Ледовая армия

Глава двадцать первая «Герои»

Ледоходы гудели победой. Восторг, воодушевление, изумление переполняли суда. Меня немного тошнило от повальной радости. Ноги еще помнили липкость чужой крови. Поэтому во всеобщем ликовании я участия не принимал. В то время как в столовой все нормальные люди праздновали, я драил на нижней палубе, в общей умывальне, свои унты. Просторный зал, опутанный веревками с отстиранной одеждой, был прекрасно пуст. Кровь въелась в шерсть, пропитала подошву, но я не сдался. Тер ее, скреб и пытался понять: отчего ж мне столь тошно? Ведь свершилось невозможное, свершилось возмездие. Но в душе извивались шаркуны, изъедая нутро в поганую кашу. В убийстве ли дело? Нет, мне уже приходилось убивать. Но то были чудовища в человеческом обличии, что убийца женщин из Снежной Шапки, что Гончая. В боях, которые мне выпадали, все оставалось прозрачным. Либо ты, либо тебя. То, что я сделал с Шоном, в надежде его спасти, было моей ошибкой,и я заплатил за нее сполна. Но никогда я не убивал вот так, из-за угла, ничего не подозревающего человека. По чужому распоряжению. По чужой воле.

По воле Фарри… Да, он не давал мне такого приказа, но, чтобы его план удался, пришлось заколоть идущего в туалет парнишку. Этот вывод прокатился по телу колючей дрожью. Я даже отвлекся от чистки унтов, уставился прямо перед собой. Неужели все дело в том, что на этот раз я винил в случившимся не себя, а другого человека?

Закончив со стиркой, не справляясь с потрясением, я вернулся в каюту и лег на свою койку. Фарри — мой друг. Я готов был сделать для него все. Так мне казалось. Но на этот раз мой поступок стал проявлением не дружбы, а служения.

«Эд, ты сошел с ума?»

Когда прошла целая бесконечность, пришел Фарри.

— Я так и думал, что ты здесь, — сказал он. — Искал тебя, но знал: ты уже тут.

От него пахло шаркункой, несмотря на это, ан Лавани держался так, словно был трезв. Возможно, следовало ему ответить, но я накрутил себя так, что боялся открывать рот.

— Ты молодец. Хорошо справился.

Фарри в бой не ходил, он остался на кораблях, вдали от сражения. Он не видел того, что видел я. Он просто наблюдал со стороны, как воплощается в жизнь его план.

— Это была резня, Фарри, — сказал я наконец. — Резня.

— Нет-нет, это была победа, Эд, — покачал головой он. Присел рядом. — Ты же знаешь, что они…

— Знаю, — обрезал я.

— Эд, ну перестань. Что же ты так все принимаешь тяжело? Вспомни «Звездочку»! Вспомни Снежную Шапку. Ты видишь, кем мы теперь стали? В это вообще можно поверить? Льдинки-ботинки, мы только что разгромили целый флот Братства. Мы захватили громгар! У нас теперь гораздо больше возможностей. Жители этого города, Рудин-Онга, стали свидетелями нашего триумфа. Может, их сварили бы через неделю, а?

— Рудни-Онг, — поправил его я. Даже название города Фарри не запомнил.

— Да какая разница! Это была первая битва, Эд. И мы в ней были не случайные участники, мы это сделали!

— Ты… Это была твоя идея.

— Ну… Да! Кто знает, может, и обо мне теперь сказители будут рассказывать, а? Я же все это придумал! Загнать в чужой лагерь корабль, набитый воинами, и вырезать его ночью, ты вообще слышал такие истории раньше?

— Нет…

— У нас все получилось! Мы расскажем всем в…, — он замялся на миг, — в Рудни-Онге, что делает Братство. Мы возьмем с собой желающих покинуть город для войны с Ледяной Цитаделью. Таких будет много, так как вряд ли Братство оставит их в покое, когда узнает, как мы победили их флот. У них и выбора особого нет. Часть команды с баржи переселим на громгар. Разведем жителей по кораблям. Я посмотрел на карту, рядом есть еще несколько городов. Мы обойдем их все, станем сильнее. Все узнают, что Братству можно сопротивляться. Все узнают о том, что мы сделали здесь с их флотом.

Фарри замахал руками в возбуждении:

— Мы объединим уцелевших и в конце концов дадим бой Цитадели. Переловим их корабли один за другим. Снова будет мир!

— А как же компас? — спросил я.

Он застыл, и у меня по затылку пробежали мурашки.

— Компас… — произнес Фарри немного раздраженно. — Компас… Ничего с ним не сделается. Я все придумаю, Эд. Льдинки-ботинки, у нас тут такая радость, а ты опять темнее черного льда. Пока все получается — нужно действовать. У нас семеро пленных цитадельцев. Завтра нужно будет послушать их на допросе.

От этих слов мне поплохело. Я — его друг. Но друг ли он мне?

— Можешь взять вместо меня кого-то из людей Юрре?

Фарри нахмурился.

— Я очень устал, — вырвалось из меня неуместное оправдание.

— Ну так отдохни, вся ночь впереди! Наемников этих я не знаю, не могу им доверять. А тебе могу! Эй, Светлобог тебя согрей, чего ты такой грустный? Ты мне нужен!

«Как ручной эмпат, да?» — подумал я и закрыл глаза.

— Отдыхай, Эд. Ты совершил подвиг сегодня. Без тебя мы бы не справились.

— Это был не подвиг. Я зарезал двоих человек, которые даже не догадывались, что их ждет смерть. Это было убийство…

— Убийство во благо, — отмахнулся Фарри. — После такой победы у многих появится надежда, появится вера.

Я в очередной раз подумал о том, что целую жизнь назад мой друг клялся никогда не отнимать чужую жизнь. А теперь строил планы на сотнимертвецов. Жители Рудни-Онга тоже оказались частью его стратегии.

— Я просто хочу пройти за Южный Круг. Я не хочу убивать, я не хочу видеть, как убивают. Я не хочу видеть, как Жерар льет им в раны свои снадобья. Не хочу слушать их безумие. Может быть, тебе это нравится, но мне нет.

— Эд…

— Попроси кого-то из людей Юрре. Они справятся лучше. Теперь тебе не нужно за порошью скрываться, теперь ты действительно важный человек.

— Ты опять убегаешь? — обиженным тоном спросил он. — Как тогда?

— Да, как тогда, — сказал я и отвернулся к стене. — Я не хочу быть твоим бандитом.

Фарри вспыхнул болью, затем яростью. Шмыгнул носом. Посидел еще немного, а затем молча поднялся и лег на свою койку. Наверное, я должен был что-то сказать. Должен был схватить ускользающие нити между нами.

Но я промолчал.

Жалею ли я об этом сейчас? Конечно, жалею. Не знаю, что на меня нашло. Когда событие уходит в прошлое, ты смотришь на него иначе. Ты понимаешь, как же был неправ. Как же много сломал из-за сиюминутных, раздутых сомнениями, чувств.

Утром началась буря. Она отсекла нас от Рудни-Онга, до которого, наверное, было не больше часа пути. Колючая крошка терзала стальные борта, секла иллюминаторы, которые побелели, как будто ледоход провалился в глубокий снег. Корабли встали, отрезанные друг от друга непогодой. Когда я проснулся, то посмотрел на пустую койку Фарри. Почувствовал укол совести, но затем вспомнил глаза того парнишки на корабле и слова друга про выбор, сделанныйжителями Рудни-Онга. Накатившая злость прогнала сожаления.

Так нельзя говорить про людей. Так нельзя поступать. Я мог бы понять, если бы подобное сделал незнакомый мне человек. Но не тот улыбчивый мальчишка, с которым мы грелись в заброшенном доме Снежной Шапки. Он видел много несправедливости, почему же сам встал на такой путь?

Мне очень хотелось вылить из себя бурлящие недовольством мысли. Но… У меня никого не было. А ведь такое не каждому можно доверить, чтобы не прослыть смутьяном, предателем.

«Быть, но не прослыть, да, Эд?»

В шумной столовой пахло перегаром. Я пристроился за столом рядом с двумя похмельными Клинками, запихал в себя мясную похлебку, запил теплой водой и отправился в комнату отдыха. Возвращаться в каюту не хотелось. Вдруг в ней окажется Фарри и придется о чем-то говорить, или же, что много хуже, молчать.

— Эй! Эд! — позвали меня, когда я вошел. Общий стол был занят так, что места за ним не нашлось бы даже для подростка. Однако Лав ан Шмерц, каким-то чудом ужимавшийсидящих, встал и помахал мне рукой. Я улыбнулся ему, и протиснулся сквозь узкий ход между топчанами у стены и спинами сидящих на лавке пустынников. Собрал несколько взглядов людей с той стороны, настороженных, недоверчивых.

«Ручной эмпат»

Рядом с Лав ан Шмерцем тихонько хлопал в ладоши Энекен:

— Здравствуй, Эдди!

Ан Шмерц протянул мне руку, и я пожал его сухую, крепкую ладонь.

— Сегодня наш командир забрал с собой Господина Подлость из Ока. Почему ты не пошел? — спросил меня он.

— Приболел, — ответил я.

— Вот это нехорошо, — нахмурился Лав, — что-то болит?

«Душа», — подумал я и сказал:

— Живот.

— Эдди грустный, — заволновался великан. — Почему Эдди грустный?

— Болею, — улыбнулся я ему.

— Найди себе дело, — посоветовал ан Шмерц. — Безделье порождает болезни. Сначала загибается тело, а потом и душа.

— Эдди нужно лекарство. Мне так хорошо помогла красивая девочка! Она дала мне порошок и животик прошел!

— Может и правда тебе к нашему врачевателю заглянуть?

— Нет. Посижу, если не пройдет — полежу.

— Не грусти, Эдди. Не надо грустить.

Я почувствовал на себе нехороший взгляд, осмотрелся в поисках источника. Фур-Фур, кто же еще. Он сидел в углу один, ковырялся в зубах и с насмешкой глядел в мою сторону. Наши взоры схлестнулись. О, как сложно было удержаться и не послать ему в душу немного боли. Но вместо этого я первым отвел глаза. Ну его.

— Хорошо ночью получилось, да? Весь корабль об этом говорит. Сожалею, что не видел этого сам. Энекен волновался, пришлось за ним приглядеть.

— Там было плохо. Небо страшное. Ветер страшный, — пожаловался великан и смущенно потупился. — Не люблю страшное. Днем хорошо, ночью приходят демоны.

— Демонов не существует, — бросил ему Лав ан Шмерц, — я же тебе говорил.

Я сдержался от опровержения. Зачем пугать беднягу.

— Не знаешь, когда мы уже доберемся? — обратился ко мне Лав. — Вечность минула, а мы все тащимся.

— Солнышко греет, — поделился Энекен. — Скоро, да?

— Не знаю. Должно быть, уже скоро… Надо немного подождать. Большую часть пути мы прошли, — ответил я. Проглотил ворчание о том, что это, конечно, если Фарри не успокоится и не перестанет собирать города под свои знамена.

— Очень долго. Очень, — покачал головой Лав. — Ты сам откуда?

Не понимаю как, но эта беседа продолжилась до обеда и чудесным образом подлечила мою душу. Отеческая забота седого Лава и детская душа Энекена оказались прекрасным лекарством. Но после обеда я встретил в коридоре Фарри в компании с наемником Ока, и мой друг ограничился лишь легким кивком в мою сторону. Господин Подлость, заменивший меня в допросах, с кривой улыбкой подмигнул.

Ну конечно же, теперь я Фарри был не нужен совершенно. Теперь у него был другой ручной эмпат. Причем такой, что способен уложить человека на лед, даже не двинув бровью. Кому нужен такой неумеха, как я…

Злость. Во мне вновь забурлила злость.

Буря утихла только через три дня. С Фарри я так и не заговорил, и когда звучал сигнал отбоя, я уже заворачивался в одеяло и, когда приходил мой друг, притворялся спящим. Он также злился, молча укладывался и исчезал до того, как я проснусь. Долгие часы бдения я проводил в компании Лава и Энекена. Мы и раньше неплохо общались, а теперь даже как-то сдружились. На третью ночь я остался в их каюте, на свободной койке. Лав уснул сразу, как лег, и захрапел бродуном. А я очень долго рассказывал Энекену легенды, которые когда-то узнал от Лайлы, и великан восхищался, как ребенок, перебивал вопросами и тихо-тихо, чтобы не разбудить ан Шмерца, хлопал в ладоши.

То была хорошая, теплая ночь.

А наутро наши корабли снялись с места и подошли к Рудни-Онгу. Поселок обнимал небольшую гору и атаки Темного не боялся. Небольшой анклав уцелел и в войне Берега с Содружеством, и посреди «новой парадигмы» Ледовой Цитадели. Перед стенами рассыпались приземистые дома-сугробы с черными дырами печных труб. Несколько машин расчищали дорогу к воротам, за которыми, из сердца города, росли шпили храма. Мы с Лав стояли на верхней палубе с лопатами в руках. Над кораблем висел скрежет уборки. Солнце жарило так, что снег, попавший на черную броню ледохода, таял. Я смотрел на это со смешанными чувствами. От талого льда погиб мой отец, но вот это тепло было безобидным. Оно очищало. Я и Лав сняли шапки, рукавицы. Металл не кусался, его можно было брать голыми руками. Но когда поднимался ветерок — от Пустыни тянуло морозом. Холодная бестия не забывала напоминать о себе.

Фарри не торопился входить в город. Сигнальщики на кораблях обменивались сигналами цветных флажков, меж гудящих машин катался лайар, приставая то к одному ледоходу, то к другому. Жители Рудни-Онга так же не спешили на встречу и устраняли последствия непогоды. Мне бы не хотелось оказаться на их месте. Когда сюда придет Братство, гнев его падет на невольных свидетелей. И так, скорее всего, думали многие из привыкших к тихой жизни рудни-онгцев. Для них мы были не героями-освободителями.

Мы были проблемой.

Мимо с огромной лопатой (в которую обычно впрягались трое) пронесся радостный Энекен, добежал до края. Лязгнул металл о металл, и гора снега полетела с платформы вниз. Великан налег на поручни, глядя, как куски льда и снега бьются о решетки технических ходов, а затем со счастливым видом посмотрел на нас.

— Как вы познакомились? — спросил я Лава, но тот лишь отмахнулся.

— Долгая история.

— К бою! — раздалось на палубе. Мимо работающих людей шел Царн «Темный», — у кого нет своего оружия — в оружейку! Остальные — на лед!

Командир солдат Рубенса вид имел недовольный, и ему не хватало лишь парочки поводов для того, чтобы начать негодовать.

Сердце бухнуло, настроение сразу улетучилось. Я огляделся, но горизонт был чист. Мертвые останки ледоходов Братства тонули в снегу. Ворота Рудни-Онга открыты, и по ту сторону не видать никаких попыток организовать что-нибудь похожее на атаку.

Только когда нас стали строить на льду напротив города, я понял, что Фарри играл мускулами. Он вывел нас, чтобы показать жителям поселка. Конечно, когда у порога твоего дома объявляется под тысячу вооруженных людей — это непременно впечатляет и настраивает на определенный лад общения. Ты ж не знаешь кто эти люди, не знаешь, что в их ряды согнали даже женщин Баржи, и многим из них выдали лишь что-то похожее на оружие. Ржавое, бесполезное, но издалека выглядящее угрожающе.

Я никак не мог поверить в то, что видел. Столько обмана, столько показухи. У сердца болезненно кололось возмущение, оно цеплялось колючими пальцами за ребра и рвалось наружу. На лайар, где собрались предводители нашего флота, я старался не смотреть, но взгляд возвращался сам собой. Там, на палубе, стояли все те, кого я знал до прихода на «ИзоЛьду». Фарри, Буран, Торос, Сабля… Почему я так старательно пытаюсь оторваться от них?

Дело в болезненной жажде справедливости или же это страх того, что не я готов идти до конца? Страх, что — даже если и пойду — меня раскроют и выбросят, как никчемную игрушку?Когда уходишь сам - оставляешь иллюзию того, что ты не был бесполезен.

А весь этот гнев, вся эта обида нужныпросто чтобы не сойти с ума. Ведь когда ты хороший, а они плохие, тебе гораздо комфортнее, чем наоборот. Ради этого можно и побунтовать, и правду поискать.

«Разве это все те, кого ты знал? А как же Эльнар ан Гаст? Или глупый деревенский охотничек не чета тебе?»

С высоким неприятным звуком в сторону города сорвался харьер, под ним забурлили облака ледяной крошки. Справа из-под прикрытия баржи выполз «Хватала» и пополз к Рудни-Онгу. Представление началось. Сегодня перед вами весь вечер цирковой Фарри!

— Ну хоть тепло, — сказал кто-то рядом. Растерянный Энекен все озирался, и Лав свободной рукой похлопывал великана по локтю. Лом для льда, зажатый в ладони толстяка, казался лыжной палкой.

— Когда мы превратились в солдат? — буркнули сзади. Я не обернулся, но молча согласился с недовольным.

— Когда началась война, — ответили ему. — Не нравится — иди назад на корабль.

Я поежился. У меня бы не хватило духу сделать так, как посоветовали. Поднять одинокий бунт против друга. У моего соратника по возмущению сил на этот шаг не было по другой причине. Он боялся оказаться первым. Обычный страх. Популярный даже здесь, под теплым солнцем.

По синему небу ползли тяжелые облака, тени бежали по Пустыне, и, когда солнце накрывало наши ряды, приходилось щуриться от бликов. Сверкало все — снег, куски надраенной брони, заточенная сталь, украшения в серьгах (все больше людей снимали шапки). Над стенами Рудни-Онга виднелись головы зевак, отправивших переговорщиков к нам. Самих посыльных из-за лайара я не видел. И не слышал. Иногда порывы ветра доносили голос Таса Бура, который вещал от лица Фарри, но что и кому он говорил — это могли понять, наверное, только на лайаре.

Речь предназначалась не нам.

Пару раз я услышал крик, шея сама втянулась в плечи от страха и стыда перед тем, что происходит. Довольные люди не кричат, так что такие возгласы ничего хорошего не несли, ни нам, солдатам поневоле, ни несчастным, спасенным от гнета Братства жителям городка. Все мы были лишь фишками в игре.

Стояли довольно долго. Разговоры пресекали солдаты Рубенса. Белые фигуры наемников, расставленные вдоль нашего строя, глядели в наши ряды пустыми лицами, вслушивались в нас. Пару раз мимо прошелся Жерар, перекинувшись неловкой шуткой с кем-то. Ему, как и Царну, все это очень не нравилось.

Наконец лайар качнулся, отъезжая. Ветер поднял колючий снег, швырнул в наш строй. Ледоход пополз в сторону, и я увидел троих человек из Рудни-Онга, провожающих его взглядом. У их ног лежала груда одежды.

— Все на борт! — крикнул кто-то из солдат Монокля. — Быстро-быстро-быстро!

Один из рудни-онгцев присел над грудой, и я понял, что это не тряпье, а человек.

— Что случилось? — спросил я, обернулся на Лава и ткнул рукой в упавшего. Того тем временем подхватили за ноги, за руки и потащили обратно в город. Голова рудни-онгца безвольно запрокинулась, и никто не пытался ее придержать.

— Не знаю, — ответил ан Шмерц. — И что-то нашептывает мне — не герои мы для них больше. Совсем не герои.