Лес богов

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЗАКЛЮЧЕННЫЕ

Все обитатели лагеря делились на категории по роду «совершенных преступлений» и носили на груди и на штанине треугольники соответствующего цвета. Однако различия не имели большого значения, так как в распределении на работы, а также в наказаниях все были уравнены в правах. Кое-какими привилегиями пользовались только немцы-уголовники.

Самый главный по крайней мере самый многочисленный отряд составляли политические заключенные, официально называвшиеся «schutzhaftpolitisch». Они носили красный треугольник и были обречены на заточение до конца войны. Только смерть могла освободить их раньше. По составу «преступления» политические заключенные делились на самые разнообразные группы. Были тут политические деятели разных стран, но были и люди далекие от всякой политики.

Среди политических заключенных-немцев был один-другой деятель из старых партий левого толка, например партии центра, и еще кое-кто. Был даже один представитель верхушки национал-социалистической партии, приближенный Гитлера, редактор нацистского официоза «Ангриф». Фамилия его была Фей. Пятидесятилетний высокий, широкоплечий мужчина, он не первый год шатался по лагерям. Лишения лагерной жизни немного надломили его. Фей был превосходным оратором, митинговым витией, славился громовым голосом, ясной дикцией, остроумием и ехидством. Демагогом он был классическим.

С Гитлером Фей рассорился из-за отношения к Ватикану. Опальный редактор был озлоблен на Ватикан и вообще на всех христиан считая их «почитателями» еврейского бога. У Фея была своя точка зрения и на иезуитов: он утверждал что война якобы плод интриг и козней иезуитов. Иезуиты, дескать, заодно с масонами и те и другие — еврейские дьяволы.

Фей и в Штутгофе остался бешеным расистом. Он гордился арийской расой, которую еще называл «nord???» — нордической.

Меня он весьма ценил за то, что как ему казалось, был характерным продуктом нордической расы.

Был здесь и санитар — лейтенант Ницше, субъект с темным прошлым, бывший архитектор. Участник войны, он был ранен в бедро и остался калекой. Ницше хвастал, что в лагерь попал за интимные отношения с польками: в Каунасе, где он находился в госпитале. Однако привели его в Штутгоф не столько польки, сколько кокаин. Так по крайней мере было написано в обвинительном заключении по его делу.

Ницше проповедовал забавную теорию — теорию о непобедимости Германии. Не беда, мол что немцы потерпят крах на полях сражений. Не беда, что русские оккупируют всю Германию, и она, как и вся Европа станет коммунистической. Германия, уверял он, все равно будет центром Европы, поскольку она, Германия располагает чрезвычайно способной и многочисленной интеллигенцией. Благодаря ей немцы будут иметь большое влияние на Москву и фактически останутся хозяевами европейского континента. Подобных взглядов придерживался не один Ницше. Его теория была довольно популярна среди немцев.

Политическим заключенным был и лейтенант Реслер — оставшийся в живых адъютант генерала Шлейхера, один из самых интеллигентных немцев лагеря. Он промучился в разных лагерях больше десяти лет, но до сих пор чурался своих соотечественников и всегда держался от них в стороне. Реслер вел ожесточенную борьбу против группы немцев-уголовников. Но так как лагерная власть их поддерживала; его усилия были бесплодны. Реслер занимал особенно ответственный пост. Он был капо рабочего бюро. Фактически оно, полностью находилось в его руках. Трудоустройство узника было вопросом жизни или смерти, и от Реслера зависело решение многих важных проблем. Он придерживался весьма, гуманных взглядов, знал наизусть и свободно цитировал Шиллера, но как ни странно — написал никчемный безнадежно глупый, верноподданнический гимн, заключенных Штутгофа. После поверки узники частенько должны были распевать, произведение гуманного адъютанта.

Политических каторжан-немцев в Штутгофе было мало, а среди них интересных людей — еще меньше.

Основную массу политических заключенных составляли поляки и русские самые многочисленные колонии в лагере. Да и заключенные других национальностей, за исключением евреев к цыган, были в основном политические. Причины их ареста были весьма различны: принадлежность к тайным организациям, сопротивление оккупационным властям, участие в партизанской войне, связь с борющимися против фашистского режима, распространение прокламаций, слушание заграничных радиопередач и т. д.

В обвинительных заключениях фигурировали и другие преступления, как: «Staatsbetrachtliche» или «Staatsfeindliche Ausserungen» — предосудительные антигосударственные высказывания, попадавшиеся чаще всего в частных письмах.

Или: «politisch nicht ainwandfrei» — политическая неблагонадежность. Иногда только по подозрению в политической неблагонадежности имярек расплачивался долгими годами пребывания в лагере, что фактически было равносильно смертной казни.

Или: «unerlaubtes Musizieren» — недозволенные занятия музыкой. Черт знает, где и как он там музицировал, но попал в Штутгоф, превратился в доходягу и скончался под забором. Вот тебе и музыка!

Или: «unerlaubtes Aufenthart auf dem Bahnhof» — нахождение на железнодорожной станции без разрешения. Легкомысленный зевака: любитель поглазеть на отъезжающих тоже умирал в лагере!

Поляков сажали, в лагерь и за то, что они отказывались стать немцами. В документах так и записывали: «Volksliste abgelehnt» — отверг предложение онемечиться. За такое оскорбление фактически тоже полагалась смертная казнь.

Было здесь и немало жертв расовой политики, причем не только поляки и русские, но и немцы.

Немцы попадали в лагерь за сношения с польками или русскими, а поляки и русские — за связь с немками. Мужчины и женщины разных национальностей наказывались на общих основаниях. Иногда случались довольно головоломные истории.

В Штутгофе отбывал наказание немец, вернее онемеченный поляк. Монтер. На свободе у него была невеста-полька. За связь с ней он попал в лагерь. Отсидев два года, он вдруг получил сообщение из гестапо. Тебе, мол дарована свобода, поезжай к невесте и женись: она тоже онемечилась, теперь сношения с ней не возбраняются.

Получив такое уведомление, монтер стал ругаться, так что стены закачались. Какого черта он два года проторчал в лагере, на кой ляд сдалась ему старая невеста, если в лагере он успел завести себе новую кралю моложе и красивей. Несчастный жених метал громы и молнии. Расставаясь со Штутгофом, он так ругался, что хоть уши затыкай.

Сидел в лагере немец, барон из Восточной Пруссии, обросший одичавший выродок лет шестидесяти. Попался он за любовную связь с прислугой-полькой.

— Что ж вы, барон — поддразнивал я его, — на старости лет так согрешили?

— Какая тут, к черту старость. Я еще в самом соку, а жена моя два года болеет. Что мне оставалось делать?

— Понятно, понятно, — процедил я. — Госпожа баронесса сама виновата вздумалось ей не вовремя хворать.

Одичавший барон вздохнул и переменил тему разговора.

— Как там у вас в Литве поживают немцы-колонисты? Он, видите ли, после освобождения из лагеря собирался осесть в Литве.

— О — ответил я, — неплохо. Средне. Некоторым из них пеньковый галстук давно надели, а для остальных веревки покрепче подыскивают… Что касается тебя, то ты и березового сука не стоишь. Так и быть, вздернем тебя на воротах.

С того дня барон перестал со мной здороваться, тем более что вскоре его за кражу упрятали на три дня в бункер и свое пленение он приписал моим интригам.

В порче немецкой расы обвинялись преимущественно рабочие-иностранцы. Правда, нацистские законы применялись не ко всем народам одинаково. За любовные сношения с немками на лагерные муки обрекались только русские и поляки, другие национальности наказанию не подвергались. Даже столь ненавистные нацистам евреи трактовались по-разному. В то время, как евреи Восточной Европы за связь с немками расплачивались головой, их братья из Германии отделывались ссылкой в лагерь. А голландских и французских евреев за это даже в лагерь не отправляли.

Путь русских и польских рабочих в Штутгоф по обвинению в порче расы начинался с немецкой деревни. Их вывозили в немецкие деревни на сельскохозяйственные работы. Так как немцы-мужчины были взяты на войну, местные дамы легко поддавались чарам дьявола и охотно общались с приезжими. Надо отдать немкам должное: они хранили верность своим сожителям и не забывали их даже тогда когда те попадали в лагерь. Рискуя очутиться там же, упрямые грешницы посылали им посылки.

Русских в Штутгоф доставляли также из лагерей для военнопленных, где они отказывались считаться с нацистскими законами, вели коммунистическую пропаганду. В наш лагерь их присылали в наказание…

В Штутгофе пребывала и одна парочка — молодожены из Гданьска по фамилии Бреве. Немцы.

Жена, пятидесятилетняя особа, довольно потрепанная, попала за то что имела любвеобильное сердце и постоянно впутывалась в интимные истории с поляками. Муж отдувался за слабохарактерность: он никак не мог совладать со своей темпераментной половиной.

В лагере упрягали и немца-ксендза, крестившего еврейского мальчика. Вообще за укрывательство евреев в лагерь попали очень многие. Одна русская женщина, инженер попала за то, что не умела доить коров. Частенько немецкие крестьяне, не желая платить батракам жалованье или кормить зимой, придирались, к какому-нибудь пустяку и доносили в полицию. Такой батрак прямо с поля отправлялся в лагерь как политический заключенный.

Попал в лагерь и вице-консул фашистской Италии в Гданьске. В 1943 году отправляясь на лето в отпуск, он сдал в наем свою виллу одному гестаповцу. По возвращении вице-консул, естественно изъявил желание поселиться на прежнем месте. Но гестаповец не пустил его. Законный владелец виллы подал на гестаповца в суд. Дело он выиграл, но сам отправился в концентрационный лагерь. Гестаповец же остался жить в роскошной вилле.

Отступая из оккупированных районов России, немцы угоняли с собой гражданское население. Мирные жители наводнили концентрационные лагеря. Такой массовый вывоз в документах назывался эвакуацией.

В лагерь попадали женщины с малыми и даже грудными детьми. Ребенок тоже человеко-единица. Ему причитались и номер и треугольник в придачу. Как же иначе? Но какой треугольник придумать для него? Он ведь не вор, не сектант. Гадали, гадали и порешили: дать несмышленому красный треугольник — присвоить звание политического заключенного. То же самое проделывали с гражданами которые появлялись на свет в лагере.

Беременных в лагерь обычно не принимали. Майер постоянно ворчал: «Сколько раз я говорил начальнику гестапо — не присылайте мне беременных. У меня лагерь, а не детский сад!» — и возвращал женщин обратно в гестапо. Но одна-другая все же попадали. Кроме того, случалось, что будущее поколение зарождалось и в самом лагере. Гражданин, появившийся на свет в Штутгофе, получал сразу красный треугольник. Со дня рождения его причисляли к политическим преступникам, злейшим врагам Третьей империи.

Политическими заключенными считались также французы и латыши, находившиеся в прошлом на службе СС и доставленные в лагерь даже в эсэсовской форме. Были два латыша из Берлина офицеры СС с высшим гестаповским образованием. В Штутгоф они попали за пьяные дебоши и тоже относились к категории политических каторжан!

Лица, вовремя не рассчитавшиеся со сборщиком налогов также носили красные треугольники. К политическим заключенным принадлежали все без исключения самогонщики. В лагере были виртуозы самогоноварения, особенно выходцы из Гродненской области. В Штутгофе даже функционировали несколько тайных самогоноварилен. Конокрады, контрабандисты, спекулянты тоже считались политическими заключенными. Были тут и такие что всего-навсего посмели жаловаться в вышестоящие инстанции на незаконные действия местного начальства например, на неправильное обложение налогами.

Политическим заключенным был и владелец крупнейшей гостиницы города Дейче-Эйлау Оскар Бебнау, укравший, между прочим вагон мяса. В лагере Бебнау просидел недолго, всего полгода — его спас членский билет нациста. Он околачивался в нашей канцелярии, ни черта не делал и занимался только тем, что разыскивал что бы ему поесть. Владелец гостиницы был толст, как слон и прожорлив как дракон.

Проститутки вначале трактовались, как элемент отлынивающий от работы «Arbeitsscheu». Дамы легкого поведения были оскорблены в своих лучших чувствах. Они тотчас запротестовали. Нет… нет… Они не отлынивают. Они работают, да еще как. Позже и их перевели в группу политических. Красотки из Вильнюса с ярко накрашенными бровями стали «политическими» девицами.

Красный треугольник пламенел и на груди Вилли Фрейвальда. Он был по профессии доилыцик коров, по призванию донжуан и по образу жизни бродяга, уличный музыкант. Движимый самыми благородными помыслами, Фрейвальд во время дойки пропел коровам что-то о нацистском фатерланде. Вилли явно рассчитывал на сознательность скотины, думал пением повысить надой молока. Его не поняли и упрятали в лагерь, как политического музыканта и бродягу.

Однажды пригнали в Штутгоф одного уродца. Из его документов явствовало, что он имел какие-то неясные отношения с телкой своего хозяина.

— Ох-ох-оо — схватился фельдфебель Кениг за голову. — Что же мы с тобой делать будем? В лагере у нас телок нет… Не устроят ли тебя кошки?

Фельдфебель фыркал выписывая уродцу красный треугольник. Уродец тоже стал политическим заключенным. Поделом, Не порть бестия, чистоту немецкой расы.