Лейтенант милиции Вязов. Книга вторая

ОТВЕТНЫЙ УДАР

Оглянувшись несколько раз на просвеченный лучами сад, чертыхаясь, Крюк торопливо зашагал по обочине хлопкового поля. Частые ручейки серебряным гребешком прочесывали зеленые грядки хлопчатника, зелень буйно лезла на дувалы, на дома, здесь было только два цвета: синее небо и зеленая земля. Крюк не замечал ни серебряных ручейков, ни паутинок, облепивших лицо, спешил. Он понял — этот парень появился в доме отдыха не случайно. Мысленно он черными словами крестил Анфиску. Эта дура все же сделала по-своему, поперлась с ребенком в церковь, вместо того, чтобы подержать его несколько дней взаперти, и попалась, глупая баба. Чего она наболтала в каталажке?

А старая коряга, пьяница Чубуков, никак не удержится, обязательно ввяжется в драку. Но на него можно надеяться, умеет прикинуться дурачком. Пятнадцать суток оттарабанит и вернется. Что же тревожит еще? Неужели они будут охранять Марину всегда? Чепуха! «Хватит валандаться, — решил Крюк, — пора нажать. Умная баба заменит всех Анфисок и вертихвосток».

Крюк вышел на шоссе, остановился, осененный догадкой: «Анфиска попалась с ребенком нарочно, хочет замести следы. Ах ты, стерва-баба! Дура-дурой, а хитрая». Ухмыляясь, он сел в автобус. В машине было полно народу, от мотора несло бензином, и люди страдальчески улыбались. Крюк забился в угол и забыл об окружающем. Изредка он усмехался. Не такой он осел, как полагают в уголовке. Взять его, конечно, можно, он и не скрывается, да вот доказать его вину пусть попробуют. Выманивал деньги? Кто докажет? Расписки нет, на месте преступления не захвачен. Сами давали. Принимал ворованное? Никаких вещей у него нет, он их не держит. Пусть копят дураки. Ему надо немного.

«Черт меня дернул после выхода из тюрьмы связаться с Анфиской. Пошла на мокрое дело… Но при чем тут я? Мало ли что натворят дуры-бабы, за всех не успеешь отвечать. Мария хорошая была девушка, хотя и глуповатая, да против Марины — она овца. Эх, Марина!»

Крюк прислонился головой к дрожащей стенке и закрыл глаза.,

С автобуса он пересел на трамвай. Стук колес на стыках его раздражал, морщась, он стоял на задней площадке и курил. Кондукторша несколько раз посмотрела на него выразительно, но не предупредила, может быть, подумала, что он пьян, и не захотела связываться.

Кустиков был дома, сидел на полу и заводил для сына игрушку-автомашину типа ракеты. Мальчик прыгал и смеялся.

Крюк вошел, не постучавшись.

— Привет хозяину дома! — поздоровался он.

Продолжая улыбаться, Кустиков поднял голову:

— Здравствуйте!

Потом сообразил, что пришелец не постучался и, и пустив машину, осмотрел непрошенного гостя с интересом.

— Можно пройти? — Крюк шагнул.

Проходите, — пригласил Кустиков, вставая с пола.

Они сели к столу. Мальчик схватил машину, громко засмеялся.

Крюк вынул из кармана пачку дорогих папирос, закурил. Кустиков взял со стола сигарету, прикуривая, покосился на гостя. Не спрашивал, ждал.

Сидели молча, оглядывая друг друга. Кустиков был в майке-безрукавке, покатые сильные плечи его нависали над столом глыбами. По сравнению с ним Крюк выглядел мальчишкой.

— Мой приход тебя удивляет, — сказал Крюк.

— Надо полагать, — согласился Кустиков.

— А когда узнаешь, зачем я пришел, удивишься еще больше.

— Возможно. Но пора бы сказать — кто ты.

— Резонно. Придется сказать. Я один из тех людей, которые много знают и мало рассказывают. Зовут меня Антипом Потемкиным. Пришел я сообщить тебе новость, от которой у тебя на лоб полезут глаза.

Кустиков спокойно осмотрел сигарету. Брови его чуть сошлись, в глазах появилось любопытство.

— Я не из пугливых. Запомни. А ты, вроде, из болтливых. Советую не тянуть резину, я могу выйти из себя и заставить тебя говорить внятно.

Крюк скривился, пустил струю дыма.

— Понятно. Не умеешь держать себя в руках. Крепкие кулаки — богатство, да пустить их в ход — не требуется особого ума. — Про себя он зло чертыхался, бунтовало самолюбие: «Если не сумел оттрепать того парня, пусть достанется этому борову». Кустиков сидел, влипнув в стол, не шелохнувшись, и его каменное спокойствие особенно злило Крюка.

— Я пришел говорить о твоей жене, — сказал он наконец.

— Не удивляюсь. Ты можешь болтать о чем угодно.

Характер у Кустикова был завидный. Электромонтер соприкасался с токами высокого напряжения, с которыми шутить нельзя. Он долго мог выдерживать оскорбления, не отшучиваясь и не возражая, но если кому-либо удавалось вывести его из равновесия, он терял над собой управление и делал глупости. Он уже понял, что к нему пришел какой-то проходимец и подумывал выбросить непрошенного гостя.

— Твоя жена имеет хахаля. Он в тюрьме, — выпалил Крюк с любезной улыбкой.

— А ты что, в щелку смотрел или рядом топтался? — после некоторого раздумья спросил Кустиков, поднес ко рту сигарету и почувствовал, как никогда, едкий привкус никотина.

— Она деньги ему пересылала, через меня, — осклабился Крюк.

Кустиков пошевелился, потом тяжело поднялся. Лицо его стало серым. Рывком бросив на пол сигарету, он шагнул сгорбленный, со сжатыми кулаками. Крюк тоже встал, продолжая ухмыляться. Но в следующую секунду, увидев перекошенный рот Кустикова, он втянул голову в плечи и сунул руку в карман. Достать нож он не успел. Кустиков схватил его за шиворот и швырнул. Открыв спиной дверь, Крюк уже в коридоре ударился головой об пол. Он лежал, раскинув руки, раскрыв рот.

Кустиков стоял у двери, разглядывая проходимца. Постепенно кулаки у него разжались, бледность с лица сошла, и он наклонился над Крюком, потрепал его за волосы.

— Ну, ты, вставай, да уматывайся, — миролюбиво сказал Кустиков, — а не то я могу нечаянно сильно зашибить.

Крюк вскочил и бросился по коридору.

За окном покачивалась ветка алчи, зеленые шарики плодов тесно жались к листочкам. Кустиков, стоя у окна, пристально рассматривал темные мелкие листья, припущенные пылью. Раздражение утихло, но в сердце зашевелилось подозрение:

«Может быть, этот прощелыга говорил правду?»

Кустиков почувствовал, как кто-то тихонько дернул его за брюки, дернул один раз, второй. Он обернулся. Сынишка стоял рядом и с испугом смотрел вверх. Глазенки его блестели от слез. Он так перепугался, что не мог плакать громко. Кустиков схватил сынишку и прижал к себе. Мягкое тельце ребенка дрожало.

— Милый ты май… — прошептал Кустиков.