Ледовое побоище в зеркале эпохи. Сборник научных работ, посвященный 770-летию битвы на Чудском озере

Ливонская ветвь Немецкого ордена на начальном этапе своего существования Марина Бессуднова (Липецк)

Немецкий орден в Ливонии, который в российской историографии не вполне точно именуется Ливонским орденом, являлся одним из трех подразделений Немецкого (Тевтонского) духовно-рыцарского ордена (лат.: Hospitale sancte Marie Theutonicorum Ierosolimitam, нем.: Spital sancte Marie des Dutschen huses von Jherusalem), возникшего в конце XII века в Палестине. Для видного теолога XII века Бернара Клервоского появление духовно-рыцарских корпораций явилось знамением рождения «нового рыцарства» (novae militiae), смысл существования которого заключался в соблюдении монашеской аскезы и стремлении пролить свою кровь во имя Господа в борьбе с «неверными» или язычниками[641]. Крестовые походы в Святую землю и Северную Африку, испанская реконкиста, немецкая экспансия в Остэльбии и Восточной Прибалтике предоставляли для такого рода деятельности широкие возможности. С 1226 года Немецкий орден, благословенный папством и поддержанный императорской властью, приступил к завоеванию Пруссии, а в 1237 году инкорпорацией ливонского Ордена меченосцев[642] открыл новую главу своей истории, связанную со становлением и развитием его ливонского подразделения. Начальный этап его существования совпал с завершением немецкого завоевания Ливонии. Ее переход под власть немецких государей (ландсгерров) — ордена, епископов Риги, Дерпта (Тарту) и Эзеля (Саарема), — положил начало формированию специфической политической системы, в рамках которой обрела существование уникальная форма средневековой государственности — орденское государство.

Зарубежные специалисты по истории Немецкого ордена долгое время не баловали его ливонское подразделение своим вниманием, вспоминая о нем лишь в связи с крестовыми походами в Восточную Прибалтику[643], однако с 80-х годов прошлого столетия Немецкий орден в Ливонии прочно обосновался в исторических трудах в качестве самостоятельного объекта исследования. Ливонские экскурсы стали появляться в общих обзорах, посвященных истории Немецкого ордена[644]. Особо следует отметить заслугу историков социального профиля, много сделавших для реконструкции личного состава ливонского рыцарского братства[645]. Формы его духовной культуры[646], борьба с епископатом[647], внешнеполитические контакты[648] освещались в ходе научных конференций цикла «Ordines militares», с 1985 г. регулярно проводящихся в Торуньском университете им. Н. Коперника (Польша). Разные стороны жизнедеятельности ордена представлены в двух тематических сборниках, посвященных ливонскому магистру Вольтеру фон Плеттенбергу (1494–1535)[649]. В настоящее же время основное направление исследовательского поиска связано с выявлением места ордена в политико-правовой системе ливонского государственного сообщества и его роли в общественно-политическом развитии «Старой Ливонии». В этом аспекте особый интерес представляют работы, посвященные взаимоотношениям ордена с городами[650] и епископатом[651], правовому и административному устройству ливонского орденского государства[652], а также его внешнеполитическим связям[653].

Что касается отечественной исторической науки, то изучение духовно-рыцарских орденов в силу ряда объективных причин не получило в ней широкого распространения, что не замедлило сказаться на историографической «судьбе» Ливонского ордена — под этим названием ливонское подразделение Немецкого ордена фигурирует в российской научной и научно-популярной литературе. Отсутствие серьезных наработок в этой области было напрямую сопряжено с устойчивой практикой шельмования ордена, которая осуществлялась в ходе многочисленных политико-пропагандистских кампаний XX века, вследствие чего за Немецким орденом закрепился статус «архиврага» средневековой Руси[654]. В последнее время российские исследователи стараются избегать штампов, однако их разработкам, говоря словами В.И. Матузовой, «все еще далеко до систематичности»[655]. Так, например, в исследованиях, так или иначе касающихся Ливонского ордена, отчетливо проступает ограниченность представлений о его видоизменении, которое имело место в XIV–XV веках, и о его положении в рамках ливонского государственного сообщества. Это, в свою очередь, ведет к непониманию некоторых весьма важных закономерностей, прослеживающихся в отношениях ордена с русскими землями, и, в частности, взаимосвязи Русско-ливонских конфликтов с положением дел внутри ордена и, главное, с накалом политических страстей, сопровождавших борьбу ливонских ландсгерров за перераспределение властных полномочий внутри ливонской «конфедерации».

Русско-ливонский конфликт 1240–1242 годов в этом отношении исключения не составлял, а потому при его изучении следует принимать во внимание внутреннее состояние Ливонского ордена и приоритетные направления его политики, которые надлежит рассматривать в рамках всего ливонского внутриполитического контекста. Нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что на момент начала событий ливонская ветвь Немецкого ордена пребывала в стадии формирования. Не прошло и трех лет с тех пор, как рыцари Ордена меченосцев, потерявшего в битве при Сауле около половины своего состава, волею папы Григория IX были облачены мантиями тевтонских рыцарей. В июне 1237 года на капитуле в Марбурге верховный магистр Немецкого ордена Герман фон Зальца провозгласил объединение орденов состоявшимся, и вскоре в Ливонию был направлен отряд из 60 братьев-рыцарей во главе с прусским магистром (ландмейстером) Германом фон Балком (Бальке)[656].

Сразу же по прибытии в страну Балк, который получил назначение на должность ливонского магистра, столкнулся с рядом серьезных проблем, существенным образом затруднявших реорганизацию вверенного ему ордена, и, прежде всего, с принципиальным расхождением политико-правововых статусов Немецкого ордена и Ордена меченосцев. Немецкий орден был призван в Пруссию для осуществления «миссии меча» (Schwertmission) — завоевания и христианизации, — и для достижения этой цели изначально был наделен всеми прерогативами ландсгерра. Опираясь на поддержку двух самых влиятельных политических сил католического мира, папства и Германской империи, он сумел подчинить себе епископат (за исключением епископа эрмландского) и объединить прусские земли в рамках единого орденского государства[657]. Орден меченосцев, созданный по инициативе ливонского епископата в качестве подчиненного института, столь высоким статусом, разумеется, не обладал. Главой ливонской немецкой общины являлся епископ Риги, и то, что орден вскоре после своего учреждения обзавелся землями «со всей полнотой власти и всеми правами» (cum omni dominio et iure), произошло не столько благодаря, сколько вопреки чаяниям ливонского епископата[658]. Отношения епископов с орденом развивались в режиме жесткой конкуренции, при этом у меченосцев был шанс не только отстоять свою независимость от рижской церкви, но и превратиться в лидирующую политическую силу Ливонии. Их успехи предопределялись не только первоклассной военной организацией[659], но и поддержкой ливонских городов, заинтересованных в установлении прочных торговых связей с Новгородом и Псковом[660]. Победа Ордена меченосцев над датчанами, одержанная им в 1233 году, и укрепление его власти в Северной Эстонии могли привести к возникновению независимого от церкви орденского государства[661], однако роковые последствия Саульской битвы поставили крест на столь многообещавшем проекте.

Номинальная зависимость Ордена меченосцев от епископов при отсутствии у него надежных правовых позиций, какими обладали тевтонские рыцари в Пруссии, делали его уязвимым. По этой причине верховный магистр Герман фон Зальца долгое время не давал согласия на объединение орденов[662], и для сомнений у него были серьезные основания. Папская булла от 12 мая 1237 года, санкционировавшая инкорпорацию Ордена меченосцев, утвердила юрисдикцию епископов в отношении Ливонского ордена[663] и тем самым положила начало их долговременной конфронтации, исход которой во многом зависел от внутренней консолидации ордена и согласованности действий всех его подразделений.

По приезде в Ливонию Герман фон Балк убедился, что наследие Ордена меченосцев было весьма солидным. Оно состояло из довольно большого воинского контингента[664], обширных земельных владений в Латтгалии и Эстонии, а также сеньориальных прав, которыми меченосцы к тому времени сумели обзавестись[665]. Наличие орденских замков наглядно свидетельствовало об активном военно-стратегическом и административно-хозяйственном освоении орденом своих владений[666], а ряд договоров, регламентировавших его отношения с соседями[667], обеспечивал его присутствие в регионе правовыми гарантиями. К моменту появления в Ливонии отряда из Пруссии («тевтонцев») в живых оставалось около 60 братьев-рыцарей расформированного Ордена меченосцев[668], не считая братьев-священников и братьев-служителей («серых плащей»), некогда также входивших в его состав. Рыцари-«меченосцы» — в дальнейшем для кратости будем пользоваться этим кодовым обозначением, — продолжали замещать высокие административные должности комтуров, хаускомтуров и фогтов самых больших орденских конвентов (братских сообществ), располагавшихся в замках Ашерадена (Айзкраукле), Феллина (Вильянди), Йервена (Ярвере), Риги, Зегеволда (Сигулды) и Вендена (Цесиса)[669]. Ландмаршалом ордена, вторым после магистра лицом, также оставался «меченосец» по имени Рутгер[670].

В перечень задач, поставленных руководством Немецкого ордена перед ландмейстером Балком, который возглавил ливонскую ветвь, но при этом продолжал оставаться прусским магистром (praeceptor domus Theutonici in Livonia et in Prucia), входило не только восполнение людских потерь, понесенных Орденом меченосцев при Сауле[671], но и кардинальное изменение внешнеполитического курса ордена. Ливонскому подразделению надлежало принять участие в разрешении первостепенной задачи, стоявшей перед Немецким орденом, а именно, в завоевании Пруссии, которой предстояло стать колыбелью орденской государственности. Все это мало соответствовало интересам «меченосцев», которые ратовали за расширение границ и обустройство ливонского орденского государства, что предполагало продолжение завоеваний в Эстонии, расширение властных прерогатив ордена и обретение полной независимости от рижских епископов. «Меченосцы», образовавшие внутри ливонского Немецкого ордена отдельную фракцию, и после разгрома при Сауле представляли реальную политическую силу, а потому ландмейстеру Балку и его ближайшим преемникам пришлось потратить немало усилий, чтобы принудить их к исполнению директив руководства[672].

Таким образом, положение дел внутри ливонского орденского братства после объединения орденов в целом мало соответствовало репликам о его внутренней консолидации и усилении ударной мощи, которые до недавнего прошлого присутствовали в работах российских историков[673]. Напротив, его внутреннее состояние на поверку обнаруживает признаки кризиса, неизбежного следствия Саульской катастрофы и дальнейшей перестройки орденского уклада. Структура ордена не была разрушена, и в преобразованном виде орден представлял собой все ту же систему конвентов, размещенных в орденских замках, каждый из которых являлся военным, хозяйственным и административным центром орденского округа (гебита)[674]. Отсутствие кардинальной перестройки обычно объясняется тем, что Немецкий орден не завоевывал Ливонию[675], хотя причину того можно искать и в близком сходстве внутреннего устройства обеих духовно-рыцарских корпораций, каждая из которых подчинялась уставу тамплиеров.

Основным проявлением внутриорденского кризиса явилось противостояние двух фракций, оформившихся вскоре после приезда в Ливонию ландмейстера Балка и прочих «тевтонцев», которым надлежало воздействовать на своих новых собратьев («меченосцев») и принудить их следовать в русле прусской политики. Ряд исследователей полагает, что Балк приступил к реализации этой программы посредством кадровых перестановок, осуществив замену глав конвентов в замках Ашераден, Феллин, Йервен, Зегеволде, Венден и тем самым положив начало целенаправленной политики вытеснения «меченосцев» из властных структур[676].

К сожалению, крайняя ограниченность документальных свидетельств не позволяет представить четкой картины должностных назначений первых лет существования Ливонского ордена. Идентификации братьев-рыцарей, чьи имена встречаются в источниках, препятствуют отсутствие у них родовых прозвищ и варьирующиеся написания личных имен, вследствие чего проследить их перемещения по службе можно лишь посредством большого количества умозрительных допущений. Примером тому служит случай с неким Бернхардом, в 1234 году являвшимся комтуром Ашерадена, которого отождествляют — чисто имплицидно, — с Бернхардом из Мюнстера, служившим в 1248 году в Феллине в качестве рядового рыцаря[677]. Известно также, что в 1252 и 1255 годах ашераденский конвент возглавлял некто Хайденрайх (предположительно, не «меченосец»)[678]. Искусственное соединение этих разрозненных фактов дает основание говорить о том, что в 1237 году (!) в Ашерадене имели место смещение комтура-«меченосца» с последующим его понижением и назначение «тевтонца».

Столь же гипотетична история с замещением должностей в Феллине и Йервене, где в 1234 году комтурами были соответственно Рикольф и Иоганн[679]. В 1248 году должность феллинского комтура исполнял уже Людольф[680], хотя связывать эту замену с событиями 1237 года на поверку нет никакого основания. В Зегеволде, будущей резиденции ливонских ландмаршалов, в 1237–1238 годах комтуром был «меченосец» Герфрид Видеке, а в 1239 году — некто Готфрид, хотя не исключено, что здесь мы имеем дело с разными написаниями имени одного и того же человека[681].

В Вендене на должность комтура был поставлен Рудольф Кассельский (1237–1240), принадлежавший к наиболее влиятельным лицам Ордена меченосцев. Л. Арбузов полагал, что именно он под именем Рудольфа Невского (Rudolfus de Nu) в 1211–1220 годах являлся комтуром Вендена, заслужившим свое прозвище удачным походом в Ижорскую землю[682]. В 1228 году он участвовал в переговорах о заключении договора немецких и готландских купцов со смоленским князем Мстиславом Давыдовичем[683]. В текстах договорных грамот 1230 и 1231 годов его имя следует сразу же за именем магистра Волквина[684]. То, что этот опытный дипломат не был привлечен к переговорному процессу по поводу объединения орденов, позволяет предположить, что он не поддерживал магистра Волквина в этом вопросе[685]. Это, впрочем, не помешало ему сохранять свое высокое положение и после 1237 года. Так, при заключении договора с рижским епископом Николаем в 1238 году он представлял орден вместе с магистром Балком[686], что трудно соотнести с выводом о вытеснении «меченосцев» из управленческих сфер, якобы, предпринятом в Ливонии пропрусским руководством ордена. Эта ситуация свидетельствует, скорее, о крайней осторожности Германа Балка, отдававшего себе отчет о серьезных последствиях, которые при данном соотношении сил может иметь открытая дискриминация «меченосцев».

Пищу для размышления дает также судьба таких влиятельных рыцарей Ордена меченосцев как Иоганн Магдебургской, Реймонд/Рембольд и Герлах фон Ротте, которые участвовали в переговорах об объединении орденов в 1236–1237 годах и, судя по тому, были лояльно настроены в отношении нового руководства. Отсутствие дальнейших упоминаний имени Ротте в документации заставляет думать, что никаких ответственных должностей после 1237 года он не исполнял[687]. Иоганн Магдебургский по каким-то причинам оставил орден и в 1259 году числился уже каноником рижского капитула (frater Johannes de eydeborch, canonicus rigensis)[688]. Реймонд/Рембольд, который 1234–1236 годах был комтуром Вендена, в 1237 году уступил эту должность Рудольфу Кассельскому, но продолжал службу в ордене. В 1241 году он вернул себе прежний пост, поскольку как комтур Вендена свидетельствовал соглашение ордена с Эзельским епископом Генрихом о разделе юрисдикции над Ижорской землей и Ингрией[689].

Все вышесказанное свидетельствует о том, что отнюдь не кадровая политика Балка стала главной причиной противостояния «тевтонцев» и «меченосцев» в Ливонском ордене. Трения были спровоцированы пересмотром приоритетов орденской внешней политики и демаршем нового ландмейстера в отношении Северной Эстонии. Чтобы избежать давления со стороны папы и короля Дании Вальдемара I, настаивавших на возвращении датской Короне Вирлянда (Вирумаа), Гарриэна (Харьюмаа) и Ревеля (Таллинна), и не растрачивать силы на удержание столь далеких от Пруссии земель, Балк с одобрения верховного магистра решил удовлетворить их требование и 7 июня 1238 года в Стенсби заключил с датским королем соответствующее соглашение[690]. Это крайне возмутило «меченосцев»[691], в единочасье утративших не только значительную часть своих владений, но и перспективу дальнейших завоеваний в Эстонии. К тому же они потеряли ревельскую комтурию и фогство Гарриэн, где концентрация «меченосцев» была довольно велика, поскольку их людские и материальные ресурсы не использовались в войнах с Литвой, а потому они в меньшей степени пострадали от разгрома при Сауле. Не исключено, кстати, что за возвратом Северной Эстонии датчанам скрывался демарш прусского руководства, направленный против ливонских «старожилов». Во всяком случае вскоре после заключения договора в Стенсби был расформирован ревельский конвент, один из самых крупных конвентов Ордена меченосцев[692]. Свою должность потерял его комтур Иоганн Зелих; его недовольство, возможно, проявлялось настолько откровенно, что его поспешили спровадить подальше от Ливонии. В 1244 году Зелих уже служил каштеляном (начальником гарнизона) замка Монфор в Палестине, где и умер в 1253 году, дослужившись до верховного маршала[693].

Некоторые «меченосцы», в связи с утратой Северной Эстонии лишившиеся своих должностей, покинули орден, как это сделали фогт Гариэна, который стал фоггом рижского епископа[694], или рыцарь Конрад из распущенного ревельского конвента, занимавший потом должность шенка (администратора среднего звена) на службе у епископа Ревеля[695]. Что же касается их бывших собратьев из Ревеля и Гариэна, не пожелавших оставить орден, то они, без сомнения, перебрались в другие места и пополнили собой состав ближайших конвентов — йервенского, феллинского и, возможно, венденского. Других конвентов близ границ Датской Эстонии тогда не существовало.

Для недовольства договором в Стенсби у «меченосцев», таким образом, было весьма веское основание, а потому, чтобы разрядить обстановку, руководство Немецкого ордена приняло решение отозвать из Ливонии Германа Балка, который из-за своих соглашений с датчанами превратился в фигуру одиозную[696], и заменить его Дитрихом фон Грюнингеном (1238/1239–1241 и 1241–1246)[697].

Между тем смена традиций в Ливонском ордене все же имела место, и, прежде всего, это касалось порядка набора братьев-рыцарей. Во времена Ордена меченосцев зачисление в орден осуществлялось капитулом (собранием должностных лиц) непосредственно в Ливонии. Рыцари происходили, в основном, из Вестфалии, тесно связанной с Ливонией экономическими, социально-политическими и культурными узами[698]. Комплектация же рыцарских кадров в Немецком ордене осуществлялась в имперских баллеях (округах), расположенных по большей части в Центральной Германии — главным образом, в Тюрингии, откуда новобранцы отправлялись в Пруссию и далее в Ливонию[699].

Немецким специалистам удалось установить, что в период с 1237 по 1309 год в ливонском подразделении Немецкого ордена состояло примерно 1200–1400 братьев-рыцарей (одновременно не более 180–200 человек), из которых по именам известны только 215 (15–18 % от общего числа), а их региональное происхождение определяется только в 6–8 % случаев[700]. Вместе с тем процентное соотношение уроженцев разных частей Германии внутри этой группы позволяет утверждать, что вестфальцев в Ливонском ордене на начальном этапе его существования было всего около 20 %[701]. Таков был результат смены «зон рекрутирования» рыцарей для Ливонии, осуществлявшегося после 1237 года в имперских баллеях, прямые свидетельства чему сохранились от более позднего времени[702]. Изменение порядка комплектования рыцарских кадров, надо думать, явилось частью продуманной стратегии, посредством которой руководство Немецкого ордена пыталось сплотить прусское и ливонское подразделения. Тому должна была способствовать общность регионального происхождения рыцарей, сила их родственных и земляческих связей, которые сохранялись в Ливонском ордене на всем протяжении его существования, обеспечивая ему внутреннюю стабильность[703].

В связи с вышесказанным уместно вспомнить, что 2/3 известных нам ливонских рыцарей являлись должностными лицами[704], из чего следует, что вытеснение «меченосцев» с командных должностей все-таки происходило, но осуществлялось оно не посредством отстранений, а путем последовательного сокращения числа рыцарей-вестфальцев и замены их выходцами из Центральной Германии. Косвенное подтверждение тому мы находим в региональном происхождении ливонских ландмейстеров за 1237–1309 годы, среди которых преобладали уроженцы Саксонии и Тюрингии (40 %), а также Франконии и Гессена[705]. Вестфалец же впервые возглавил ордена лишь в 1295 году[706]. Социальный же состав ливонских рыцарей при этом остался неизменным: 75–80 % от общего их числа происходило из среды министериалов или низшего рыцарства; что касается представителей аристократических фамилий, то ехать в Ливонию они явно не спешили[707].

В ходе перемен «меченосцы» полностью утратили возможность влиять на выборы магистра, которого при новых порядках избирал не ливонский орденский капитул, а генеральный капитул Немецкого ордена. Вплоть до 1300 года ландмейстеры прибывали в Ливонию из Пруссии, куда и возвращались по завершении определенного, чаще всего очень непродолжительного срока[708].

Достижение прочного единства прусского и ливонского подразделений для руководства Немецкого ордена в лице его верховных магистров не являлось самоцелью. Третий крестовый поход против пруссов, завершившийся в 1240 году, спровоцировал их восстание, для подавления которого и завоевания орденом Самбийского полуострова требовалась мобилизация всех его возможностей, скоординированность действий прусского и ливонского подразделений — в числе прочего. Надо также учитывать, что в случае успешного наступления ордена в Самбии и в Курляндии (со стороны Ливонии) появлялся шанс объединить прусский и ливонский анклавы в единый территориальный комплекс посредством «жемайтийского коридора»[709]. Решение этой важной стратегической задачи требовало от руководства ливонского подразделения концентрации основных усилий на южном, курляндско-земгальском, направлении. Завоевание Курляндии началось в 1242 году и завершилось тремя годами позже[710].

Приоритетность южного и юго-западного направлений в стратегических рассчетах ливонских ландмейстеров наглядно подтверждается месторасположением новых, построенных после 1237 года орденских замков. Под 1245 годом впервые упомянут «дом конвента» (Konventenhaus) Йезусбург в Курляндии, позже получивший название Голдинген (Кулдинга)[711]. В 1265 году была заложена Митава (Елгава) в Земгалии[712]; в 1272 году там уже находился комтур, а, значит, и конвент[713]. Есть сведения о существовании в 1265 году конвента в Оппемелье (Упраале) во главе с комтуром Гехардом[714]. Был укреплен орденский замок Дюнабург (Даугавпилс), прикрывавший южную границу орденского государства, где также был расположен конвент[715]. Археологические исследования, в свою очередь, подтверждают, что строительство и укрепление орденских замков, расположенных вдоль южной ливонской границы, продолжалось вплоть до конца XIII века[716].

Появлялись замки и близ датских владений в Эстонии[717], а вот в районе восточной границы подобной активности не наблюдалось. Известно лишь, что в 1263 году комтур находились в Волкенбурге, расположенном в восточной части Латтгалии[718], а грозные твердыни Нойхаузена/Вастселийны (1342), Мариенбурга/Алуксне (1342) и Нойшлосса/Васканарвы (1346), с которыми связана история русско-ливонского вооруженного противостояния XV–XVI веков, возникли значительно позже. Крепости же Дерпт и Оденпэ (Медвежья голова), о которых русские и ливонские нарративные источники упоминают в связи с событиями 30-х — 40-х годов XIII века, ордену не принадлежали.

Весьма скромные масштабы строительной деятельности ордена в районе русско-ливонской границы не позволяют считать его зоной экстремальной конфликтности, что, впрочем, не исключало вооруженных столкновений, вызванных стремлением ливонских ландсгерров утвердиться на землях, население которых уже платило дань Новгороду и Пскову. В то же самое время практика своевременных разделов «сфер влияния», сопровождавшаяся подписанием первых русско-ливонских договоров[719], способствовала стабилизации обстановки в регионе. Об отсутствии у русских серьезных претензий к ливонским немцам говорят случаи их военно-политического сотрудничества[720], пожалования ордену земель русскими князьями[721], а также динамичное развитие русско-ганзейской торговли[722].

Особую значимость южного направления в политике ливонской ветви Немецкого ордена подтверждает также деятельность Эберхарда фон Зейна, который с 1251 года возглавлял орден одновременно в Германии, Пруссии и Ливонии. С 1252 году и по 1254 год он в основном пребывал в Курляндии[723], где основал Мемель (Клайпеду), разместив там конвент и сильный гарнизон. Крепость служила защитой орденских владения на юго-западе Ливонии от нападений жемайтов и литовцев, а также гарантировала надежность сухопутных и морских коммуникаций между Ливонией и Пруссией[724]. Зейну удалось также заключить соглашение с курляндским епископом по поводу раздела земли между ним и орденом в соотношении 1:2, благодаря чему орден не только утвердился в Курляндии, но и приступил к инкорпорации курляндской епархии в орденское государство[725]. И, наконец, в целях разрешения проблемы «коридора» между прусскими и ливонскими орденскими территориями Зейн заключил союз с великим князем Литовский Миндовгом, который принял католичество (1251) и в знак верности союзническим обязательствам передал ордену Жемайтию[726]. В 1254 году ливонский магистр предпринял туда поход, закончившийся для него неудачно.

Пример Зейна, как, собственно, и его предшественников, показателен еще и в другом отношении. Путем совмещения властных полномочий прусского и ливонского ландмейстеров в одних руках руководство Немецкого ордена старалось воспрепятствовать развитию внутри ливонского подразделения сепаратистских настроений, подпитывавшихся недовольством бывших «меченосцев». Вслед за Зейном «прецептором» обоих орденских подразделений стал Анно фон Зангерхаузен (1254–1256)[727], которого сменил Бургхард фон Хорнхаузен (1256–1260), участвовавший в очередном походе на Жемайтию и погибший в битве при Дурбе (1260)[728]. Это поражение породило цепь неприятных для ордена коллизий — Великое прусское восстание 1260–1290 годов, отозвавшиеся в землях куршей и земгалов, заговор литовской знати против князя Миндовга 1263 года, завершившийся его убийством и расторжением союза Литвы с орденом, потерю Жемайтии. В истории ливонского подразделения Немецкого ордена 60–80-е годы XIII века были отмечены, главным образом, «повторным завоеванием Курляндии», завершившимся в 1267 году, и покорением Земгалии (1290), чем, кстати, объясняется серия поражений, которые ливонские рыцари понесли в те годы от восточных соседей.

В свете вышеизложенного приходится признать, что на начальном этапе присутствия Немецкого ордена в Ливонии «русские земли в качестве военной цели являлись для ордена объектом второстепенным»[729]. В 1236–1237 годах серьезного конфликта в его отношениях с Новгородом и Псковом не наблюдалось. Примерно в это время в Новгороде побывал «некто силен от Западныя страны, иже нарицаются слугы божия» рыцарь Андреас фон Вельвен («Андреяш»), который, что не исключено, пытался привлечь новгородцев к союзу против Литвы. В любом случае его миссия свидетельствовала о вполне мирном характере Русско-ливонских отношений на тот момент[730]. В 1241 году Вельвен, известный также под прозвищем Штирланд[731], выдающим его штирийское происхождение, замещал отсутствовавшего ландмейстера Грюнингена. В единственном сохранившемся документе за его подписью он называет себя не только ливонским ландмейстером («Frater Andreas de Velven, domus Teutonicorum fratrum magister in Livonia»), но и «рижским магистром» (magister rigensis)[732]. В других случаях ландмейстеры, хоть и имели резиденцию в Риге, так себя не величали, что дает нам основание видеть в Вельвене главу (комтура, хаускомтура) рижского конвента. Тут уместно вспомнить, что со времен Ордена меченосцев главы крупнейших конвентов в латинских текстах обозначались как магистры[733]. Связь Вельвена с Ригой тем более очевидна, что у города к тому времени уже был договор с Псковом, оказавшим ордену помощь в роковом походе на Литву 1236 года[734]. Высокое положение этого рыцаря также не вызывает сомнения — после отъезда Грюнингена он будет избран ливонским ландмейстером (1248–1253)[735].

Таким образом, ни Грюнинген, который в 1240–1241 годах находился за пределами Ливонии, ни его заместитель Вельвен не могли инициировать русско-ливонский вооруженный конфликт 1240–1242 годов, поскольку в этот период усиленно готовились к наступлению в Курляндии и Зелонии, а помимо того старались не упустить шанса обрести владения на Эзеле (Саарема) и в Вике (Ляэнемаа)[736].

При подобных обстоятельствах мир ордена с Псковом и Новгородом был, как кажется, насущно необходим, однако в самый неподходящий момент — прямо накануне наступления в Курляндии, — он был нарушен. Возникает мысль о произвольности этой акции, что косвенным образом подтверждается отсутствием упоминаний о ее подготовке и проведении в официальной ливонской документации. Подобное молчание играет на руку тем историкам, кто склонен говорить о малозначительности событий, связанных с русско-ливонской войной 1240–1242 годов и Ледовым побоищем[737], хотя его можно объяснить и неосведомленностью ливонского ландмейстера и высшего руководства Немецкого ордена. Зная о положении дел внутри Ливонского ордена, в частности, о напряженных отношениях «тевтонского» руководства и «меченосцев», легко прийти к мысли о том, что именно эти последние, наряду с дерптским (тартуским) епископом Германом, несут основную ответственность за развязывание войны с русскими землями в 1240 году[738].

Русские летописи, повествующие о тех событиях, свидетельствуют об участии в походе на Псков братьев-рыцарей из Феллина («вельяндцев»), которые примкнули к отрядам из Дерпта («юрьевцам») и Оденпэ («медвежатникам»)[739]. В «магистре», который командовал ливонским войском в сражении на льду Чудского озера, отдельные исследователи также склонны видеть комтура Феллина[740]. Имя рыцаря, замещавшего эту должность в 1242 году, к сожалению, неизвестно. В 1234 году феллинским комтуром являлся некто Рикольф, который, заметим, официально именовался «феллинским магистром»[741], а из всех его ближайших преемников по имени известен лишь Людольф, возглавлявший комтурию в 1248 году[742] и, по предположению Ф. Беннигхофена, также являвшийся «меченосцем»[743].

Нет сомнения в том, что в событиях 1240–1242 годов Феллин сыграл одну из ключевых ролей. Со времен Ордена меченосцев он представлял собою одну из наиболее мощных орденских крепостей, расположенную на пересечении двух стратегически важных направлений — в сторону Эстонии и Чудского озера. В процессе завоевания Эстонии Феллин служил ордену в качестве базы, и не исключена вероятность того, что магистр Волквин, приказавший отстроить в нем каменную цитадель, намеревался превратить его в свою главную резиденцию[744].

В северных конвентах, к числу которых принадлежал и феллинский, количество «меченосцев» было особенно велико. В Феллине же, надо думать, осело основное число рыцарей из расформированного конвента Ревеля и из Гариэна[745]. хотя и в этом случае общее число братьев-рыцарей в этой крепости вряд ли превышало два, от силы три десятка человек[746]. И это был один из самых многочисленных ливонских конвентов, что определялось не только стратегической и административной значимостью Феллина, но и тем, что там находился единственный в Ливонии орденский госпиталь (фирмерий)[747]. В состав феллинской комтурии входили, как минимум, два фогства — Саккала и Вайга, но конвентов в них не было[748].

Таким образом, собственно братьев-рыцарей в Феллине было не слишком много, однако крепость, располагавшая вместительным форбургом и укрепленным предместьем[749], служила базой для немецких «пилигримов», прибывавших в Ливонию с намерением принять участие в крестовом походе против язычников — эстов и литовцев. Призыв к нему, прозвучавший еще в 1237 году, сопровождался активной пропагандой[750], а потому, надо думать, в Феллине скопилось изрядное количество крестоносцев. Их участие в войне 1240–1242 годов выражено весьма слабо, поскольку русские летописцы вряд ли осознавали разницу между ними и рыцарями ордена, а автор Ливонской Рифмованной хроники, произведения откровенно апологетического, просто приписал ордену их заслуги. Установить количество «пилигримов», к сожалению, не представляется возможным, хотя те, кто бывал в современном Вильянди и видел руины средневекового форбурга, где кроме помещений для гостей некогда располагались складские помещения, мастерские, жилища братьев-священников, «серых плащей» и обслуживающего персонала, согласится с тем, что их не могло быть больше 50 человек одновременно.

Не мог орден рассчитывать и на своих вассалов, поскольку в те времена либо совсем их не имел, либо имел, но в ограниченном количестве. Располагая собственной военной силой, орден в Ливонии на протяжении всего Средневековья развивал собственное домениальное хозяйство, а в ленное держание предоставлял лишь крайне ограниченную часть своих земель. Ситуация изменилась лишь на рубеже XV–XVI веков, когда в ливонском орденском государстве началось массовое испомещение ленников[751]. А вот кого в войске феллинского фогта было действительно много, так это ополченцев из числа местного населения («чуди»). Феллин контролировал довольно большую территорию, простиравшуюся на восток вплоть до Чудского озера. К ней относились фогства Саккала и Вайга (Вайгеле, будущий Оберпален), а также эстонские области Нурмегунде и Моха[752], и все вместе они могли выставить до 1 тыс. воинов[753]. О большом количестве местных ополченцев в войске ливонских ландсгерров свидетельствует и реплика из 1-ой Новгородской летописи, согласно которой по итогам Ледового побоища «паде Чюди бещисла»[754].

Если в 1240 году под стенами Изборска и Пскова Немецкий орден представляли одни только феллинцы, то на льду Чудского озера, с большой долей вероятности, бок обок с ними сражались братья-рыцари из Вендена, среди которых также преобладали «меченосцы». Существует предположение, что Рудольф Кассельский, возглавлявший Венденский конвент в 1237–1240 годах, погиб в ходе Ледового побоища[755].

Таким образом, анализ внутреннего состояния Немецкого ордена после его воссоединения с Орденом меченосцев подтверждает существование в нем двух противоборствующих партий, условно именуемых здесь «тевтонцами» и «меченосцами». «Тевтонское» руководство ливонского подразделения первоначально проводило в отношении свои противников очень терпимую политику, что дало им возможность укрепить свои позиции в двух крупных конвентах — феллинском и венденском. Немало тому способствовал и приток рыцарей из Северной Эстонии, которая решением нового руководства была возвращена Дании. Их появление, несомненно, усиливало общее недовольство «начальством», а помимо того создавало внутри конвентов, прежде всего, феллинского, опасное состояние перенасыщенности. Вопрос стоял не только о материальном содержании увеличившегося братства, но и об обеспечении службой, военной и административной, всех его членов. Вместе с тем после договора в Стенсби продолжение завоеваний в Эстонии стало невозможным, эзельвикский театр военных действий был отрезан от Феллина областью Йервен, пожалованной Немецкому ордену датским королем, и малоперспективен для феллинцев в силу особого интереса, который питали к этой части Эстонии епископат, Рига и рижская комтурия. Связывать свои жизненные перспективы с Курляндией, где разворачивались основные военные действия ордена, для них также не представлялось возможным по причине удаленности, а также потому, что там быстрыми темпами создавались новые конвенты, во главе которых руководство ордена ставило своих сторонников и которые укомплектовывались рыцарями нового набора — не «меченосцами».

Недовольство руководством и потребность в новом поле деятельности, позволявшем расширить территорию и увеличить ресурсы феллинской и венденской комтурий, заставили обитавших в них «меченосцев» обратить свои взоры на восток. В этой связи уместно вспомнить о попытках учредить фогства, а в перспективе, может, и конвенты, в Изборске и Пскове[756], а также вторжение в Ижорскую (Вотскую) землю, которая должна была компенсировать им потерю Северной Эстонии. Стоит отметить также, что в 1240 году «вельяндцы» действовали в союзе с князем Ярославом Владимировичем, изгнанным из Пскова и надеявшимся вернуть себе отчий стол, с которым Орден меченосцев заключил соглашение о военной помощи еще в 1233 году. Во исполнение союзнических обязательств князь, возможно, оказал ордену поддержку в битве при Сауле, и «меченосцы», со своей стороны, демонстрировали верность принятым обязательствам, имея к тому же надежду на получение от союзника в качестве награды за поддержку солидного куша псковской земли[757].

Походы на Русь 1240–1242 годов являлись, таким образом, предприятием «меченосцев», к которой ни ландмейстер Грюнинген, ни его заместитель Вельвен, а уж тем более центральное руководство Немецкого ордена отношения не имели — этим можно объяснить отсутствие информации об этих кампаниях в ливонских официальных документах. В то же время ландмейстер явно не остался в неведении относительно произошедшего, и велика вероятность того, что те отстранения «меченосцев» от руководящих должностей, которые он предпринял в первой половине 1240-х годов[758], находились в прямой взаимосвязи с провалом «русской авантюры».