20 марта, после полуночи
Меня зовут Роберт. Восемь дней назад я получил сообщение, которое я долгое время страшился увидеть, от человека, чье лицо я с трудом могу вспомнить. Но его имя довольно ясно запечатлелось в моем мозгу, хотя он не осмелился добавить его к посланию. Бертран. Который теперь мертв.
Что я должен делать?
Пока ничего, разве что ждать, когда Бонапарт доберется до Парижа. Тем временем король сбежал. Осмотр охраны королевского двора на Марсовом поле обнаружил только двух известных министров. Другие сбежали с Людовиком, получив в качестве стимула сто тысяч франков каждый, наличными и прямо в руки.
Когда двенадцатого я получил сообщение из Гренобля, я был крайне удивлен. Затем, когда сообщили, что Бонапарт снова в пути, и я знал, что Бертран должен был совершить расплату в Лионе, я испугался до глубины души. Я думал, что избегну этой участи — но вот она настигла меня в конце концов. Восемь человек прошли передо мной, и теперь пришел мой черед.
Наполеон уже прошел Ауксерре, Ней присоединился к нему, и дезертиры из королевской армии бродят по дорогам, чтобы встретиться с ним на пути. Сегодня четвертый день рождения сына Наполеона, маленького короля Рима — сколько еще знамений нам нужно? Хотя то, что императрица привезет ребенка в Париж, чтобы поприветствовать его отца, кажется сомнительным, я упомянул это сегодня Джозефу Фуше, герцогу Отранто, и не получил в ответ ничего, кроме циничной улыбки.
Ситуация с бывшими министрами и чиновниками Наполеона чрезвычайно щекотлива. Наблюдать, как люди будут перестраиваться по его ходу продвижения к Парижу, — изумительное занятие. Что касается меня, я не намереваюсь заниматься какими-либо приготовлениями. Достаточно для сего дня той политики, которая всегда превосходно работала на Фуше, — политики шакала.
Я ничего не подготовил. Если мой предшественник погиб, несмотря на возможности, которые, должно быть, давал ему долгий поиск, как могу я преуспеть в городе, наполненном страхом, амбициями, недоверием и патриотизмом столь многих оттенков, что им всем никогда не хватит места под одним и тем же флагом?
Я сжег бумагу в следующую секунду после того, как развернул ее, и опалил свои пальцы. Никакой план не лезет мне в голову. Все, о чем я могу думать: он идет.
Однажды погожим днем София ехала на Шехерезаде по холмам, именуемым Даунсу. Она впервые смогла вывести кобылу на прогулку, а выездка застоявшейся в конюшне Шехерезаде была просто необходима. София заметила красивого гнедого, спускающегося к Клифтону. Он шел легкой, грациозной походкой, иногда останавливаясь, чтобы пощипать траву. Проводя день за днем в конюшне, кобыла основательно заскучала, поэтому она резвилась, когда на ней выехали со двора, и пылко реагировала на прикосновение всадницы.
София двинулась по направлению к морю по земельным угодьям, покрытым коротко остриженным дерном изумрудного цвета. Южный бриз, неся с собой ощутимый привкус соли, всколыхнул ее чувства, и в течение некоторого времени она наслаждалась поездкой.
София была рада снова оказаться дома, среди знакомых пейзажей, и это удивляло ее. Она ожидала, что возвращение будет беспокойным и печальным, но, так или иначе, стремительность несчастного случая у Бирлингдина, ее эксцентричный приезд унесли прочь все опасения. Она волновалась о том, как пройдет знакомство Гарри с домом, ведь он был еще слишком мал, чтобы скучать по нему, и делил его с отцом, которого едва помнил. Эндрю понимал ее любовь к Клифтону, и знал, каким мучением это будет для нее, когда он заберет ее оттуда сразу после свадьбы. Вот почему одной из многих жертв, которые он принес на благо жене, было то, что он поселился с ней здесь и управлял Бирлингдином через долину. София очень хотела, чтобы Гарри чувствовал себя в безопасности и под защитой в Клифтоне, как и она сама. К счастью, дом мальчику сразу очень понравился.
По совету каретника из Нью-Хейвена решили, что ее карету все-таки можно восстановить. Оглоблю и ось необходимо было заменить, а остальное починить. Каретник покачал головой над сломанной осью; он считал, что, независимо от того, какой могла быть нагрузка, она не должна была треснуть. Он пообещал заняться каретой Софии сразу же, как только ее доставят в город, в мастерские. А пока он дал леди Гамильтон на время другую карету.
Она никого не видела во время своей прогулки верхом, за исключением пары пастухов с их отарами вдалеке. На большом зеленом пространстве, которое выходило к океану, не было жилых домов, люди строили свое жилье ниже Клифтона. Некоторые разводили волов, но у большинства были овцы. К настоящему времени она уже увиделась и поговорила с большинством из них и с управляющим домашней фермы. Быстрый обзор угодий показал ей, что еще много чего нужно успеть сделать, прежде чем весна окончательно вступит в свои права. Но она решила заняться всем этим в другой день.
София остановила кобылу метрах в ста от вершины холма. На более опытной лошади она бы не колеблясь продолжила подъем до верховой тропы, идущей по краю, откуда открывался чудеснейший вид по направлению к склону, за которым расположилась крошечная деревенька Бирлинг Гэп. Но это было слишком для Шехерезады. Она стояла, прядая ушами и втягивала ноздрями соленый морской воздух. Остановившись на зеленой лужайке над широкой дугой синего моря под безоблачным небом, обе они — всадница и лошадь — были охвачены радостным возбуждением.
Следующее движение было предопределено. Это было любимое место Софии для галопа. Ровная площадка упругого дерна, на котором ее семья объезжала лошадей в течение трех поколений. Верная семейной дисциплине, она дважды осмотрела землю. Не найдя нор кроликов или других мелких препятствий на пути, она отвела кобылу на самый дальний рубеж, а затем натянула поводья.
Шехерезада собралась с силами и воспользовалась случаем, как истинная чистокровная верховая, каковой она являлась. И будто никогда не было долгого душного путешествия в трюме и приезда в Сассекс. Лошадь разогналась и помчалась стрелой по дерну с той же самой скоростью и грацией, которая привлекла внимание Софии на покрытой грязью беговой дорожке за пределами Сиднея год назад.
Это было похоже на полет. Софии хотелось, чтобы он продолжался вечно. Но приближалась граница участка. Неожиданно перед ними оказался одинокий всадник. Он направлялся со стороны Бирлинг Гэпа на большой серой лошади. Его появление было столь внезапным, что лошадь Софии резко остановилась и встала на дыбы. Если бы София не была такой опытной наездницей, она могла бы не удержаться в седле. Она натянула поводья и сердито взглянула на всадника. Однако, решив, что это было сделано не намеренно, София успокоилась сама и успокоила кобылу.
Слегка запыхавшись, она произнесла:
— Добрый день, полковник.
Шехерезада фыркнула, пристально посмотрела на лоснящегося серого гунтера и стала поворачиваться, дабы показать себя коню во всей красе.
— Боже мой. — Себастьян Кул снял свою высокую шляпу. — Леди Гамильтон. Вы меня напугали. — Но взгляд его, скорее, выражал неодобрение. Осмотрев пустынный пейзаж позади нее, он спросил: — С тобой нет кучера?
Она покачала головой с извиняющейся улыбкой, затем в душе отругала себя. Другой джентльмен счел бы, что это он должен принести извинения! Ее ответ прозвучал холодно:
— Я всегда езжу верхом одна.
— На такой головокружительной скорости?
— Как сказать. — София повернулась так, чтобы лошади могли идти бок о бок по направлению к Клифтону. Во время небольшой паузы, которая последовала, она не хотела ничего объяснять. Но потом, решив, что ее ответ может быть ему непонятен, продолжила:
— Я хотела проверить, как быстро может скакать Шехерезада. Я привезла ее сюда из Нового Южного Уэльса, и мы еще не решили, что с ней делать. Мы можем вывезти ее на скачки. Если нет, она станет племенной кобылой, самой лучшей из всех, что у нас есть.
— Мы? — Теперь он выглядел изумленным, и мягкий ирландский акцент придавал его голосу дразнящие интонации.
София украдкой посмотрела на него. Он держался на высоком гунтере с уверенностью, подчеркнуто прямо, поводья он сжимал твердой рукой. В нем была некая непринужденная завершенность, которая обнаруживала сельского джентльмена со средствами. Тем не менее совершенный портрет наводил на мысль, что под этой внешностью скрывается ранимая душа. Когда солнце коснулось его глаз, зеленая радужка совершенно побледнела, как будто он на мгновение оказался застигнутым врасплох. Уголки его хорошо очерченного рта вдруг опустились будто его собственные мысли были не такими уж счастливыми. Это напомнило ей о времени, когда они познакомились и он проводил большую часть лета в Бирлингдине.
София сказала:
— Я не знаю, как много ты помнишь о Клифтоне и моей семье, — она сделала паузу, но он не ответил. — Отец моей матери, дедушка Синклер, держал конный завод и конюшню и тренировал скаковых лошадей. Это было для него больше, чем времяпрепровождение, это было делом всей его жизни, и он добился больших успехов. Моя мать проявила к этому интерес, когда собственность перешла к ней, а отец возобновил лицензию на свое собственное имя. Но мама никогда не отличалась хорошим здоровьем, а папа подолгу отсутствовал, поэтому наша деятельность по коневодству пришла в упадок.
Себастьян слушал очень внимательно и не перебивал. Она уловила его взгляд, брошенный искоса из-под густых полуприкрытых ресниц.
Впервые ее осенило, каким приятным слушателем он может быть. Она улыбнулась ему, когда продолжила свой рассказ.
— Я выросла среди людей, которые всю жизнь занимались этим делом, и они поощряли мою страсть ко всему, что имело отношение к лошадям и скачкам. Сознаюсь, я скорее проведу послеобеденное время на площадке для выездки, чем в самых элегантных магазинах на Бонд-стрит. Короче говоря, сэр, жокеи все еще ездят на лошадях Меткалфов в Нью-Маркете и Эпсом-Доунс.
— Теперь я понимаю твое восхищение старой доброй королевой Анной. Она ведь сама содержала великолепные конюшни, не так ли?
— И построила замечательное местечко в Нью-Маркете. — Она насмешливо посмотрела на него. — Ты уже не так удивлен тем, что я езжу одна?
— Нет. Озабочен. Что стало бы с тобой, если бы ты упала? Несчастные случаи здесь не редкость, как нам хорошо известно!
— Это для меня слишком дорогая привычка, чтобы отказаться от нее. Кроме того, мне нравится уединение, время, когда я могу побыть наедине сама с собой.
— Ты намекаешь, чтобы я уехал? — спросил он.
Она почувствовала себя смущенной.
— Ни в коем случае.
Он улыбнулся.
— Превосходно. Ведь я как раз направлялся в Клифтон, чтобы нанести тебе визит.
София мысленно поблагодарила его за то, что он отложил свой первый визит на столь долгое время. Кул подождал до тех пор, пока завершились все другие визиты. За это время ее навестили несколько семей, приходской священник, фермеры — все они пришли, чтобы выказать радость по поводу возвращения миледи домой. Новость о том, где она провела первую ночь после своего возвращения, обошла местное общество на следующее же утро, и, хотя это было совершенно неизбежно и далеко от того, чтобы считаться непристойным с точки зрения ее матримониального статуса и родственных связей с полковником Кулом, тем не менее София могла представить себе, что ее репутация могла быть скомпрометирована. Одно дело — предложить убежище ей, находившейся в критическом положении, и совершенно иное — любезно справляться о ней лично, а не при помощи посыльного в течение следующих нескольких дней. Она бы предпочла, чтобы по округе не распространялись слухи о том, что вдова и кузен сэра Эндрю Гамильтона не провели и часу порознь со времени ее приезда.
— Вы уже обустроились? — спросил Себастьян, когда они повернули на хорошо протоптанную проселочную дорогу, ведущую по направлению к Клифтону.
— Более-менее. Я полагала, что у меня здесь сохранилось множество необходимых вещей, но их, увы, нет. В скором времени мне придется поехать в Брайтон, чтобы погостить у друзей и сделать некоторые покупки.
— В самом деле? И я тоже собираюсь туда. Собственный полк принца-регента, Десятый гусарский, устраивает вечеринку. — Он поколебался долю секунды, прежде чем спросить: — Возможно ли это, что ты тоже посетишь ее?
София посмотрела на его профиль.
— Это будет зависеть от моих друзей. Я обычно приспосабливаюсь к их распорядку дня, когда останавливаюсь у них.
Мэри Эллвуд любила Брайтон. Считалось модным, если кто-то объявлял о визите туда, как будто в этом месте было что-то выдающееся, но именно его чудаковатость и вычурность очаровывали ее. Постоянно меняющаяся толпа, которая производила впечатление, будто в Брайтоне нет постоянных жителей, а только приезжие. Удивление от встречи с подругой, прогуливающейся вдоль эспланады, когда она думала, что та скрывается в тиши Холланд-Плейс. Огромные военные лагеря за пределами города с их бесконечными, грандиозными парадами и тактическими занятиями на местности. Купание в море в летние месяцы. И необычный Павильон принца, который с первого взгляда всегда вызывал у нее нежную улыбку. Все это приводило Мэри в восторг.
В этот вечер она и Эллвуд были приглашены на бал в дом семейства Монтегю, у которых остановилась София Гамильтон. Мэри одевалась с большим старанием, так как дом Монтегю считался одним из самых элегантных домов в Брайтоне. На сегодняшний вечер было приглашено двадцать пар. Танцевальный зал был достаточно большим для того, чтобы дать каждому возможность показать блестящее умение в танцах и наряды дам.
— Я надеюсь, у них будут карты, — сказал ее супруг, когда они отдыхали в гостиной своей квартиры.
— У них будет все, чего ты только можешь пожелать. Превосходная музыка, и они известны своими ужинами. Онория Монтегю наверняка сыграет на арфе. А что касается гостей, будет интересная компания — помимо тех, с кем они уже знакомы, будут приглашены три француза из Лондона, венский джентльмен, недавно приехавший из Парижа, и леди из Швейцарии, которая утверждает, что она близкая подруга мадам де Сталь.
— Спасибо Люциферу за карты, — пробормотал он.
— И наша дорогая София, конечно. Мы должны многое наверстать. — Она на мгновение задумалась. — Интересно, если… — Мэри сделала паузу, такую долгую, что Эллвуд начал поглядывать на нее нетерпеливо. Его проницательные карие глаза свидетельствовали о сообразительности и уме. Он уже догадался, что речь пойдет о Софии, и, выждав еще некоторое время, напомнил Мэри о себе:
— Ну и?..
— Я не знаю, могу ли я спрашивать ее о чем-то таком необычном. Но я изнываю от того, что она мне ничего не рассказала тогда. Это какая-то ее тайна.
— Ради всего святого, Мэри, будь поконкретней.
— Ты помнишь ту ужасную ночь беспорядков, когда мы приехали домой так поздно? Так вот, похоже, София принимала какого-то посетителя, было уже далеко за полночь. Никто не сказал мне ни слова. Только у Лоуренса я выведала это вчера, когда он случайно проговорился.
— Кто ж это был?
— Солдат.
— Офицер гвардии, который пришел сообщить, что все в порядке?
Она отрицательно покачала головой.
— Обычный солдат самого низшего ранга. Лоуренс сказал, что он выглядел так, будто только что выполз из бойни, он едва не истек кровью до смерти на нашем полу. София попросила принести бренди, провела с ним наверху четверть часа наедине, и затем он ушел в ночь.
— Его имя? — спросил резко Эллвуд.
— Он, разумеется, не представился. Лоуренс знает не больше, чем я только что тебе рассказала. О, за исключением того, что он был француз.
Эллвуд встал со стула и начал мерить шагами комнату, его руки были крепко сжаты в кулаки у него за спиной. Наконец он воскликнул:
— Это был он! Твоя подруга глупее, чем я когда-либо мог вообразить.
Мэри разозлилась на эти нападки, но он не смотрел на нее.
— Август!
— Я все же надеюсь ради ее же блага, что это был не Жак Десерней. — Он остановился и посмотрел на нее. — Последний из британских стрелков, судимый военным трибуналом пару недель назад за попытку дезертировать. Разведка некоторое время следила за ним. Я рассказываю это тебе ради нашей подруги. Но ты не должна раскрывать детали ей или кому-либо еще. Согласна?
Мэри кивнула. Эллвуд редко говорил ей о подобных вещах, но в тех случаях, когда он это делал, она была предельно благоразумной. Он знал это и доверял ей. Мэри очень ценила эти доверительные отношения между ней и ее умным супругом.
Он снова начал мерить шагами комнату.
— Разведка дошла до того, что представила его на рассмотрение военного суда, чтобы приговорить его к смертной казни.
— Но за что?
— Теперь уже почти точно известно, что Десерней был шпионом Наполеона в Новом Южном Уэльсе и, без сомнения, еще где-то.
— Что? Какой интерес может представлять Новый Южный Уэльс для французов?
Он продолжил серьезным тоном:
— С тех пор как там была основана колония, там появились и шпионы. — Он увидел недоверчивое выражение на ее лице и продолжал. — Ты задумывалась о том, почему она вообще там основана? Поселение отбывающих наказание — это ерунда; это место величайшей стратегической важности. Порт Джексон дает нам надежное основание, с которого можно регулировать деятельность Франции в Тихом океане, и обеспечивает запасной выход к Индии. Если бы адмирал Меткалф был здесь, он сказал бы тебе то же самое. Фактически мы с ним обсуждали этот самый вопрос. Вспомнить хотя бы экспедицию Бодина, например, десять или около того лет назад. В то время как французские корабли были в гавани, в Сиднее стало известно, что двое из так называемых каторжников из Ботани Бей были шпионами. Они бродили повсеместно, делая наброски, и не только флоры и фауны, готов поклясться. Губернатор Кинг дарил им внимание в течение многих недель без всякого подозрения, истина открылась ему лишь тогда, когда они отправились на землю Ван Дьемена. До его сведения довели, что эти самые каторжники собираются основать там базу, поэтому он отправил несколько легких суденышек им вдогонку с офицерами на борту.
Эллвуд мрачно улыбнулся.
— То, что за этим последовало, было какой-то насмешкой. Они догнали их в заброшенной бухте, где французы основали лагерь на берегу, — собирали образцы, как они сказали. Наша группа была настолько слабо оснащена, что вынуждена была просить у Бодина провизию. После того как он передал им ее, будучи джентльменом, они попросили пороху. Он повиновался, а следующим утром наша доблестная бригада была на берегу. Прикрепили британский флаг к дереву, салютовали французским порохом, чтобы заявить о своих правах на территорию.
— О Боже, я никогда не слышала об этом! Что же случилось затем? И как стало об этом известно?
— Бодин написал тайное письмо губернатору Кингу, которое офицеры взяли с собой. Бодин добился успеха, поэтому согласился перевезти депеши от них к нам. Я надеюсь, что бедняга насладился забавностью всего этого, прежде чем погиб. Он так и не вернулся, но вернулись наши секретные депеши.
Мэри тихо спросила:
— Шпионаж все еще продолжается?
— Несомненно. Отсюда крайняя необходимость схватить Десернея, и у армии были свидетельские показания, чтобы сделать это. Но произошло вмешательство, которого никто не мог предсказать. Адмирал Меткалф услышал о военном суде совершенно случайно, после того как высадился на берег в Гринвиче. Жаль, что он не рассказал об этом мне, но он и леди Гамильтон хранили молчание по поводу всего дела.
— София?!
Эллвуд кивнул.
— Очевидно, она встретила рядового Десернея в тот самый день, когда он пытался дезертировать. Она и адмирал были убеждены, что Десерней невиновен, и написали независимое письмо присяжным, которое было зачитано в суде. Наш человек сделал все от него зависящее, чтобы обеспечить вынесение смертного приговора, но он не смог одержать победу над председательствующим на суде подполковником Осборном. Десернея приговорили к тремстам ударам плетью и позорному увольнению из армии.
Мэри передернула плечами:
— Как это ужасно!
— В самом деле. Потому что этого было недостаточно. Обычно можно с большей или меньшей долей вероятности гарантировать, что такие побои доведут человека до смерти, но когда они раздели его до нижнего белья, поняли, что такого, как он, и триста ударов не убьют. Наказание прекратили после ста ударов, ибо это была бесполезная трата усилий. Затем его вышвырнули на улицу.
— И ты думаешь, что он пришел к нашей двери и спросил Софию? Господи, что же заставило его думать, что она примет его?!
— Понятия не имею. Но, согласно твоим словам, она это сделала!
Их глаза встретились. Мэри сказала:
— Мне все это не нравится. Но я готова держать пари, что между ним и Софией ничего нет.
— Вполне возможно. — Он выдержал ее гневный взгляд и сказал взвешенно: — Ты не должна быть с ней столь же откровенной, как я только что был с тобой. Но между ней и этим парнем Десернеем впредь не должно быть никакого дальнейшего общения. Ни встреч, ни писем, ничего. Для ее же собственной безопасности она должна вести себя так, как будто этого француза никогда не существовало.
У Софии не было близких друзей среди членов семьи Монтегю; скорее, она была другом всей семьи. Она была на несколько лет старше одной из трех их дочерей, Онории, которая восхищалась познаниями Софии о мире. Онория только что стала совершеннолетней, и бал был устроен в ее честь. Две младшие сестры, Элизабет и Полина, немного завидовали ей, хотя это вряд ли могло испортить их наслаждение танцами — любимый способ развлечений.
Между комнатами не прекращалась беготня, пока молодые леди одевались и укладывали свои волосы. Девушки восклицали по поводу нового платья Софии из серебристой парчи и заколки для волос, украшенной драгоценными камнями и страусиным пером. Когда она засомневалась, что ей надеть на шею, девушки уговорили ее надеть изысканное ожерелье из красных рубинов.
София не испытывала особого воодушевления по поводу бала, несмотря на то что постепенно перестала страдать от глубокой и острой боли сожаления, что вынуждена посещать эти светские рауты без Эндрю. Пришлось свыкнуться с нынешним своим положением. И готовилась она к этому балу отстраненно, без предвкушения, как будто ее нежные чувства были заморожены, чтобы никогда больше не оживать.
Спускаясь по лестнице на первый этаж, она напомнила себе, что Эндрю не был большим любителем танцев, но он был счастлив, стоя у стены, разговаривая и наблюдая, как танцует его жена. Однако перед ужином он всегда подходил к ней и приглашал на танец. Таким же деликатным и внимательным он был и в их самые интимные моменты. Даже когда он испытывал неистовое желание обладать ею, он никогда не требовал этого, он был чуток и нежен с ней. Эндрю всегда принимал во внимание ее желания, а она всегда отзывалась именно на его нежность. Она была счастлива в браке с Эндрю, не ведая, что значит испытывать грубую сексуальную потребность в мужчине.
Леди Беатрис и сэр Вальтер Монтегю все еще приветствовали гостей, они улыбнулись, когда София проскользнула мимо них, а Элизабет и Полина, стоявшие в компании молодых офицеров в парадной форме, посмотрели на нее с симпатией.
Когда София вошла в залу, все разговоры смолкли. Это смутило и удивило ее, она вовсе не намеревалась оказаться в центре внимания. Она оглянулась в поисках Эллвудов, но они еще не приехали, поэтому, когда Онория посмотрела на нее и улыбнулась с другого конца залы, София направилась туда, чтобы присоединиться к ней.
Расположенные с одинаковыми промежутками, вдоль каждой стены комнаты стояли канделябры, в каждом из которых ярким пламенем горело по тридцать свечей. Стоя напротив одного из них вместе с Онорией, София была окружена ослепительным сиянием, которое было довольно неприятно для глаз, поэтому она повернулась лицом к гостям.
Среди них она увидела и веселых, беспечных молодых людей, офицеров-гвардейцев, и гостей зрелого возраста. Недалеко от себя она могла слышать, как венский господин шепеляво разговаривает на ломаном французском с элегантной парой, которую она запомнила на приеме у принца в Карлтон-Хаусе. Немного дальше дородная леди в наряде из пурпурного атласа с янтарными бусами, размером с каштаны, разглагольствовала с симпатичной юной особой о музыке, древней и современной.
Музыканты, устроившись, начали величественную пьесу, которая мелодичным потоком соединилась с гулом голосов.
София обратила внимание на джентльмена, отошедшего от супругов Монтегю. Он прошел в другой конец залы. Окинув острым взглядом всю компанию, он заметил Софию. Ответив на его взгляд, она ахнула про себя. Она знала его: глубоко посаженные серые глаза, которые сияли из-под темных бровей, волосы цвета спелой пшеницы, более короткие, чем когда она видела его в последний раз, и модно остриженные, но по-прежнему непокорно падавшие на лоб. Это был он.
Это действительно был он, тем не менее казалось невозможным то, что он мог свободно пересекать великолепную танцевальную залу Монтегю, двигаясь по направлению к Софии. Не было ничего неуместного в его внешности: фрак из темно-синей дорогой материи, белый галстук, черные брюки… Но ей виделось лишь его мускулистое сильное тело. Тем временем, пока он шагал по направлению к ней, он удерживал ее взгляд, передавая содержащееся в нем послание через всю залу.
Это было двойное потрясение: видеть его и обнаружить, что сама она неспособна скрыть свое волнение.
Когда он подошел к ней, она вся дрожала.