Лес богов

АНГЕЛЫ-ХРАНИТЕЛИ

Заключенных Штутгофа охраняли эсэсовские роты. Состав охранников постоянно менялся. Общее количество ангелов-хранителей колебалось между 800 — 2000 голов. Иногда их бывало больше.

Третья эсэсовская рога составляла «войско» комендатуры. Из ее рядов назначали весь административный персонал. Долгое время ротой командовал красавец лейтенант Матгезиус, костолом-садист, вор-корифей. За грабежи он попал в конце концов, под эсэсовский суд и получил два года тюрьмы. Его место занял кривой Рэддих, работавший до войны кузнецом в Штутгофе — не первой молодости детина, длиннорукий, горбатый. Был он преданным эсэсовцем. Только строевое искусство ему не очень давалось: он и сам никак не мог попасть в ногу, и доблестное его войско вечно теряло на марше равнение. Но командиром роты Рэддих все-таки был превосходным. У него была луженая глотка, превосходно приспособленная и для питья и для крика.

Все другие роты несли охрану. В ночное время эсэсовцы дежурили в башенках, установленных в проемах проволочного заграждения, у прожекторов и пулеметов, а также вокруг жилых бараков лагеря. Днем охранники стояли на расстоянии пятидесяти метров друг от друга, и вокруг лагеря словно бы висела сплошная стена сквернословия… В туманные дни расстояние между ними сокращали. Несение охраны требовало огромного количества людей.

В Штутгофе было много команд работавших вне лагеря. Чтобы сопровождать их на работу и оберегать от соблазнов, нужно было немало эсэсовцев. К некоторым командам начальство приставляло по два, по три десятка конвоиров ведь команды иногда насчитывали тысячу и больше человек. Если даже один-единственный заключенный ковылял куда-нибудь с пустой банкой или парой кирпичей, ему непременно давали провожатого. Вообще в Штутгофе было множество дел, в которых без охраны — ни с места. Охранник был паспортом узника, не хватало только печати на лбу.

Часть охраны состояла из немцев. Но их было немного. Они служили вдохновляющим примером для других, были олицетворением порядка и высокой породы.

Основную массу охранников составляли чужестранцы, согнанные из разных углов Европы.

Вообще эсэсовская организация в своем развитии пережила несколько стадий. До войны в нее сознательно и добровольно вступали немцы. Одни из них хотели быстро и легко сделать карьеру, поживиться и разбогатеть за счет государства и народа, другие — вступали по убеждению, полные веры во всемогущество и непогрешимость Гитлера и нацистской партии. Побуждения для вступления в СС были различными. Но в практической деятельности эти различия исчезали.

С начала войны, когда масса немцев ушла в армию, а количество подвластной Германии земли возросло, эсэсовской организации понадобились новые кадры. Тем более что ее функции расширились: многие обязанности полиции перешли к СС; на нее была возложена борьба с любой оппозицией; в случае надобности эсэсовская организация должна была быть готова выступить даже против частей регулярной немецкой армии.

Старые деятели эсэсовской организации заняли ответственные руководящие посты, стали теми или иными «фюрерами», а ее рядовые члены, «серая масса», набирались разными способами в Германии и на оккупированных землях Европы. Сюда хлынули подонки из различных стран, всякие авантюристы, у которых были нелады с законами, уголовники, карьеристы и прочая шваль. Но нацистским властям и этого было мало. В оккупированных странах они объявляли принудительную мобилизацию молодежи в СС. Поскольку по международному праву насильственный набор на военную службу на чужой территории запрещен, эсэсовские заправилы заставляли рекрутов добровольно проявлять инициативу.

Иногда арестовывали людей якобы для отправки на работу, а увозили в эсэсовские казармы. Часто схваченных граждан после короткого пребывания в тюрьме или лагере отправляли в отряды СС. Дело осложнялось еще и тем, что в некоторых странах Европы люди имели смутное представление об эсэсовской организации, тем более, что СС и вермахт носили почти одинаковую форму: у солдат немецкий орел красовался на груди а у эсэсовцев на рукаве вот и вся разница. Откуда было рядовому рабочему или крестьянину ее постичь? Не все люди родятся на свет героями, не все осмеливаются оказывать сопротивление, скрываться в подполье, не все призывники находят в себе мужество устоять перед угрозами. А если тебя поймали — выхода нет.

Мужчин, завербованных в эсэсовскую организацию, обычно посылали в другой, совершенно чужой и далекий край на какую-нибудь полицейскую службу. Попавших таким образом в ряды СС и очутившихся в чужом краю держали в ежовых рукавицах, под неусыпным наблюдением начальства. За малейшим проступком следовало тяжелое наказание. Новоиспеченные эсэсовцы чувствовали себя порой не лучше арестантов.

Поэтому и эсэсовцы Штутгофа должны быть разделены на четыре группы:

1) Немцы, эсэсовцы-добровольцы, «старая гвардия» — оплот и опора СС;

2) Немцы, мобилизованные в ряды СС. По своим правам и обязанностям они и равняться не могли с первой группой;

3) Чужестранцы-авантюристы, вступившие в эсэсовскую организацию по собственному желанию и

4) Чужестранцы — жертвы судьбы, порой горемычные бедняги.

Среди охранников лагеря были представители всех четырех групп.

Иностранцы-эсэсовцы носили черный мундир, национальный значок, пришитый к рукаву и вместо шапки своеобразную ермолку. С заключенными они непосредственно не соприкасались. Немцы-охранники смотрели на них свысока, как на второразрядных лакеев. Но узники должны были и перед ними, неумытыми харями, поспешно снимать шапки.

В 1944 году, накануне пасхи, пришел ко мне в канцелярию досточтимый философ СС Клаван, человек с размягченными мозгами, и попросил помочь ему перевести некоторые термины и выражения на русский язык.

— Хорошо, — сказал я — но для точного перевода, господин ротенфюрер, я должен знать весь текст. Отдельные выражения я вряд ли смогу удовлетворительно перевести. Я не знаю, где какие акценты нужны.

— О да — отозвался Клаван — вы правильно говорите. Но и я не знаю весь текст. Я не могу его дать… Тайна…

— Ну уж! — воскликнул я. — Какие могут быть секреты в лагере. В Штутгофе нет таких вещей, о которых мы не узнали бы.

На самом деле, хранить тайны в лагере было невозможно. Так или иначе все выходило наружу. Храбрейший Клаван решил, что ему нечего дрожать из-за раскрытия тайны. Не все ли равно, когда о ней узнают — сегодня или завтра? И он рассказал.

По случаю пасхи, оказывается начальство решило сделать презент охранникам-украинцам: открыть для них публичный дом. Они, мол украинцы, тоже люди, и с их потребностями надо считаться… Комендант поручил ему, Клавану перевести правила поведения которых украинцы должны придерживаться в доме терпимости.

— Видишь ли, перевести-то я могу — покраснел Клаван — но я никогда в подобных заведениях не был, глядишь, и напутаю. Откуда мне знать как там что называется…

— К черту, — вспылил я. — Откуда ты, господин ротенфюрер, взял, что я их посещал?

— Я думал, — оправдывался Клаван — профессор должен все знать.

— К дьяволу! Такой предмет я никогда не преподавал! По правде говоря публичный дом был учрежден по другим соображениям а вовсе не по тем о которых говорил Клаван.

Дело в том, что в свободное время украинцы-охранники шатались по местечку и окрестным деревням, гуляли с солдатками и соломенными вдовами. Они смело конкурировали с эсэсовцами-немцами и портили, бестии, чистоту расы. Если бы эти украинцы не расхаживали в эсэсовской униформе, их немедленно упрятали бы за блуд в лагерь, а иных, для острастки даже повесили бы. Но сладострастников в эсэсовских мундирах было как-то неудобно совать в Штутгоф за покушение на кристальную чистоту расы, поэтому власти и нашли остроумный выход. Они решили удовлетворить потребности украинцев-охранников домашними средствами.

В спешном порядке в ельнике построили красивые, затейливо выкрашенные домики. Власти предусмотрели все удобства. С наружной стороны домики оградили колючей проволокой, чтобы узники не вздумали лезть не в свое дело. Памятуя о том, что на вкус и на цвет товарища нет, власти выделили для обслуживания нескольких сот украинцев двух красоток — Нюнце и Лелю.

Нюнце — небольшая, стройная с черными кудряшками, пытливыми острыми глазками, толстыми мягкими губами, чуть-чуть горбоносенькая. При ходьбе она так вертела бедрами словно ее тряс ток высокого напряжения. Когда Нюнце проходила мимо какого-нибудь эсэсовского молодчика, у нее почему-то всегда отстегивался чулок, обнажая ногу выше колена.

— О черт, — бросал ей вслед эсэсовец и вытирал со лба холодный пот.

Частенько Нюнце заходила в красное здание комендатуры. У красотки были вечно какие-то неотложные дела к различным чинам. А вообще девчонка была средненькая, ничего особенного…

Леля была совсем другая. Высокая плотная блондинка, с широкой грудью и не менее широким задом. Личико у нее было смазливое, только мелковатое для такой массивной фигуры. По лагерю она не ходила, а передвигалась, пыхтя как паровоз узкоколейной железной дороги, Недурна была собой. Ни дать ни взять богиня — олицетворение олимпийского величия и спокойствия. Не женщина, а крепость.

Встать во главе дома терпимости согласилась одноглазая прусская лахудра Краузе, пухлая, циничная старуха с дряблыми икрами. Один глаз она выжгла себе в лагере, поджаривая картошку.

— Узнав о затее начальства, украинцы страшно возмутились.

— Да-а — ворчали они, — когда надо кровь проливать, мы с немцами ровня, а как такое дело — прощай равенство.

— Сходишь в деревню — накормят тебя, напоят, спать уложат, а под утро вежливо пригласят прийти еще раз.

— А тут что — непрошеный, незваный явишься заплатишь полмарки в казенную кассу, да еще девице подарок тащи.

Больше всего раздражало охранников то обстоятельство, что в построенном для них доме нельзя было пить ни водки, ни пива.

— Ну скажите, как по случаю пасхи не напиться! Только немецкие свиньи так поступают. Нет, не на дураков напали. Пусть немцы повесятся вместе с их заведением, а мы туда — ни шагу!

В первый день пасхи украинцы действительно не посетили салон бабушки Краузе. Ни один не пошел. Не пошли они и на второй день.

Бабуся Краузе сидит в одной рубашке у своего домика, греется на солнышке, ногти лаком красит. Нюнце и Леля без юбок, в красивом белье лениво гуляют возле проволочного заграждения и зазывают украинцев.

— Полюбуйтесь, вот мы какие, пальчики оближете!

Украинцы издали смотрят, лузгают семечки, сплевывают скорлупу, но ни один не идет на сближение.

Девицы были и впрямь хороши. Власти выдали им ажурные сорочки, шелковые чулочки, лакированные ботиночки, крепдешиновые платьица, меховые воротнички, цветастые шляпки, пудру, крем губную помаду и прочее необходимое…

На третий день пасхи стойкие сердца украинцев дрогнули. К заведению бабуси Краузе двинулись целой толпой. У колючей проволоки выстроилась очередь. Визит каждого длился 15 минут…

В 1944 году над Штутгофом все чаще и чаще стали появляться самолеты союзников. Они никогда не бомбили лагерь. Очевидно, им было хорошо известно что это за лагерь. Они располагали даже многочисленными фотоснимками. Так по крайней мере думали лагерные власти. Когда самолеты союзников бомбили по ночам Гдыню, Гданьск, Быдгощ, Эльбинг, в лагере разыгрывались интереснейшие спектакли.

Как-то раз в полдень над лагерем появились американцы. Моторы жужжали как пчелы. Самолеты летели в три этажа. Немецкие воздушные корабли, как испуганные зайцы, прятались от них за перелесками, за склонами. Но американцы не обращали на них никакого внимания. Они летели на Гдыню. Потопив там несколько судов, разрушив несколько предприятий, самолеты союзников возвращались обратно.

Надо же было случиться в то время в лагере обеденному перерыву. Одна транспортная колонна везла на кирпичный завод обед для арестантов. Когда обоз добрался до завода, капо вдруг заметил, что исчез конвоир.

Куда он, черт, делся?

Начались поиски. Наконец охранника нашли. Он лежал на дороге и не подавал признаков жизни. Совсем как доходяга-покойник.

Американская пуля угодила ему в голову и вышла через ногу.

Команда доставила своего конвоира вместе с грязной посудой обратно в лагерь. Никто и не заметил, как уложили охранника. Другая американская пуля угодила в стул начальника мастерских СС. В обеденный перерыв начальника как раз не было на работе а то пуля прошила бы его насквозь.

Третья пуля попала в больницу между двумя кроватями, но никого не ранила. Несколько пуль валялось на дворе, они тоже никого не задели.

Таким образом, за пять лет из многочисленной армии эсэсовцев, обслуживавших Штутгоф, только один стал жертвой военных действий, а вернее сказать — жертвой собственного ротозейства.

Во время войны не было лучше службы, чем в частях СС.