все его внимание поглощено упавшей за воротник соринкой. В его адрес похвал никто не слышал, но видит Единый — Сейтер не похвалил бы и самого Роланда Искусного, если бы видел, что тот может больше. Старайся, прилежно работай, не дай повода ругать себя — остальное приложится.

Ганахан не сдержал улыбку и обратил взгляд на ристалище, наблюдая за движениями отца так внимательно, будто записывал на свитках памяти. А Бренельд все пытался достать что-то, прилипшее к шее, и поворачивался вокруг себя, слово пёс за хвостом. Варейти потянула его за воротник, наклонила и вычистила невидимые соринки.

Да ведь он им как сын, внезапно подумал Гронард, следя за мягкими руками леди и за всей ее плавной фигурой. Сын, а не брат. И все-то Сейтер понимал, когда забирал пятилетнего ребенка из Хаубера, и было это не сумасбродство, не каприз молодой жены, как полагали в свете, а хороший расчёт. Сам Гронард тоже озаботился женитьбой к шестнадцати — в этом деле чем раньше, тем лучше, — но в свои тридцать имел старшим отпрыском такого же мальчишку, как Ганахан, а других и того младше. О надёжном воспитаннике под двадцать в те времена можно было только мечтать.

Был ли Бренельд надёжен? Непонятно. Ленив точно был. Но что-то же он умеет, это видно. Боится только или стесняется. Можно было бы понять, если бы не возраст, все-таки девятнадцать — это уже очень много. Младший вон, в четырнадцать так же уверен в себе, как отец.

Гронард заметил, что мысленно уже зовет обоих сыновьями Сейтера. Что ж, так оно и есть, получается. Очень умно.

Бренельд наконец успокоился, избавленный от своих неудобств, и тоже принялся смотреть за поединком. На ристалище Сейтер перешел из защиты в наступление, с глухим стуком нанося удары по броне и щиту.

— Мечом, мечом работай! — крикнул он недовольно, так как юноша совсем не пытался контратаковать. Принц отступил и позволил ему провести несколько атак, отразив их без малейших усилий, а потом вдруг с размаху ударил парня кромкой щита в голову и тут же достал мечом шею. Тот сжался, закрывшись обеими руками, и потерял стойку.

— Это что? — презрительно бросил Сейтер, отходя назад и глядя на капитана новобранцев. Тот залился краской и попытался что-то ответить, но принц не слушал.

— Встал обратно! — крикнул он юноше. — И выложись по полной!

Новичок встал в стойку и Сейтер обрушил на него град ударов, гоня по кругу. Каждый из ветеранов Гвардии понимал, что он бьет вполсилы и дает шанс на контратаку, но лицо юноши побелело от страха, а другие новички, не умевшие еще понять того, что видели, замерли без единого звука.

Когда меч принца в пятый раз опустился на стальной шлем, оставив в нем новую вмятину, юноша воскликнул: «Сдаюсь!», — но Сейтер не остановился. Рядом с Гронардом зашептались:

— Не услышал?

— Похоже, нет...

Но герцог знал, что Сейтер слышал. Об этом говорило и презрение на лицах его латников — слуги принца разделяли его взгляды и слабости не терпели.

— Сдаюсь! — повторил новобранец, все медленнее отражая удары. Наконец, не понимая, почему бой продолжается, он просто опустил руки.

— С каких пор в Гвардии учат сдаваться?! — рявкнул принц и ударил юношу под колено, где не защищала броня, с такой силой, что тот рухнул на землю. В разом наступившей тишине слышно было только, как он мычит от боли, уткнувшись лбом в грязь площадки.

Пожалуй, это было уже слишком. Гронард поморщился, оглядывая двор. Гвардейцы молчали, люди Сейтера усмехались, Бренельд разговаривал с Варейти, будто ничего не случилось, а Ганахан напряженно барабанил пальцами по стальному наручу.

Капитан новобранцев выступил вперед, его лицо походило на каменную маску.

— Прошу простить, ваше высочество. Мы закончили тренировку и должны вернуться в казармы.

Поскольку тренировка едва началась, смелости капитана можно было только позавидовать.

— Разве Гвардия не клянется стоять до последнего? — спросил Сейтер, глядя ему в глаза. Капитан был много старше принца, но его взгляда не выдержал.

— Да, выше высочество.

— Так что это было? Чему ты учишь своих бойцов? Этот не выложился даже наполовину.

— Это только потому, что он молод, сир, — ответил капитан.

Кажется, он не понимал, что лучше было умолкнуть, и Гронард поспешил к ним, чувствуя, что гнев принца может легко разгореться вновь.

— Это только потому, что он трус, — возразил Сейтер. — И когда-нибудь это будет стоить жизни и ему и товарищам.

— Мы не унижаем солдат, сир, — тихо проговорил капитан, поднимая глаза.

Герцог запоздало махнул ладонью, приказывая ему замолчать. Но Сейтер не рассердился — смельчаки ему нравились.

— Ха, вот как? Но проигрывать всегда унизительно, а твоего парня это совсем не волнует. Поэтому проигрывать должно быть еще и больно, — он махнул мечом в сторону солдата и, если бы тот лежал ближе, без сомнения отвесил бы еще один тычок, — иначе он никогда не победит.

С этим было трудно спорить.

— Вот, слушай, капитан. Дело говорят, — вмешался Гронард, отвлекая Сейтера.

— А, герцог! — обернулся тот, салютуя мечом. — Рад вас видеть! Пришли размяться?

Гронард коротко поклонился, приложив к груди правую руку:

— Нет, ваше высочество, поговорить. Наедине.

Он отошел, приглашая за собой Сейтера. Тот легко пошел следом, будто происшествие его совсем не занимало, и бросил напоследок капитану:

— Пусть занимается каждый день, пока не встанет крепко на ноги. Только так — или гнать его в шею!

Когда они приблизились к Ганахану, тот хмуро проговорил:

— Отец, ты не думал, что после такого удара он может и не встать на ноги?

— Тебя забыл спросить. Что стоите без дела? — принц окинул их с Бренельдом недовольным взглядом. — Ну-ка, размялись. Быстро.

Бренельд бросил на племянника такой взгляд, словно рад был удавить того на месте. Однако он и без мальчика не избежал бы тренировки — все люди Сейтера плясали под его дудку.

— Послушай, — негромко начал Гронард. С Сейтером можно было говорить напрямик. — Ты видел эту ноту от Годрика?

— Прочел в паре мест.

— И?

Принц только фыркнул в ответ. Гронард ожидал большего.

— Похоже на обычное нытье, но ты не чуешь подвоха?

— Я чую жадность, а бороться с этим несложно. Не понимаю, чего боится отец. С годами он стал слишком беспокоен.

Подумать только — назвать отца беспокойным стариком!

— Считаешь, все это — пустая болтовня? — прямо спросил Гронард.

Сейтер посмаковал эти слова:

— Пустая болтовня? Да, пожалуй, это то, что я думаю об образе мышления Годрика Беренского.

В это время Ганахан уже вышел на ристалище, делая широкие махи мечом и разминая плечи. Бренельд аккуратно прошагал по темному месиву земли и снега с таким видом, будто объелся кислятины.

— Я считаю, что жалобы этих деревенщин не заслуживают никакого внимания, — уже серьезнее продолжил Сейтер. — Сегодня мы уступим одному, завтра — другому, а через неделю взбунтуются все. Нужно послать на границу войска, тогда Годрик быстро выберет из двух зол меньшее. Скоро я поговорю с отцом, он ждет нас на исходе часа. Но едва ли он меня послушает, — принц поморщился. — Он никого не слушает.

Гронард сдержался, хотя мог бы ответить, что Вилиам Светлый не слушает только тех, кто торопится с крайними мерами. Он огляделся, надеясь, что их не слышат, но все зрители были увлечены поединком. Ганахан кружил по ристалищу, пытаясь пробить оборону Бренельда. Тот был выше и тяжелее мальчика, так что бил сильно, но предпочитал ждать атаки, а не нападать самому. Когда же Ганахан, верткий, как куница, бросался на него, сыпля ударами меча и щита, то в какой-то момент Бренельд ступал назад или прыгал в сторону, лишая его равновесия, и пытался достать в ответ, но мальчик успевал отскочить.

Сейтер все еще ждал ответа.

— Что ж, — проговорил герцог, подергивая бороду, — я согласен, проблему нужно решить быстро. Но если войска обойдутся дороже, Вилиам скорее уж заплатит Годрику.

— Да кто он такой, — рассердился Сейтер, — Беренский герцог, чтобы король платил ему? Здесь главное принцип, а деньги — ничто! — голос его зазвучал громче, привлекая внимание. — Это получить власть можно золотом, а удержать — только силой! — заметив, что на них оборачиваются солдаты и даже поединщики, Сейтер раздраженно сплюнул, вновь надел шлем и пошел на ристалище.

— Что за сонные мухи? — крикнул он. — Против меня! Оба!

Гронарду не нравились слова Сейтера, но еще меньше нравилось то, что происходит в Берении. Король делал все, чтобы сохранить мир с тамошним герцогом. С чего тот вообще заварил эту кашу? Демон, все встало с ног на голову.

Сейтер опустил забрало и ринулся на противников, спешно раздающих друг другу указания. Гронард мог поклясться, что они так ни о чем и не договорились, больше споря, чем планируя. Оба отскочили в стороны и Сейтер бросился на сына, рассчитывая, видимо, что медленный Бренельд его не настигнет. Ганахан закрылся, но Сейтер подцепил его щит своим и отбросил в сторону, разом открывая корпус. Мальчик с трудом отразил мощный удар меча, просев в коленях. Сейтер тут же ударил его сапогом в бедро, но тот не упал, вовремя отступив назад и чуть не напоровшись на Бренельда. Гронард подумал, что не ушел бы от такого приема, но эти двое — учитель и ученик — прекрасно знали друг друга.

Молодые люди недовольно разошлись в стороны, окружая Сейтера и подавая друг другу новые знаки. Гронард понял это так, что Ганахан требует от Бренельда связать Сейтера боем, чтобы напасть сзади, но тот не хочет попадать под сокрушительные удары брата. Сейтер едва заметно покачал головой и сам атаковал Бренельда, не ожидавшего нападения при более быстром напарнике. Гронард ухмыльнулся, ожидая, когда он очухается и выполнит свой трюк, чтобы заставить Сейтера податься слишком далеко вперед. Но Бренельд замкнулся, защищаясь, и теперь напоминал злосчастного новобранца, не сумевшего проявить себя. Сейтер орудовал мечом, как ветряная мельница, без труда разворачивая брата так, чтобы не дать Ганахану зайти себе за спину. И чего Бренельд боится? Стоило выйти и преподать ему урок, что любого можно одолеть, если немного постараться. Даже Сейтера.

— Влево бери! — неожиданно крикнул Ганахан, выскакивая из-за спины Бренельда. Тот сделал шаг, но его левая нога погрузилась в мерзлую кашу по щиколотку, и он дернулся обратно, сбивая ловкий выпад мальчика. Атака сорвалась и старший принц, вконец разозлившись, отвесил каждому по хорошему удару: Ганахану — посреди бедра, Бренельду — по голени. Зашипев от боли, оба неуклюже запрыгали, потряхивая отбитыми конечностями. Сейтер сбросил шлем и, ругаясь на чем свет стоит, пошел к своим вещам. Два оруженосца поспешили снять с него латы и гвардейский акетон. Накинув свой красный камзол, Сейтер пошел прочь со двора, не обращая внимания ни на семью, ни на хлопки солдат, вполне довольных зрелищем. Бренельд и Ганахан избавлялись от доспехов как можно дальше друг от друга, не обменявшись ни единым словом. Переодевшись, мальчик подал руку матери, и молодые Саврайсы, прихрамывая, побрели к Верхнему двору.

В соборе звякнул колокол, Гронард направился вслед за принцами. Разговор с Сейтером не принес ему ничего, кроме досады.

В коридорах замка, как всегда, стоял тихий гул, из-за дверей слышались голоса, а у черных лестниц то и дело мелькала прислуга. Хаубер походил на большой улей, заполненным беспокойными насекомыми. Гронард улыбнулся в густые усы. Что ни говори, а кипящая жизнь замка заражала его какой-то непонятной, бурной радостью.

Стражники на королевском этаже приветственно ударили копьями в пол и замерли у стены. Сейтер и все еще хромающий Бренельд шли впереди. Открытыми оказались только двери спальни, и Гронард испытал мгновенное замешательство: он знал, что король почти не встает с постели, но не ожидал, что встретит их там же.

Откинувшись на гору мягких подушек, Вилиам Светлый сидел в кровати, одетый в просторные белые одежды с отороченными золотом манжетами. На вид ничто не выдавало в нем слабости, и, опустившись на одно колено, Гронард облегченно вздохнул: он с ужасом думал о том дне, когда увидит его величество слабым и больным.

Сейтер встал первым и подошел к Вилиаму.

— Сейтер, сын мой, рад тебя видеть! — На лице короля заиграла улыбка, он протянул к принцу руки.

— Отец, — чинно сказал Сейтер, обнимая короля.

— Бренельд! — воскликнул Вилиам, поворачиваясь к младшему сыну.

— Отец! — Бренельд подошел и, слишком громко смеясь, заключил его в объятия. Король притворно заохал и засмеялся в ответ.

— Гронард, — кивнул он, оборачиваясь к герцогу, и тот низко поклонился:

— Ваше величество.

Вилиам указал им на четыре глубоких кресла, недоуменно глядя на закрывающего дверь гвардейца.

— А Ганахан не почтит нас своим присутствием?

— Вы повидаетесь позже, — Сейтер упал в резное кресло и закинул ногу на ногу. — Ему не место на подобном совете.

— Ты в его возрасте считал иначе.

Гронарду показалось, или в тоне короля действительно звучала усмешка?

— Я в его возрасте соображал получше. У Ганахана, как у сестер, один ветер в голове.

— Однако все говорят о нём, как о благоразумном юноше.

Если Вилиам и хотел порадовать сына, то напрасно — Сейтер только фыркнул, разглядывая свои ногти.

— Похоже, у него более строгий отец, чем у тебя, — заметил король, перевел взгляд на Бренельда и вновь улыбнулся. Как бы ни жалили эти грубости, он все-таки был рад сыновьям.

— Может, кто-нибудь еще проявит благоразумие и посмотрит, каких невест я могу ему предложить?

— Отец, ты опять за своё! — Бренельд отвернулся и возмущенно нахохлился, скрестив на груди руки.

Гронард не удержался от улыбки, а Сейтер откровенно расхохотался. Щеки младшего принца порозовели, и он бросил на обоих укоряющий взгляд.

— Что ж, — вздохнул король, оставив надежду на приятную беседу, — хорошо, мы к этому еще вернемся.

Сейтер подался вперед, опершись локтями о колени.

— Как твое здоровье, отец? Мы опечалены тем, что ты не встаешь с постели.

Вилиам отмахнулся:

— Зима вытягивает силы. Уверен, когда станет теплее, я почувствую себя лучше.

— Мы беспокоимся, — промолвил Бренельд, развернувшись обратно. На лице короля вновь заиграла теплая улыбка.

— Не стоит, мой мальчик, не стоит. Я еще не отжил свое. Но довольно об этом. Время, когда у меня были стоящие новости о себе, прошло. Теперь о других новостях.

Он взял приготовленные свитки и развернул их у себя на коленях.

— Отец, подожди, — перебил его Бренельд, — когда приедут наши братья?

— Лотпранд в пути и будет здесь не раньше, чем через три дня. А Адемар, — король едва заметно запнулся перед тем, как продолжить, — почти достиг Гудамского монастыря, и мы не увидим его до весны.

— И он не ринулся сюда, узнав о Берении? — усмехнулся Сейтер. — Наш примерный, всегда готовый помочь Адемар?

— Я настоял, чтобы он оставался там столько, сколько обещал своему сыну, — коротко ответил король, закрывая тему. У Сейтера, однако, еще были вопросы.

— И на кого он оставил свою армию у Броганы?

— Маршалом назначен сир Холанд.

— Холанд? У тебя ведь достаточно сыновей, чтобы занять это место.

Король пропустил мимо ушей эту колкость.

— Сир Холанд находится там уже несколько лет. Он прекрасно знает обстановку и, что важнее, его знают варвары.

— Меня они тоже знают. Битву при Хардене и Тотен-холм так быстро не забудешь.

Вилиам набрал в грудь воздуха и медленно выпустил его обратно.

— За этот год многое изменилось. Мне нужен человек, лично перевернувший там каждый камень. Оставим это, ты можешь присоединиться к сиру Холанду в любое время.

Заметили принцы или нет, но король сделал это предложение неохотно. Сейтер всегда лез на рожон и, несмотря на громкие победы, часто ставил под удар успех всей кампании. Герцог слышал, как Адемар сказал однажды, что лучше уж справляться одному, чем получать такую помощь.

Вилиам поднял руку, предупреждая дальнейшие вопросы.

— Сейчас, пожалуйста, выслушайте то, что я хочу рассказать вам о переговорах с беренским герцогом.

Он зашуршал пергаментом, Бренельд сделал скучающее лицо, Сейтер смотрел в потолок, а Гронард подвинулся на самый краешек кресла. Король зачитал им некоторые места из беренских докладов, и герцог узнал аккуратный тон Фронадана. Похоже, дела шли из рук вон плохо. Пропали не только собранные налоги, но и сам наместник казначейства, а Фронадан сомневался, что он исчез по собственной воле. Гронард ожидал доказательств, но в письмах были лишь догадки и слухи. На душе стало неспокойно.

— Итак, Годрик Беренский поставил тройную меру своей повинности и ждет разбирательства в деле неуплаты. Что вы об этом думаете?

Гронард мог поспорить, что его величеству не так уж важно чье-то мнение, отличное от собственного, и он хочет испытать сыновей.

— Прадед назвал бы это чрезвычайным сбором на защиту границ и не стал бы платить, — коротко ответил Сейтер, принимая вызов. В глазах его зажглось нетерпение.

— Да, он так поступал. — Король сложил руки поверх пергамента. — И через год воевал не только с хальтами, но и с бунтующими вассалами, теряя ресурсы и власть. В те времена, сын, ты тоже, как верный слуга короны, подвергся бы нападению. Ты хотел бы жить в таком королевстве?

— Я смог бы защитить свою землю.

— Другие, возможно, нет.

— Кто не может защитить, тому земля не нужна, — отрезал принц несколько резче, чем следовало.

Бренельд пошевелился в своем кресле, наблюдая за братом и не смея вставить слово. Король молча пожевал губами.

— Ты родился в не том веке, Сейтер. Даже Гарольд уже понял, что иной подданный лучше послужит ему не мечом, а монетой, товарами и голосом на Совете лордов. Есть многое, что требуется нам от слуг, и это не всегда грубая сила.

Сейтер фыркнул.

— И чем тебе послужил Годрик?

— Покоем, — невозмутимо ответил король. — В первую очередь, покоем на северных границах, чтобы мы сосредоточились на хальтах. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.

— Я знаю, что не только хальты понимают силу лучше слов.

Взгляд короля стал тяжелым, у его терпения был свой предел. Гронард видел, что сейчас эта тема будет закрыта, понимал это и Сейтер. Принц подался вперед, долго сдерживаемые слова посыпались без остановки:

— Отец! Взгляни вокруг — Ледария увязает, каждая провинция выторговывает привилегии, отщепляется и тянет одеяло на себя. В каждом захолустье ты отстроил дороги и мосты, поставил мельницы — теперь они не хотят платить тебе за сделанное благо. Они засели в своих землях, обленились и отъелись, они больше не стремятся за тобой идти. Если честно, отец, ты и сам больше никуда не стремишься. — Сейтер ступал на тонкий лед, но в запале не желал это видеть. — Королевство потеряло цель.

Выдержке Вилиама можно было только завидовать. Если бы сын заявил нечто подобное Гронарду, дело кончилось бы плохо. Однако, король прекрасно знал Сейтера — гнев оппонента дарил тому чувство правоты и распалял, как запах крови — борзую. Только холодная рассудочность показывала, что его слова не имеют никакого веса.

— У королевства есть цель, — спокойно ответил Вилиам, — и это — единство. Общность наших порядков.

— Да? — притворно удивился Сейтер. — А ведь в Берении и в Торпе уже не пользуются всеобщим. Уже и бумаги для казначейства они пишут по-своему, а твои наместники нанимают толмачей-переводчиков. Жалобы в суде понимаются неверно и проигрываются твоими вернейшими соратниками.

— Я знаю об этом, — брови короля сошлись у переносицы, упрек явно оказался болезненным, — и принял меры. К середине года все суды вернутся к всеобщему. У нас не было закона, принуждающего использовать наш язык, на нем говорили, потому что этого хотели. Если перестали, мы их обяжем.

— Обязать не значит напомнить, почему хотели, — парировал Сейтер. — Хотели, потому что боялись. Теперь не боятся, и это только начало. Пока еще не поздно, покажи им, что будет с теми, кто забыл свое место.

Взгляды отца и сына встретились, как стальные лезвия, еще чуть-чуть — и в воздух посыпались бы искры. Бренельд переводил взгляд с одного на другого, как на ристалище, когда там сходились матерые бойцы, а Гронард, чувствуя беспомощность, лишь нервно приглаживал бороду — его дипломатические навыки не годились для тонкого вмешательства.

Король принялся сворачивать свитки с докладами.

— Я усилил северные гарнизоны, но, пока не найду Лугана, до угроз не опущусь.

— По-моему, опуститься значит показать свою слабость, — вновь начал Сейтер.

— Опуститься значит идти на поводу у смутьянов! — отрубил Вилиам, стукнув трубкой пергамента по одеялам. — Я принял решение, которое позволяла казна. Вернуть золото куда проще, чем преданность. Если Годрик не лжет, его просьбы абсолютно законны.

— Просьбы? — Сейтер закипал. — Это был ультиматум! И ты веришь, что наместник сбежал?

— Не важно, во что я верю. Его вина не доказана. — Король перевел раздражённый взгляд на младшего сына:

— Бренельд?

— А? Наверное, ты прав, отец, — принц заерзал на месте. — Хотя я больше согласен с Сейтером.

Уставший от пререканий, Вилиам шумно выдохнул.

— Молодые и гордые. Так значит, вы обвиняете Годрика во лжи, а то и в пропаже наместника? А если он будет настаивать на своей непричастности? Отправим на север солдат?

— Солдат можно отправить прямо сейчас, — быстро ответил Сейтер, умеряя гнев и переходя к тому, что все это время подмывало его изнутри. — И я готов их возглавить, избавив Адемара от репутации, которую он счел бы дурной. Отправь Гвардию на поиски Лугана и его сообщников. Мы перекроем Королевский тракт, Восточный путь, — он резал воздух ладонью, захваченный своим планом, — и перевернем вверх дном всю Берению. Я позабочусь, чтобы беренцы знали — мы ищем денежки Годрика и действуем по его указке. Недовольных заверим, что ты сожалеешь о грубых мерах, но иначе герцогу не помочь. Когда баронам надоест нас кормить, а торговцы взвоют на закрытой границе, Годрику придется как-то объяснять им, что его жалкие деньги куда важнее благополучия подданных. Сделает он это или нет, но я великодушно, — он изобразил нарочито мягкий жест, — уйду из Берении только после отказа от всех претензий. И конфликт будет исчерпан. Разве не так ты сам когда-то решал проблемы? Вспомни! — Принц развел руками, будто говорил о чем-то, само собой разумеющемся. — Годрик не пойдет против торговой гильдии и не поднимет войска. Да на то и нет причин! Он уже продавил тебя — и без всякой борьбы! — неужели не видишь?

Вилиам слушал, не перебивая. Руки его побелели, от щек отхлынул румянец. Он молчал, а Сейтер все расходился, уверенный в своей правоте. Гронарду хотелось остановить принца, но он знал, что Вилиам не обрадуется неуклюжим попыткам разрядить обстановку. Фронадана бы сюда, он заткнул бы Сейтера какой-нибудь сложной выкладкой или примером из древней истории. Видит Единый, принц слишком молод и не знает, как нелегко далась Вилиаму его великая война. Гронард застал лишь ее окончание, тогда уже никто не сомневался, что новые порядки стоили пролитой крови, но он хорошо помнил споры короля с советником, когда Вилиам до хрипоты отстаивал каждый город, а Ригелли тихо, размеренно доказывал, почему его надо сжечь. Этот змей слишком часто был прав, но теперь Гронард понимал, что король о многом сожалеет.

Еще некоторое время Вилиам молчал, а потом холодно проговорил:

— Я вижу, что ты готов задешево продать свою честь, только чтобы побряцать оружием.

Лицо Сейтера побагровело, в глазах вспыхнул огонь, и Гронард мог поклясться, что видит проблески истинной ненависти. Вилиам, однако, не церемонился с теми, кто был немилосерден и жесток — даже со своими детьми. Сейтер, в отличие от остальных, давал для этого слишком много поводов. Только отослав его на четырнадцатый день рождения в Шетрид, король обнаружил, что на расстоянии может любить третьего сына почти также, как и двух старших; и придерживался этой дистанции все следующие шестнадцать лет.

Сейтер проглотил оскорбление, выдержав взгляд отца и не осмелившись дать волю чувствам. Никто не издавал ни звука, Гронард чувствовал себя лишним, проклиная все на свете и вместе с тем понимая, что без него разговор мог принять еще более крутой оборот.

Вилиам свернул пачку пергамента в толстую трубку и отложил в сторону. Его лицо сложилось в маску благородной учтивости. Гронард не знал, что было хуже: продолжить спор с принцем или так и оставить его с этой пощечиной. Но силы короля ему изменяли. Плечи поникли, щеки оставались бледными, руки подрагивали.

— Что ж, вы, должно быть, не успели отдохнуть с дороги, — сказал он так, будто они мило беседовали за завтраком. — Усталость не способствует здравомыслию. Если вам больше нечего сказать, то мы продолжим завтра. Сейчас можете быть свободны.

Ни слова не говоря, Сейтер встал и вышел из комнаты, Бренельд снова обнял отца, а Гронард низко поклонился, и они покинули королевскую спальню. Проходя по бесконечным коридорам, он наконец, расслабился и, хрустя суставами, тяжело потянулся. Вилиам не намерен отправлять войска — и это все, что он хотел знать. Сейчас было бы неплохо раздобыть что-нибудь съестное и выпить капельку вина. День еще не перевалил за середину, но уже казался бесконечно долгим, и, если король думает, что государственные дела плохо перевариваются с дороги, он безусловно прав.

Солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо розовым, снег искрился в косых лучах и хрустел под копытами сорока лошадей. Гедарт любил этот край на северной оконечности королевства — безлюдный, молчаливый — хотя мог и ненавидеть, ведь здесь была могила его матери. И все-таки он радовался чистым просторам, открывшимся за перевалом, и позволял сердцу наслаждаться, несмотря на грусть.

Отец ехал рядом — спокойный, статный, спина всегда прямая, взгляд устремлен вперед. Сам Гедарт уже изрядно устал, но равнялся на него и не подавал виду. Так же ровно держал повод, так же оборачивался на свою охрану, проверяя, как там его люди, и не глазел по сторонам, чтобы не походить на любопытную галку.

— Почти приехали. Видишь?

Гедарту уже давно казалось, будто он видит вдали крошечный угол монастырской стены — прямой среди округлых природных форм — но теперь был уверен.

— Умх.

Отец подвел лошадь ближе. Гедарт и сам знал, что говорит односложно или не говорит вообще, что это невежливо и неучтиво, и уж точно недостойно сына благороднейшего принца Адемара. Но он ничего не мог с собой поделать. Каждый раз, когда они приближались к Гудамскому монастырю, внутри что-то сжималось, как пружина, и нужно было держаться, чтобы она не распрямилась с треском и грохотом. А в этот раз еще была опасность, что придется отложить поездку, как случилось в прошлом году, когда они отъехали от родного Галаса на день или два, а известие об усилении хальтов за рекой заставило все отменить. Это было подло.

Сейчас в поясной сумке отца лежало другое важное послание, и Гедарт представлял, как тянет его теперь мчаться обратно. Беренский герцог жаловался на притеснения Короны, произвол казначея и еще бог знает на что, а Берения — вот она, рядом, полторы недели пути на запад от перевала. Делом этим занимался дядюшка Фронадан, но все понимали — личный визит наследного принца был бы крайне весомым.

Получив известие, отец был столь мрачен, что Гедарт ощущал вину за то, что хочет ехать дальше. Когда он спросил, набычась, ожидая неприятного ответа, готовый спорить и обвинять, куда они теперь поедут, отец ответил:

— В Гудам. И проведем там столько времени, сколько потребуется. — Он был невозмутим, вежлив и добр.

Так ли он чувствовал внутри? Неизвестно. Но Гед был благодарен за эту простоту, за ясность, которая не оставляла на нем вины. Он пытался вести себя так же.

Он никогда бы не признался, но на деле равнялся на отца во всем. Да и кто бы не хотел быть, как он? Люди держатся с ним почтительно и искренне, не изменяя отношения, когда думают, что их не видят. Гедарт это проверял, когда был помладше и любил везде прятаться. И на чужих людей смотрел, и то, что видел, не всегда совпадало с их поведением рядом с господами.

На турнирах по сюжетам Писания отца всегда выбирали защитником божьих врат, и он выдерживал все поединки, хотя нападающих было много, а он один. Коней под ним меняли раз через пять, но сам он твердо и уверенно мчался навстречу “врагу” и вышибал того из седла или ломал копье, что приносило обороняющейся стороне очки. Мало кто мог выбить его самого. Разве что дядя Фронадан, такой же рослый и тяжелый, и граф Гинар, маленький, но владеющий какой-то демонической турнирной магией.

Гедарт впервые за много дней улыбнулся. В этом году ему предстояло выступить на турнире среди взрослых. Он много тренировался и многого ожидал. В переписке с кузеном Ганаханом они планировали, какую сторону принять и каким героем прошлого нарядиться. Ганахану позволили выступить тоже, хотя ему было всего четырнадцать, а не шестнадцать, но после службы на границе с хальтами, куда их вывезли отцы, никто не сомневался в его силах. Поначалу Гед считал, что во всем сноровистей и крепче кузена — возраст как-никак — но Гани тоже оказался не промах, и помимо разъездов в боевом охранении у них завязалось личное соревнование в силе и ловкости. Отцы, на удивление, все это поддерживали, наблюдая за ними, как за лошадьми на скачках.

Что ж, никто не проиграл и никто не выиграл. Гедарт приобрел хорошего друга, отец подарил им прекрасные охотничьи ножи с парной резьбой на рукоятях, а вот дядя Сейтер ничьей остался недоволен и подарил Гани только оплеуху. Гед его не понимал и, откровенно говоря, побаивался, радуясь, что не родился как-нибудь случайно в семье Гани. Вот только мама Ганахана всегда была с ним, лихо ездила верхом, и даже на границу они приехали вместе.

Гед погладил гриву лошади, чтобы отвлечься — мысли снова повернули не туда. Ганахан собирался изображать Томаса Ландорского, хотя в балладах не было никаких указаний на цвета его одежд или герб. И он точно был бы защитником врат. Гедарт еще выбирал.

— Гед, — позвал отец, протягивая бурдюк.

— Не нужно. Благодарю.

Он ведь уже не маленький, попьет, если захочет. Хотя, если честно, он не помнил, когда пил последний раз, на холоде вообще не мучает жажда. Может, поэтому так устал? Немного освежиться не помешает. Он пообещал себе, что через половину часа обязательно допьет воду в своем бурдюке.

Углы стен монастыря чернели над горизонтом. Сейчас монахини уже собрались на вечернюю службу, голос матушки-настоятельницы звучит под толстыми каменными сводами. Он представлял это так хорошо, будто видел сквозь многие лиги пространства. Настоятельница восхваляет благие дела Единого и повторяет его заповеди для честных людей, а в конце поминает Гвенет Галасскую, прекрасную принцессу из рода старинных покровителей монастыря.

Семья матери и правда десятки лет жертвовала Гудаму, и даже деньги на постройку дали их предки, а не Церковь, но достаточный ли это повод, чтобы отдать свою жизнь служению именно там, так далеко от всех? Возможно. Что вообще может заставить человека затвориться от мира? Он спрашивал, когда был меньше.

Она безмерно любила Единого. Она хотела благодарить его каждый день за счастье жить, любить и быть любимой. Ее ранило, что в миру людям не удается поступать по заветам Писания.

Гедарту казалось, что вполне удается, разве плохо они жили, когда были все вместе? Разве плохо жилось их герцогству, сытому, справедливому, хоть и осаждаемому варварами — за это, кстати, нужно спросить как раз с Единого, зачем-то Он ведь создал варваров такими, какие они есть: дикими и алчущими грабежа.

Так что многое было сказано, но немногое объяснено. Недостающее он понял сам.

Мать поселилась там из-за отца.

Сначала Гед был слишком мал и пребывал в уверенности, что она скоро вернется. Никакие слова о великой любви к Единому и бренности мирской жизни не убеждали его в том, что она должна быть здесь, а не дома.

Дома мама много болела, это правда. И послужить Единому в надежде излечиться казалось естественным. Ей стало лучше, она вновь была здорова и спокойна. Так почему не возвращалась? Маленький Гед не понимал.

Он умолял отца заставить мать вернуться: приказать, увезти, — но уже тогда знал, что тот не поступит столь грубо. Однажды Гед просил и сам, лет в семь — слезно, жалобно, навзрыд, — но увидев, какое горе причиняют матери его слезы, поклялся впредь быть сдержанным, как отец. Невозможно делать так больно тому, кого любишь. Он ведь мужчина. Он должен был справиться.

На отца он все-таки еще рассчитывал. Кто, как не он, муж и господин, мог найти слова, способные достучаться до сердца жены? Но в спокойных речах отца всегда чего-то не хватало, всегда что-то оставалось невысказанным. Возможно, о чем-то они не могли говорить при нем. Тогда Гедарт стал прятаться. Тайком он слышал, как родители говорят о разных вещах, мелких и неважных: урожае в Галасе, пожертвованиях церкви, перекладке стены в замке, расходах на посвящение взрослых оруженосцев. Он не понимал, почему свои редкие встречи они тратят на такую чепуху, но хорошо понял одно — от своего имени отец маму ни о чем не просил. А услышанное однажды: “Это единственное твое верное решение”, — навсегда поставило точку в вопросе.

Так что поездки в Гудам оказались ему, Гедарту, личным одолжением, и каждую он ждал, как величайший подарок. Ничто не радовало его так же сильно: ни быстрые верховые лошади, ни маленькие, искусно откованные мечи и доспехи, ни потешные битвы с ровесниками.

А потом матери не стало. Ему почти исполнилось девять, и он больше не мог надеяться, что, став взрослым, найдет те самые, правильные и достойные слова.

Лучи заходящего солнца ласкали взгляд нежными красками. Подступало время ночной стоянки, а роща, в которой они обычно укрывались за день до последнего перехода, была еще далеко.

— Нужно ускориться, — сказал Гед. — Еще две лиги, а свет кончается.

Отец молча кивнул, и он высоко поднял руку, чтобы видели все. Сделал знак и легонько ударил бока лошади. Отряд плавно набрал ход, устремляясь к голым деревьям, лошадь отца отстала на корпус, оставив его во главе отряда.

Гед обернулся — отец смотрел на него и улыбался.