Лес богов

БЕДНЯГИ-ДОХОДЯГИ

После утренней проверки каторжники выстраиваются и тащатся на работу. За отправкой наблюдают сам начальник лагеря и его помощники. Проходя мимо них, надо обязательно снять шапку, прижать к бедрам руки чтобы они не болтались, и вытянуться прямо, как будто за спиной у тебя привязана доска.

Первыми идут отряды ремесленников. Они работают по специальности, в помещениях, умело добывают лучшее питание, получают некоторые доходы со стороны. Пусть рваные пусть грязные, но они еще не потеряли человеческого облика. Замыкает шествие так называемая «Waldkolonne» — лесная команда. Она валит деревья, таскает сучья, корчует пни, носит землю и т. д. Работа тяжелая, на холоде, под дождем. Пища никудышная. Никаких побочных заработков.

Огромная лесная команда разбита на сотни. Во главе каждой идут капо и вице-капо — надсмотрщик и его заместитель.

Капо — бойкие изворотливые парни с красными повязками на рукавах. Они из кожи вон лезут, муштруя своих рабов, чтобы те произвели на начальство самое выгодное впечатление: кого облают, кого лягнут, кого пощечиной вдохновят, кого палкой огреют… Все это делается для начальства, — пусть оно похвалит за усердие и угодничество.

Но старания капо не приносят желаемых результатов. Трудно поддерживать равнение в рядах, трудно добиться ровного шага. Уж очень разношерстная публика. Есть среди узников сильные люди, недавно попавшие в лагерь. Они идут твердо высоко подняв головы. Но большинство заключенных составляют горемыки-оборванцы с изможденными, а то и с распухшими от голода лицами, с больными ногами. Кто в клумпах, кто босой. В марте — босиком! Сгорбленные, скрюченные… Многие из них уже не придут с работы… Вечером когда команда возвращается в лагерь она приносит по несколько мертвецов: по три, по пять, по восемь, по десять…

Когда заключенные проходят, двор лагеря заполняет неизвестно откуда появившаяся толпа призраков. Странная такая!

Призраки не идут, а ползут. Потихоньку. Беззвучно. Как тени проплывающих облаков.

Ползут… Когда-то, может быть, совсем недавно они были людьми. У каждого был свой дом. Каждого ждали родители. Сестры. Братья. Может, жена. Может, дети. У них была родина и жизнь — воля свобода, желания. Ползут. Ползут, поддерживая, цепляясь друг за друга. Никто их не гонит, никто их не бьет. В этом мире им уже все безразлично.

Их клумпы уже не постукивают. У них нет сил оторвать ноги от земли. Они тащат свои конечности так медленно, что почти не слышно скольжения.

Одни с поникшей головой изредка посматривают на землю, другие затуманенным взглядом озираются вокруг, ничего не понимая, ничего не желая. Третьи опираются на своих спутников смежив глаза, как в гробу, и с трудом волокут свинцовые ноги. А лица, лица! Одно страшней другого. Одно другого горестней.

Если бы они не двигались, если бы перед нами были покойники, страх не так леденил бы душу.

С покойника какой спрос? Ему что! Но когда живой труп ходит на работу!..

Какое моральное, какое историческое оправдание можно найти для тех кто с легким сердцем обрекает людей на страшные муки в концентрационных лагерях? Никакие политические, никакие религиозные, никакие идеологические мотивы не могут служить им оправданием! Свою низость, свое падение тюремщики могут искупить только в том случае, если сами закончат существование в тех же условиях, в которые они, руководствуясь безумными своими идеями, ввергли других. Иначе — вечное проклятие будет уделом не только их, но и их потомков!..

Ползут… Ползут… Люди различных национальностей, разных профессий. Два-три месяца назад они еще были совершенно здоровы!

Новичку и приблизиться к ним трудно — от них несет трупным запахом. Руки в ранах, ноги в волдырях. На ранах копошатся паразиты. Но призраки, бывшие людьми не обращают на них внимания. Ползут… Ползут… Тихо… Медленно… Иногда один, иногда другой отстанет от толпы, пошатнется. Задумается. И не решит, что делать. Сделает шаг. Сделает другой. Упадет на колени. Упрется руками в землю. Проползет на четвереньках три-четыре метра, оглядится невидящим взором, приникнет лицом к земле, припадет грудью к песку. Оцепенеет на минуту. Дрожь передернет его. Смертельная тоска в глазах. Ни слова не промолвит бедняга. Не вздохнет. Не пошевелит губами. Отползет безмолвно в сторону. К бараку. Под забор. Отползет… Ляжет. Закроет глаза. И — конец.

Другой же не хочет отделяться от толпы. Падает наземь и лежит. Его соседи не в силах ему помочь. Идущие сзади задевают его ногами, спотыкаются. Некоторые с горем пополам перешагивают через него. Некоторые, обессилев, валятся сверху.

Ползут… Ползут… Ползут… Сколько их? Сто, двести, триста? Кто они? Команда лагерных доходяг. Они идут на работу! «Идут на работу»!!!

Команда доходяг устойчива. Она не уменьшается. Люди в ней не переводятся.

Что с того, что большая часть доходяг умирает за день — в бараках, по пути, на «работе»… Вечером вернется лесная команда. Она пополнит поредевшие ряды доходяг. На смену умершим горемыкам придут кандидаты в покойники. Количественный состав команды доходяг остается неизменным.

Лесная команда, в свою очередь будет усилена за счет новых арестантов. Через месяц-другой многие из них вольются в команду доходяг. Так и совершается круговорот жизни в лагере. Ежедневно в Штутгоф доставляют новые партии заключенных, однако количество обитателей лагеря растет очень медленно.

В страшных муках умирают люди на полях сражений. Но там — все равны. Там ждет раненых помощь. Там — в руках у людей оружие, они могут защищаться. Там — смерть и страдания имеют какой-то смысл: борешься ради какой-то идеи за родину, за свободу. А тут — пустота. Бессмыслица. Нелепость. Никто не окажет тебе помощи. Никто не посочувствует, не утешит в горе, не проводит в последний путь напутственным словом любви.

Уж лучше умереть по приговору даже на виселице, чем от голода и гнойников! В старину в некоторых странах существовала традиция: перед казнью выполнить последнее желание осужденного на смерть. Ему давали есть, разрешали курить, написать письмо, опрокинуть чарку… А тут — пнут ногой, и все.

Ужасны были лагеря смерти, куда узников привозили и тотчас уничтожали. Но такая же участь ждала заключенных и под сенью Леса Богов! Разница заключалась лишь в том, что здесь человека истязали, калечили, постепенно высасывали из него все соки и обрекали на голодную смерть…

Бог знает, какая разновидность лагерей более к лицу нашему просвещенному веку. Не берусь судить… В конце концов — дело вкуса…

Ползет… ползет команда доходяг. Каждому каторжнику они напоминают о бренности всего сущего — memento mori. Все одинаково хотят жить. Но все одинаково знают: пройдет месяц, другой — не миновать и тебе команды доходяг.

Новичок столкнувшийся впервые в жизни с доходягами, на время как бы теряет рассудок. Его страшит не сама смерть — ужасен вид этих еще не умерших, но уже уничтоженных людей. И сама смерть является в образе этих живых трупов униженной, поруганной и оскверненной.

Новичок сам не чувствует, как мороз проходит по коже, как побелевшие губы тихо шепчут, дрожа:

— О господи, господи!