Умолк отец, всю горечь чувств излив,
Ответ Меджнуна был медоточив:
«О ты великий, словно небосвод,
Надзвездных достигающий высот,
Твой лик арабам мускус даровал,
А я твои становья разорял.
Кыбла моих молений — твой чертог,
Существованья бренного исток.
Пускай аллах твои года продлит,
Вся жизнь моя тебе принадлежит.
Совет твой каждый, ты не ведал сам,
Мне на ожоги сердца лил бальзам.
Как поступить? Лицо мое черно,
Не знал я, что упасть мне суждено. —
На скорбный путь, где суждено пропасть,
Влекла меня неведомая власть.
Закованный, влача железный груз,
Сам по себе оковы сбить не тщусь.
И бремя непомерное влеку,
Так суждено судьбою на веку!
Один я всю печаль земли постиг,
Мир не рождал подобных горемык.
Виновна ль тень, что угодила в грязь,
Или луна, что мглой заволоклась?
Так повелось — ни слон, ни муравей
Не властвуют над участью своей.
Такую боль таю я в глубине,
Что даже камни сострадают мне.
Меня судьба преследует, губя,
Нельзя уйти от самого себя.
Куда исчезнуть мне с тропы земной?
Стать не могу ни солнцем, ни луной.
Но если ничего не изменить,
То лучшее из дел — дела забыть.
Блаженных дней мне не знавать вовек, —
Злосчастный я, пропащий человек.
Как молния, палящая уста,
В теснине рта улыбка заперта.
Мне говорят: „Куда пропал твой смех,
Как можно плакать на виду у всех?“
Я не смеюсь, заботясь лишь о том,
Чтоб смех мой не спалил живых огнем!»