Леди и дезертир

Глава 7

Гренобль, 8 марта

Это первый раз, когда мне было тепло в течение нескольких дней; в камине огонь, много еды, а город вызывает головокружение от алкоголя и амбиций. Наступила весна; когда мы шли сюда сегодня по снегу, один из парней поклялся, что видел ласточек, мечущихся над колонной. Сегодня они будут устраиваться в удобных нишах, а завтра голубое небо наполнится сотнями этих маленьких пернатых. Бонапарт утверждает, что успеет в Париж вовремя, чтобы увидеть, как цветут фиалки. У него тоже весенняя лихорадка.

Восемь сотен человек вышли, чтобы остановить нас у Лафре, под руководством генерала Жана-Габриеля Маршана, который когда-то получил ордена Белого Орла и Почетного легиона от самого маленького ублюдка. И все, что они делали, это просили нас ретироваться! Поэтому он снова воспользовался своим шансом.

— Солдаты пятого пехотного полка, я — ваш император. Если есть кто-то среди вас, кто желает убить своего императора, вот он я, — и он обнажил свою волосатую грудь. Тяжкое искушение, но у меня не было подходящего оружия. Затем прозвучал громкий крик, и солдаты, сломав ряды, бросились к нему, касаясь своими губами его сюртука, сапог, шпаги.

У меня есть теперь полная картина. Мне потребовалось довольно много времени, но теперь она мне ясна. Нет никого, готового стать на его пути между этим местом и Лионом. А когда он придет туда, вы не сможете увидеть, как брат короля устраивает крупное сражение. Если они нарушат ряды под командованием Маршана, они сделают графу д'Артуа неприличный жест рукой еще до того, как мы окажемся в поле зрения.

Поэтому я должен выбрать удобный момент до Лиона. Я послал сообщение, адресованное месье Роберту в Париже, с курьером, которому я могу доверять. К тому времени, когда он получит его, я уже сделаю дело. Дата: послезавтра. Средство: предательство, нечестная игра. У меня нет иллюзий. И нет пощады. Пришло время силой сорвать орла с неба.

Весть о том, что Наполеон был на пути в Париж, достигла Вены поздно вечером в среду восьмого марта, и принц Меттерних был первым, кто получил ее. Он только что насладился праздничным вечером, который включал несколько изобретательных салонных игр, и собирался отойти ко сну. Новость была подобна дозе глауберовой соли для промывания кишечника.

Конгресс мобилизовал энергию для действия, которую они не показывали в течение многих месяцев, готовясь объявить Бонапарта преступником и запретить контакты между ним и странами Европы. Любое правительство, которое он может создать, должно быть признано не действительным, как противоречащее закону Священного союза. Теперь, будучи союзниками, они приняли дальнейшие решения: Бонапарт должен быть уничтожен, и командующим, ответственным за это уничтожение, был назначен герцог Веллингтон, который должен вернуться в Англию.

Ему предшествовали толпы английских беженцев, которые, с тех пор как год назад был достигнут мир, возобновили посещение Парижа в погоне за удовольствиями, развлечениями и модой. Теперь они бежали из Парижа толпами, пакуя в спешке вещи и направляясь к Ла-Маншу нескончаемым потоком.

Спустя неделю или около того они все еще были беспорядочно разбросаны по портам южной Англии. Если они останавливались в лучших тавернах Хастингса, Истборна или Нью-Хейвена прежде чем направиться в Лондон, они обменивались соболезнованиями и новостями друг с другом, но скупо предоставляли детали кому-либо еще. Все, что они могли сообщить, это то, что Людовик XVIII до сих пор оставался в Тюильри, а маршал Ней отправился на юг, чтобы перехватить своего бывшего императора с публичным обещанием, что он привезет его обратно в железной клетке.

Себастьян Кул собрал такого рода новости во время визитов в Нью-Хейвен, но более подробные сведения он должен был получить ближе к дому, в армейских казармах в Эксит. Он завязал непринужденное знакомство с командиром и офицерами, после чего был приглашен поужинать в кафе в их компании.

Казармы эти были возведены всего лишь несколько лет назад на земле виконта Гажа, для оснащения одного из армейских полков во время войны против Наполеона. Здесь все еще были размещены войска в целях защиты крепостей Мартелло вдоль южного побережья. В возникшем ныне кризисе офицеры испытывали дополнительное чувство собственной важности, и красные мундиры снова стали актуальны.

— Каков набор солдат в легкой бенгальской кавалерии? — спросил Кула майор Хупер однажды днем, когда они засиделись у камина в караульном помещении.

— Очень опытные.

Карие глаза Хупера загорелись.

— Застрельщики, да? — Это был подвижный человек средних лет. Он сидел на своем стуле, подавшись вперед, будто был готов подскочить с него в любую секунду, чтобы выполнить какое-либо срочное поручение. — Вы не пропустите действа?

Себастьян, развалившись на деревянной скамье, которая стояла возле камина, пожал плечами.

— Сейчас я провожу достаточно много времени дома.

— Значит, вы не думаете о возвращении на действительную службу?

— Я должен быть абсолютно уверенным в том, что есть достойный повод.

— Повод! Бонапарт, чуть ли не танцуя, вошел в Лион, не пролив ни капли крови. Король Людовик не может получить поддержку даже от своей собственной семьи. Похоже, никто даже не собирается останавливать Бонни; они падают перед ним, как кегли, и каждый город, куда он входит, поднимает трехцветный флаг. Подождите, когда он дойдет до Парижа, тогда мы увидим повод достаточный, даже слишком.

— Я буду рад подождать, — сказал Себастьян. — Я приехал в Бирлингдин, чтобы побыть некоторое время в тишине, но я никогда за всю свою жизнь не был еще так занят. Дом, фермы, земли — все нужно приводить в порядок. Вы бы поверили, что во всем поместье едва можно увидеть хотя бы одного фазана? Теперь я скучаю по тому, что было в Индии: стрельба, охота и лошади. Чего бы я только не отдал за несколько проворных пони!

— Больше вы ни по чему не скучаете? — весело спросил майор. — А как насчет женщин, а?

Себастьян оценивающе посмотрел на него и неожиданно подумал: что известно Хуперу? Он ответил учтиво:

— Несмотря на климат, английская красота там выглядит так же освежающе, как и везде. И она имеет ошеломляющий контраст. Увидеть элегантную английскую женщину бок о бок с красивой индийской женщиной — это довольно экстраординарная картина.

Майор осклабился.

— Я понимаю так, что вы обязались хранить верность обеим.

Себастьян поднялся:

— Я сделаю это только для одного человека. — Он помолчал с минуту и продолжил: — Для леди, которая окажет мне честь стать миссис Кул.

Прежде чем повернуть своего гунтера по направлению к дому, он остановился, чтобы посмотреть на казармы, на протекающую за ними затененную реку Какмиа и мост. Никоим образом нельзя было узнать, действительно ли до офицеров дошли слухи из Бомбея. Это не должно было иметь для него ни малейшего значения, но тем не менее… Это касалось Дела.

Себастьян позволил себе подумать о ней в течение некоторого времени, когда гунтер шел иноходью вдоль дороги под бледным послеполуденным солнцем.

Делия Гоулдинг, жена генерала, которой открыто восхищались и которую тайно домогались все офицеры, принимала их поклонение как должное, но без кокетства или пренебрежения. До того как познакомиться с ней, Себастьян слышал, как один полковник сказал: «Она самая совершенная маленькая Венера». И тогда он решил для себя, что никогда не поддастся чарам какой бы то ни было женщины.

Но именно Делия поддалась его чарам. Себастьян понял это спустя месяц после их знакомства. Однажды, оказавшись вместе в одной компании, они играли в крокет на лужайке возле клуба, и он давал ей советы, как ловчее прогнать мяч через воротца. Они находились в некотором отдалении от всех остальных и были всецело поглощены этим занятием. Себастьян шутя показал несколько хитрых уловок, в действительности противоречащих правилам игры, и они оба залились веселым смехом.

Делия подняла на него влажные глаза и воскликнула:

— Боже, как хорошо!

В этот момент Себастьян увидел, как молода и уязвима она была. Он чувствовал близость ее стройного гибкого тела и жалел ее, ибо она была соединена браком с человеком вдвое старше ее, у которого напрочь отсутствовали какие-либо чувства к жене. Ему захотелось стать для нее другом.

Это было легко: он был частью той компании, куда входили ее муж и она сама, поэтому они могли общаться беспрепятственно. Делия никак не выделяла его среди других мужчин, а значит, не было повода для опасения, что их разоблачат. В их отношениях не было никакого флирта, просто оба очень нуждались друг в друге. Делии безумно хотелось отвлечься от однообразной скучной жизни с генералом, а он воспринимал их отношения как сладость, добавленную к его жизни. Его первая любовь, случившаяся много лет назад в Дублине, была удручающей и болезненной, и он не мог вспоминать о ней без содрогания. Сейчас было все по-другому, его привязанность к Делии росла с каждым днем, и их отношения, хотя и дружеские, пока были обезоруживающе гладкими.

Дальше желание сблизиться с нею становилось сильнее и сильнее, и Себастьяну все труднее было скрывать его под маской дружеского общения. А когда Делия начала организовывать тайные свидания, с ловкостью, от которой у него захватывало дух, у Себастьяна уже не было ни силы воли, ни желания отказать.

Для себя Себастьян решил, что должен найти другое место службы, потому как не имел права подвергать риску ее репутацию, ранить ее мужа или позволять ей осквернять свой брак — но знание всего этого не давало ему силы разорвать их связь. Вместо этого он принимал предосторожности, которые были такими же продуманными, как и те, что изобретала она сама. Он удостоверился, что ходят слухи о том, будто у него есть индийская любовница в доме на окраине города. Кроме того, он добровольно вызывался участвовать в каждой миссии, которая требовала его отъезда из города. Расставаться с Делией было пыткой, но воссоединение, когда он приезжал обратно, было тем более страстным.

Себастьян знал, что все должно закончиться прежде, чем начнет рушиться жизнь одного из этого «треугольника», но он не мог справиться с этим в одиночку. Случилось так, что наиболее захватывающий период его жизни был также и самым пугающим, потому что он столкнулся с чем-то глубоко личным и проникновенным, что совершенно выходило из-под его контроля. С тех самых пор он стал считать мужчин, не принимающих в расчет силу женщины, попросту глупцами.

В конечном счете, за него приняла решение армия. Себастьян узнал, что вся дивизия генерала Гоулдинга переводится на север. Новость поступила в то самое время, когда ему было предложено несколько вариантов выбора карьеры. После короткой и изнуряющей битвы с самим собой он решил вернуться в Англию.

В памяти Себастьяна всплыл тот вечер в клубе, где собрались британские резиденты, чтобы попрощаться с офицерами. Ему было тяжело говорить, он буквально вырывал из себя слова, в то время как другие просто смотрели, а некоторые из них, возможно, догадывались, чего это ему стоило. Себастьян сосредоточил свой взгляд на Делии, боясь ее реакции — ведь он не предупредил ее о своем переводе, и для нее это известие стало жестоким ударом. Он помнил ее взгляд оскорбленного удивления, ее белое лицо, то, как она сжала губы, будто он ударил ее. Он до сих пор не знает, чье страдание было сильнее, когда они расставались: ее или его. Себастьян пытался уговаривать себя, что Делия уже изгнала его из своих мыслей. Что же касалось его самого, то ни путешествие, ни возвращение в Англию не помогали ему забыть ее.

Обогнув зеленый изгиб возвышенности над Бирлингдином, Себастьян вынул свои часы. Солнце еще не коснулось горизонта, но было уже гораздо позже, чем он полагал. Ему еще только предстояло привыкнуть к смене времени здесь. Но он не ускорил шаг, так как, в конце концов, спешить домой было незачем.

Бирлингдин, огромный двухэтажный дом эпохи Тюдоров, из украшенного замысловатым узором красного кирпича возвышался в начале долины. Небольшой источник ниже дома питал декоративное озеро, затем, извиваясь, терялся в болотистой земле несколькими милями дальше, задолго до того места, где он мог достичь океана. По другую сторону долины, на холме с видом на волнистые пастбища и океан, виднелся Клифтон, старый дом семьи Меткалф.

Себастьян, достигнув выступа, с которого были видны оба дома, окинул все это беглым взглядом. Солнце позади него отбрасывало его собственную длинную тень на тропинку, которая присоединялась к широкой дороге впереди. Эта дорога спускалась вниз по склону примерно в четверти мили от Бирлингдина и проходила через всю долину. Непрекращавшийся всю прошлую неделю дождь превратил нижнюю часть долины в грязь, но на меловых возвышенностях вода стекала быстро, оставляя белые тропинки и главные дороги сухими.

Часть дороги, которая спускалась у Бирлингдина, была очень крутой, и так как вес кареты напирал сильно вперед, лошадей перед этим местом всегда переводили на шаг. Но, миновав большие ворота бирлингдинской дороги, когда угол спуска уменьшался, экипажи прибавляли скорость так, что неслись вброд через реку вниз, подымая тучи брызг.

В тихом вечернем воздухе Себастьян услышал стук колес, вышел на дорогу и посмотрел вниз. Сквозь просвет между деревьями увидел небольшой экипаж. Похоже, он был перегружен, ибо накренился набок. На облучке рядом с кучером он мог различить две фигуры: женщины и ребенка.

Примерно в это же время ожидалось, что леди Гамильтон будет проезжать мимо по пути в Клифтон. Но, конечно же, это не могла быть она. С какой стати ей ехать рядом с кучером, а не внутри кареты? Скорее всего, это просто совпадение.

Аккуратная и пружинящая на рессорах карета вдруг качнулась, когда обогнула изгиб, приближаясь к броду, лошади начали спотыкаться, а потом резво побежали. И тут передняя часть экипажа круто опустилась вниз, а задняя развернулась, когда достигла берега, и затем весь экипаж завалился набок, ударяясь о камни на углу и погружаясь вместе с заржавшими от страха лошадьми и беспомощными седоками прямо в глубокие воды реки.

Ни секунды не колеблясь, Себастьян пришпорил своего коня и ринулся галопом вниз по дороге.

София не могла открыть глаза. Она слышала стук, похожий на топот копыт, и чувствовала, как под ней быстро двигался стремительный поток, который вырвал что-то из ее рук и унес прочь. В руках у нее ничего не было, она ощущала только грязь под своими ладонями, мягкую и липкую. Возможно, она погрузилась на дно и уже утонула? Дышать под тяжелым гнетом холодной воды было нечем.

В то же самое время, пока она боролась со страхом, парализовавшим ее, она услышала какие-то звуки — беспорядочные голоса вдалеке и рядом, топот ног, звон шпор, скрежет ботинок о камни.

Мужской голос произнес ее имя:

— Это леди Гамильтон, сэр.

И другой мужчина проговорил прямо над ней:

— Это она? — Пауза от потрясения показалась слишком долгой. Затем он оказался рядом с ней, и она почувствовала пальцы на своей шее.

— Пульс. Давай! — закричал он. — Мы должны вытащить ее из воды.

Кто-то хлюпал по воде, оскользался, но твердые мужские руки уже схватили ее за плечи, а чьи-то пальцы убрали назад волосы с ее лица.

— Матерь Божия, — прошептал он. — Посмотрите на нее.

Освобожденные легкие смогли наконец полностью вдохнуть воздух, глаза ее открылись, и она посмотрела вверх на симпатичное лицо склонившегося над ней мужчины. Его взгляд выражал тревогу и нежность, которую мог демонстрировать только любящий человек.

Окончательно придя в себя, она тяжело задышала и одной рукой схватилась за него.

— Гарри?

Ее кучер неясно вырисовывался с другой стороны, и джентльмен посмотрел на него:

— Возьмите ее за колени, осторожно, друг мой, мы отнесем ее на берег.

Она сделала еще более глубокий вдох.

— Гарри? — произнесла она снова, и слезы полились ручьем из ее глаз.

Софию подняли на руки и понесли.

— Где мальчик? — отрывисто спросил человек.

— На берегу, сэр, — ответил кучер.

— Приведи его, — повелел мужчина властно.

Когда кучер исчез, джентльмен сорвал с себя пальто и разложил его на траве. Затем он перенес Софию, бережно уложил и укрыл ее, промокающую, дрожавшую так, что зуб на зуб не попадал. Она попыталась двигаться, но мужчина опустился рядом с ней на колени и сжал ее руки. Сквозь толстую ткань пальто она ощущала его сильные пальцы.

— Лежите спокойно, пока не согреетесь. Вы задыхались, поэтому должны глубоко дышать. Теперь скажите мне, у вас болит что-нибудь? Вы ранены?

— Где мой сын?

— Он будет здесь через минуту.

— Что с ним случилось?

— Вас всех сбросило с облучка, когда карета перевернулась. Вы и кучер упали ближе к берегу, а вашего сына унесло вниз по течению. Но он зацепился за кусты и смог выбраться. A-а, вот и он.

Мальчика уложили на траве рядом с матерью; он тоже был весь мокрый, волосы прилипли к голове, а его карие глаза были широко открыты, как у маленького испуганного зверька. Как только она повернулась к нему, он открыл свой рот и разразился отчаянным ревом. София сразу же села, вопреки предостерегающей руке джентльмена на ее плече. Распахнув пальто, она сгребла сына в охапку, завернула его вместе с собой и стала целовать его макушку.

Он никак не мог перестать плакать. София торопливо ощупала все его тело, и когда убедилась, что у него не было никаких переломов или царапин, успокоилась.

— Извините меня, я отойду всего на несколько секунд. — Джентльмен поднялся на ноги и пошел помочь кучеру, который распрягал двух раненых лошадей, освобождая их от обломков кареты. Две другие были придавлены ими и утонули. Одна лошадь осталась погруженной в воду, а другая, будучи освобожденной от сдерживающей сбруи и веса других лошадей, понеслась вниз по течению, пока ее не вынесло на песчаную насыпь.

Крепко прижимая Гарри и разрыдавшись вместе с ним, София не могла смотреть на эту сцену. Когда мужчины помогали лошадям подняться на берег, кучер снял свой камзол, выжал из него воду и стал растирать им спины и грудь.

Гарри перестал плакать и спрятал лицо на плече матери. Джентльмен вернулся к ней.

— Мой лесник был рядом и видел, какая оказия случилась с вашей каретой. Я сразу же отправил его домой. Он должен вернуться с минуты на минуту с двуколкой. Позвольте мне отвезти вас обоих в Бирлингдин, а мужчины последуют вместе с лошадьми. Что касается экипажа, — он кивнул головой в сторону разбитой кареты, — это может подождать до утра. Скоро стемнеет.

— Бирлингдин? — она подняла на него удивленный взгляд. Она, кажется, начала понимать, кто был ее спасителем. — Я была на пути в Клифтон.

— Вы не можете продолжать путь сейчас. Позвольте мне предложить вам убежище на ночь.

— Вы кузен Себастьян?

— К вашим услугам, леди Гамильтон. — Он ловко поднялся на ноги, сунул руку в карман пальто, которое было разостлано на траве, и вручил ей кусочек белого незапятнанного шелка. Затем он молча смотрел, как она стирала его платком грязь и слезы со своего лица. Сквозь пальцы она видела, как его веки трепетали, а во взгляде его зеленых глаз все еще таилась тень удивления, которое она уловила и в его голосе, как только он увидел ее.

София думала, что Гарри будет испытывать страх в огромном пустом доме, но на следующее утро сын выскользнул из ее постели, куда она взяла его в предрассветные часы, открыл дверь и спустился вниз по лестнице, завернувшись в покрывало. Еще до того как она проснулась, он обнаружил кухню, где перед очагом сушились его вещи, они были уже теплые и сухие. Кухарка тут же надела их на него и накормила мальчика завтраком.

Гарри рассказал ей обо всем этом, когда София сидела перед зеркалом, укладывая свои волосы. Сегодня он выглядел посвежевшим, глаза его сияли.

— Кузен Себастьян разрешил мне погулять по дому. Только я не должен выходить на улицу.

— Это очень продуманно с его стороны. — Она посмотрела на него. — Но не убегай без меня далеко. В Бирлингдине легко заблудиться, если ты не знаешь его.

— А ты знаешь, мама?

— Да.

— Тогда покажи мне его.

Когда они вышли в коридор, она помедлила в нерешительности.

Следовало, конечно, спуститься вниз, поприветствовать хозяина дома и присоединиться к нему в столовой для завтрака. Но у нее совсем не было никакого аппетита, и она все еще испытывала странное чувство неловкости от встречи с Себастьяном Кулом. Прошлым вечером он привез ее в дом, а затем предоставил своих слуг в ее распоряжение, чтобы она и Гарри могли снять свою мокрую одежду, помыться в горячей ванной и переодеться в сухие вещи. Это были ее старые наряды, пролежавшие в кладовке в течение многих лет. Накануне вечером, после перенесенного потрясения, София настолько устала, что у нее не было ни сил, ни желания разговаривать, и как только спальни были готовы, она отправилась спать, предварительно удостоверившись, что Гарри поужинал. Это было никак не похоже на встречу, которую она запланировала: вежливое приглашение полковнику Кулу посетить Клифтон, попытка понять, что она думала о человеке, который теперь жил в доме Эндрю, спал в его комнате и руководил парком и фермами, которые были заботой и гордостью всей жизни ее мужа.

София взяла Гарри за руку:

— Я вот что скажу тебе. Я покажу тебе только одно место. — Она прошла вдоль по коридору к задней лестнице. — Там наверху расположена старая детская. А рядом с ней большая комната, где мы с твоим папой играли в разные игры, когда были маленькими.

Гарри отпустил ее руку, побежал вперед и затопал вверх по деревянным ступенькам.

— Какие игры? Там есть игрушки?

— Самые разные, — сказала она, перекрикивая шум, который раздавался сверху. Казалось, прошло очень много времени, с тех пор как голос ее сына будил эхо в Бирлингдине.

Гарри нашел комнату и уже карабкался на игрушечную лошадку, когда она остановилась на пороге. Это место было убежищем в дождливые дни, сюда она и Эндрю прибегали вечерами, чтобы обсудить прошедший день и обдумать планы на следующее утро. Здесь позднее они читали или писали письма вместе, говорили о будущем, которое должно было привести их к чудесному продолжению счастья, которое они уже разделяли. Место для обмена секретами и клятвами.

София стояла в центре комнаты, пока Гарри тщательно осматривал все вокруг, и отвечала на его замечания по поводу каждой новой случайной находки. Здесь, посреди коробок, стульев и ширм, она и Эндрю разрабатывали игру «охота за сокровищами». Они прятали записки, втискивая их под обложку книги, подсовывая под ленту на шляпе куклы-моряка, просовывая сквозь окно миниатюрной деревянной кареты, которую везли вырезанные вручную лошади.

И тут ее осенило. Девятнадцать месяцев до этого, когда смерть Эндрю была подтверждена и она могла заставить себя уладить его дела, она и управляющий разыскали и прочитали все бумаги, касающиеся семейного имения. Большинство из них были заперты в ящики и чемоданы в кабинете и библиотеке, некоторые находились на юридическом хранении. Она думала, что прочитала каждый документ. Эндрю хотел, чтобы она увидела эти бумаги. Но это было до того как она узнала, что он мог оказаться английским шпионом.

Она закрыла глаза и задала себе волнующий вопрос. Эндрю скрывал от нее эту особенную правду, пока был жив. Но, зная об опасности, которая подстерегала его на каждом шагу, не мог ли он оставить ей объяснение, прощание, некое извинение за единственный секрет, который у него когда-либо был от нее? Если это так, то, естественно, он не хотел, чтобы это находилось среди его официальных бумаг. Нет, письмо для нее могло быть спрятано только здесь, в их тайнике. Она должна найти его случайно, тогда, когда любые опасности, которые он описывал ей, уже канут в прошлое. Когда для нее будет не столь болезненно обнаружить его.

Это были трогательные, покрытые пылью, брошенные игрушки. Все куклы рассыпались, и только их фарфоровые лица сохранили нежные цвета прошлого. Музыкальная шкатулка-карусель нестройно зазвучала, когда она подняла ее, будто прося повернуть тугой маленький ключик и завести ее. София была рада, что Гарри не попросил ее сделать этого; он был занят тем, что толкал карету по ковру.

Он удивленно посмотрел на мать, когда София наклонилась к камину.

— Что ты делаешь?

— Здесь когда-то был незакрепленный кирпич. Никто не знал о нем, кроме твоего папы и меня. Все кирпичи хорошо подогнаны друг к другу, ты видишь?

— Ох! — он подошел к ней. — Этот? — И под давлением его пухлых пальчиков кирпич немного сдвинулся.

— Да! — Вдвоем они извлекли его, и она чуть не уронила его на каменную плиту под очагом.

Там не было никакого письма. Но там лежало что-то, находясь напротив полости в кирпиче с обратной стороны. Это был ключ. Не дверной ключ и, возможно, даже не ключ от стола или сундука, так как он был не больше, чем ключ от музыкальной шкатулки.

Гарри достал его. Ключ сверкнул на его ладони медью, сохранившейся незапятнанной в безвоздушном пространстве за кирпичом.

— Можно мне его взять, мама? Для чего он?

Потрясенная, она мгновение не могла ответить. София вставила кирпич на место. Гарри опустил ключ в карман. Почувствовав, что в комнату кто-то вошел, София быстро поднялась.

Себастьян Кул стоял в дверном проеме.

Он молчал. Гладкие черные волосы обрамляли его смуглое лицо, а взгляд окруженных черными ресницами глаз казался настороженным, даже грозным.

Она произнесла с запинкой:

— Доброе утро.

Он заставил себя улыбнуться.

— Доброе утро, леди Гамильтон. Я догадался, где мне стоит искать вас. Надеюсь, вы полностью оправились после вчерашнего?

— Спасибо, нам обоим гораздо лучше.

— Я счастлив слышать это. Вы позавтракаете вместе со мной? — Он отошел в сторону и сделал жест по направлению к двери. Когда София прошла мимо него, он бросил на Гарри быстрый, изучающий взгляд. Невозможно было понять, видел ли он, как мальчик взял ключ, или был раздражен из-за того, что они зашли сюда. Но она не чувствовала себя обязанной оправдываться перед ним.

Жак лежал ничком на мятой постели и слушал. Впервые после пережитого он получил возможность оценить звуки в доме и сформулировать некое представление о жизни семьи друзей, которые приняли его. Семья де Вийеров, происходившая из старого нормандского рода, как и его родители, жила в Лондоне с 1793 года и не горела желанием возвращаться назад, во Францию, но они сохранили контакты с теми, кто жил по другую сторону пролива Ла-Манш. Он никогда не намеревался воспользоваться их гостеприимством в то время, пока был в Англии, но сейчас у него не было выбора. Когда он добрался до их двери, он уже не мог идти дальше.

С тех пор дни растворялись один в другом, и были моменты, когда он проваливался в беспамятство, не имея понятия, где находится. Вийеры привели к нему своего семейного доктора, но чужие люди вокруг его кровати, все без исключения, казались ему врагами, и он отталкивал их руки, когда они пытались дать ему воды. Это было единственным, что ему удавалось проглотить.

Период полубессознательного состояния, который следовал за каждым приступом лихорадки, стирал все воспоминания того, что он сказал или сделал своим многострадальным хозяевам и их слугам.

Только один визит с ясностью мог вспомнить Жак. Вирджиния, самая юная в семье, пришла к его постели поздно ночью со свечой в руке, в то время как одна из старших служанок храпела на большом стуле у очага. Когда девушка проскользнула в его комнату, тусклое, дрожащее пламя осветило ее подобно призраку.

— Кто это? — спросил он по-французски.

Она выглядела взволнованной, но решительно настроенной.

— Вы кричали. Я услышала вас из своей комнаты.

— Простите. — Его голова покоилась на влажной подушке, но он пытался поднять свою руку и протереть глаза.

Вирджиния опустилась рядом с его постелью, поставила свечу на маленький столик, выжала тряпочку, лежавшую в чашке с холодной водой, и легонько приложила ее к его лбу.

— Вы должны отдохнуть и поправиться. Говорят, что вы уже преодолели самую сильную лихорадку. Не бойтесь. Мы ухаживаем за вами.

Ее голос был мягким, а лицо при свете свечи сияло уверенностью молодости.

Девушка взяла его за руку.

— У вас сильный жар. — Она обернула влажную тряпочку вокруг его запястья и держала его пальцы в своих.

Боль накатывала волнами, как всегда. Когда одна из них отступила, он снова нашел ее глаза, но тут же гримаса боли исказила его лицо. Он не мог больше видеть ее ясно, но чувствовал прикосновение ее щеки к тыльной стороне его руки.

— Вы не должны быть одиноки. Когда вы поправитесь, мы поможем вам добраться домой.

Жак пробормотал слова благодарности, и она выскользнула из комнаты.

Теперь, когда его силы начинали возвращаться, он должен был уладить свои дела и уехать. Но не домой. Было слишком много поражений и одно невыполненное обещание. И, самое главное — здесь, в Англии, была женщина, с которой он был связан большим количеством нитей, чем она предполагала.

Всю свою жизнь Жак следовал порыву, беспокойному духу, который заставлял его действовать, пускаться в авантюры — ради их увлекательности, чтобы испытывать острые ощущения. Старший брат Рене, который любил и понимал его, спросил его однажды:

— Ты когда-нибудь остановишься и задумаешься? Ты когда-нибудь будешь серьезно относиться к чему-либо?

Жак засмеялся и ответил:

— Все, что я делаю, я делаю осознанно. Я делаю выбор с открытыми глазами.

— И что ты имеешь от всего этого?

— Живу полной жизнью.

Он был прав, но не в буквальном смысле, так как снова и снова обнаруживал, что случай может добавлять кое-что к его пути. Все его смелые выборы, ради которых он шел на риск, приносили впоследствии чувство вины и раскаяния.

Затем он встретил Софию Гамильтон. До того дня он полагал, что невозможно убежать от прошлого, полного ошибочных и опасных поворотов, или от будущего, над которым довлела одна темная ужасная цель.

Но его первое столкновение с этой леди озарило все его тягостные мысли и все его беспорядочные желания чистым всепроникающим светом.

Его мир снова стал новым. С того момента он жил с мыслью о ней в сознании и звуком ее голоса в сердце. Это как раз и было то, что имел в виду Рене. Это было серьезно. Он не мог позволить ей уйти.

Себастьян восхищался тем, как София Гамильтон справлялась с последствиями происшествия. Она была спокойна и рассудительна, совершенно не похожа на то испуганное существо, которое он держал в своих руках днем ранее.

Он сидел за завтраком в гостиной напротив нее в то время как она расспрашивала кучера. Себастьян сам съездил к протоке час назад и мог подтвердить все сказанное кучером.

Карета, как оказалось, ремонту не подлежала. Ее обломки по-прежнему находились на середине реки, но кучер вошел в воду, чтобы хорошенько все рассмотреть. Если бы София и мальчик путешествовали внутри кареты, вместо того чтобы сидеть рядом с ним на облучке, — об этом развлечении как раз попросил Гарри сам, — не было сомнения в том, что они были бы раздавлены и утонули, как и те две несчастные лошади.

Причина крушения заключалась в самой дороге: никто не заметил трещину, образовавшуюся из-за проливных дождей. Леди Гамильтон объяснили, что поток воды с вершины холма, должно быть, пошел по другому руслу и на поверхности дороги как раз перед бродом образовалась довольно глубокая размоина. Лошади проворно преодолели ее, но когда передние колеса кареты погрузились в выбоину, толчок был настолько сильным, что одно колесо отвалилось.

Леди Гамильтон воздержалась от того, чтобы посмотреть на Себастьяна, когда была упомянута эта деталь, и он был признателен ей за это. Он прибыл сюда всего несколькими днями раньше, у него была масса других забот, и вряд ли можно было ожидать, что он сразу же поедет по окрестностям, чтобы осмотреть дорогу. Тем не менее он разделял ответственность за ее содержание в рабочем состоянии вместе с владельцами Клифтона. Это была не главная дорога, поэтому, несмотря на то что ее содержание приходилось на округ, владельцы земли должны были купить камень для ремонта и заплатить рабочим.

Себастьян задумался на секунду и решил не говорить ей, что он в действительности заплатил неким дорожным рабочим, чтобы они осмотрели поверхность еще позавчера. Это могло послужить для него оправданием.

Сегодня он отправил туда трех рабочих, чтобы сделать дорогу более-менее проезжей, прежде чем появится вторая карета, везущая из Лондона личную камеристку миледи и пару других слуг со всем ее личным имуществом.

Предыдущей ночью София послала в Клифтон сообщение с предупреждением о ее прибытии и заказом парного двухколесного экипажа к середине дня.

— Парный двухколесный экипаж? — переспросил Себастьян.

— Да. Он будет здесь, Комб? — обратилась она к кучеру.

— Я могу поручиться за это, миледи. Он в лучшем состоянии, чем ваша карета. Кстати, говоря о ней, должны ли мы тащить развалину домой или избавиться от нее каким-то образом?

— Пусть привезут ее сюда после обеда на телеге.

Комб стоял посреди комнаты и вертел шляпу в своих больших руках. После несчастного случая он держался стойко, но переживал, будто это была его личная трагедия. Леди Гамильтон с пониманием смотрела на него. Ее тихий голос дрогнул, когда она спросила:

— А лошади, Комб?

— Те две, что умерли, похоронены, миледи. — Тягостная пауза. — Другие будут готовы ехать домой завтра.

— Я позабочусь о том, чтобы за ними хорошо ухаживали, — сказал Себастьян.

Она с благодарностью посмотрела на него, затем кивнула кучеру, когда он уходил.

— Спасибо. И мужайся. Нам всем повезло, что мы остались живы.

— Миледи, — сказал он с чувством, поклонился и вышел.

Себастьян приподнял бровь и спросил:

— Парный двухколесный экипаж?

— Это единственная вещь на колесах, которая у меня осталась, за исключением повозок с фермы. На нем не ездили уже много лет, но Комб знает свое дело. Если мы поедем домой на нем, это взбодрит его. И развлечет Гарри.

— На мгновение я подумал, что вы собираетесь сами взять поводья, — сказал Себастьян, когда они уже были одни.

— Я так не думаю. Хотя я часто удивлялась, как он может использоваться для охоты. Королева Анна имела обыкновение ездить за гончими в подобном экипаже вверх по холмам и вниз по долинам по сорок-пятьдесят миль в день.

Он улыбнулся и посмотрел на нее каким-то загадочным взглядом:

— Я помню все… И даже то, как ты говорила, что никогда не будешь охотиться.

— О, — сказала она, — значит, ты помнишь тот день?

— Во всех подробностях.

Трое детей принимали участие в экспедиции во Фристонский лес. Прячась среди деревьев в какой-то игре, они наткнулись на лису в ловушке. То, что они увидели, произвело на всех троих жуткое впечатление: искалеченное тело, оранжевый мех потемнел от крови, тусклые глаза, изможденные даже для того, чтобы выражать страх. Но еще больше их ужаснуло то, что кто-то отрезал пушистый хвост в качестве трофея, пока лиса еще была жива, но находилась в предсмертной агонии. Себастьян тогда вздрогнул и отвернулся. София вскрикнула, затем начала плакать. Эндрю сделал шаг вперед и открыл ловушку. Когда он поднял тело животного, оно обмякло у него в руках — лиса умерла.

Себастьян сказал, удерживая ее взгляд:

— Ты будешь презирать меня, если я скажу тебе, что я намерен охотиться с местным клубом охотников, пока я здесь.

Она посмотрела на него серьезно:

— Я должна быть снисходительной к любому джентльмену, который задает мне такой вопрос. Слава Богу, тех, кому это приходит в голову, очень мало.

— Я брал твоего сына посмотреть щенков на моей псарне сегодня утром. Ты не против?

Она коротко засмеялась:

— Все, чем ты здесь рискуешь, — это получить его привязанность.

Он с интересом наблюдал, как на ее щеках появился легкий румянец, когда она произносила эти слова. Это дало ему храбрость сказать:

— Могу я узнать, леди Гамильтон, рассказали ли вы своему сыну, в каком отношении мы с ним состоим к Бирлингдину?

Ее глаза расширились.

— Ты имеешь в виду, знает ли он, что он наследник? Нет. Я не буду обсуждать это с ним, и я бы предпочла, чтобы другие тоже не делали этого. Я считаю, что маленьким детям должны быть неизвестны такие вещи.

— Как тебе будет угодно. Если ты так настаиваешь на этом.

Она посмотрела на него проницательным взглядом и сказала:

— Однажды я имела перед своими глазами печальный пример. Мне было пятнадцать лет, когда мы гостили у родственников в Кенте, красивом поместье, достойном того, чтобы его сильно желать. Я была в парке с детьми, тремя маленькими девочками, с ними был их кузен из Франции; его звали Николас. Я никогда не забуду, как он встал на вершину насыпи, на которой играли девочки, и, оглядывая окрестности, сказал: «Когда ваш отец умрет, все это будет моим. Я — мальчик, и я все унаследую. А вы — девочки, поэтому вы не в счет».

— Так оно и вышло?

— Нет. — Ее губы дрогнули. — Графиня на следующий год родила еще одного сына. — Помолчав, она добавила: — Я считаю неправильным, чтобы ребенок рос с таким отношением.

— Его мать не должна была позволять ему делать это, — сказал он осторожно.

Она посмотрела на него с улыбкой; это была первая улыбка, которую она ему подарила.

— Но ты видишь, как я балую его.

Это была проверка.

— Я думаю… — Он пытался быть тактичным. — Я думаю, ты считаешь его своим маленьким другом.

Ее улыбка стала еще шире, и она сказала со вздохом:

— Как иногда бывает приятно просто быть понятой.