Лейтенант милиции Вязов. Книга вторая

РАССКАЗ МАРИНЫ ИГНАТЬЕВНЫ

Марина Игнатьевана сидела за столом напротив Михаила в его кабинете. Понурившись, она крутила ручку бархатной сумочки, вздыхала, зябко пожимала плечами. По временам, когда она поднимала голову, Михаил видел ее необычайно блестевшие глаза. Она была в каком-то лихорадочном состоянии, говорила прерывисто и, может быть, не решалась высказаться ясно. Сбивалась на то, что ехала в отделение, пересаживаясь с трамвая на трамвай, хотя могла доехать на одном троллейбусе.

— Иначе я не могла поступить… Ведь опять он приходил и угрожал мне… — приглушенно сказала Марина Игнатьевна и сжала в руках сумочку. Плечи ее вздрагивали, она еще ниже опустила голову.

Михаил насторожился и вежливо попросил:

— Рассказывайте, пожалуйста, Марина Игнатьевна, по порядку. Я не понимаю вас.

Женщина взглянула на него удивленно и даже с недоверием, но тут же спохватилась, оглянулась на дверь и, пододвинувшись к столу, продолжала вполголоса:

— Извините меня, я сама не своя. Вам, конечно, надо рассказать все сначала. Да, именно вам, одному вам… Я за этим пришла… Долго не решалась, и все же пришла… Сколько лет никому не открывалась, таила горе и обиду… Так слушайте, я вам доверяю, доверяю свою судьбу… — Марина Игнатьевна закрыла лицо руками и долго сидела, не шевелясь и не произнося ни слова. Михаил не торопил ее, он уже догадался, что сейчас узнает все о трудной жизни этой женщины. Марина Игнатьевна опустила руки и начала говорить, вперив взгляд в угол стола.

— Мои страдания начались в то время, когда я училась в десятом классе, когда еще была порядочной дурой. Я жила с мамой. Она инженер, зарабатывала немало, да и отец, который ушел от нас перед этим года за три, присылал для меня много денег, поэтому мы жи ли с мамой на широкую ногу Мама не особенно следила за мной, да ей и некогда было: днем она работала, а по вечерам уходила к знакомым. Предоставленная самой себе, я тоже привыкла вечерами ходить в кино, в театры, на танцы, в общем не отказывала себе ни в чем. В таких условиях, сами понимаете, случайные знакомства неизбежны. Познакомилась я однажды с молодым человеком, назвавшимся сыном директора магазина. Он прекрасно танцевал, неплохо пел, был остроумен и очень общителен. Звали его Саша. Одевался Саша по последней моде, в компании был душой, за ним увивались девушки. Правда, остроты его были скабрезные, в них так и сквозила разухабистость, но я тогда восхищалась и тем, чем не надо было восхищаться, смотрела на мир еще глупо-восхищенными глазами. У Саши были черные волнистые волосы, зачесанные на косой пробор, и темно-карие, я бы сказала, пронзительные глаза, которые говорили о твердости его характера, о мужестве. Я тогда не понимала, что в этих глазах можно было всегда прочитать признаки нахальства и затаенной ненависти… И я, как дура, влюбилась в этого человека…

Марина Игнатьевна глубоко вздохнула и вытерла платком повлажневшие глаза. Михаил понимал, почему она плачет: пустая растрата первых чувств оставляет в сердце на всю жизнь мутный осадок, воспоминания о них вызывают тоску, жалость к себе.

— Часто мы собирались в какой-либо квартире у знакомых ребят или девушек, танцевали, пили вино. Организаторами всегда были Саша и его товарищ Петя. Иногда бывал на вечеринках электромонтер Алеша Старинов. Он держался высокомерно, как старший.

При упоминании имени Алексея Старинова, которого Михаилу с таким трудом удалось поймать, он уже понял, в какую компанию тогда попала Марина, и стал слушать еще внимательнее. При этом он думал: «Да, вот так и начинается разложение. Не этого я ожидал, не этого. И как она рассказывает! Та ли это Марина Игнатьевна, с которой я искал ребенка?» И с сожалением смотрел на красивое лицо Марины Игнатьевны, на ее сухие, побледневшие губы.

— Описывать вечеринки я не буду, — продолжала она, — вы сами знаете, какие они бывают. Меня много раз предупреждали одноклассницы, которые вечера просиживали за книгами, готовясь в институты, даже просили не встречаться с Сашей. Я их не слушала, думала, что жизнь наладится и без книг. И, пожалуй, я очень надеялась на свою девичью красоту… Все шло как будто хорошо, — мама гуляла, не отставала от нее и я, мы были веселы и беззаботны, как птички божие. Но вот однажды, перед концом занятий в школе, перед самыми экзаменами, мы собрались, как обычно, на квартире одной из девушек. Потанцевали и сели за стол. Выпили для веселья по рюмке вина, потом, после настойчивых просьб ребят, выпили по второй рюмке и тут у меня вдруг закружилась голова. Я только после поняла, что наши ухажеры подложили в вино какую-то гадость. Саша отвел меня в отдельную комнату и уложил в постель…

Марина Игнатьевна умолкла, рассматривая и теребя пальцами обтрепавшиеся края сукна, которым был покрыт стол. На щеках ее появился нездоровый румянец — бледно-розовый и пятнистый, — она не решалась посмотреть Михаилу в глаза. Помолчав, собравшись с мыслями, она продолжала так же рассудительно:

— Я с вами до конца откровенна для того, чтобы вы лучше поняли мое ужасное положение. Я, конечно, плакала. Саша меня утешал и, наконец, пригрозил, пообещал пойти к маме и все рассказать. Я немного успокоилась только тогда, когда он пообещал на мне жениться. Но дальше события повернулись своей темной стороной. Дня через два я узнала, что Саша арестован, а через неделю его уже осудили за убийство и грабеж. Мне было стыдно показываться в школе, училась я кое-как, а мама ничего не замечала: ни слез моих, ни растерянности, она была увлечена своими делами. Компания наша распалась, я осталась одна. Как много я тогда думала о самоубийстве! Но ведь я была молода, мне хотелось жить… Экзамены я сдала, но отметки получила плохие, и о поступлении в институт нечего было и думать… С кем-то надо было посоветоваться, но у меня не оказалось близких друзей, и я поняла, как далека от школьных товарищей и как далека от меня моя мама. Бессонные ночи, страшные и длинные дни… Я боялась, как бы и меня не забрали в милицию, хотя я и не имела представления о жизни Саши.

Однажды ко мне пришел Петя. Я даже в какой-то степени обрадовалась его приходу. Впустила его в комнату. Но тут произошло то, что должно было произойти: Петя не стал меня слушать, он сказал, что Саша перепоручил меня ему, Петру Крюкову, и что Саша требует пятьсот рублей денег. Я сказала: деньги мне взять негде. Крюков же ничего не признавал, настаивал. Потом пригрозил: он обо всем расскажет матери и, может быть, даже в милиции, а если потребуется, прикончит меня где-нибудь за углом. Вы, конечно, представляете, как я испугалась. Но что было делать? И я решилась украсть деньги у матери… Это было первое и последнее мое воровство. Я отдала деньги, и Крюков ушел. Теперь передо мной встал вопрос — как оправдаться перед мамой, когда она обнаружит пропажу денег? Что ей сказать? И опять — мученья, бессонные ночи. Мать, наконец, заметила мое состояние, обнаружила пропажу денег. Начала ругаться. Я сидела бледная и растерянная. Она подошла ко мне, села рядом и спросила: «Что с тобой, дочка?» Мне бы расплакаться, признаться во всем. Но я горела от стыда и не могла вымолвить слова. Не дождавшись от меня ответа, мама опять вспылила. Так она и не узнала моей тайны. Отношения наши стали натянутыми, мы, собственно, почти не разговаривали, а деньги она стала класть на сберегательную книжку, выдавая мне на хозяйственные расходы ежедневно небольшую сумму. Я решила найти работу. Пришлось выдержать бой с мамой — она возражала. Устроилась я ученицей на швейную фабрику. Учеба мне нравилась, и я начала успокаиваться. Те деньги, что я получала как ученица, мама предоставила в мое полное распоряжение, я их расходовала по-своему усмотрению. Подруг из нашей компании я растеряла, не хотела сними встречаться, одноклассницы от меня отвернулись. Появились у меня подруги с фабрики. Началась другая жизнь, трудовая. Кажется, все пошло хорошо. Но опять явился Крюков и снова за деньгами. Я отдала ему свои сбережения. Потом, он начал являться регулярно, каждый месяц. Это было невыносимо. Он требовал деньги для Сашки, а я не знала, на что он эти деньги тратит. Долго так продолжаться не могло. Нужно было на что-то решиться. И я нашла один выход из положения: вышла замуж за слесаря, который работал у нас на фабрике по ремонту машин. Мой муж Федя — вы его видели, — в семейной жизни оказался идеальным, мы любим друг друга, а когда появился у пас ребенок, мы не знали предела счастью. О, какое это было прекрасное время! Я думала, что мои мученья кончились, и если бы вы видели, как я расцвела. Я уже работала закройщицей, материально мы также были обеспечены хорошо. И вот опять мое счастье было разрушено одним ударом: пришел Крюков… У нас с мужем нет секретов, и я не могла у него воровать деньги, воровать от семьи. И я отказала. Крюков пригрозил. С тех пор я не знала покоя, начала сохнуть. Муж перепугался, водил меня по врачам. Но чем они могли мне помочь? Я думала во всем открыться мужу. И не решилась. Вы ведь представляете, что может случиться в будущем? При малейшей неприятности муж будет меня попрекать прошлым, и его попреки навсегда отравят мне жизнь. Семья будет разрушена. А Крюков начал приводить свои угрозы в исполнение: я уверена — кража моего ребенка подстроена им. Хорошо, что нам скоро удалось его найти. Я ужасаюсь при мысли, — если бы мы опоздали дня на два, то ребенок мог бы погибнуть. Вы, может быть, спросите — почему я до сих пор не заявила в милицию? Были, конечно, у меня и такие мысли, но я не представляла, как можно было избавить меня от злого рока. Ведь причин для ареста Крюкова нет, свидетелей нет, да и подозрение могло упасть и на меня. Люди везде разные… Я пришла к вам, как к душевному, внимательному человеку, не знаю, поможете ли вы мне. Я, по крайней мере, не вижу выхода из положения. Я пришла открыться во всем вам, вы первый человек, который узнал мою тайну, и я очень надеюсь, что вы не сделаете мне зла… Поверьте, я ничего не скрыла, может быть, мне будет легче от того, что и вы, Михаил Анисимович, знаете о моей беде, как-то разделяете ее со мной… О, если бы вы мне помогли!.. Помогите, сохраните семью и, может быть, мою жизнь…

Марина Игнатьевна плакала, закрыв глаза платком. Михаил сидел, не шевелясь.

Чем больше женщина рассказывала, тем сильнее он недоумевал: «Откуда у нее такой язык? Неужели она училась в нашей советской школе? Как просто она скатилась!..» Постепенно в нем накапливалась неприязнь к этой, по-своему обиженной, женщине. Но все равно ей надо было помочь.

— И вот вчера Крюков опять пришел ко мне, потребовал деньги… — продолжала Марина Игнатьевна.-‹ Что мне было делать? Деньги я не могла дать, — тогда бы обо всем узнал муж… Крюков опять пригрозил. Пусть бы он убил меня… Но он ведь может что-нибудь сделать с ребенком… Я тогда не выдержу… Мне все равно…

Это был, конечно, шантаж. Михаилу пришлось оставить Марину Игнатьевну в кабинете, пойти к капитану и обо всем доложить.

Капитан, выслушав Михаила, снял фуражку, положил на стол, прошелся по кабинету, снова надел фуражку и сел. Это была его привычка. Потом он захотел познакомиться с Мариной Игнатьевной. Михаил привел женщину. Капитан сказал ей:

— Есть единственный выход: вам надо на время уехать из города. За время вашего отсутствия мы что-нибудь придумаем. Ваш муж не будет возражать, если вы уедете с сыном в санаторий?

— Он давно об этом говорит, но путевку мне обещают только в сентябре.

— Постараемся ускорить. Идите домой. С нами держите связь, звоните мне, Михаилу Анисимовичу или дежурному. Надеюсь, шакалу прижмем хвост, и все обойдется благополучно.

Кое-как успокоив Марину Игнатьевну и проводив ее, Михаил долго сидел в раздумье. Чем занимается этот паразит, Крюков? Надо узнать. Но прежде всего посоветоваться с подполковником Урмановым.