Ледовое побоище в зеркале эпохи. Сборник научных работ, посвященный 770-летию битвы на Чудском озере

Еще раз о Ледовом побоище: неучтенные реалии Сергей Салмин (Псков)

Отношение к битве у Вороньего Камня менялось не только в зависимости от степени изученности проблемы, но и от политической конъюнктуры. Оценка события колебалась от признания его одним из основополагающих моментов русской истории до низведения (особенно после появления работ Дж. Феннела и И.Н. Данилевского[116]) на уровень заурядной пограничной стычки. Примем также во внимание, что политическая ангажированность биографий Александра Невского, политика соглашений с Золотой Ордой, жесткий курс на централизацию, конфликты с сепаратистки настроенными родственниками нередко провоцируют исследователей давать отрицательную оценку его деятельности в любых проявлениях.

На сегодняшний день приходится признать, что вопрос о масштабах, ходе и политическом значении сражения у Вороньего Камня, несмотря на длительную дискуссию, окончательного ответа не получил. Не претендует на это и данная статья, целью которой является привлечение внимания научной общественности к ряду деталей, отраженных в исторических источниках, но недооценённых исследователями, и к некоторым реалиям, не всегда учитываемым при реконструкции событий весны 1242 года.

Степень изученности проблемы позволяет автору настоящей статьи не останавливаться подробно на историографии вопроса (тем более что она получила достаточно полное освещение в работах Ю.В. Кривошеева и Р.А. Соколова, С.М. Титова, Д.Г. Хрусталёва[117]) и обратиться сразу непосредственно к предмету.

Летописи сообщают нам, что после «изгонного» взятия Пскова князь Александр Ярославич начинает поход в Центральную Эстонию. Согласно общепринятому мнению, маршрут его пролегал вдоль западного берега Чудского озера и вел на север — к Дерпту. Достигнув ливонских земель, князь разделил своё войско на мелкие отряды («пусти полкъ всь в зажития») и начал планомерное прочесывание и разорение ливонской территории. У некоего «моста»[118] передовой «разгон» русских столкнулся с немцами, был разбит и бежал к основным силам, после чего русские вступили на лёд Чудского озера и отошли к Вороньему Камню, где и остановились, ожидая немецкого нападения. Немцы в составе орденских братьев и отрядов епископа Дерптского[119], подкреплённые значительным числом чудского вспомогательного войска, атаковали русских на их позиции и потерпели поражение.

С нашей точки зрения, отдельные позиции этой хорошо всем знакомой схемы нуждаются в дополнительном рассмотрении.

Несомненно, целью Александра Ярославича не являлся захват добычи во владениях дерптского епископа. Для территорий русского Северо-Запада и Северо-Восточной Прибалтики середины XIII века «зажитье» в конце марта малопродуктивно, поскольку к наступлению весны в крестьянских хозяйствах обычно остаётся лишь незначительный зерновой запас (в основном — семенного зерна), а скот достигает максимального истощения. Кроме того, захват материальных ресурсов на вражеской территории потребовал бы создания большого обоза, который значительно замедлил бы передвижение русского войска, что, в свою очередь, увеличивало риск не закончить военные действия к началу ледохода. В таком случае русское войско оказалось бы отрезанным от Пскова и блокированным на территории противника.

На наш взгляд, причина нестандартного решения князя объясняется стратегическими целями — необходимостью спровоцировать немцев из пограничных областей на генеральное сражение. Если бы на территории восточной Эстонии сохранились боеспособные полевые ливонские войска, то с наступлением теплого периода война могла принять затяжной характер. За это время Орден и рижское епископство могли закончить войну с куршами и оказать помощь северным собратьям.

Русские неоднократно убеждались, что привычные для них приемы штурма неэффективны в отношении ливонских крепостей[120], а потому единственным способом вынудить ливонцев на полевое сражение было методичное разорение округи, как было, например, в 1234 году[121]. Разорение крестьянских хозяйств во второй половине марта привело бы к срыву посевной и сулило населению приграничной полосы голодный год.

Исходя из текста «Ливонской Рифмованной Хроники» (далее — ЛРХ), основной удар был нанесён по землям феллинских рыцарей, именно они называются первыми сразившимися с русскими:

Это послужило одной из отправных точек разработки «классической» версии маршрута войск Александра[123], однако безоговорочно согласиться с такой реконструкцией препятствует ряд деталей.

Во-первых, маршрут, пролегающий по левому берегу Псковского озера, несомненно, затруднителен с самого начала. Русскому войску пришлось бы преодолевать лесистые междуречья и заснеженные долины многочисленных речек, впадающих с запада в Псковско-Чудское озеро. Противнику не составило бы труда отгородиться от русской конницы засеками. Объектом захвата при таком направлении следования оказываются заросшие лесом, малозаселённые и труднопроходимые территории болотистого правобережья Эмайыги, не имевшие на тот период ни экономического, ни стратегического значения. Обычный путь псковских сухопутных вторжений в Юго-Восточную Эстонию проходил гораздо западнее. Именно там для противодействия псковским набегам дерптский епископ вынужден был построить «Новый городок» (Нейгаузен).

Подчеркнем, что при любой возможной реконструкции маршрута русские войска прошли через земли дерптского епископата, не встретив сопротивления, и, по-видимому, не подвергли их разорению. «Грабежи и пожары» зафиксированы ЛРХ только на территории, непосредственно принадлежавшей Ордену.

Во-вторых, подход войск со стороны Дерпта на поддержку орденцам (согласно сообщению ЛРХ), оставляет русским в случае классической версии маршрута единственное направление отступления — на юг, по направлению к сильной епископской крепости Оденпе (Отепя, Медвежья голова).

В-третьих, само сообщение, что русские после первой неудачи «воспятились» на лёд озера (т. е. на восток) свидетельствует, что они изначально пришли по льду Чудского озера[124] и реке Омовже — основному «зимнику» и самому короткому пути, ведущему вглубь ливонских территорий вплоть до Феллина (расстояние по «зимнику» от Пскова до Дерпта составляет около 120 км, от Дерпта до Феллина — около 80). В целом конница зимою могла пройти 200 км за 5–7 дней при движении без спешки — и вдвое быстрее на рысях. ЛРХ сообщает[125], что орденцы перехватили Домаша и Кербета уже на своей территории, но, вероятно, всё же на некотором расстоянии от Феллина. Собираясь возвращаться по тому же пути, Александр не стремился к первоочередному разорению епископских земель. Более того, епископ Герман находился в значительной мере в оппозиции к Ордену и мог расцениваться русскими как возможный союзник в будущем.

Дальнейшие события подтверждают наличие русского стратегического планирования в кампании 1242 года.

В действиях русских войск совершенно явно отражен момент отказа от попыток разбить ливонские силы по частям — иначе отступление русских после разгрома отряда Домаша и Кербета, позволившее соединиться феллинцам и дорпатцам, необъяснимо. Сама гибель передового отряда заставляет вспомнить известные по более поздним источникам тактические приёмы русской конницы, когда передовой отряд (ертаул) вступал в непосредственное взаимодействие с противником и позволял себя разбить, заманивая вражеский отряд под удар основных сил. В ходе таких операций, случалось, погибали и воеводы (как, например в 1554 году сотенный голова Богдан Ржанников, возглавлявший атаку ертаула на заставу рижан под Голбином[126]). Неожиданно лёгкая победа спровоцировала дорпатские войска покинуть укрепления и выступить на соединение с ливонскими рыцарями.

Складывается впечатление, что победа над двумя русскими воеводами заставила ливонцев переоценить свой успех и преследовать отступавшего Александра за пределами ливонских земель. Разгром Домаша и Кербета расценивался ими как победа над значительной частью русского войска (над новгородским и переяславским полками). У ливонского командования были причины так ошибаться. Домаш Твердиславич, посадничий брат, погибший «у моста», с высокой долей вероятности являлся главой новгородского контингента, участвовавшего в походе на Ливонию. Кербет, судя по позднейшим упоминаниям в летописях, относился к кругу переяславльских воевод[127].

Здравой оценке численности русского войска препятствовало и то, что с самого начала вторжения основные силы были разделены Александром на мелкие группы и распущены «в зажитье»[128]. Для ливонцев вполне достижимой представлялась цель добить обескровленного противника.

Местоположение Вороньего Камня, где, согласно свидетельствам русских источников, произошло Ледовое побоище, точно не [129], однако для нас принципиально более важна причина, по которой для битвы было выбрано место, обозначенное в качестве основного ориентира на ледовом пути из Пскова в Дерпт. Миновать это место при движении по зимнику не представлялось возможным (вспомним, например, события 1463 года, когда некий «чудин», несший русским весть о планах нападения немцев на Колпин, ожидал псковское войско, преследовавшее отступающих от Кобыльего городка ливонцев, именно в этом месте[130]).

Вороний Камень мог служить пунктом сбора и для отрядов, не успевших присоединиться к основным силам в ходе стремительного «отступления», и для отрядов, которые могли подойти из Пскова и Новгорода непосредственно к месту сражения. Ливонцы, преследовавшие русское войско, также не могли миновать этого места. Вероятно, совокупность этих обстоятельств в конечном итоге и обусловила выбор Александра Ярославича.

Место встречи на пересечении трёх путей (сухопутная и ледовые дороги от Пскова в Обозерье, «зимник» от Новгорода по Желче, «зимник» от устья Эмайыги) позволяло Александру избежать случайного несовпадения маршрутов и одновременно контролировать значительную часть акватории Тёплого озера. Распространённое мнение об особой роли якобы неизвестных немцам «сиговиц» (зон с непрочным ледяным покровом) при выборе места битвы, вероятно, следует рассматривать как незлонамеренную ошибку. В состав немецкого войска входили старожилы ливонского порубежья, более четверти века знакомые с «зимником», ведущим к Пскову, и местные эстонцы, не хуже русских представлявших особенности ледовой ситуации в регионе.

Особое значение имеет сообщение ЛРХ о двух русских королях, принимавших участие в кампании 1242 года. Большинство исследователей обоснованно соотносит их с братьями Ярославичами и отмечает, что в ливонской традиции Александр Ярославич воспринимался, в частности, как «король Суздальский».

Ливонский хронист сообщает, что первым в войну вступил «новгородский король», который захватил Псков, после чего ушел в свою землю. Только после этого, узнав о неудачах русских в Прибалтике, туда стремительно прибыл со своим войском король Суздаля, приведший с собой множество конных лучников.

Определённая путаница в хронологии событий затрудняет понимание этого отрывка и делает любое его истолкование неоднозначным, но кажется логичным предположить, что русские войска, принимавшие участие в весенней кампании, воспринимались немцами, как две самостоятельно действующие группировки[131]. В таком случае, под войском «ушедшего» «новгородского короля» могут подразумеваться отряды, не принимавшие участия в самом рейде в Ливонию. Иначе факт преследования немцами (по крайней мере, в течение суток) заведомо превосходящих сил противника и, тем более, решение вступить с ним в полевое сражение кажется необъяснимым.

Если наши предположения верны, то кампания 1242 года развивалась по следующему сценарию:

После освобождения Пскова Александр с наиболее мобильной частью своей армии (вероятно, с переяславцами и частью новгородцев) вторгается в Ливонию, расчетливо провоцируя немцев на полевое сражение. Именно поэтому он не тратит времени на разорение Дерптского епископства (ограничившись, возможно, частичной блокадой главных крепостей), а предпринимает глубокий рейд на территорию феллинского комтурства. Одновременно с этим войско «новгородского короля» (включающее в себя отряд Андрея Ярославича и присоединившихся к нему псковичей) выдвигается в район Узмени. Сторонним наблюдателем в условиях зимних путей это движение войск вполне может расцениваться как начальный этап возвращения в Новгород. Благодаря этому манёвру от вторжения оказываются прикрытыми одновременно и псковское, и новгородское направления. Одновременно такое расположение русских войск (в случае сражения у Вороньего Камня) угрожает немцам обходом с северо-запада[132], препятствующим возвращению в район Дерпта.

Для обеих сторон решающее сражение являлось насущной необходимостью. В случае победы Александра весенняя кампания, несомненно, оканчивалась в пользу русских. Победа ливонцев предоставляла им необходимую передышку. Немцы, скорее всего, преследовали Александра Ярославича налегке, не планируя вторгаться вглубь русской территории (во всяком случае, летописи не упоминают о захвате в ходе сражения немецкого обоза), что, со своей стороны, подчеркивает стремление обеих сторон к скорейшему достижению результата. Противники понимали, что ещё одной попытки переломить ситуацию не даст надвигающееся тепло и ледоход.

В ходе преследования немцы столкнулись с готовым к битве русским войском, неожиданно более сильным, чем они рассчитывали, и вынужденно вступили с ним в сражение.

Ходу сражения у Вороньего Камня не раз уделялось пристальное внимание, известно несколько версий его реконструкции. Однако исходный материал для построений крайне ограничен. Достоверно отражено в источниках следующее:

— в сражении участвовали войска Тевтонского Ордена и дерптского епископа;

— немцы использовали клиновидное построение;

— первый натиск немцев был успешен, но в конечном итоге численное превосходство русских сломило сопротивление немцев;

— оторваться от русских смогли часть дерптцев и «чудь»;

— обратившихся в бегство ливонцев русские преследовали 7 вёрст, окончательно закрепив победу.

Один из основных вопросов, которые возникали перед каждым исследователем хода сражения — что же собственно представляла собой так называемая «свинья». В настоящее время господствующим является мнение А.И. Кирпичникова, который считает ближайшим аналогом этого построения «Гончую» хоругвь из сочинения «Приготовление к походу курфюрста Альберта против герцога Ганса Саганского» (1477), приписываемого курфюрсту Альбрехту (Ахиллу) Бранденбургскому (1440–1486)[133]. Там описывается построение в виде пятиугольной колонны с «головой»-клином, которую образовывало сравнительно небольшое число рыцарей, и примыкавшим к ней четырёхугольным «туловом», состоящим из сержантов, оруженосцев и вспомогательного персонала рыцарского войска[134].

Однако этот тип построения в целом представляется скорее новацией военной мысли XV века, синтезировавшей опыт Столетней войны (1337–1453) и Гуситских войн (1419–1437), а не аналогом боевого построения первой половины XIII века. Ситуация сражения при Грюнвальде (Таннеберге) 1410 года показывает, что подобное построение было возможным только в случае взаимодействия нескольких линий «клиньев», взаимно прикрывающих друг друга от обходов и фланговых ударов. В случае одиночного действия подобного «клина», последний оказывался слишком уязвим при атаках с флангов.

На современные представления о тактике «свиньи» в значительной мере повлияло мнение Г. Дельбрюка, воспринимавшего «клин», как «форму построения для сближения с противником, которое затем переходит в сражение с участием каждого бойца в отдельности»[135]. Историк считал, что основными достоинствами клиновидного построения являлись возможность совершать манёвры на поле боя; узкий фронт колонны, делавший её менее уязвимой для стрел; относительная защищённость от флангового обхода за счёт того, что каждый из рыцарей, составлявших «главу» клина, прикрывал ехавшего впереди соратника.

На наш взгляд, Дельбрюком были допущены неизбежные на уровне научных представлений его времени ошибки, закрепленные в дальнейшем высоким авторитетом исследователя:

Во-первых, сражения «рукопашного» периода не требовали от тяжеловооруженной конницы совершать сложные манёвры непосредственно на поле боя. Попытка значительно изменить направление движения колонны перед лицом противника, несомненно, привела бы к атаке на её открывшийся фланг.

Во-вторых, уязвимость колонны для обстрела значительно выше, чем у атакующей линии, поскольку противник в этом случае обстреливает единую массу перемещающихся почти вплотную друг к другу всадников. Узкий фронт мог бы предохранить от фронтального обстрела мощными и не скорострельными артиллерийскими орудиями, но не от массы стрел, летящих «навесом».

В-третьих, число всадников, образующих «голову» клина, недостаточно, чтобы прикрывать протяжённые фланги «тулова».

В-четвертых, разворот в линию колонны в момент атаки требует высокого уровня строевой подготовки всадников, в котором Дельбрюк отказывает средневековой кавалерии. Разворачивающиеся в профиль к противнику всадники задних шеренг оказывались бы, к тому же, удобной целью как для стрелков, так и для возможной контратаки неприятельской конницы.

Представляется, что схемы боевого применения клиновидного строя, в настоящий момент доминирующие в научных представлениях, не являются бесспорными, что во многом определяется традицией поисков аналогий «свинье» в материалах более позднего времени, отражающих реалии другого этапа развития военного дела.

Более результативным может оказаться поиск более точных параллелей в эпохе и в зоне зарождения военно-монашеских орденов.

Известно, что молодой Тевтонский Орден в существенной степени пользовался опытом Ордена Храма. Период выработки успешной тактики крестоносцев, противостоящих классическим ближневосточным армиям, приходится на первую половину XII в. Исходя из сообщений источников[136], построение храмовников являлось, по меньшей мере, трёхчастным: центральный клин, состоящий из рыцарей и сержантов, отдельные отряды оруженосцев (конных копейщиков) и туркополов (стрелков). Клинообразное построение в сообщениях, касающихся середины XIII века, постоянно оказывается связанным с участием в сражении представителей военно-монашеских орденов — например, в битве при Легнице[137] и в битве при Шайо[138]).

В борьбе против мусульман сирийские франки и пилигримы постоянно взаимодействовали с византийской армией и, несомненно, использовали её боевой опыт. Описание боевого построения храмовников заставляет обратиться к ещё более раннему источнику — сочинению Никифора II Фоки «Стратегика».

Трактат этот, созданный в конце X века, отличает внимание к действиям византийской конницы катафрактров. Созданный на пике успешных действий имперских войск против арабов, этот трактат имел сугубо практическую направленность и сохранял своё значение, по крайней мере, до XV века. В нашем случае он представляет интерес из-за подробного описания тактики и взаимодействия катафрактов с другими родами войск, и их клинообразного построения[139].

Конный клин по Никифору II имеет следующие характеристики: 12 шеренг, образованных 504 или 384 людьми[140]. В первом случае первая шеренга состоит из двадцати всадников, во втором — из 10. В каждой последующей шеренге добавляется 4 человека (по два на фланг), достигая к последней шеренге численности 64 или 54 человека в линии. Клин в своей внутренней части, начиная с пятой линии, включает в себя стрелков. Для большого клина рекомендуется иметь 150 лучников, для малого — 80 (при 354 и 304 бойцах ближнего боя). Доспех человек и коня рекомендован как можно более полный. Все катафракты вооружены мечами, имеют щиты. Сверх этого того первые шеренги клина вооружены палицами или парамириями (род однолезвийного клинкового оружия). Начиная с пятой шеренги, фланговые всадники через одного вооружены пиками и палицами[141].

Принципиально, что в версии Никифора клин категорически не предназначен для решения самостоятельных задач, и, напротив, является центральной опорной частью сложного конного построения состоявшего из 16 взаимодействующих групп (максимально) и в целом составлявшего единую воинскую единицу численностью от 4800 до 7200 человек. Знаменательно то, что по крайней мере 9 из этих отрядов обеспечивали прикрытие клина от обходных манёвров и фланговых ударов. Наибольшее значение отводилось двум отрядам, прикрывавшим фланги клина и располагавшимся на некотором удалении от него для облегчения маневрирования. Каждый из этих отрядов состоял из 500 воинов (300 копейщиков и 200 лучников), выстроенных в 5 шеренг (лучники составляли третью и четвёртую). Пятая шеренга фланговых отрядов находилась в одной линии с двенадцатой шеренгой клина. Ещё триста всадников образовывали трёхчастный «летучий» заслон перед клином. Они же в случае атаки катафрактов прикрывали фланги от контрудара. Вторую линию построения составляли 4 отряда по 500 человек, образовывавшие резерв и прикрывавшие клин с тыла.

Подчеркивается необходимость для клина соблюдать строй, фланговым и тыловым отрядам в случае обстрела со стороны противника рекомендуется вести перестрелку и продолжать наступать «ровным шагом». Немалый интерес представляет и требование пассивности от клина и запрещение катафрактам преследовать бегущих врагов.

В целом катафракты призваны решать только три тактические задачи: сражаться против катафрактов противника (если они присутствуют в его войске), атаковать занявшую оборонительную позицию пехоту (особенно пикинёров), атаковать командира противника. Основным же назначением клина катафрактов является создание опорного участка на атакующем фронте конницы.

Схема, которую предлагает Никифор II, могла быть заимствована сирийскими франками и используема войсками рыцарских орденов до конца XIV века, когда появление на полях сражений крупных профессиональных пехотных подразделений с мощными арбалетами и ручным огнестрельным оружием, а также артиллерии, привело к раздроблению единого клина, безопасность которого обеспечивалась отрядами прикрытия, на отдельные «хоругви»[142].

Клин Никифора с точки зрения тактики значительно более соответствует требованиям и реалиям XIII века, нежели клин Альбрехта. В непосредственном столкновении с противником на начальном этапе участвует большее количество воинов (54–64 бойца, а не 11–17). С учетом фланговых отрядов ширина фронта достигает 264–254 человек, что (с интервалами между подразделениями) даёт почти километровую протяжённость фронта. Кроме того, меньшая глубина фронта при большей его протяжённости позволяет успешнее сопротивляться фланговым атакам.

В составе клина присутствует значительно более высокий процент тяжеловооружённых кавалеристов — основной ударной силы этого периода. Здесь же присутствуют конные стрелки, наносящие предваряющий удар по атакуемому противнику и в определённой мере способные противостоять атакам конных стрелков (эта особенность может быть объяснением постоянного парного упоминания рыцарей и арбалетчиков, как составных частей ливонских отрядов у Генриха Латвийского).

Клин включен в систему общего построения, которая допускала гибкое реагирование на ситуацию и позволяла компенсировать его тактические недостатки.

Исходя из вышесказанного, мы высказываем предположение, что «свинья» русских летописей скорее соотносима с «клином Никифора», нежели с построениями, рассматриваемыми в «Приготовлении к походу»[143]. Хорошо с этим согласуется и противопоставление «свиньи» и «бесчисленной» чуди, игравшей, по-видимому, роль фланговых и тыловых отрядов прикрытия. В случае справедливости нашего предположения само ливонское войско должно было состоять исключительно из конницы.

Столь же неясным остается и характер построения русских войск. Ливонские источники сообщают только о том, что перед войском «короля» стоял строй стрелков, с которым и столкнулись рыцари ордена. По сообщению русских летописей, не упоминающих о столкновении ливонцев с передовыми стрелками, немцы «прошиблись» непосредственно сквозь полк, после чего завязалась общая схватка. При описании начала битвы также упоминается единый полк русских[144].

ЛРХ любопытно характеризует войско «короля Александра», вторгнувшегося в Ливонию:

Судя по этому отрывку, основной род войск, которым Александр Ярославич располагал при вторжении в Ливонию, представлял собой панцирных конных лучников. Это хорошо согласуется с нашим предположением относительно цели похода — конные лучники, способные легко избегать столкновения с противником, прекрасно подходили для выполнения поставленной задачи. Однако в генеральном сражении они участвуют несколько необычным для своего рода войск образом, принимая встречный бой с атакующим немецким «клином», нацеленным на «отряд» (дружину?) Александра Ярославича.

Возможно, разночтение источников связано с неправильным пониманием немцами роли того отряда с которым они непосредственно столкнулись, пробиваясь к «войску» (вариант перевода — «отряду») Александра, которого грозились «руками ять». Привыкнув к наличию у своих противников (в частности, у псковичей) отрядов многочисленных конных застрельщиков, ливонцы не осознали, что в данном случае конные лучники и были основой русского строя.

Трудно сказать, являлось ли такое преобладание конных лучников в составе экспедиционного корпуса свидетельством определённой ориентализации владимирского войска в целом или же объяснялось тем, что состав суздальской и переяславской дружины был в значительной мере пополнен беженцами — булгарами, половцами и жителям южнорусских княжеств. Возможно, углубление в эту тему в дальнейшем позволит доказать наши варианты объяснения или отказаться от них. Однако на наш взгляд — это первое достоверное свидетельство изменения древнерусской тактики в том направлении, которое через двести лет станет приоритетным для Московского государства.

Мы предложили бы следующий вариант реконструкции сражения у Вороньего Камня:

К моменту столкновения «у моста» к Вороньему Камню уже подошли не участвовавшие в ливонском рейде войска, приведённые Андреем Ярославичем. Они стояли в месте, из которого могли легко контролировать направления и на Псков (Узмень) и на Новгород (устье Желчи).

Заранее запланированное отступление позволило Александру Ярославичу не только значительно опередить немцев, но и создать видимость бегства разбитых и разрозненных отрядов. В противном случае необъяснимой представляется самоубийственная организация немцами погони за пределами Ливонии. Ещё более сомнительной представляется сознательная попытка серьёзного глубокого ливонского вторжения в русские земли — близящийся ледоход гарантированно прервал бы коммуникации немецкого войска, отрезав его от подкреплений и снабжения.

В ходе сражения ливонская армия использовала построение, сходное с описанным в трактате «Стратегика». Не исключено, что из-за недостатка воинов немцы вынуждены были ограничиться построением в две линии (вместо рекомендуемых трёх), возможно, вторую линию составляли воины Дерпта. В этом случае численность ливонского отряда должна была составлять от 3, 5 до 5 тысяч комбатантов[147]. Русское войско (суздальский, переяславский, новгородский и псковский полки) могло превосходить их примерно в полтора — два раза. Главный удар «свиньи» был направлен непосредственно против князя Александра и его личного «schar»'а (что согласуется с тактическими указаниями «Стратегики»)[148]. Встречный удар русской стрелковой конницы оказался для ливонцев неожиданным.

Клину ливонцев удалось пробиться сквозь русский «полк» и, возможно, вступить в бой с отрядом Александра, однако фланговые отряды скорее всего оказались остановленными (а в условиях кавалерийского сражения скорее всего и отброшенными — «чюдь показала плещи»), что привело к охвату «свиньи» с флангов.

Согласно наставлениям «Стратегики», ситуацию могло бы исправить включение в бой второй линии ливонского войска. Однако этого не произошло. Возможным объяснением могло бы быть появление в тылу ливонцев отряда Андрея Ярославича, не только создавшего угрозу для ливонского построения, но и перекрывшего для него пути возможного отступления.

Косвенным подтверждением подобного развития событий является сообщение Новгородской 1-ой летописи младшего извода: «Се же слышах от самовидца, и рече ми, яко видѣх полкъ божии и на въздусѣ пришедшии на помощь Александровѣ»[149]. Появление резервного отряда вполне могло быть расценено наблюдателем как вмешательство в ход битвы высших сил, выступивших на стороне Александра.

Не имея возможности для перестроения, вторая линия немецкого войска вынуждена была отступать на юг, преследуемая русскими, о чем сообщает ЛРХ.

Последнее привело к полному охвату «свиньи» и её разгрому. Численность воинов «свиньи» по Никифору (около 380 человек) согласуется с общими потерями ливонского войска по русским источникам (40 «нарочитых мужей» и 400 убитых ливонцев) и не существенно противоречит немецким (20 убитых и 6 захваченных в плен орденских братьев-рыцарей).

При гибели в бою 20 и пленении 6 братьев-рыцарей, потери сержантов и арбалетчиков, не представлявших такой ценности в качестве пленных, должны были превосходить их по крайней мере в 10–15 раз[151]. ЛРХ могла не учесть и пленение некоторого количества верхушки сержантского состава Ордена.

Также мы знаем, что из битвы сумела вырваться только часть дерптцев, и число рыцарей епископа, сдавшихся в плен, могло значительно превосходить число пленённых братьев (хотя бы из-за более тесного общения с псковичами на протяжении последних двух десятилетий рыцари епископа могли рассчитывать на более гуманное — или более прагматичное, поскольку могли предложить за себя выкуп — отношение со стороны русских.). В состав пленённых «нарочитых» мужей могли попасть и некоторые представители эстонского нобилитета.

Рассматривая обстоятельства, которым исследователи не уделяли должного внимания, нельзя обойти вниманием и судьбу Изборска, захваченного Ярославом Владимировичем и ливонцами в самом начале войны 1240–1242 годов. Сознавая, что данных об этом эпизоде войны катастрофически недостаточно, мы, тем не менее, предлагаем свой вариант реконструкции событий.

Летописи и ЛРХ не упоминают о военных действиях под Изборском весной 1242 года, однако очевидно, что крепость должна была вернуться под контроль русских к началу вторжения Александра Ярославича в Ливонию[152]. Вполне вероятно, что Ярослав Владимирович сам принял решение о смене политической ориентации и переходе на сторону Александра Ярославича,

При описании событий 1240–1242 годов князь-изгнанник упомянут в дважды — в русских летописях во время взятия Изборска ливонцами, где Ярослав Владимирович представлен инициатором нападения[153], а также в немецких источниках — в связи с захватом немцами Пскова и отказом Ярослава от своей доли псковских «замков и плодородных земель» в пользу Ордена и дерптского епископа[154]. Возможно, что безуспешное начало осады Пскова и временное прекращение военных действий привело к пересмотру ливонской стороной первоначальных соглашений и исключению князя Ярослава из числа потенциальных претендентов на Псков. Допустимо предположение, что компенсацией за это оказался Изборск с его окрутой — единственное приобретение Ярослава Владимировича, полученное им в результате союза с ливонцами. При этом допущении вполне логичным представляется недовольство князя результатами войны и его готовность пойти на союз с Ярославичами.

Последнее могло спровоцировать убийство жены Ярослава Владимировича, остававшейся почётной заложницей в Оденпэ. Она была убита пасынком, сыном Ярослава от первого «немецкого» брака князя, племянником епископа Германа. То, что убийство «княгини Ярославлевой» воспринималось на Руси именно как мученичество за веру, свидетельствует торжественное, сопровождавшееся чудесами захоронение тела княгини в Пскове[155].

Дальнейшая судьба Ярослава Владимировича также свидетельствует о полном примирении с родичами — он получает в княжение такой политически важный город, как Торжок[156], сохранение контроля над которым всегда являлось одним из значимых направлений новгородской политики владимирских князей.

Возвращаясь к оценке значения Ледового побоища, хотелось бы отметить, что, к сожалению, большинство попыток возвеличить или низвергнуть славу Александра Ярославича в качестве победителя ливонцев сводятся к определению масштаба сражения или даже к простому вычислению количества вероятных участников этой битвы. При этом над большинством военных историков продолжают довлеть навеянные масштабами войн XIX и XX веков представления о размерах армий (уже упоминалось, что большинство значительных операций Тевтонского ордена в Пруссии проводились полуторатысячными отрядами).

Обычным аргументом сторонников снижения значения битвы является малая отражённость этого события в летописании. Однако, учитывая реалии середины XIII века, нельзя не признать, что хронисты значительной территории Руси не имели представления о реальной ситуации на псковско-ливонской границе. Псковское летописание точно так же слабо представляло перипетии борьбы с татарами в XIV веке. В одинаково кратких записях 1380 года потеря псковичами «четырех лодей» на Чудском озере выглядит событием, едва ли не равнозначным победе русских на Куликовом Поле[157]. Точно так же для Новгорода победа на Неве, позволившая сохранить контроль над жизненно важным участком торгового пути была более значимой, чем битва на Чудском озере, закрепившая независимость Пскова и послужившая причиной усиления влияния владимирских князей на русском Северо-Западе. Новгород в целом более интересовала политическая ситуация в бассейне Невы, на побережье Финского залива и в северной Эстонии, о чем свидетельствует в частности основное направление новгородских походов того периода.

На наш взгляд, для оценки Ледового Побоища, прежде всего, следует найти ему место в военно-политической ситуации момента и рассматривать его не в качестве отдельного события, а как заключительный аккорд русско-ливонского противостояния 1240–1242 годов.

К моменту возвращения Александра Ярославича в Новгород ливонская экспансия на восток достигла своего максимального развития. На протяжении последующих 300 лет противостояния немцам не удалось даже приблизиться к подобному успеху.

На протяжении года — с апреля 1241 и по апрель 1242 года, — Александр сумел восстановить границы Новгородской земли 1239 года, добиться разрыва псковско-ливонского союза, восстановить контроль над наиболее важными стратегическими пунктами на русско-ливонской границе и в конечном итоге разгромить войска Феллина и Дерпта — двух из трёх основных владетелей Северной Ливонии.

Малочисленность войск ливонцев в сравнении с русскими, постоянно подчеркиваемая ЛРХ, сама по себе уже являлась результатом деятельности Александра в начальный период кампании. К моменту Ледового Побоища немцы потеряли гарнизоны Копорья, Пскова и Изборска, лишились водских и псковских союзников.

Значимость победы у Вороньего Камня для исхода войны достаточно высока — во всяком случае, сообщения о продолжении военных действий после 5 апреля отсутствуют, что свидетельствует о сворачивании Орденом и Дерптом военных действий на востоке. Целью военных действий 1241–1242 годов не являлось окончательное вытеснение немецких владетелей из Прибалтики, поскольку гибель крестоносных государств вызвала бы противостояние со всей латино-католической Европой, и без того обеспокоенной угрозой, шедшей с Востока, что для пограничных русских земель означало опасность общеевропейского крестового похода, подобного тем, которым на протяжении первой половины XIII века регулярно подвергалась Пруссия.

Мир, заключенный на почетных для обеих сторон условиях («по старине»), предусматривавших помимо прочего возвращение псковских пленных и тела «ярославлевой княгини» (ранее 1243 года)[158], отнюдь не свидетельствовал о невозможности для русских продолжать военные действия в Прибалтике. Он являлся желанным моментом для обеих сторон, обусловленным завершением европейского похода Батыя и возвращением основного татаро-монгольского войска к границам Руси. Ни русские, ни немцы не были заинтересованы во вмешательстве хана в войну[159].

Как форма разрешения вооруженного конфликта в периферийном регионе кампания 1241–1242 годов представляет собой образец блестящего владения ситуацией и умелого стратегического планирования, осуществленных переяславским и новгородским князем Александром Ярославичем Невским.