Лейли и Меджнун

Ловец жемчужин свой продолжил сказ,

Медоточиво речь его лилась,

Когда с войной покончил Науфал,

А одержимый в горы убежал,

Отец Лейли, войдя в ее шатер,

Такой повел обманный разговор,

Он криво повязал свою чалму,

Все изложив, как надобно ему:

«Узнай, Лейли, народ обязан мне,

Что пораженье избежал в войне.

Ведь Науфал — казни его господь! —

Нас не сумел в сраженье побороть.

Твой полоумный, что навлек беду,

Им изгнан был, мы кончили вражду.

В горах теперь скрывается беглец,

Он от тебя отрекся наконец!»

Не поднимая бледного лица,

Лейли в молчанье слушала отца.

Семейные обычаи блюла,

Но слезы в одиночестве лила.

И от пролитых втайне жгучих слез

Нарциссы робких глаз — краснее роз.

Дорожки слез легли вдоль нежных щек,

Посолонел от них сухой песок.

Вокруг бамбука слезный водоем

Кроваво-красным полнился огнем.

Кто ей поможет, кто подаст совет,

Когда друзей и близких рядом нет?

На плоской крыше, как змея в мешке,

Она металась в ноющей тоске.

Ее дыханья трепетный зефир

Благоуханьем взбудоражил мир.

Мужи из ближних и далеких мест

Шли сватать ту, что краше всех невест.

Чтоб завладеть манящей красотой,

Не жаль казны звенящей золотой.

Друг перед другом проявляли прыть,

Жемчужину пытаясь раздобыть.

К ней тянут руки, ведь не зря влечет

Еще сокрытый в улье сладкий мед.

Но, дорожа жемчужиной, отец

От посягательств охранял ларец.

Сама Лейли, как ваза из стекла,

Себя от хищных взоров берегла.

На людях притворяться ей дано

И улыбаться, даже пить вино.

Так свет струит свеча во тьме ночной,

Дотла в тоске сгорая неземной.

Нет, не двулична роза, коль шипы

Хранят ее от прихотей судьбы.

Лейли, страданья не чиня родным,

Терпела муку, улыбаясь им.

А между тем, вокруг ее шатра

Толпились свахи с самого утра.

И, услыхав об этом, Ибн-Салам

Решил не мешкать и приехал сам.

Тщеславием кичливым обуян,

Он свадебный возглавил караван.

В подарок для родных и для гостей

Вез маны амбры и тюки сластей.

И черный мускус, и багряный лал.

Он роскошью хвастливой удивлял.

Сам для ночных рубах цветной атлас

Рачительно он выбрал про запас.

Пригнал верблюдов тысячу числом

И скакунов арабских под седлом.

За золото вступают в бой полки —

А у него с собою сундуки.

Метал перед гостями на коврах

Казну горстями, как сыпучий прах.

Столь он безмерно щедрость распростер,

Что золотом засыпан был шатер.

С дороги отдохнув денек иль два,

Он вестника призвал для сватовства.

Велеречивый муж, искусный сват,

Смягчить мог камень, затупить булат.

Такие совершал он чудеса,

Что мог бы позавидовать Иса.

Все, чем гордятся Чин, Таиф и Рум, —

Изделья, восхищающие ум,

Сокровища, которым нет цены,

Родителям Лейли привезены.

Сват, красноречья завладев ключом,

Похвальные слова струил ручьем:

«Наш Ибн-Салам средь храбрых львом слывет,

Арабов он и гордость, и оплот.

Мечом прославя свой высокий сан,

Муж знаками величья осиян.

Коль крови жаждешь — он прольет поток,

Захочешь злата — сыплет как песок.

Тебя избавит от осуды зять,

Твоей казне оскуды не знавать!»

Так много ловкий сват наговорил,

Что бедного отца ошеломил.

Тут, сколь не исхитряйся, не крути, —

Пришлось ему к согласию прийти.

Увы, отец не отвратил напасть

И вверг свою луну дракону в пасть.

Когда невеста дня, восстав светла.

Из рук Джамшида чашу приняла,

И русский отрок, юн, русоволос,

Арабу дал накидку ярче роз,

Отец невесты с раннего утра

За украшенье принялся шатра.

Был сам жених и весь приезжий клан

За праздничный усажен дастархан.

Дивя размахом весь арабский мир,

Под музыку и песни грянул пир.

Он длился долго, как велит закон,

Союз венчая дружеских племен.

Росла дирхемов груда высоко —

Дань матери Лейли за молоко.

В опочивальню, как заведено,

Снесли на блюдах сласти и вино.

Злосчастная металась, как во сне,

Сгорала, как алоэ на огне.

Слезинки, затмевая звездный взгляд,

Ей розы щек без устали кропят.

Рубиновые стиснуты уста, —

Изнемогает в муке красота.

Ждет новобрачный, празднично одет;

Невесте мрачной опостылел свет.

Разбилась чаша возле уст ее,

Полыни горче сладкое питье.

На шип наступишь — ногу занозишь,

На пламя дунешь — губы опалишь.

Род в единенье — словно кисть руки,

Беда, коль палец отсекут враги.

Кто оскорбляет своевольем род,

Того родным он боле не сочтет.

Змея ужалит палец — ждать невмочь,

Отсечь его немедля надо прочь.

Гармония спасает нас от бед,

Смерть наступает, коль согласья нет.

Лейли теперь в томительной тоске —

От гибели душа на волоске!