Ледовое побоище в зеркале эпохи. Сборник научных работ, посвященный 770-летию битвы на Чудском озере

Эзель в первой половине XIII века Майя Гонсовска (Варшава)

Упоминания об острове Эзель (Саарема), расположенном близ западного побережья материковой Эстонии, площадью почти 2700 км² появляются в скандинавских источниках IX века, таких как исландский «Круг земной» Снорри Стурлусона и «Сага об Инглингах» норвежского скальда Тьёдольфа[397]. Скандинавское название острова «Eysýsla», запечатленное в этих поэтических произведениях, составило корневую основу его немецкоязычной версии «Эзель», равно как и его латинизированной формы «Озилия», которая в XIII веке появилась во всех переводных текстах[398]. Скандинавское происхождение названия и его значение («замкнутая территория, обложенная данью») побудило некоторых исследователей выдвинуть гипотезу, согласно которой остров первоначально, во второй половине первого тысячелетия, принадлежал к землям, находившимся в податной зависимости от формировавшихся в те времена скандинавских государств[399]. Несмотря на существование этой гипотетической, более или менее устойчивой зависимости, его жители не являлись всего лишь пассивным объектом набегов скандинавских викингов — датских, норвежских либо шведских, — в том числе и направлявшихся на Русь, но оставались активным и опасным фактором, который оказывал влияние на положение дел в прибалтийском регионе. В летние месяцы эзельцы совершали пиратские нападения не только на земли, расположенные на побережье Швеции или Дании[400], но атаковали также родственные племена эстов[401], уводили в неволю женщин и детей, грабили пожитки и сжигали урожай на полях. Островное положение и связанная с тем изоляция обусловили то, что нападения можно было производить лишь летом с помощью кораблей либо зимой во время сильных морозов, когда замерзали Рижский залив и пролив, отделяющий остров от материка. Ливонская «Рифмованная хроника» конца XIII века дает жителям острова следующую характеристику:

После латинской хроники Генриха Латвийского, созданной в 1226–1227 годах, вышеупомянутое произведение является вторым нарративным источником, позволяющим воссоздать историю острова первой половины XIII века. Впервые в немецких источниках он упомянут под 1206 годом в рассказе Генриха Латвийского о морском походе против него датского короля Вальдемара II (1202–1241). Он осуществлялся как крестовый поход, свидетельством чему являются участие в нем архиепископа лундского и позволение папы Иннокентия III назначить епископа для вновь христианизированных земель, но одновременно преследовал целью месть за грабительский набег на западное побережье Балтики, совершенный эзельцами в 1203 году[403]. Крестоносцы построили на острове деревянную крепость. Поход длился, по всей вероятности, не дольше нескольких недель и, если судить объективно, закончился поражением — хронист сообщает о сожжении крепости самими крестоносцами из-за того, что никто не хотел оставаться на острове после предполагавшегося ухода датского войска. Ни один из его участников не доверял ни сомнительной обороноспособности деревянных укреплений, ни лояльности местного населения[404]. До учреждения епископства дело также не дошло, однако датскому королю удалось продемонстрировать принадлежность острова сферам своего влияния[405]. Акция датчан показала ливонскому епископу Альберту (1199–1229), что он обязан считаться с Вальдемаром II, претендовавшим на земли к северу от Ливонии, христианизация которых формально была завершена немецкими крестоносцами в 1206 году.

Провал датского похода на несколько лет приостановил дальнейшие попытки завоевания Эзеля и обращения его жителей. Немецкие крестоносцы, не располагавшие собственными кораблями, добирались до Риги на купеческих кораблях. Купцы, конечно же, не были склонны доставлять их на остров, поскольку это предприятие было сложным в техническом отношении — надо было ждать на берегу окончания похода, результата которого невозможно было предвидеть, — и малоприбыльным, так как могло угрожать торговым интересам, по всей вероятности, связывавшим их с островитянами. В поход, таким образом, можно было отправляться только зимой. Первую такую попытку крестоносцы из Риги предприняли зимой 1216 года, добравшись до острова по замерзшему Рижскому заливу, однако из-за сильных морозов оказались не в состоянии продолжать осаду крепости, в которой укрылось местное население. Они вернулись на материк, угнав с собой пленных и скот[406]. В следующем году совершить такой же поход намеревался граф Альберт Орламюндский, племянник короля Вальдемара II, который прибыл в Ливонию для участия в крестовом походе. Для похода были подготовлены осадные машины, означавшие, что на сей раз речь шла не только о захвате добычи, но о завоевании. Можно предположить, что за инициативой графа стоял датский король, который руками родича хотел добиться подчинения острова своей власти, однако внезапный дождь вызвал стремительное таяние льда в Рижском заливе, и поход не состоялся[407]. В начале лета 1219 года король Вальдемар II во главе большого войска лично прибыл в Эстонию и покорил ее северную часть — округу Ревеля (Таллинна), области Гаррию (Харьюмаа) и Вирлянд (Вирумаа). Датский гарнизон был расположен в городе Ревеле на замковой горе (Domberg), сам же король отплыл в Данию, оставив вместо себя для управления учрежденным княжеством Эстония своего внебрачного сына малолетнего Канута[408]. В течение последующих месяцев была проведена массовая акция по крещению местного населения и, возможно, уже тогда были основаны поселения, где были построены первые церкви[409]. Создается впечатление, что тогда Вальдемар II оставил Эзель в состоянии покоя, но по истечении двух лет он вновь появился в Эстонии с графом Альбертом Орламюндским, отправился на остров и по достижении победы начал возводить каменную крепость, которой предстояло стать центром королевской администрации на острове[410]. Король отдавал себе отчет в том, какой опасностью для его власти было предоставление непокорных эзельцев самим себе. Многочисленные нападения язычников-эстов, обитавших на материке и, прежде всего, судьба шведской миссии, занимавшейся христианизацией населения в эстонской области Вик (Ляэне) и городе Леаль (Лихула), сожженном отрядом с Эзеля, включая смерть епископа Линчёпинга, назначенного туда шведским королем Юханом II (1016–1222) в 1220 году[411], как и неудачная осада Ревеля в 1221 году[412], показали, что обитатели острова могут стать реальной угрозой для власти датского короля, еще слабо укоренившейся в Северной Эстонии. В новой крепости, построенной на острове, король оставил гарнизон, а сам вновь отправился в Данию. Вероятно, у него не было времени, чтобы осуществить крещение местного населения. После отъезда короля эзельцы предприняли осаду к тому времени недостроенной крепости датчан с использованием осадных машин, с конструкцией которых они познакомились на материке и которые привели к капитуляции его гарнизона. Они вынудили датчан заключить мир, гарантией которого стала выдача заложников, в том числе родного брата рижского епископа, который прибыл на остров из Риги на помощь королю, а крепость, символ владычества датчан, разрушили[413]. Это была первая победа языческих народов над пришельцами из Старой Европы. Они не только применили европейскую тактику осады, используя специальные машины, но также обычную практику крестоносцев, которые всегда при заключении мира с неофитами для обеспечения их лояльности и приверженности новой вере требовали предоставления в заложники детей племенных старейшин. На этот раз, правда, ситуация сложилась обратная — язычники потребовали и получили несколько знатных особ в залог того, что их оставят в покое после удаления с острова христиан. Новость о победе эзельцев, которые показали себя непобежденными, стала тем толчком, который в 1223 году привел к вспышке тотального кровавого восстания эстов не только в областях, подвластных Дании, но также и в южной части страны, принадлежавшей Ордену меченосцев и рижскому епископу[414]. Восстание имело характер языческой реакции, сопровождавшейся убийствами священников и членов Ордена меченосцев; хронист отмечал также случаи ритуального каннибализма, а также отказов платить установленные оброки и десятину в пользу церкви. Вместе с тем, несмотря на осаду и помощь русских из Пскова и Великого Новгорода, восставшим не удалось захватить датский замок в Ревеле. Восстание не распространилось на литовские и ливонские земли, население которых питаю больше страха перед воинственными эстскими племенами и предпочитали взамен своей приверженности христианской вере заручиться гарантией защиты и военной помощи «латинян» на случай нападения северных соседей.

В конечном итоге летом 1224 года не без существенной военной поддержки местного населения восстание было подавлено, последствия чего не замедлило сказаться на положении эстов с материка, которых вместо прежнего оброка принудили платить десятину. После поражения восстания только жители Эзеля сохраняли свою политическую и культурную независимость, что, однако, изменилось по прошествии трех лет. Папский легат епископ Вильгельм Моденский, возвращавшийся в мае 1226 года из Риги, увидал в море приплывшие пиратские корабли, возвращавшиеся на Эзель с добычей и шведскими невольниками. Судьба христианских пленников потрясла его, и по прибытии на Готланд он призвал жителей острова к крестовому походу[415]. Войско, во главе которого стояли два тогдашних ливонских епископа, выступило из Риги в конце января 1227 года. В целом же в походе участвовали крестоносцы, жители Риги, рыцари Ордена меченосцев, оставленный Вильгельмом Моденским в качестве папского вице-легата Иоанн, равно и отряды местных народов — ливов, латтгалов и эстов с материка. После того как Рижский залив замерз, войско сначала переправилось на остров Моон (Муху), население которого, затворившись в крепости, отказалось принять христианство и заключить мир на предложенных им условиях. Поэтому после почти недельной осады с использованием осадных машин крепость была взята штурмом, разграблена и сожжена[416]. Затем войско крестоносцев, находившееся на Эзеле, двинулось к одной из наиважнейших его крепостей, Вольде (Вальяла), и начало готовиться к осаде, однако осажденные уже знали о судьбе крепости на острове Моон и гибели его защитников, а потому сдались и просили о мире. Его племенные старейшины первыми отдали своих сыновей в заложники, согласились платить ежегодную дань, после чего все обитатели крепости были окрещены. В это время прибыли послы и с других частей острова, чтобы просить о мире и крещении, а также предоставить своих сыновей как заложников. Можно предположить, что тогда произошло заключение перемирия с обитателями Эзеля, о чем свидетельствует его упоминание в письме рижского епископа Альберта, адресованном в Любек[417]. Текст договора не сохранился, однако можно предположить, что в нем были установлены размер и порядок взимания дани, жители острова вынуждены были согласиться расстаться с сыновьями знати, отданными в заложники, которым надлежало жить в епископских и орденских замках и принять христианство. Священники, которые прибыли вместе с войском крестоносцев, отправились в остальные крепости острова для совершения обряда крещения[418]. Эзельцы обязались также освободить пленников, захваченных в Швеции, что, предположительно, входило в число обетов, принятых крестоносцами в Висби[419]. Неизвестно, правда, кто подлежал освобождению, пленники, захваченные во время набега предыдущего года, или же все невольники, находившиеся на острове. Последнее выглядит маловероятным, поскольку обращенные в рабов и посаженные на землю пленники являлись важным компонентом хозяйственной жизни острова[420] и их исчезновение могло привести к проблемам со сбором дани. Иными словами: осуществление столь великого милосердия обернулось бы против новых, христианских правителей Эзеля.

После возвращения крестоносцев на материк — его следовало совершить как можно скорее из-за постоянно существовавшей угрозы перемены погоды и таяния льда, что сделало б невозможным переход через пролив и предуготовило поражение всего похода, — на Эзеле и соседних островах началось утверждение власти христианских епископов. Рижский епископ Альберт, используя полномочия, предоставленные ему папским легатом, избрал Готфрида, бывшего настоятеля цистерцианского монастыря в Дюнамюнде[421], епископом недавно основанного эзельского диоцеза, границы которого еще не были четко определены. В его состав вошли семь территориальных единиц (kilegunde) эстской континентальной провинции Вик; часть его располагалась также на островах (Maritima), самый большой из которых, Эзель, включал пять замковых округов — Вольде, Кармель (Каарма), Киелконд (Киелькона), Каррис (Карья) и Пойде (Пёйде). Именно в этих населенных пунктах возникли первые на Эзеле приходы и наиболее древние церкви[422].

В соответствие с указаниями легата Вильгельма Моденского, завоеванные земли с обращенным населением следовало разделить поровну между Орденом меченосцев, городом Ригой, которым предоставлялась светская юрисдикция в их землях, и местным епископом при сохранении последним управления церковными делами в пределах всего епископства[423]. Епископ передал Ордену меченосцев в ленное держание треть своих владений, включая островные[424]. То же самое он сделал, вероятно, и в отношении города Риги, но соответствующий документ не сохранился. Это было вознаграждение за поддержку при покорении Эзеля, а взамен орден обязался предоставлять епископу, не располагавшему на острове ни светскими вассалами, ни собственными вооруженными силами, военную помощь на случай вражеских нападений, под которыми подразумевались и восстания неофитов. Этот договор отражает, однако, всего лишь желанную перспективу. Поскольку епископ так ни разу на острове не появился, то никакого разделения земель in situ не производилось в течение многих лет, а значит, ни одна из сторон не могла осуществлять там свою верховную власть либо вершить суд. Самое большее, что было для них возможным, заключалось в разделе привезенной с острова дани. О ее взымании уже в первые годы после завоевания свидетельствуют сведения о назначении фогта епископа (или Ордена меченосцев), который отвечал за сбор с острова полагавшихся податей[425], а также описание способа их взимания «общими посланцами» (communes nuntii)[426]. Последнее означало, что собранное добро подлежало разделу только после доставки его на континент — вероятно, в Ригу, коль скоро Эзельский епископ не имел своей резиденции в собственном епископстве.

При решении вопроса об учреждении нового диоцеза рижский епископ Альберт воспользовался трудным положением Вальдемара II, чья балтийская империя перестала существовать в период его более чем двухлетнего плена у графа Генриха Шверинского, и проигнорировал факт изначальную принадлежность Эзеля сфере датского влияния. После поражения короля в битве при Борнхёвёдом в июле 1227 года никто в Ливонии не испытывал беспокойства по поводу того, что в ближайшее время датский флот вновь объявится у берегов Эстонии[427].

Последующие годы в истории Ливонии явились периодом потрясений, связанных с завоеванием Северной Эстонии вместе с замком Ревеля Орденом меченосцев, смертью епископа Альберта, последовавшей в январе 1229 года, двоекратным избранием главы рижской епархии, а также пребыванием в Ливонии цистерцианца Балдуина из Альны, который после обретения в 1232 году полномочий папского легата трижды приезжал в страну и пытался в целях максимального усиления в ней папского влияния переустроить сложившиеся там отношения, что вызвало отпор во всех слоях ливонского населения.

Для эзельского епископства, не обладавшего на тот момент феодальной структурой, это обернулось, конечно же, хаосом и ослаблением связей Эзеля с христианизованной ойкуменой. Эзельское епископство практически перестало существовать, поскольку епископ Годфрид после своего рукоположения, совершившегося, скорее всего, в конце 1228 года в Эрфурте[428], в Ливонию больше не вернулся, а поступил так, как это сделали в 1225 году прочие ливонские епископы, рижский и Леальский, принес ленную присягу за свое епископство германскому королю Генриху VII[429]. В этом дипломе сохранилось описание границ епископства, означающее, вероятно, что епископ предъявил королю какой-то изначальный официальный документ[430]. Новый рижский епископ Николай передал Риге в лен треть острова Эзель наряду с землями Курляндии и Семигалии[431] и принял вассальную присягу за эти земли, принесенную ему двенадцатью рижскими ратманами. Это означало, что епископ признавал эзельскую епархию несуществующей, ибо в противном случае ленную присягу у местных жителей должен был принимать Эзельский епископ. С этой политико-правовой акцией следует также связать передачу Риге, равно как и Ордену меченосцев[432], треть эзельских заложников[433]. Рижский епископ обязался также, что в случае учреждения на переданных в ленное держание землях очередного епископства он постарается сделать так, чтобы новые епископы также служили Риге посредством своих ленников[434]. Отсюда следует, что епископ Николай, осуществивший эту политико-правовую акцию, был осведомлен о временной ограниченности такого решения, а именно, своего суверенитета в отношении эстских провинций Маритима и Вик. Помимо других спорных моментов легат Балдуин подверг сомнению права Риги на приобретенные ею ленные владения[435] и потребовал в числе прочего выдать ему эзельских заложников[436], чтобы тем самым утвердить свои суверенные права в отношении острова. Горожане же, не признававшие Балдуина, предпочли считаться ленниками рижского епископа, а не этого легата, а потому не захотели выдать ему своих заложников.

Вероятно, что уже вскоре после окончательного отъезда Балдуина из Ливонии рижский епископ, Орден меченосцев и город Рига решили разделить Эзель вместе с островом Моон на три части[437]. Коль скоро документ был составлен в Риге, об установлении реальных границ речь не шла, однако на основании сведений, полученных от коренных жителей острова, была установлена структура каждой трети, соотнесенная, судя по всему, с определенным количеством пахотной земли и с традиционным делением на замковые округа. Затем посредством жеребьевки их распределили между отдельными сторонами. Первым тянул жребий рижский епископ, которому досталось Вольде с 200 гаками земли в провинции Килегунде; магистр Ордена меченосцев, будучи вторым в очереди, приобрел округ Хореле, остров Моон и 300 гаков земли в Кулигунде, а для Риги осталась часть округа Цармеле, полуостров (тогда еще остров) Сворбе[438] и 100 гаков земли в Кулигунде. Таким образом, городу Риге досталась западная и южная сторона острова, ордену его северо-восточная часть вместе с островом Моон, а рижскому епископу центр. Следует подчеркнуть, что речь не шла о реальном размежевании местности, но только об определении пространств, в пределах которых каждая из сторон имела право собирать дань, направляя туда своих полномочных представителей. Кроме того каждая сторона соглашалась поддерживать остальных в случае возможного восстания подданных[439]. В связи с этим уместно задаться вопросом, а не явилось ли указанное обязательство последствием предшествовавшего опыта и не было ли оно предуготовлено каким-либо восстанием местного населения, имевшим место в прошлом, или же, что более правдоподобно, раздорами и отказом платить оброки? Или это является свидетельством предосторожности властей и мерой, принятой с учетом возможности возникновения подобной ситуации в будущем?

Новый период в истории Эзеля начинается со времени второго появления в Ливонии папского легата Вильгельма Моденского, который прибыл туда летом 1234 года по поручению папы для наведения порядка и учреждения нового епископства. 10 сентября 1234 года Вильгельм вновь учредил Эзельское епископство, определив его границы таким же образом, как и в первое свое посещение — в зоне, которая нас интересует, ему достались «земля Озилия и Моне (Моон) и Дагейда (Даго) со всеми островами, которые относятся к Озилии и Маритиме», — а на должность епископа назначил доминиканца Генриха[440]. Он занялся упорядочением правового положения нового епископства. Он отменил все постановления, принятые при предыдущем епископе Годфриде, который назначил много каноников и положил им жалование в размере 10 гривен, однако не уточнил способа и места выплаты этих денег[441]. Он также осуществил много ленных пожалований, взимая за то деньги, и в конечном итоге, распродав и растратив имущество своего диоцеза, за несколько месяцев привел его, по оценке Вильгельма Моденского, в никудышное состояние[442]. Новый епископ получил право выбрать место для строительства своего кафедрального собора, назначать каноников и определять размера их содержания, а также передавать свои земли светским ленникам. Вскоре епископ Генрих по совету легата Вильгельма подтвердил ленное пожалование третьей части Эзеля Ордену меченосцев взамен предоставления им военной помощи в случае нападения врагов[443]. Рига, следуя, по-видимому, указанию легата, передала епископу половину полагавшейся ей дани с ее трети Эзеля, что, в свою очередь, было одобрено легатом, обещавшим в силу предоставленных ему папских полномочий, что отныне попытка кого-либо лишить Ригу остальной части оброка приведет к утрате его собственной доли, которая отходила Риге[444]. Вероятно, в то же самое время епископ рижский также предоставил часть своего оброка эзельскому епископу[445].

Дальнейшие постановления были приняты после очередных изменений, связанных с поражением Ордена меченосцев осенью 1236 года в битве при Сауле и его присоединением в 1237 году к Немецкому ордену, а также с возвратом Северной Эстонии датскому королю в 1238 году. По условиям договора в Стенсби[446]. Все это потребовало от эзельского епископа установления отношений с новым участником игры, появившемся в Ливонии — с Немецким орденом, правовым преемником Ордена меченосцев. Эзельскому епископу требовалась «вооруженная длань», не только против врагов из числа живших по соседству язычников, но и против своевольства всех светских вассалов[447]. В результате епископ и краевой магистр Немецкого ордена при посредничестве папского легата приняли условия перемирия, по условиям которого орден смог получить от епископа четверть провинции Вик и к тому 50 гаков земли на Эзеле либо в Вике в обмен на обязательство оказывать ему военную помощь против всех его потенциальных врагов. В течение первых 10 лет орден должен был получать соответствующую долю дани, вслед за чем должен был состояться реальный раздел земли[448].

Эта система действовала уже в 1241 году, когда на Эзеле началось первое антихристианское восстание[449]. О его причине ничего неизвестно, хотя не исключено, что оно было вызвано переменой способа взимания дани с местного населения — не одной группой сборщиков, а тремя отдельными, действовавшими соответственно от имени епископа, Немецкого ордена и Риги. На такую возможность указывает булла Иннокентия IV 1245 года, адресованная, скорее всего, епископу Эзеля и Вика, в которой папа призывает милостиво относиться к неофитам и не обременять их имущество высокими натуральными оброками[450]. Во время восстания дело доходило до убийства христиан, возможно, сборщиков дани, и сам епископ Генрих едва не распрощался с жизнью. Благодаря военной помощи Немецкого ордена восстание было подавлено, и в конечном итоге повстанцы с самого Эзеля и близлежащих островов направили магистру на материк своих послов с просьбой о мире. Письменным договором эзельцы подтвердили свое обещание вернуться к христианской вере и обязательство по выплате дани в размере половины фунта (puni) урожая с каждого гака пашни. Самый интересный пункт договора касался способа взимания дани с островитян. Они должны были собирать ее самостоятельно и доставлять на корабль (коггу), который раз в году фрахтовался для этой цели епископом либо орденским магистром, по всей вероятности, у рижских купцов. В случае, если христианам не удавалось найти такое судно, островитяне должны были доставить дань в Ригу или в Вик на собственных кораблях. Подобный способ взимания податей, возможно, означал, что новые правители острова опасались отправлять туда сборщиков, поскольку считали это слишком рискованным для их жизни. В последующих пунктах договора значится, что фогт, в ведении которого находилось осуществление правосудия, прибывал на остров один раз в году во время сбора дани. Он разрешал споры между местными жителями и, вероятно, собирал судебные штрафы. В договоре определяется величина штрафов за несоблюдение постов, а также за отправление языческих обрядов или участия в их празднованиях. Это означает, что традиционные верования все еще не изжили себя в повседневной жизни, что, вероятно, бросалось в глаза местным священникам. Особый штраф размером в гривну и покаяние на кладбище требовались от женщины, совершившей детоубийство[451]. Упоминание подобного преступления наводит на мысль о том, что, возможно, мы имеем тут дело с отправлением обычая, часто встречавшегося в первобытных обществах, а именно, убийством калечных или нежеланных новорожденных, что новая вера запрещала и осуждала самым решительным образом. Кроме того, местные жители обязались возместить церковным учреждениям убытки, понесенные во время их отступничества.

Пункты договора не производят впечатления тяжких условий, навязанных победителями. Напротив, они предполагают даже признание значительной автономии местных жителей, которые обычно не имели повседневных контактов с представителями орденской или епископской администрации, за исключением нескольких священнослужителей[452]. Если эзельцы выполняли обязательства по доставкам ежегодной дани и не пытались снизить поборы, их оставляли в покое. Возможно, причина такого мягкого обращения с местными жителями в тот момент коренилась не только в общей экономической и политической слабости эзельского епископа, который еще даже не определился с местом постройки своего кафедрального собора, но и в вовлеченности епископа и Немецкого ордена — возможно, при посредничестве датского короля из Северной Эстонии, — в борьбу за христианизацию и покорение Ижорской земли, расположенной между рекой Наровой и Великим Новгородом[453]. В этой ситуации следовало обеспечить себе надежный тыл и мягким отношением подкупать склонное к мятежу население.

Эта гипотеза, возможно, заводит нас слишком далеко, однако при нехватке сообщений, позволяющих исследовать причины восстания, мы вправе предположить, что весть о выступлении ордена в 1240 г. на восток, достигнув острова, стала прямой предпосылкой вспыхнувшего восстания, поскольку население отдавало себе отчет, что никакое христианское войско в тот момент не в состоянии обрушиться на остров. Нельзя также исключать и возможность контактов между Новгородом и племенной знатью Эзеля, подобных тем, что имели место в 1217[454] и 1223 году[455]. Таким образом, события, которые привели к Ледовому побоищу 1242 года, могли самым серьезным образом повлиять на положение дел на острове.

Относительная автономия острова не привела к его окончательному умиротворению во второй половине XIII века. Произошло, как минимум, три восстания, а обязательство жителей острова предоставлять своих сыновей в заложники просуществовал, по меньшей мере, до первой половины XVI века[456].

Перевод с польского М. Бессудновой.