Ледовое побоище в зеркале эпохи. Сборник научных работ, посвященный 770-летию битвы на Чудском озере

Политическая борьба в Пскове и ее роль в подготовке похода Ливонского ордена на русские земли Роман Болдырев (Липецк)

Хорошо известно, что битве князя Александра Невского с Ливонским орденом на Чудском озере в 1242 году, известной как Ледовое побоище, предшествовала оккупация орденом Пскова, имевшая место в 1240 году. В рамках советской историографии это событие воспринималось как акт агрессии немецких феодалов, которая была направлена против русских земель и являлась частью генерального плана порабощения русских земель, инспирированного папской курией[951]. В последние годы, однако, отношение к данному событию в кругу российских историков стало заметным образом меняться. В зоне их особого внимания оказался весь спектр новгородско-псковских противоречий, а также характер и последствия внутриполитической борьбы в самом Пскове, которые оказали немалое воздействие на развитие русско-ливонского конфликта 1240–1242 годов[952].

Свидетельства псковских и новгородских летописей, а также ливонские источники — главным образом, «Хроника Ливонии» Генриха Латвийского первой половины XIII века[953] и «Старшая Рифмованная хроника» конца столетия (далее ЛРХ)[954], — рисуют картину весьма напряженных отношений между Псковом и Новгородом, в чьем формальном подчинении он находился. Псков, который благодаря взаимовыгодной торговле с ливонскими городами стремительно развивался, стремился к обретению независимости, что не могло не отразиться на его внешнеполитическом курсе. Глубина противоречий между Новгородом и Псковом, обозначившиеся в первой половине XIII века и сыгравшие не последнюю роль в событиях начала 1240 годов, являются объектом предлагаемого исследования.

В первую очередь, следует обратить внимание на настроения псковского боярства, на тот момент наиболее активного и влиятельного социального слоя Пскова, которое, однако, по уровню богатства и степени участия во власти сильно уступало боярству Господина Великого Новгорода. Уже с XII века интересы новгородских и псковских бояр довольно сильно расходились: если первые стремились избавиться от сильного князя, чтобы управлять Новгородской землей самостоятельно, то вторые хотели возведения на псковский стол собственного князя, что означало бы первый шаг к установлению независимости города от Новгорода[955]. Эту идею поддерживало и высшее духовенство Пскова[956]. Различие целей предполагало разные тактические приемы. С помощью которых боярские группировки пытались осуществить свои программы. Для Пскова и его князей было нормой сотрудничество с западными соседями — Орденом меченосцев, Ригой и Дерптом (Тарту), как это, например, имело место в 1210 году при псковском князе Владимире Мстиславиче[957]. Такие союзы настораживали Новгород, который не хотел допустить обособления Пскова и для предотвращения этой угрозы пытался назначать туда в качестве князей своих ставленников. Неудивительно, что такая политика вызывала суровый отпор псковичей[958].

Аналогичная ситуация сложилась в Пскове к концу 20-х годов XIII века. После смерти Владимира Мстиславича (ок. 1227 года) на псковский стол стал претендовать его сын Ярослав, состоявший в родстве с представителями ливонской знати[959]. Это давало псковичам надежду на заключение договора с Ригой о ненападении, который мог бы их избавить от походов крестоносцев на псковские земли; в этом Ярослава Владимировича должна была поддерживать большая часть псковского боярства. Однако их желание шло вразрез с намерениями Новгорода, власти которого решили использовать смерть Владимира, чтобы восстановить там прежнюю зависимость от новгородского князя[960]. В 1228 году, по сообщению летописей, псковичи, опасаясь наказания за непокорность, закрыли ворота города и не впустили туда представителей Новгорода — князя Ярослава Всеволодовича, посадника Иванка и тысяцкого Вячеслава. Тогда же стало известно, что в Новгород направляется большое войско из Владимиро-Суздальской земли, якобы, для того, чтобы «ити на Ригу». Псковичи были напуганы, не без основания решив, что в скором времени их ожидает неравная схватка с новгородцами, а потому спешно заключили оборонительный договор с рижанами[961].

Данное событие не осталось без внимания в самом Новгороде, где в поддержку псковичей выступили противники князя Ярослава Всеволодовича. Уже в 1229 году в согласии с Ярославом Владимировичем они предприняли попытку утвердить на новгородском княжении представителя черниговской династии с тем, чтобы тот признал права Ярослава Владимировича на псковский княжеский стол, что означало признание самостоятельности Псковского княжества. Силы, однако, оказались неравными. Все закончилось тем, что сторонники владимиро-суздальских князей в Новгороде послали наместником в Псков Вячеслава, а Ярослав Владимирович был вынужден бежать в Ливонию. За ним последовали и оппозиционно настроенные новгородские бояре — «Борисова чадь»[962].

Не желая сдаваться, в 1233 году Ярослав Владимирович и его сторонники попытались захватить Изборск, рассчитывая, что защитники крепости сами откроют ворота и примут его как «законного князя». Князь явно рассчитывал на то, что после захвата им Изборска поддерживающие его псковичи помогут ему вернуться на псковское княжение. Однако расчет оказался неверным, поскольку вместе с дружиной Ярослава Владимировича пришли и ливонские немцы, и их присутствие в захваченном Изборске создавало видимость его отторжения от псковских земель. В результате никакого сотрудничества не получилось, и подошедшие из Пскова отряды разбили русско-ливонское войско и захватили Ярослава в плен[963]. Данный эпизод интересен тем, что здесь хорошо прослеживается участие ливонцев в разрешении внутрирусских политических конфликтов. В 1233 году Ярослав использовал свой союз с ливонскими государями для возвращения себе отчего стола в Пскове и в последствии, как показали события 1236 и 1240 годов, продолжал использовать эту тактику.

Освободившись из плена в 1235 году, Ярослав Владимирович не оставил своих намерений относительно княжения в Пскове, но теперь на помощь псковичей он рассчитывать не мог. К тому же из-за совершенного в 1234 году нападения ливонцев на Тесов[964] антиливонские настроения в Пскове значительно усилились, поэтому князю не оставалось ничего другого, как прибегнуть к военной помощи дерптского епископа, который решил использовать ситуацию в своих интересах. Из одного ливонского документа, датированного 1248 годом, известно, что князь Ярослав, предположительно, в 1236 году передал свое наследственное «королевство, называемое Плесков, дорпатской церкви», что воспринимается как вступление князя в вассальную зависимость от епископа Дерпта[965]. А.Б. Грачев предполагает, что на просьбу Ярослава о помощи епископ Герман ответил отказом, сославшись на нежелание нарушать договор с Новгородом, и предложил ему в качестве выхода из сложившейся ситуации стать его вассалом. В таком случае предполагаемое вступление дерптского войска в пределы Псковской земли имело законные основания и не могло расцениваться как нарушение договора о ненападении. Поскольку сил у Дерпта для войны за псковское наследство было недостаточно, епископ договорился об участии в походе рыцарей Ливонского ордена[966].

Все это делалось, безусловно, в пику Новгороду, которому Ярослав Владимирович не простил изгнание из Пскова в 1232 году. При этом он должен был знать, что псковичей, которые в 1233 году отказались его принять по причине его союзнических отношений с ливонцами, политика Новгорода также не устраивала. Социальные верхи Пскова были заинтересованы в усилении псковского присутствия в ливонских землях, что, во-первых, обеспечивало Пскову возможность развивать свою торговлю со странами Западной Европы в обход Новгорода, а, во-вторых, давало им возможность собирать дань с народов, населявших Северную Латгалию и Южную Эстонию. Через эти земли к тому же проходил основной путь, соединявший Псков с устьем Даугавы, и контроль за этой важной магистралью также входил в сферу псковских интересов. К этому надо также добавить, что Новгород, стремившийся получать с Прибалтийского региона как можно больше добычи, совершал туда грабительские походы, вслед за которыми следовали ответные нападения на русские земли, причем первый удар принимал на себя именно Псков[967].

При наличии таких серьезных противоречий о прочном союзе Новгорода и Пскова не могло идти и речи. Вместе с тем становится понятным, почему Псков в своей внешней политике проявлял большую заинтересованность в союзе с ливонскими государями, в которых видел потенциальную опору в противостоянии Новгороду. При этом Ярослав Владимирович выступал в роли связующего звена. Так в 1236 году он с отрядом из 200 человек участвовал в походе рыцарей-меченосцев на Литву, который завершился их разгромом при Сауле[968]. Примечательно то, что об участии новгородских войск в этом походе речь не идет, что, скорее всего, свидетельствует о стремлении Ярослава Владимировича проводить самостоятельную внешнюю политику и о его расчете с помощью ливонцев окончательно отделиться от Новгорода.

В начале сентября 1240 года ливонское войско появилось в Псковской земле. В его составе были отряды дерптского епископа, братьев-рыцарей и вассалов Ливонского ордена, а также дружина русского князя Ярослава Владимировича, которого русский летописец называет руководителем всего похода[969]. Вряд ли это имело место, хотя подобное высказывание может свидетельствовать о намерении летописца акцентировать участие князя, действия которого, безусловно, находились в зоне самого пристального внимания изборян и псковичей.

16 сентября ливонцы подошли к Изборску, и, как сообщает ЛРХ «в замке не возрадовались их приходу»[970]. Город был взят штурмом, в ходе которого погибло около 600–800 человек, после чего был разгромлен высланный ему на помощь псковский отряд во главе с воеводой Гаврилой Гориславичем[971]. Подойдя к Пскову, крестоносцы осадили его, но взять смогли лишь неделю спустя. По сообщению летописи, там были взяты в заложники сыновья знатных псковичей, что должно было повлиять на окончательное решение о сдаче города, в котором проновгородская партия по-прежнему была сильна[972]. Примечательно, что посаженных в Пскове двух немецких фогтов поддержала часть псковского населения во главе с Твердилой Иванковичем. Последних-то и критикует советская историография, называя их изменниками[973]. Вместе с тем не стоит забывать, что и русские летописи и ЛРХ говорят о том, что и под Изборском и под Псковом, как и в 1233 году, ливонцы встретили сопротивление, вызванное нежеланием впускать немцев в город. В данной ситуации можно согласиться с мнением Е.Л. Назаровой и признать, что появление ливонцев под Псковом не было внезапным, и у псковичей была возможность подготовиться к обороне. В сражении с немцами приняли участие молодые представители боярских родов, стоявших на проновгородских позициях, которые и были взяты в заложники, чтобы вынудить власти сдать Псков. И поскольку помощь из Новгорода не приходила, сторонники союза с немцами убедили остальных сделать это[974].

Однако существует мнение, что «захват» Изборска и Пскова рыцарями Ливонского ордена, возможно, представлял собой лишь временный ввод ограниченного военного контингента в пределы Псковского княжества, произведенный по просьбе законного правителя Пскова князя Ярослава Владимировича[975], который тем самым хотел, прежде всего, покончить с претензиями Новгорода на управление Псковской землей, а также заключить с ливонскими немцами договор о границе, которая должна была проходить, скорее всего, между Изборском и Псковом. Территориальную уступку, о которой сообщает документ 1248 года, можно, таким образом, рассматривать как плату за услугу, оказанную орденом псковскому князю. Обоснованности данной позиции придает то, что сведения на этот счет содержат не ливонские, а псковские источники. Это позволяет нам считать, что псковские летописцы, не скрывавшие факт сотрудничества псковского князя и части псковичей с немецкими рыцарями, а также того, что Изборск являлся предметом договора русского князя с магистром ордена, воспринимали это как нечто обыденное.

Псков оставался под властью ливонцев до начала 1242 года. Вероятно, что ни сторонники, ни противники Ярослава Владимировича не были довольны присутствием рыцарей в городе и его округе, и потому в марте 1242 года подошедший к городу Александр Ярославич с большим войском без труда освободил от них Псков[976]. Условием такого освобождения для Пскова было требование принимать у себя наместников и других представителей администрации, присылаемых из Новгорода, что означало безоговорочное признание в Пскове верховной власти князя Александра.

Подводя итог вышесказанному, хочется сказать, что события, происходившие в Пскове в 30–40-х годах XIII века, дают ключ к пониманию отношений Северо-Западной Руси с Ливонией и Ливонским орденом. Во-первых, находясь в непосредственной близости к ливонской территории, Псков был заинтересован в установлении добрососедских отношений с западными соседями, что гарантировало ему нерушимость границ, установление и развитие торговых связей с ливонскими городами и право на сбор дани в приграничных землях. Во-вторых, его разногласия с Новгородом по вопросам внешней и внутренней политики и стремление к независимости также подталкивало псковичей к установлению союза с ливонцами и совместным выступлениям против Новгорода, что привело к возникновению у псковской правящей династии прочных уз, в том числе династических и, возможно, вассальных, с ливонскими государями, прежде всего с теми, чьи владения примыкали к псковской границе — дерптским епископом и орденом. В-третьих, именно политика псковских князей, вынужденных бороться за свое княжество с Новгородом и его сторонниками в Пскове, способствовала усилению присутствия ливонцев в данном регионе и сделала Псков «слабым звеном» в обороне западных русских рубежей. И наконец, в-четвертых, надо отметить, что политика псковских князей, направленная на поддержание военно-политического союза с ливонскими немцами, не получила в Пскове широкой поддержке. Можно предположить, что причиной того стало откровенное стремление аннексировать часть псковской земли (главным образом, Изборск), которое дерптский епископ и орден продемонстрировали в 1236–1240 годах.

Ледовое побоище в отражении агиографии и псковско-новгородской летописной традиции Елизавета Кончакова (Липецк)

Разгром Ливонского ордена Александром Невским на льду Чудского озера, произошедший 5 апреля 1242 года, несомненно, принадлежит к числу знаменательных событий российской истории, хотя многое, что связано с ним, в современной отечественной историографии все еще не имеет однозначной оценки. Среди причин того следует назвать, во-первых, идеолого-политическую направленность разработки самой темы, которая предопределяла отношение историков к Александру Невскому и его победам на протяжении длительного периода[977]. Так, например, в советской историографии, в рамках которой видение проблемы сформировалось в годы Великой Отечественной войны и «холодной войны» послевоенного периода, Ледовое побоище рассматривалось как судьбоносное событие международного масштаба, смысл которого состоял в избавлении Руси от крестоносной агрессии[978]. Эта идея нашла блестящее воплощение в фильме С. Эйзенштейна «Александр Невский», снятом в 1938 году[979]. Западноевропейские историки предлагают по поводу Ледового побоища собственные суждения. Дж. Феннел, например, не видел оснований считать это сражение крупным и судьбоносным, как это делали советские историки[980], а современные немецкие историки склонны видеть в нем всего лишь неудачный для Ливонского ордена пограничный инцидент[981]. Подобного мнения в настоящий момент придерживаются и некоторые российские исследователи, такие как В.И. Кулаков и А.Б. Грачёв[982].

Происхождение столь полярных оценок во многом обусловлено состоянием источниковой базы, которой располагают в настоящее время историки, старающиеся воссоздать картину Ледового побоища. Из зарубежных источников следует отметить одну лишь орденскую «Ливонскую Рифмованную хронику» конца XIII века, к которой восходят свидетельства всех более поздних ливонских нарративных памятников[983]. Что касается документальных зарубежных источников, то сообщений о Ледовом побоище или о какой-либо другой крупной битве русских с ливонскими немцами, имевшей место весной 1242 года, они вообще ничего не содержат[984]. Таким образом, сведения на этот счет в основном русского происхождения и содержатся в нарративных источниках (летописи) и агиографии («Житие»).

Наиболее достоверная информация о Ледовом побоище, как представляется, содержится в 1-ой Новгородской летописи, практически современной означенному событию, хотя описанию войны Новгорода с Ливонским орденом в 1241–1242 годов самому сражению в ней посвящено всего несколько строк[985]. Ценную информацию дает также 1-ая Псковская летопись[986], дошедшая до нас в редакции XIV века, но имеющая в своей основе разрозненные записи более раннего времени. Однако не стоит забывать о том, что тексты в новгородских и псковских летописях редактировались в XIV–XV веках, а в XVI веке, когда Новгород и Псков окончательно утратили свою независимость, их содержание приобрело откровенно промосковскую окраску[987].

Проблема, связанная с выявлением степени достоверности исторических источников, предполагает не только определение их происхождения, но и сопоставление приводимых ими данных. Сравнение летописных и житийных свидетельств дает нам немалую пищу для размышлений.

Каковы же сведения о Ледовом побоище в летописных источниках? В 1-ой Псковской летописи под 1242 годом мы находим такое описание: «Пришед князь Александр и изби Немецъ во граде Пскове, и градъ Псковъ избави от безбожных Немецъ, помощию Святыя троица. И бишася с ними на леду; и пособи богъ князю Александру и мужемъ новгородцемъ и псковичамъ; овы изби и овы связавъ босы поведе по леду. Сии бои бысть месяца апреля въ 1 день; и бысть во граде Пскове радость велия»[988]. На первый взгляд странным представляется то, что в псковской летописи дается лишь краткое упоминание о данном событии, а описание хода битвы полностью отсутствует и это при том, что в военной кампании русского войска 1240–1242 годов Псков играл одну из ключевых ролей. Объяснить отсутствие соответствующей информации в псковской летописи можно лишь тем, что в тот период помимо прочего решался еще и вопрос об обретении Псковом независимости от его «старшего брата» Великого Новгорода.

Последние исследования, в частности, показали, что в городе сильна была проливонская партия, а после освобождения Пскова и изгнания из него немцев, которое произошло в марте 1242 года, он вынужден был принять условия Александра Невского, окончательно утратил свою автономию и перешел под управление присылаемых из Новгорода наместников[989]. Нет сомнения в том, что это не нравилось псковичам, и потому нет ничего удивительного в том, что в псковской летописи события, связанные с военными успехами новгородцев, никак не акцентировались. К тому же псковичи в целом с опаской относились к походам Новгорода против Ордена, поскольку обычно вслед за этим в качестве ответного удара следовали нападения ливонцев на приграничные псковские земли[990]. Так же эти умолчания могли быть связаны с неполной и с несвоевременной информацией о сражении, в котором участвовали новгородские и владимиро-суздальские рати, но не псковичи. Мог сказаться также определенный стиль, присущий древнерусским летописям, составители которых часто обходили вниманием подробности военных столкновений, не считая себя обязанными фиксировать их в своих записях[991]. Важно отметить и то, что ключевая роль в псковском дискурсе отведена Святой Троице, особо почитаемой псковичами, поэтому не исключено, что подробный рассказ о победе князя Александра казался им умалением славы своей святыни.

В 1-ой Новгородской летописи описание Ледового побоища более пространно: «Поиде князь Олександръ с новгородци и с братомъ Андреемъ и с низовци на Чюдьскую землю на Немци и зая вси пути и до Пльскова; и изгони князь Пльсковъ, изъима Немци и Чюдь, и сковавъ поточи в Новъгородъ, а самъ поиде на Чюдь. И яко быша на земли, пусти полкъ всь в зажития; а Домашь Твердиславичь и Кербеть быша в розгонъ, и усретоша я Немци и Чюдь у моста, и бишася ту; и убиша ту Домаша, брата посаднича, мужа честна, и инехъ с ним избиша, а инехь руками изъимаша, а инии къ князю прибегоша в полкъ; князь же въспятися на озеро, Немци же и Чюдь поидоша по нихъ. Узревъ же князь Олександръ и новгородци, поставиша полкъ на Чюдьскомь озере, на Узмени, у Воронея каменя; и наехаша на полкъ Немци и Чюдь и прошибошася свиньею сквозе полкъ, и бысть сеча ту велика Немцемъ и Чюди. Богъ же и святая Софья и святою мученику Бориса и Глеба, еюже ради новгородци кровь свою прольяши, техъ святыхъ великыми молитвами пособи богъ князю Александру; а Немци по леду до Суболичьскаго берега; и паде Чюди бещисла, а Немецъ 400, а 50 руками яша и приведоша в Новъгородъ. А бишася месяца априля в 5, на память святого мученика Клавдия, на похвалу Святыя Богородица, в субботу. Того же лета Немци прислаша с поклономъ: "безъ князя что есмы зашли Водъ, Лугу, Пльсковъ, Лотыголу мечемъ, того ся всего отступаемъ; а что есмы изъимали мужи вашихъ, а теми ся розменимъ: мы ваши пустимъ, а вы наши пустите"; и таль пльсковскую пустиша и умиришася»[992].

Сведений, как видно, также не слишком много — говорится о построении орденского войска «свиньей», о 400 убитых и 50 пленных рыцарях, об участии суздальских полков под командованием брата Александра Невского Андрея Ярославича, что можно считать косвенным свидетельством численного перевеса русских в сражении, о локализации месте сражения, а также о мирных переговорах Новгорода с орденом. При сопоставлении описания этого сражения с другими битвами, который вел Новгород в XIII веке, можно заметить, что в представлениях новгородского летописца оно ничем особым не выделялось. Можно даже с уверенностью сказать, что по объему и красочности изложения оно сильно уступает повествованию о Невской битве князя Александра со шведами 1240 года, которой в Новгороде придавали, по-видимому, гораздо больше значения, чем Ледовому побоищу.

Как бы то ни было, но основные наши сведения о Ледовом побоище почерпнуты не из летописей, а из «Жития Александра Невского». Автором текста считается монах Рождественского монастыря во Владимире, где Александр Невский был погребен после своей кончины и где зарождалось его почитание в качестве святого русской Православной Церкви[993]. Начальный вариант первой редакции «Жития», не дошедший до наших дней, датируется, по одним сведениям, 1280-ми или 1263–1264 годами — по другим. Второй же вариант первой редакции относится к промежутку между 1265–1271 годами[994]. Есть предположение, что существенное влияние на форму и содержание этого агиографического сочинения оказал митрополит Киевский и всея Руси Кирилл II[995], друг и соратник Александра Невского, который создал свой труд в жанре княжеского жизнеописания в целях прославления князя как непобедимого воина и защитника Русской земли. Образ князя в «Житии» помещен автором в центр изложения, а исторические события образуют фон, на котором разворачивается его жизнь. Поскольку его задачей являлось возвеличивание князя, он наделил его образ исключительно положительными чертами, тщательно отбирая факты, посредством которых можно было оказать на современников и потомков глубокое эмоциональное воздействие. По этой причине некоторые биографические эпизоды, запечатленные в «Житии» имеют заметные расхождения с показаниями новгородских и псковских летописей.

Особенно это заметно на примере описание сражения на Чудском озере, основой для которого послужил летописный текст. Это заметно хотя бы по тому, что в «Житии», как и в 1-ой Новгородской летописи, более детально изображена Невская битва, а не Ледовое побоище. В плане набора фактов оно также мало отличается от летописи, однако изложение в нем дополнено яркими стилистическими оборотами, рассчитанными на эмоциональное восприятие: «Немцы же, дерзкие, соединились и сказали: "Пойдем, и победим Александра, и захватим его". Когда же приблизились немцы, то проведали о них стражи. Князь же Александр приготовился к бою, и пошли они друг против друга, и покрылось озеро Чудское множеством тех и других воинов. Отец Александра, Ярослав, прислал ему на помощь младшего брата Андрея с большою дружиною. Да и у князя Александра было много храбрых воинов, как в древности у Давида-царя, сильных и стойких. Так и мужи Александра исполнились духа ратного, ведь были сердца их как сердца львов, и воскликнули: "О княже наш славный! Ныне пришло нам время положить головы свои за тебя!". Князь же Александр воздел руки к небу и сказал: "Суди меня, боже, рассуди распрю мою с народом неправедным и помоги мне, господи, как в древности помог Моисею одолеть Амалика и прадеду нашему Ярославу окаянного Святополка". Была же тогда суббота, и когда взошло солнце, сошлись противники. И была сеча жестокая, и стоял треск от ломающихся копий и звон от ударов мечей, и казалось, что двинулось замерзшее озеро, и не было видно льда, ибо покрылось оно кровью. А это слышал я от очевидца, который поведал мне, что видел воинство божие в воздухе, пришедшее на помощь Александру. И так победил врагов помощью божьей, и обратились они в бегство, Александр же рубил их, гоня, как по воздуху, и некуда было им скрыться»[996].

Автор всячески подчеркивает богоизбранность князя-полководца. В соответствии с требованиями агиографического жанра, он подчеркивает частые обращения Александра за помощью к Богу, его молитвы и покровительство небесных сил русскому войску. Для усиления впечатления проводится параллель между ним и известными историческими личностями (князь Ярослав, император Веспасиан), а также библейскими персонажами (Иисус Навин, Самсон). В результате создается впечатление, что Ледовое побоище по своему характеру восходило к наиболее важным событиям христианской истории — как нечто особенное, запоминающееся, уникальное. Однако не стоит забывать, что «Житие Александра Невского» является сочинением художественным или публицистическим[997], написанным для прославления князя Александра Ярославича, имевшего прямое отношение к основанию московского великокняжеского дома. Исходя из подобных соображений, мы вправе сомневаться в его объективности. Сомнению подлежит не фактическая основа описания Ледового побоища, которая взята из летописей, а оценка его масштабов, автором, скорее всего, преувеличенных.

Стоит также учесть, что данным, почерпнутым из русских источников, отчасти противоречат свидетельства источников иностранного происхождения. Например, в «Ливонской Рифмованной хронике» конца XIII века говорится о незначительности потерь немецкого войска в Ледовом побоище — всего 20 убитых и 6 пленных (в 1-ой Новгородской летописи соответственно 400 и 50). Имея представление об относительности средневековой статистики, сложно сказать, какая информация более правдива[998], а значит, численность потерь, упомянутая в ливонском и русском источниках, в равной мере не помогает установить масштаб сражения.

Несомненно, что картина Ледового побоища рисуется в «Житии Александра Невского» более красочно. В отличие от псковских и новгородских летописцев автор «Жития» оценивает это событие как важную победу русского полководца: «Здесь прославил бог Александра пред всеми полками, как Иисуса Навина у Иерихона»[999]. Летописцы же такой оценки ни событию, ни самому Александру Невскому не дают, но просто фиксируют событие, не выделяя его на фоне прочих.

Говоря о важности Ледового побоища, стоит отметить, что в тот период времени оно играло важную роль скорее для северо-западной Руси, а именно, для Новгорода и Пскова, но не для всех русских земель. В «Житии Александра Невского», чье создание связано с началом возвышения Москвы, акцент смещен с псковской и новгородской истории на личность князя, который представлен спасителем всей Руси.

Подводя итог своему исследованию, стоит отметить, что историографическое видение Ледового побоища, утвердившееся в отечественной историографии, было основано на свидетельствах «Жития Александра Невского», источника, которому свойственна гиперболизация тех фактов, которые могли прославить князя Александра Ярославича, победителя в Ледовом побоище. Вместе с тем более объективная картина этого события, сохранившаяся на страницах псковских и 1-ой Новгородской летописи, всегда использовалась отечественными историками как вспомогательная. Можно также отметить, что подобное смещение акцентов произошло потому, что красочное, эмоциональное восприятие сражения автором «Жития» способствовало формированию в русском народе глубоких патриотических и героических чувств, что в XX веке соответствовало духу времени, а потому именно «житийный» вариант Ледового побоища стал в нашей стране частью коллективного сознания.

Образ Александра Невского и российская меморийная традиция Даниил Бессудное (Липецк)

В истории России встречается много выдающихся и вместе с тем противоречивых личностей, к числу которых принадлежит и князь Александр Ярославович Невский (1221–1263). Его образ в силу своей неординарности неоднократно возникал на страницах научных и популярных изданий в различных политико-идеологических контекстах, вследствие чего отчасти утратил реально-исторические черты и приобрел свойства некого культурно-идеологического кода, что в настоящее время является установленным фактом[1000]. В этой связи уместно задаться вопросом о характере факторов, которые на протяжении веков способствовали этой трансформации, иногда граничившей с мифотворчеством.

Здесь мы имеем дело с совокупностью различных обстоятельств, менявшихся в зависимости от смены эпох. Начало этого процесса, безусловно, было положено почитанием Александра Невского в качестве святого Русской Православной Церкви, которое стало проявляться в Северо-Восточной Руси вскоре после его кончины в 1263 году. Понимание святости само по себе исключает присутствие в образе святого отрицательных черт, и потому в «Житии Александра Невского» он представлен как идеальный князь, защитник русской земли и православной церкви[1001].

Возвышение Москвы и начальный этап формирования Русского централизованного государства, в рамках которого развернулась борьба великих Московских князей с Великим Новгородом, содействовали появлению в русском летописании сразу двух Александров — защитника новгородской вольностей, который вдохновлял противников подчинения Новгорода Москве, и его «промосковского» двойника, призванного подчеркнуть историческую значимость и легитимность московской династии, которая восходила к младшему сыну Александра Ярославича Даниилу[1002]. После падения Новгородской вечевой республики в 1478 году последний утвердился в русском летописании, а культ святого Александра Невского распространился по всей Руси[1003].

В XVI веке в связи с началом борьбы Ивана Грозного за Ливонию имя Александра Невского как победителя Ливонского ордена использовалось в пропагандистских целях возвеличивания внешней политики царя. Свои притязания на Ливонию тот, в частности, подкреплял ссылкой на «государя великого Александра Невского»[1004]. Спустя полтора века его примеру последовал Петр I, отстаивавший в ходе Северной войне права России на Ингерманландии) и земли Восточной Прибалтики. Особенно сильным акцентом отмечалась мысль о том, что Александр являлся победителем шведов, и это явственно прослеживается в иконописания того времени. Важным событием, повлиявшим на формирование патриотического видения образа князя Александра Ярославича, стало перезахоронение его останков в Александро-Невской лавре Санкт-Петербурга 30 августа 1724 года[1005].

Во второй половине XVIII и в XIX веке образ Александра Невского был использован в процессе формирования русского национального сознания и в апологетике самодержавия. В «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина князь предстает как национальный герой и сильный правитель[1006], хотя Н.И. Костомаров, напротив, был склонен видеть в нем защитника демократических традиций Новгорода[1007]. Новой стороной осмысления личности Александра стало позиционирование его как защитника русской культуры, в особенности, русского языка, что отмечал в своих лекциях В.К. Кюхельбекер[1008]. В XIX веке всем этим целям служила газетная, журнальная и прочая печатная продукция, которая порождала у читателей ощущение сопричастности событиям далекого прошлого и чувство национальной гордости за подвиги, совершенные предками в борьбе с сильными противниками. Теория «официальной народности» вменила в обязанность всем авторам учебников истории распространение «радушного уважения к отечественному», хотя в них фигура Александра в данном контексте уступала первые позиции таким государственным деятелям как Рюрик, Владимир Святой и Дмитрий Донской. Это проявило себя и в многофигурной композиции памятника Тысячелетию России в Великом Новгороде, открытом в 1862 году, где изображение этого князя отсутствует.

Нарастание антироссийских настроений в Польше привело к тому, что, следуя правительственным установкам, в Александре стали видеть, в первую очередь, защитника православия от католических поползновений, однако к началу XX века все изменилось. Революция 1905–1907 годов и отмена цензуры способствовали зарождению в либеральных кругах критического отношения к исторической роли Александра Невского, которого стали обвинять в пособничестве татарам и предательстве интересов Отечества[1009]. Впрочем, с началом Первой мировой войны имя Александра Невского вновь было востребовано общественным сознанием — и на этот раз в целях проведения антинемецких пропагандистских кампаний[1010].

Революция 1917 года вновь изменила отношение личности Александра, который оказался ненужным «диктатуре пролетариата» ни в качестве национального героя, ни как государь, ни как святой. Его заслуги перед Россией оспаривались, и в исторической литературе тех лет его довольно часто представляли узурпатором прав народа[1011]. В 1922 году его захоронение было вскрыто, что послужило поводом для насмешек над находившимися там «полусгнившими косточками и полуистлевшими тряпочками»[1012]. Только в творчестве историков-эмигрантов Александр Ярославович, чей «подвиг брани» был подкреплен «подвигом смирения» перед монгольским владычеством, продолжал сохранять свое исконное величие[1013].

Между тем к тридцатым годам XX века в отношениях к фигуре Александра Невского в Советском Союзе произошли кардинальные перемены, связанные с изменением отношения правительственных кругов к исторической науке в целом. Новый политический курс потребовал написания патриотической истории, наполненной фактами и событиями, которая способствовала бы воспитанию у населения любви к родине, гордости за ее великое прошлое, преклонение перед ее правителями. Князь Александр вновь поднимается на пьедестал как герой и политический деятель, наделенный огромным военным дарованием и государственным чутьем, сторонник сильной центральной власти и народный любимец[1014] — именно в этом качестве он содействовал оформлению культа Сталина. Благодаря школьному учебнику, где был помещен объемный рассказ об Александре Невском, и, главное, художественному фильму «Александр Невский» С.М. Эйзенштейна (1938) этот образ глубоко внедрился в народное сознание.

После подписания в 1939 году пакта Молотова-Риббентроппа и последовавшего улучшения советско-германских отношений этот процесс приостановился, но с началом Великой Отечественной войны он снова начал стремительно развиваться. Ни одна другая эпоха не была столь богата историческими и публицистическими работами об Александре Невском, как период с 1941 по 1945 год, хотя все они имели откровенно пропагандистский характер. И.В. Сталин признал в князе одну из ключевых фигур российской истории, чей пример должен вдохновлять советских людей на борьбу с фашистскими агрессорами[1015]. Изображения Александра появлялись на плакатах, листовках, почтовых открытках[1016], подмостках сцены[1017], художественных полотнах[1018]. В 1943 году учреждается орден Александра Невского[1019], его именем назывались военные подразделения[1020]. Для воздействия на чувства верующих был возрожден культ святого Александра Невского как покровителя и защитника русского народа[1021].

В послевоенный период образ Александра Невского в СССР продолжал служить интересам патриотического воспитания населения и орудием борьбы с антисоветской пропагандой, которая активизировалась в годы «холодной войны». И хотя XX съезд КПСС 1956 году, развенчавший культ Сталина, породил ряд нападок на патриотическую трактовку образа Александра Невского, якобы принижавшую роль народа в борьбе с внешней угорой[1022], полностью отказаться от него тогда представлялось нецелесообразным. При этом он полностью сохраняет свои идеальные черты. В конце 50-х годов был воздвигнут первый памятник герою Ледового побоища[1023], на пьедестале которого поместили слова из кинофильма «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет», к которым реальный князь никакого отношения не имел. Это же высказывание включено в школьные учебники по отечественной истории[1024]. Вместе с тем археологические раскопки на дне и побережье Чудского озера в месте предполагаемой битвы не дали исследователям ни единого артефакта, который можно было бы отнести к 1242 году[1025], что заставляет задуматься о достоверности некоторых расхожих убеждений.

Эпоха перестройки 1980-х годов сопровождалась пересмотром многих исторических концепций, что происходило зачастую в ущерб чувствам национальной гордости и патриотизма русского народа, но, к счастью, это мало коснулось личности Александра Невского. В значительной мере этому способствовало сближение государства и русской православной церкви[1026]. В 1990 и 1992 году с большим размахом были отмечены 750-летние юбилеи битв на Неве и Чудском озере, и к этим датам вышло огромное количество литературы, статей, брошюр, в его честь открываются новые памятники[1027]. Однако и на этот раз Александр Невский оставался, в первую очередь, символом Российской государственности — скорее, мемориалом, а не объектом непредвзятого исторического исследования.

И в настоящее время образ князя во многом продолжает сохранять свою идеальность, приобретенную им за время своего длительного пребывания в качестве идеологического и пропагандистского средства при проведении многочисленных политических кампаний.

Святой Александр Невский в русской исторической и церковно-монументальной живописи XIX–XXI веков Алла Шебанова (Липецк)

Александр Ярославич Невский, великий воин-молитвенник, подвижник и строитель земли Русской, которого Промысел Божий воздвиг на спасение Руси в трудное время в истории Руси: с востока шли, уничтожая всё на своем пути, монгольские орды, а с запада надвигались германские рыцарские полчища, на сегодняшний день является одним из наиболее почитаемых в России национальных святых. Его образ наполнен глубокой эмоциональностью и обладает огромным притяжением, а поэтому не стоит удивляться тому, что он оказался востребованным в творчестве российских художников XIX–XXI веков, отразивших в произведениях искусства свое понимание личности Святого Александра Невского и эпизоды из его жития.

Уже в первой половине и середине XIX века появилось множество икон с изображением Александра Невского[1028], что, несомненно, было связано с ростом национального сознания, вызванным Отечественной войной 1812 года и Крымской войной. Наиболее показательной в этом отношении является уральская икона «Александр Невский на фоне Московского Кремля» (1889)[1029], поскольку тут князь представлен защитником не только Новгорода и Пскова, но всей России. О его чрезвычайной популярности свидетельствует появление его изображений на книжных и лаковых миниатюрах.

В тот же период к образу Александра Невского начали обращаться и российские художники. Одним из первых был Ф.А. Моллер (1812–1874), автор большого количества полотен на библейские и исторические сюжеты. Он выполнял ответственные заказы для Большого Кремлевского дворца в Москве и в том числе серию картин, посвященных Александру Невскому, а также для Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге. Его кисти принадлежит знаменитая «Невская битва. Поединок Александра Невского и Биргера» (1856), где князь представлен в виде храброго витязя, сокрушающего своего врага, без всякого указания на его святость.

В 1875 году один из столпов европейского академизма Г.И. Семирадский (1843–1902) получил задание написать четыре картины на тему жития Св. Александра Невского на северной стене соименного придела храма Христа Спасителя в Москве. Специальной комиссией были отобраны эпизоды «Александр Невский в Орде», «Александр Невский принимает папских легатов», «Кончина Александра Невского» и «Погребение Александра Невского», которые и были мастерски воплощены художником на стенах храма в 1876 году. К сожалению, сами произведения не сохранились, но в Русском музее Санкт-Петербурга хранятся их эскизы, дающие представление об эффектности композиции этих утраченных работ, их живописности, а также мастерстве, проявленном художником при передаче антуража и исторических деталей. Своими чертами произведения Семирадского прочно связаны с традициями отечественной академической школы[1030].

Однако пиком мастерства при воплощении образа Александра Невского в монументальной живописи XIX века является все-таки фреска «Святой князь Александр Невский» во Владимирском соборе в Киева, выполненная великим русским художником В.М. Васнецовым (1848–1926). Будучи одним из основоположников русского модерна в его национально-романтическом варианте, Васнецов считал Святых подвижников Руси воплощением того нравственного и духовного идеала, которому должен был следовать русский человек. Вместе с тем как один из основоположников так называемого «русского стиля» он привнес в образ князя дух былинно-сказочной поэтики, народного фольклора. Во внешнем облике Александра художник акцентировал его славянство, изобразив его в виде русоволосого, кудрявого и бородатого богатыря. Композиционными и пластическими средствами, в частности путем максимального выдвижения фигуры князя на передний план, низко взятого горизонта, строгостью и лаконичностью рисунка, художник усилил значительность и монументальность образа.

Над росписью стен Владимирского собора вместе с Васнецовым работал также М.В. Нестеров (1862–1942), представлявший уже следующее поколение русских художников, сумевший передать в своих произведениях неповторимо-личностное начало изображаемых людей. Художник очень часто обращался к изображениям святых, которые отличает страстность и мощь не только духовная, но и телесная. Их образы наполнен молитвенным сосредоточением, тихостью, искренним сердечным чувством. Когда в 1892 году по протекции Васнецова Нестеров получил заказ на исполнение мозаичных образов для строившегося в Санкт-Петербурге на месте гибели императора Александра II храма Воскресения Христова («Спаса на Крови», архитектор А.А. Парланд) и среди них иконы Св. Александра Невского, он стремился изобразить князя именно в этом неповторимом стиле. Св. Александр Невский изображен молящимся накануне Невской битвы, и в облике князя Нестеров акцентирует не воинскую доблесть, не богатырство, а его смирение перед волей Божией, готовность к покорному исполнению возложенного на него долга (см. раздел "Иллюстрации").

Спустя несколько лет после завершения работы над иконами и композициями храма Воскресения, Нестеров снова обратился к этой теме, когда расписывал церковь Св. Александра Невского в Абастумани (архитектор О. Симансон) для великого князя Георгия Александровича, больного туберкулезом и жившего подолгу на этом высокогорном курорте в Южной Грузии. С 1902 по 1904 год Нестеров исполнил в церкви более 50-ти композиций, несколько из которых были посвящены Св. Александру Невскому, во имя которого эта церковь возводилась.

В иконе «Св. Александр Невский», размещенной на одном из пилонов, художник в целом повторил свою прежнюю трактовку этого образа, несколько изменив детали. Интересно сравнить его стенную композицию «Успение Св. Александра Невского» с работой Семирадского на тот же сюжет, исполненный за четверть века до того для храма Христа Спасителя, чтобы убедиться в том, насколько продвинулось вперед русское монументальное искусство. Картина Семирадского по своей стилистике была типичным академическим произведением, совершенно лишенным идейных и формальных качеств, необходимых для православной церковной живописи. В работе же Нестерова наблюдается преодоление академизма, выработка на основе внимательного изучения средневекового и народного искусства нового художественного языка, более способного удовлетворить современные задачи.

Величайшим духовным наследством, оставленным потомкам, являются картины и литературные произведения Н.К. Рериха (1874–1947), который также внес свою лепту в создание живописного образа Александра Невского, в котором сила духовная преобладает над физической. Речь идет о его картине «Александр Невский» (1942), насыщенной ослепительной красотой оттенков, потрясающей силой цвета, выражением внешней свободы и сгущенной внутренней, духовной атмосферы (см. раздел "Иллюстрации").

Подобная трактовка образа Александра Невского была неприемлема в Советской России. Статус святого обрек имя князя на длительное забвение, которому был положен конец лишь после выхода на экраны фильма С.М. Эзенштейна «Александр Невский» (1938)[1031]. Этот киношедевр, а также начавшаяся вскоре Великая Отечественная война, предопределили дальнейшее восприятие образа Александра Ярославича в советском искусстве и, в частности, в творчестве выдающегося советского художника П.Д. Корина (1892–1967) (см. раздел "Иллюстрации"). Портрет князя, выполненный в полный рост, помещен в цент триптиха, который 7 ноября 1942 года обрел свое место в залах. Третьяковской галереи. Монументальность и мощь его фигуры, акцентированные разными средствами и в числе прочего низкой линией горизонта фона и помещенным в отдалении храмом Софии Новгородской, не помешали художнику донести до зрителя его мысль о том, что князь являлся частью русского народа, вступившего в борьбу с врагом. Этому служат боковые части триптиха с изображением русской женщины, провожающей на войну мужа, и прощания престарелых родителей с сыном, идущим в бой.

Героический образ князя, созданный П.Д. Кориным, совпадал с духом времени, обладал огромной эмоциональной силой и соответствовал советской идеологии, а потому не стоит удивляться тому, что в последствии советские и российские художники стали изображать князя в том же стиле. Примером тому может служить картина современного художника Ю.П. Пантюхина (род. 1938)

«Александр Невский» (2003), являющаяся составной частью исторического цикла картин «За землю Русскую». В ней была князь представлен юным и могучим воином на фоне стяга с изображением Спаса и иконы Георгия Победоносца, куполов собора Святой Софии и сурового пейзажа Волхова, что в совокупности напоминает композицию картины Корина. Как воин представлен князь Александр Ярославич и на картине В.М. Назарука (род. 1941) «Ледовое побоище» (1982), одном из многих исторических полотен этого художника, которые сегодня украшают многие музеи и города России («Куликовская битва», «Крещение Руси», триптих «Слово о полку Игореве»).

Вместе с тем в последние годы в творчестве художников обозначилась тенденция к возвращению образа Александра как святого. Прежде всего, она проявилась в работах Ф. Москвитина (род. 1974), развивающего традиции московской школы живописи. В его обширной галерее, названной художником «Святые и великие люди России», портреты духовных лиц, русских государей, великих ученых, философов, писателей прошлого и наших современников, несколько исторических полотен он посвятил Александру Невскому и среди прочего картину «Перенесение мощей князя Александра Невского императором Петром I» (2000). На ней воспроизведено реальное событие. Петр I, заложивший на отвоеванных у шведов землях новую российскую столицу Санкт-Петербург, усмотрел определенный символический смысл в том, что город был основан вблизи того места, где в 1240 году новгородский князь Александр Ярославич разгромил тех же шведов, и провозгласил его небесным покровителем и новой столицы и России в целом. В 1713 году на левом берегу Невы им была основана Свято-Троицкая Александро-Невская обитель (с 1797 года лавра), а 30 августа 1724 года, в день трехлетней годовщины заключения Ништадтского мира, Петр I лично внес мощи Святого Александра Невского, прибывшие по воде из Владимира, в церковь Благовещения Пресвятой Богородицы на территории обители. В том же году указом от 2 сентября он повелел впредь справлять праздничную службу святому не 23 ноября, как было ранее, а 30 августа[1032].

Духовная сторона образа Св. Александра Невского представлена и в другом произведении Москвитина «Явление Св. Бориса и Глеба накануне Невской битвы». В основу сюжета заложено предание о чуде, свершившемуся накануне Невской битвы со шведами. Стоявший в морском дозоре воин Пелгусий, в святом Крещении Филипп, видел на рассвете ладью, плывущую по морю, и в ней Св. мучеников Бориса и Глеба в багряных одеждах. И сказал Борис: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему Александру»[1033]. Пелгусий сообщил о видении князю, и Александр, ободренный чудесным видением, мужественно и с молитвой повел войско на шведов, «И была сеча великая с латинянами, и перебил их бесчисленное множество, и самому предводителю возложил печать на лицо острым своим копьем». За эту победу на реке Неве, одержанную Александром 15 июля 1240 года, ему в дальнейшем было присвоено прозвище Невский.

По сей день актуальна тема Невской битвы, значимо имя Александра Невского[1034]. Художественную и историческую ценность представляют как ранние миниатюры, иконы и полотна, посвященные великому человеку, благоверному князю Александру Невскому, так и современные произведения искусства. Соборы Александра Невского, картины, скульптуры, миниатюры, награды его имени — все это история, вдохновляющая искусство[1035].