Ледария. Кровь и клятва

Глава 7. Начистоту

— Доброе утро, ваше величество. Как вы себя чувствуете?

Когда Симель уходила на кухню, король так и не подал знак ни ей, ни камердинеру, что готов начать свой день. Теперь он был одет и читал, сидя высоко на подушках. Всю кровать покрывали пергаменты, вчера пришли еще два доклада из Берении, и Вилиам почти не спал. Лицо его осунулось, а тени под глазами казались черными на фоне бледных щек.

— Отвратительно, — пробормотал король, не поднимая взгляд от свитка.

— Вы должны хотя бы немного поесть, — Симель указала на поднос, который слуги поставили на столик у кровати.

— Я не могу есть. Просто не могу.

— Тогда примите еще немного алмеи, она придаст сил.

Она подала Вилиаму кубок с горячей водой и вылила туда половину жидкости из стеклянного пузырька. Король осушил его, даже не поморщившись, хотя настой имел горький вкус.

— Спасибо. Это зелье творит чудеса — мне будто снова шестьдесят.

Симель подняла глаза и по кривой улыбке поняла, что Вилиам действительно пытается шутить. Еще она заметила, что в руке у него зажат крохотный свиток, похожий на те, что носят голуби. Едва ли это было письмо из Берении, тогда король бы не шутил — о чем, кроме войны, можно известить в таком маленьком клочке? Скорее, это прислал Адемар из Гудама.

— Что пишет его высочество? — спросила Симель, устраиваясь в нише у окна, чтобы наблюдать за дорогой в Керк. Слуга, по-видимому, доставил записку, пока она завтракала, или ее принес сам Эно, королевский шпион. Король отдал несколько его голубей Адемару, и нельзя сказать, что старик был этому рад.

— В монастыре все идет своим чередом. Но, как я и думал, Адемар хочет отправиться к Фронадану в Берению.

— И вы позволите?

— Нет, — Вилиам покачал головой. — Он сейчас там, где и должен быть. В прошлый раз, когда поездка сорвалась, сын не разговаривал с ним два месяца. Когда Адемар примет корону, у него не будет возможности бывать там каждый год. Я хочу, чтобы мой внук не возненавидел раньше времени нашу высокую участь, а сын отдал дань памяти жене.

Слышать это было неловко, и Симель сделала вид, будто увидела на дороге что-то необычное. Король вдохнул, собираясь продолжить, но ничего не сказал. Симель обернулась — он смотрел на нее так, как смотрят на молодых старики, сожалея обо всем, что не сделали. Неужели опять коснется этой темы?

— Я мог бы написать твоему отцу.

— Нет.

Это вышло несколько резче, чем позволял этикет, и Симель раздосадовано прикрыла глаза.

— Простите, ваше величество. Но это не поможет.

Как объяснить ему? И стоит ли? От одной мысли о том, как все это прозвучит, становилось тошно.

— Отцы всегда дают детям шанс, — сказал Вилиам, и было похоже, что сейчас он говорит не только о Симели. — Им просто нужно воспользоваться.

Если бы все дело было в шансе...

— Это не поможет, — повторила Симель. — Да и что вы напишете?

— Что его дитя служит королю верой и правдой. Что он должен гордиться.

Симель была удивлена. Дитя. Не дочь. Он знает?

— Он ждет других известий и не будет гордиться лекарем, — сказала она осторожно, не понимая, куда выведет их этот разговор.

— Я думал, что хорошо знаю Грегора. Но годы меняют нас, как воду в реке. Что он хотел бы услышать?

— Например, что… — в горле стало сухо, но Симель вытолкнула слова наружу, — что его сын служит в Гвардии.

Теперь он понял, в чем здесь проблема? Лицо короля изменилось, но не от удивления. Похоже, она совсем жалко выглядела.

— Могу написать и так.

Симель не заметила, как сжала кулаки. Неужто он думает, что она ищет способы продолжать эту игру?

— Жизнь проходит слишком быстро, — тихо сказал король. — Мы все не успеваем сказать друг другу что-то важное. И хорошо, если это всего лишь слова любви. Моя Ривиана, она знала, что я любил ее. Хуже, если ты, как Адемар, не успеешь простить и попросить прощения.

Против воли плечи Симели поникли, и она уже не могла сердиться. Все, чего она хотела, это остаться наконец в покое и одиночестве.

Король ждал ответа.

— Я простила его. Но я не вернусь. Нет. — Она уставилась в пол, не желая встречаться с Вилиамом взглядом. Не выдержав, король раздраженно хлопнул себя по бедру, и его ответ уже не был бы таким мягким, но тут за дверью послышались шаги, раздался голос запыхавшегося на лестнице Азоха Рана, и стражники постучали в тяжелую створку.

Вилиам бросил на Симель последний недовольный взгляд и крикнул: «Входите!». Она заставила себя поклониться достаточно низко, как того требовали правила:

— Я могу быть свободна?

Он молчал, все же вынудив ее поднять взгляд. В его глазах не осталось гнева — только сожаление. Не зная, что из этого было хуже, Симель подхватила свою сумку с травами и быстро выскочила в дверь, задев ворчащего Рана.

Симель спускалась к себе в цокольный этаж, дыша ровно и глубоко. Не стоило так раздражаться из-за того, что кто-то пытается помочь, пусть даже это невозможно. Король был искренен, но сегодня уж слишком напорист. Все они сейчас на взводе, все как будто ожидают чего-то на рубеже, за которым мир либо изменится, либо завершит свой внезапный кульбит и вернется к былому порядку.

Берения ждала откупные грамоты и ни единым словом не давала знать, успокоится на этом или нет. На границе с хальтами, где без Адемара варвары наглели, чувствовалось напряжение, готовое либо рассеяться, как ветер по равнине, либо обрушиться на речные гарнизоны ураганом.

Воистину затишье перед бурей, вот как это ощущалось, — чувство, хорошо известное Симели по временам, когда война с Фрейцером достигла своего апогея. И если Вилиам сумел остаться, как всегда, великодушным, то она опять, как тогда, не сдержалась и отдалась во власть нервичности. Сейчас решения зависят не от нее, но близость к королю как будто делит ответственность на всех, кто рядом.

Симель посторонилась, пропуская на лестнице новую прачку — прошлой она помогла с письмом к возлюбленному, и та благополучно уехала в Керк. Эта женщина тоже жила в постоянном волнении — ее сына гоняли в стрелковой роте с утра до ночи, хотя официально армия ни к чему не готовилась.

Скорей бы уже какая-то ясность, ей богу. Любая угроза лучше выпивающей душу неизвестности. Волнуется душа, ждет, исходит на пустые мысли и расчеты. Дайте реального врага, покажите цель — и можно действовать. Короля истощили эти недели, Симель видела. Когда-то она так же ждала в Благодатной долине — бесплодно, не зная, когда будет известие: то ли завтра, то ли прямо сейчас, — и придется вскочить среди ночи, и мчаться за бандой, надеясь положить ей конец. В последний год Фрейцер заставил себя ждать слишком долго, почти полгода, и никто в Марскелле и Берждоме не спал как следует, как не спит сейчас Вилиам.

Симель помнила, какой усталой была сама, моля о финале, когда пришла вдруг весть, что часовой с горной тропы пропал, а значит, Фрейцер вновь пробрался к ним из Дерла. Едва очнувшись от подобия сна, она подняла весь замок: слуг и оруженосцев, пажей и конюхов, — и меньше, чем через полчаса, уже неслась к Хави.

В этот раз она поставила на кон все: свой покой, свою честь и надежду, что после победы жизнь вернется в тихое русло. Умерится воинственный пыл отца, сойдут на нет учебные баталии в полях, и они займутся мирными, скучнейшими делами о торговле и крестьянских тяжбах. Знал ли Хави, сколь многое она ждала от решающей схватки? Навряд ли. Его так же жгла вина за неудачи, он так же болел за людей, но не знал, что в эти годы терпение Симели перешло за грань, где нет возврата, и лопнуло, оставив ее жить в долине лишь на чувстве долга, на неспособности оставить дом в опасности. Но дальше — дальше должна была наступить развязка, какой бы она ни была.

Нет, тогда он, конечно, еще не догадывался. Он встретил ее, такой же взвинченный и гневный, и видел отражение себя в ее измученности. Она ничего не объясняла, проблем хватало и без этого.

Симель добралась до своей комнатушки, заперла дверь, разделась и упала на кровать — слишком напряженная, чтобы заснуть, слишком злая на невозможность разрешить дело своими руками.

Хави тоже жаждал дела, хотя раньше Симель считала, что он будет больше рад ожиданию, чем бою. Плохо же она его знала, а может, он не знал себя и сам. Она тоже не думала, что реальный бой окажется для нее таким, каким был — быстрее и ловчее, чем тренировка, но труднее, особенно потом, во снах, когда раж отпускал и оставались только видения крови и смерти.

В следующий раз уже знаешь, как это будет. И ожидая, лучше не мучить хотя бы тело, а дать ему набраться сил. Хави же обычно бродил между коней и проверял всех и вся раз по десять. Служилые латники проводили свое время, невольно копируя господ: Берждомские — на ногах, Марскеллские — лежа на траве.

— Эй, — звала Симель обычно, — посиди. Сиди со мной и не бегай.

Хави всегда был благодарен за этот оклик, и опускался рядом. В тот раз, последний для Фрейцера, он был особенно тревожен.

— Стёганка порезана у Грача и Буяна. Мои обалдуи даже не заметили.

С тех пор, как Ириса царапнули ножом под брюхом, они прикрыли коням живот и шею толстым стегачём с набивкой, как в собственных акетонах. Чуть больше веса, чуть меньше волнений.

— Те тоже в пылу не заметят. Да и поди сумей попасть в прореху. Не бойся.

— Ха.

Он стал смелей и намного. А она изменилась как-нибудь за эти три года, пока раз в сезон или два убивала подручных Фрейцера? Наверное.

— Не смотри за мной в этот раз. Лучше гони за ублюдком.

Хави окинул ее своим новым взглядом, но промолчал. Они договорились оставить эту тему, и он сказал, что не винит ее, но Симель знала, что это не так. Если бы Хави не остался тогда помочь, борьба могла закончиться еще прошлым летом.

— Ладно, — проговорил он, скорее, для вида, — но…

Далёкий свист прервал его, латники засуетились. То был сигнал, передаваемый по цепи разведчиков, и он сообщал, что банда совсем рядом. Кони вмиг почуяли волнение хозяев, затоптали, закрутились. Симель подхватилась с земли, вскочила в седло и пустила Ириса с места в галоп.

Всадников она увидела еще в стороне от деревни и возблагодарила Девина Айста, что они не успели никому навредить. Бить конных, конечно, сложнее, но ведь для этого она и училась своему ремеслу. Дать этой банде спешиться и начать грабёж не смогла бы ни она, ни Хави. Оборванные, злые, они просто крушили все, что видели, эти пропащие души: беглые из тюрем, каторжники и юродивые. Фрейцер набирал таких специально, и в хаосе их беспредела шнырял по самым ценным закромам, пока все воины долины, исполненные омерзения, гонялись за отбросами, спасая крестьян от их лап.

Едва завидев отряд, разбойники стали спешно разворачиваться, их лёгкие лошадки сорвались было лихо, но сил в этих некормленых животных водилось немного. Холеный тренированный Ворон задал бандитам обманчиво нескорый темп, за Хави рассредоточились его люди. Симель забрала влево, обгоняя, намереваясь теснить шайку к Бержу и в итоге заключить их в клещи. Лошадь Фрейцера, самая здоровая, бежала впереди, вырываясь из этой ловушки. Его грязные длинные волосы мотались по ветру, сутулая спина согнулась крючком. Кожаный жилет с несколькими стальными пластинами был лучшей броней в банде, но дайте только добраться до него — и главарю не жить.

Он оборачивался, скалил гнилые зубы и бил лошадь шпорами, пока бока ее не засочились кровью. Впервые сам он, лично, был так близко от своих преследователей. Трус, всегда державшийся подальше и исчезавший первым.

Симель на расстоянии локтей в двадцать уже обогнала головорезов и пошла на сближение, вытягивая из ножен меч. Страх заставил их поворачивать направо по дуге, а Хави теперь мог наддать и врезаться во фланг. Крики и ругань наполнили воздух, и даже мольбы к Единому, которые им точно не помогут. Только бы успеть. Впереди уже маячила горловина входа в Благодатную долину — узкая только для армий и слишком широкая для одного беглеца, в прошлый раз оставившего лошадь и на брюхе проползшего все посты. В этот раз Фрейцер должен был умереть.

Крайние разбойники рассыпались по сторонам, теряя скорость и единственное спасительное направление, попадая под мечи и топоры латников. Симель коротко замахнулась и ударила навстречу рябому бандиту по голой шее. Сама скорость помогла ей, и лезвие срубило голову с густым хрустом, пусть даже и топор противника прошелся по ее плечу с такой силой, что выломал пластину и обездвижил на время ушибленную мышцу.

Двое проскочили в тыл отряду, за ними пустились люди Хави. Спины троих маячили прямо перед Симелью. Ирис поднажал, и одному досталось острием меча в подмышку — с этим повезло, так как неверную после удара руку вело сильно в сторону. С воплем он скатился из седла на землю под копыта всадникам — нехорошо, опасно для лошадей, но зато совершенно смертельно для мерзавца.

Симель заозиралась. Левое крыло ее отряда широко хватило в сторону, но лошадка Фрейцера тоже старалась, видно было, что он вырвется, успеет, ускользнет. Симель дернула за повод, отворачивая от всех беглецов, и устремилась лишь за одним. Марскеллцы потянулись следом, но она закричала: “Назад!”, — чтобы никто больше не упустил бегущих из-за нее.

А этот трус не уйдет.

Фрейцер пригнулся к шее лошади и больше не оглядывался. Ирис приблизился на корпус, на половину, вот его морда уже у седла паршивца. Лошадка шарахнулась от храпящего в мыле гиганта, но Симель успела привстать и хлестко рубануть седока по бедру.

— Пас-скуда! — Крик боли напугал кобылу, и Фрейцер чуть не свалился.

Ирис, как неотвратимый рок, снова нагонял их. Бока его раздувались, пена падала с губ — это было слишком для тяжелого боевого коня, но осталось немного, Симель уже чувствовала грязную мелкую жизнь в своих руках.

Отбросив сожаления, она замахнулась и нанесла лошади впереди точечный удар по крупу. Та взбрыкнула и Фрейцер вылетел из седла. Прокатившись по траве, он зажал рану и пополз, как битая собака, а Симель с ходу пролетела дальше, едва остановила разошедшегося Ириса, и спрыгнула на землю.

Фрейцер что-то орал, выставив перед собой ржавый кинжал и отползая на заду по траве.

— Твари! В парче и золоте! За стенами!

Симель с разбега выбила у него кинжал мечом, срубив два пальца. Лягая ногами, Фрейцер завизжал:

— Мразь! Живешь! Да ты знаешь!…

Увернувшись от удара драного ботинка, Симель четко, как в мишень на ристалище, воткнула клинок ему в горло и резанула вбок. Все, что хотел наговорить бандит, потонуло в струе крови. Симель намотала его волосы на стальную рукавицу и снова занесла меч — головы налетчиков выставят на перекрестках, чтобы никто больше не рассчитывал на легкую добычу в долине. И только сейчас услышала стук копыт за собой — кто-то ее все же догонял.

Ворон, храпя и задирая голову, с трудом остановился после горячей гонки. Хави тяжело спрыгнул на землю, подошел и наклонился над телом, упирая кулаки в колени.

— И опять ты по-своему, — сказал он. — Опять одна. А я не меньше твоего заслужил это сделать.

— Он мог что-то выкинуть, — Симель, конечно, не хотела отбирать у него месть и говорила честно.

— Знаю, — выпрямился он, вытягивая меч. — Знаю. Посторонись.

Так кончился этот кошмар, и голова Фрейцера простояла у дороги целый год, очищенная воронами до белой кости. Из Дерла, откуда он был родом, прислали благодарность принца Лотпранда за то, что они справились с делом, не удавшимся в трех областях вокруг. Сир Хавард с почетом принимал гонцов, а сир Эдуард, к несчастью, был в отъезде, и получил высочайшее письмо на свое имя позже, из рук счастливого отца.

Счастье не освободило того от навязчивых идей, а породило новые.

— Мой мальчик, — сказал он вскоре после проводов гостей, неловко обнимая ее из-за костыля, без которого не мог наступать на искалеченную ногу. — Ты вырос, совсем вырос, и показал свою силу. Теперь никто не скажет, что в долине, в нашей глуши, за шпоры не нужно побороться. Пришла пора!

Пора действительно пришла — для юноши за двадцать, — но так ли это было для нее? Посвящение в рыцари осеняется благодатью церкви, а церковь находится под властью выше, чем власть барона над своей землей. Впрочем, священник Марскелла был благодарен Симели не меньше, чем прочий люд, и если смирение — главная добродетель служителей, то этот был первейшим среди своего сословия и не показывал, что думает о церемонии.

Воины долины принимали ее за свою — это все, о чем посоветовал думать старый сир Ледвиг. И она снова поверила, что этого хватит. А еще через год отец позвал в долину соседей с молодыми дочерьми — смотреть невесту.

На этом сир Эдуард откланялся барону и отбыл из родного дома.

Симель повернулась на бок, потом на другой. Все это было уже неважно, дело прошлое. Что действительно важно — придется ли вернуться из-за проклятой Берении, не заставит ли король выступить в поход всех обязанных? У него, конечно же, полно людей и без марскеллцев, но глупо полагать, что жребий обойдет тебя просто потому, что ты этого очень хочешь. Это Симель поняла уже давно.

Она снова заворочалась и вконец сбила одеяло. Ожидание — это враг, которого не победишь, когда хочется, но его можно ослабить. Симель приказала себе успокоиться и спать — ночью ей понадобятся силы для Вилиама, и хотя бы эту службу можно нести открыто, без тайн.

Прошло еще четверть часа, и она погрузилась в сон, где снова видела Марскелл, но все-таки отдыхала, плавая в воспоминаниях, куда более приятных, чем дневные раздумья.

Ночь спустилась на беренский замок быстро и незаметно. Тусклое солнце так и не согрело толстые стены Венброга, и во всех залах и коридорах было холодно. Отгремел очередной пустой ужин, где беренские лорды делали вид, будто пируют в кругу друзей, а не ждут, как коршуны, обещанных компенсаций от короля. Фронадан возвращался из зала в гостевые покои с четверкой своих рыцарей, слушая в пол уха их юные восторги и печали, но думая лишь о том, как скверно поворачивалось дело.

За три недели наместника казначейства так и не нашли, в его доме не знали, где он находится, а большинство слуг пропало. В Хаубере подписали и опечатали жалованные грамоты на сбор налогов и отправили на север, но это никак не изменило настроения в Венброге. Фронадану дали понять, что промахи королевской администрации — это пощечина своим подданным, и что они не почувствуют себя удовлетворенными, пока не пойман наместник и пока вместо красивых слов не получат в руки свои грамоты.

Фронадан просил Единого, чтобы лошади несли гонцов короля, как на крыльях, и проклятые бумаги наконец попали к беренцам. Демон побери, что им еще нужно? Право собирать налоги вернет им куда больше, чем стоимость руды и леса. Вилиам, как всегда, не мелочился и показывал, что благо подданных для него не пустой звук, любой был бы благодарен — только не Годрик.

Скверно. Это было очень скверно.

— Сир! Прекрасное творение, не правда ли?

Эван нес на ломтике хлеба миниатюрного лебедя, невероятным образом сложенного из стружки миндаля, скрепленной густой патокой. Птицу сделала за ужином его соседка по столу, юная леди из семьи Боргов.

— Да, — ответил Фронадан честно. На юге, наверное, не оценили бы и подарок из серебра — только из золота — но в Берении умели радоваться самым простым вещам. — Наверное, и на вкус тоже?

Эван отошел на шаг.

— Я не буду его есть.

Остальные рыцари рассмеялись у него за спиной. Судя по выражению лиц — от зависти.

— О чем вы так мило беседовали с леди Уной?

Еще больше смущенный, Эван взялся за пересказ вполне обычных для круга молодежи тем. Баллады, рыцарские романы, столичная мода, турниры и охота, — это было не совсем то, о чем просил говорить с соседками Фронадан. Не стоило, конечно, ожидать, что неискушенные рыцари поднесут информацию на блюдечке — подарков судьбы обычно не дождешься — но в этот раз подводила и старая методичная работа.

Годрик почти не пил вина и не давал себя разговорить, каждый день откланиваясь раньше положенного. Слуги тоже отмалчивались — между северным и южным лагерем воцарилась немая неприязнь, но это случалось и без всякой подоплеки, когда селились под одной крышей два столь разных по уровню общества. Отсутствовали бароны с запада — хозяева равнин. Они не подписывали жалобу тех, кто пострадал от изъятия руды, но что обо всем этом думали? Несколько аккуратных писем, отправленных на запад, остались без внимания, а те, что пришли в ответ, оказались отпиской, бесполезной, как чистый лист.

Фронадан будто ослеп и оглох. Он знал, что, как бы ни было сложно, всегда есть ниточки, ведущие к цели и, если дернуть за них, получишь ответы. Но сейчас ни лесть, ни подарки, — ничто не сблизило его с беренцами. Мужчины были сдержанны и ни на мгновенье не оставляли своих жен одних, танцев больше не проводили — менестрель сказался больным. Грета ни разу больше не взглянула на Фронадана. Если она не уходила с ужина, жалуясь на головную боль, то весь вечер сидела молча подле мужа. Бериг не отпускал ее от себя и был единственным, кто последовательно гнул линию недовольства, упорствуя там, где остальные иногда расслаблялись и вели себя так, будто жалованные грамоты полностью решали проблему. Без сомнения, он был самым крепким звеном этого противостояния, не давая никому двигаться дальше. Опасения, что беренцы тянут время и тайно собирают силы, не оправдались — шпионы докладывали, что нигде в Берении скоплений войск нет.

У Фронадана было чувство, что он вертит в руках кувшин фокусника. Внутри что-то было, оно стучало и звенело, но откупорить кувшин нельзя — только разбить. Но именно этого и не хотел Вилиам Светлый.

— И я, конечно же, заверил ее, что даже такой удар нисколько не смертелен, но это для нас, а хрупким леди никак нельзя попробовать себя в турнире, — закончил Эван рассказ.

Фронадан кивнул и отпер дверь своих комнат, приглашая рыцарей внутрь. Камин уже был растоплен, стулья расставлены, Леви приготовил на столе корсийское красное.

— Кажется, все юные девы Берении очень радушны, и обе стороны счастливы знакомству.

— Так и есть, сир.

Фронадан откупорил вино и принялся разливать его по кубкам.

— Насколько близкими стали эти знакомства?

Повисла пауза. Стерлис проговорил:

— В каком смысле, сир?

Смысл тут был только один — романтический, ведущий к доверию и повышенной словоохотливости.

Фронадан отставил бутыль и встретил четыре чистых взгляда своих молодых подопечных. Себя он при этом ощутил старым, отвратительно расчетливым и черствым.

— В том смысле, как часто вы встречались вне застолий и удавалось ли вам говорить без старшего поколения?

— Старшие всегда сопровождают наших леди.

— Мы не искали личных встреч, — сказал Фартегард, — раз это вызывает недовольство родителей.

— И поняли, что они не одобряют рассказы о столичной жизни и валленийском дворе, — добавил Дрейгельд. — Хотя сами леди желают знать все подробности.

— Такие разговоры кончаются печально, — с укором товарищам заметил Фартегард, — потому что наших леди не вывезут в свет ни в этом году, ни в следующем. Здесь ответы едины у всех, а вы просили спрашивать. — Похоже, он единственный об этом помнил. — Разве Берения так консервативна и так закрыта, сир?

— Вовсе нет. Это меня и пугает. — Фронадан подал рыцарям вино и с наслаждением растянулся в кресле у камина.

— Чем же, сир?

— В целом — потерей связей и доверия, что всегда ведёт к политическому расколу. Мы уже это видим. А если предполагать смелее — вы не отпустите детей туда, где люди скоро станут вашими врагами.

Рыцари, усевшиеся кругом перед ним, невесело переглянулись. Эван опустил взгляд к полу, царапая золоченый бок кубка.

— Отец леди Уны уже считает чиновников короля врагами, — проговорил он наконец.

— А если точнее?

Эван был огорчен, как будто выдал чью-то тайну.

— Продолжай, продолжай. Мы здесь, чтобы решать проблемы, а не молчать о них. Борги не могут смириться с тем, что ходят на поклон к незнатным наместникам?

— Точно.

Стерлис выпрямился.

— А наставница леди Хенги постоянно одергивает ее: “Не выноси сор из дома”, — потому что та жалуется, что королевский суд их обидел.

— Тяжба через голову лорда?

— Похоже.

Фронадан потер глаза. Старая песня. Сором этим попрекал Вилиама ещё отец Годрика, желавший судить своих подданных сам, без шанса на выигрыш. Ничто не ново в Берении, но ничто и не изменится — Вилиам утвердил здесь свой порядок, и никогда от него не откажется.

— Так с этим ничего не сделать, сир, — развел руками Дрейгельд, — что жаловаться на закон?

— И правда. Проблему нелюбви к закону нам с вами не решить. — Граф подлил себе вина и устроил под спиной подушку. — Расскажите лучше, о чем, кроме турниров, мечтают ваши леди.

— Вам разве и вправду интересно, сир? — спросил Дрейгельд, оглядывая друзей — на их лицах читался тот же вопрос.

— Конечно. — Фронадан вытянул ноги к огню и пригубил корсийское.

Рыцарь просиял.

— Хорошо. Леди Тана призналась, что хотела бы вместо соколиной охоты затравить сворой зайца, она слышала, что супруга принца Сейтера держит собак, как мужчины. Я думаю, у нее получилось бы, даже Эван не знает о борзых столько, сколько знает она.

Дрейгельд увернулся от тычка в бок, а Стерлис перехватил инициативу, торопясь поделиться тем, что узнал о своей застольной соседке. Фронадан слушал, прикрыв глаза и улыбаясь трогательным заботам людей, не обремененных проблемами королевства. Это были живые, не приукрашенные истории, такие редкие в его кругу и оттого особенно ценные. Рыцари наверняка считали, что он выискивает в их словах крупицы информации — и это было правдой — но куда больше он узнавал сейчас не о беренцах, а о своих подопечных, и знание это теплом отзывалось в сердце.

Дрейгельд был среди них самым шумным - легкий, верткий, всегда готовый помогать, пировать и сражаться. Светловолосый Стерлис легко сошел бы у беренцев за своего. Не жалея сил рассказывал он истории и пел, когда бы ни попросили, но душа его для других оставалась закрытой.

Фартегард, самый внимательный и учтивый, поражал местных иссиня-черной шевелюрой и был простоват на лицо, как горожанин, а не дворянин. Миловидный Эван был самым тихим, но принимал столь искреннее участие в окружающих, что каждая девица Берении считала это личной симпатией и не могла поделить его с подругами.

Когда каждый выговорился, Фронадан искренне поблагодарил их, а рыцари сочли, что, не заметив, добыли какие-то полезные сведения. На самом же деле, их благодарили за то, какие они есть — сам Фронадан к двадцати уже не был так прост и наивен. Неудивительно, конечно, для сына графа Аделарда. Пожалуй, на его месте любой из этих валленийцев думал бы о деле вперёд турниров и миндальных лебедей, но, к счастью, все они были на свои местах. Так что молодых ждали теперь сладкие сны, а Фронадана дела — несколько новых абзацев к докладу королю, чтобы отправить гонца уже через день или два. Он нехотя поднялся с кресла.

— Вы хорошо потрудились, теперь, прошу, отдыхайте. Завтра мы продолжим наши танцы с беренцами, и я жду от вас блестящих пируэтов.

Рыцари, довольные, откланялись, взяли зажжённые свечи и отправились на нижний этаж в отведённую им кордегардию — одну на всех четверых. Размещение вышло неподобающим для королевского посольства, но в Венброге не осталось свободного угла, который не отделали бы под комнаты дворянства, хотя раньше это могло быть помещение для слуг. Слуги же и вовсе переехали на склады и в чуланы. Что делать, эта скромная земля нечасто принимала высоких гостей, а Фронадан был не обидчив. В Валлении он потеснил бы собственных баронов ради большего внимания гостям, но беренцы не постеснялись показать обиду. Не лучший способ получить от других то, что хочешь, однако, они не прогадали и своего добились, пусть даже Фронадан и сообщал королю обо всем, что расходилось с образом добрых подданных. Даже среди баллад он так и не услышал «Король и Солнце», а уж ее-то исполняли на любом официальном приёме, даже в герцогствах, воевавших против объединения. Война была делом прошлого, а нынешние владельцы земель разделяли взгляды Вилиама на централизованную власть. По крайней мере, они должны были так себя подавать, если были умны. Последнее к Годрику, конечно, не относилось, но Бериг — Бериг был не глуп, и знал, что делал.

Фронадан пошевелил кочергой поленья в камине, чтобы жар огня окутал его целиком, и понял, что решительно не хочет больше двигаться. Он прикрыл глаза и позволил себе пару мгновений просто наслаждаться одиночеством.

Если бы он представлял здесь Адемара, разговор мог быть другим. Наследник был не менее великодушен, чем король, но перемену в отношении судил строго. Большое начинается с малого: неповиновение — с лености , бунт — с пренебрежения. С этим сложно было спорить, однако, не Адемар построил королевство, уже давно не знавшее междоусобной войны. Уступка там, где ответственен, не ослабит короля. Лугана не нашли, денег тоже — ни шенка в сундуках казначейства. Капитан Белард рыл носом землю, гарнизоны раскинули сеть соглядатаев по всей Берении, но единственное, что им удалось обнаружить — два тела сборщиков в болоте на самой окраине. Что это: крупная игра наместника, делёж добычи или случайность?

За окном царила непроглядная ночная тьма, луна скрылась за облаками, а маленьких, северных звезд совсем не было видно. Приближалась полночь, пора закончить сегодняшний доклад, а потом поспать часов шесть и снова браться за наблюдения, встречи и беседы.

Фронадан пересел к столу, заваленному пергаментом и книгами.

Если быть честным, лучшей реакцией на весь этот беспорядок было бы размещение в герцогстве еще пары гарнизонов — для собственного блага беренцев — но Вилиам отказался от этого, чтобы не накалять обстановку. Берения оставалась самой свободной от контроля провинцией, и Фронадана это тревожило. Тагар и Ларез — примеры неудачной свободы, Вилиам дважды вернулся туда с войсками после объединения королевства. Да и какие земли не бунтовали, оставленные поначалу без охраны? Разве что Галас — потому что гарнизоны защищали их от хальтов. Нет, была еще Благодатная долина — отец всегда считал это место одной из самых верных провинций. Действительно, даже ни одна дипломатическая миссия не касалась Марскелла и Берждома с тех пор, как Фронадан стал ездить с посольствами.

Ну вот, он отвлекся и снова вспомнил об отце. Мысли скакали с одного на другое, как дикие олени. Граф Аделард умер девять лет назад и был одним из тех лордов, что всюду следовали за Вилиамом Светлым. Мир, который они установили, нужно было сохранить.

Фронадан разгладил пергамент и выудил из завала свитков чернильницу. К огромному разочарованию, она была пуста, а под свитками растеклось черное пятно. Так и пролежала весь день, а ведь он сам не разрешил Леви трогать бумаги.

Граф вздохнул и взял с сундука колокольчик. Мысли набирали ход и, казалось, если не выложить их на пергамент, можно упустить что-то важное. Он вышел в коридор и позвонил. За углом тут же хлопнула дверь и примчался знакомый мальчишка. Он остановился и по-солдатски вытянулся, запрокидывая голову, чтобы смотреть Фронадану в лицо.

— Сенар, послушай, время уже позднее, но не мог бы ты раздобыть чернил и слегка сполоснуть эту склянку?

— Мигом, сир! — Мальчик сжал бутылку обеими руками и побежал к лестнице.

Шустрый малый. Пора взять кого-нибудь помоложе в пару к Леви. Фронадан неспешно прошелся из угла в угол, представляя, что скажет на это старый камердинер. Луну, выглянувшую после метели, снова заволокли тучи, и в комнате стало темнее, только теплый свет камина играл бликами на стеклышках в сетке оконной рамы. Тишина окутала замок, но именно в такое время работалось лучше всего.

Громкий стук внезапно прервал тишину. Капитан Белард был у него вчера, но кто это мог быть, если не он? Фронадан подошел к двери.

— Да? — спросил он, прислушиваясь.

— Э-э-э, граф… простите за поздний визит... — Нерешительный голос Годрика звучал совсем тихо.

— Сейчас-сейчас, — Фронадан подскочил к сундуку, где лежал меч, положил его на стол и только после этого открыл дверь.

Лицо Годрика выдавало страх, но Фронадан не сразу это заметил, оглядывая гостя, — из-под камзола герцога выглядывала кольчуга, на поясе висели меч и кинжал. Граф поздравил себя с предосторожностью: сложно представить более нелепый наряд для ночных прогулок. Он немного подвинулся, делая приглашающий жест. Годрик вошел и остановился посреди комнаты. Фронадан выглянул в коридор — тот был пуст — запер дверь и встал у стола рядом с мечом.

— Лес держит нас, будто в ладонях, — герцог поднял чуть дрожащие руки, сжимая в воздухе что-то невидимое.

— Что? — Фронадан подумал, что ослышался.

— Я должен поговорить с вами начистоту… — Годрик запнулся, словно что-то сдавило ему горло.

Чувствуя, сколь многое зависит от этого разговора, Фронадан слушал молча. Он уже сделал все, что мог, и Годрику никогда не выхватить свой меч быстрее, чем он поднимет свой.

— Я... Я требую полной независимости. — Глаза герцога расширились.

Фронадан чуть не рассмеялся. Происходящее было нереально, как сон.

— Послушайте, герцог, вы мне нравитесь и я хочу помочь. Вас используют. Чья это игра? Просто скажите мне все, как есть. Я примирю вас с королем.

— Это моя игра, — в этих словах звучала уязвленная гордость. — Я коронуюсь, как единоличный правитель своих земель.

— Нет. Этого не будет. Никогда.

Герцог отступил на шаг.

— Будет!

— Послушайте, герцог, — Фронадан перешел в наступление, ситуация летела ко всем проклятым, — сила войск короля слишком велика для вас. Вы не понимаете. Полная торговая блокада...

Ощущение, что прямо у него в руках ломается хрупкий сосуд, заключавший в себе мир королевства, росло с каждым мгновением. Годрик пятился и мотал головой, как оглушенный.

— Так будет... Будет! — Он вдруг развернулся и сильным ударом вышиб засов из скобы.

Просто немыслимо! Куда он уходит? Что это — открытый вызов? Годрик рванул дверь на себя, но засов, качающийся на штыре, ему помешал.

— Демон вас побери! — зарычал он, стуча по дереву кулаком. Фронадан примирительно вскинул руки, стараясь докричаться до спятившего герцога, но тот уже вырвался наружу. Фронадан схватил ножны с мечом и кинулся к сундуку — достать укрытые на дне латы — но… Если бы не проклятый засов, он понял бы на мгновение раньше, что стук был сигналом. Коридор наполнился металлическим лязгом, Фронадан кинулся было к двери, но понял, что ему не успеть. Если бы ее пришлось ломать, он мог бы накинуть броню и найти шлем. Теперь было поздно. Дверь с грохотом ударила о стену, когда ее откинуло волной закованных в доспехи воинов.

Фронадан обнажил меч, намотал на руку плащ и опрокинул перед собой стол — пролитые чернила струйками потекли по столешнице. Солдаты заполняли комнату и только у первых в руках были мечи, остальные держали оружие в ножнах. Что ж, похоже, они не собираются его убивать. Но дать заточить себя в этих ненавистных стенах? Никогда! Фронадан переступил с ноги на ногу и крепче сжал рукоять меча. Он не боялся за свою жизнь. Но он не мог поставить короля в положение, когда за эту жизнь придется торговаться.

Вбежал последний солдат, и в комнате повисла гробовая тишина. Фронадан приготовился к нападению. Он не мог сказать, было ли ошибкой беренцев то, что они вошли всей толпой внутрь, но сразу понял, что надежда на спасение есть: теперь прямо напротив двери стояло всего несколько воинов, и если он сможет пробиться сквозь них прежде, чем за спиной сомкнутся, как клещи, края отряда, то попадет в пустой коридор и сумеет добежать до комнат, где ночуют его люди. Граф поднял обмотанную руку и ринулся вперед.

Он попытался раскидать мешающих воинов по сторонам, и это почти удалось — опрокинутый стол прикрывал его справа — но последние двое беренцев встретили атаку с не меньшим напором. Фронадан вскинул руку с плащом и, успев схватить под ребра удар латного кулака, со всей силы опустил меч на молодого солдата. Он не видел, попал ли в щель между шлемом и латами, так как в этот же миг тяжелые удары обрушились ему на спину.

Прорыв был сорван, и беренцы насели со всех сторон. Трое вывернули левую руку за спину, еще двое повисли на руке с мечом — лезвие вспороло у одного суконную покрышку лат прямо под горлом, но прошло мимо шеи. Он пнул второго по колену и тот чуть не упал, но первый уже далеко заломил руку и ударом по кисти выбил меч. Слева тоже поднажали и Фронадан согнулся — оба плеча рвала боль. Он уже едва не ткнулся в пряжку собственного пояса, но все же приготовился рвануть вверх, когда получивший от него удар солдат сам ударил его под колено. Фронадан пошатнулся, и с другой стороны тут же нашлись желающие повторить этот трюк. И хотя граф увернулся, через мгновенье по ногам били все. Сбоку навалились и он рухнул на пол, чувствуя, как ослабла в этот миг хватка сзади. Это был шанс, крошечный, но шанс вывернуться, и он уже поворачивался на спину, когда из коридора вдруг послышался громкий топот и бряцание доспехов. Подмога. Фронадан замешкался всего на мгновенье, но тут же кто-то оглушил его рукоятью меча по затылку. "Теперь уж никакой надежды", — пронеслось в голове перед тем, как он провалился в темноту.