Либерия

ГЛАВА 7

И мы покатили дальше, виляя по узким кривым улочкам. По обеим сторонам дороги рядами тут и там стояли прилавки, на которых лежали всевозможные товары. У меня создавалось впечатление, что основным занятием либерийцев была продажа друг другу мыла, свечей, крекеров и других бытовых товаров. За прилавками сидели дети или женщины с детьми; они приветливо махали нам руками, ладони которых были ощутимо светлее остальной кожи.

— Знаешь, почему у негров ладони и ступни белые? — спросил у меня Гена, повернув голову назад. — Однажды бог решил покрасить всех людей в черный цвет. Поставил их в ряд с прижатыми к стене руками и стал красить по очереди. Ладони и ступни хотел потом закрасить, но увлекся и не заметил, как краска кончилась...

На очередном изгибе улицы я внезапно увидел впереди, в нескольких метрах от нас, потрепанный синий фургон, ехавший навстречу по нашей стороне дороги.

Гена резко повернул руль влево. Мотоцикл понесло в сторону, и мы стали заваливаться на левый бок, скользя по дороге, как фигурист на льду во время выполнения навороченной спирали. Мотоцикл стал плавно поворачиваться вокруг своей оси, наклоняясь все ближе к дороге. Гена повернул руль в другую сторону, и мотоцикл, продолжая поворачиваться, стал плавно подниматься кверху.

Для того чтобы описать это происшествие, мне понадобилось семьдесят шесть слов; в реальности же все это произошло за две-три секунды. Мое время почти остановилось, и я успел заметить и рассмотреть кучу разных деталей вокруг и задуматься о десятке разных тем.

Когда переднее колесо мотоцикла с размаху въехало в торчащее из земли железное ограждение, мое тело взмыло вверх и зависло в воздухе вверх ногами, словно я был акробатом, выполнявшим сложный трюк на арене цирка. Вскоре гравитация взяла свое, и, перелетев через руль, я ударился головой о землю и свалился на спину в полутора метрах от мотоцикла.

Несколько секунд я слышал только гул в ушах и видел только ватный красно-серый туман. Во рту стоял металлический привкус, как будто я поужинал медной проволокой. Открыв глаза, я увидел ярко-голубое небо. Медленно перевернувшись на бок, я стащил с головы шлем. На месте удара о землю на нем была глубокая вмятина.

"Будь я без шлема, эта вмятина могла бы быть в моем черепе", — спокойно подумал я.

Я встал на ноги и осмотрел себя со всех сторон. Ни переломов, ни серьезных ушибов вроде бы не было. Единственным видимым повреждением была рана на левой ноге: после торможения о грунтовое покрытие дороги из моей лодыжки оказался выдран лоскут кожи размером с крупную монету. Из раны сочилась кровь, тонкими ручейками стекая вниз по ноге на шлепанец и падая алыми каплями в дорожную пыль.

Гена неподвижно лежал рядом с мотоциклом, не проявляя признаков жизни. Я тронул его за плечо; он застонал, открыл глаза и посмотрел на меня, моргая и щурясь от солнца. В этот момент он напоминал испуганного ребенка, который только что получил от родителей ремнем по попе. Крови и серьезных ран на нем видно не было.

Со всех сторон к нам сбегался народ, крича и махая руками; звуки голосов доносились до меня как будто издалека, сквозь толстый слой ваты. Фургон, с которым мы чуть не столкнулись, остановился поперек дороги; из кузова испуганно выглядывали женщины и дети, а водитель выпрыгнул из кабины, подбежал к нам и участливо склонился над Геной.

— Он в порядке? — спросил он у меня, пытаясь приподнять Гену с земли.

Гена оттолкнул его руку и сел, покачиваясь из стороны в сторону и сжимая голову руками.

— Вызывай полицию, — слабым голосом сказал Гена.

— Может, и врача вызвать? — спросил водитель фургона.

— И врача, — согласился Гена. — Пусть осмотрит нас и зафиксирует повреждения.

Вскоре прибыли полицейские и врач из соседней клиники.

В окружении галдящей толпы врач осмотрел Гену, который стонал при каждом его прикосновении, и обнаружил несколько ссадин и синяков. Моим единственным повреждением была содранная кожа на лодыжке.

Обработав наши раны йодом и заклеив их пластырем, врач с некоторым сожалением констатировал:

— Серьезных ран я не нашел. Тем не менее, когда вы завершите юридические формальности, я рекомендую вам пройти более тщательный осмотр в моей больнице.

— Теперь в полицию, — процедил Гена сквозь зубы. — Я эту сволочь засужу! Всю жизнь будет на штрафы работать!

И мы двинулись в участок.

Впереди с важным видом вышагивали полицейские. Рядом с ними семенил водитель фургона, объясняя на ходу, как и что случилось, кто он такой, из какого племени, чем занимается, сколько у него родни и так далее. За ними шли мы с Геной, толкая вперед мотоцикл. Позади нас топала шумная толпа зевак, которая по ходу движения стремительно увеличивалась за счет присоединения все новых любопытных. Небо быстро темнело, и к полицейскому участку наша процессия подошла почти в полной темноте.

*******

Пригнув голову, чтобы не удариться о низкий потолок, я шагнул в бетонное строение с пустыми проемами вместо дверей и окон. За столом в центре сидел начальник полицейского участка и с глубокомысленным видом что-то писал в тетради. Не проронив ни слова, он величественно кивнул вошедшим полицейским и жестом предложил нам сесть на низкую лавку у стены, рядом с деревянной клеткой, где скучало с полдюжины задержанных правонарушителей.

Сопровождавшие нас зеваки, которые хотели соприсутствовать при разбирательстве, стали быстро заполнять помещение. Начальник, разом выйдя из своего медитативного состояния, встал с места, грозно сдвинул брови и заорал так громко, что я вздрогнул от неожиданности.

— Немедленно очистить служебное помещение от посторонних! Обвиняемые и пострадавшие остаются, остальные — на улицу!

Полицейские стали энергично выгонять незваных наблюдателей на улицу, используя для этого как словесные методы внушения в виде криков и угроз, так и грубую физическую силу в форме пинков и затрещин. Сидевшие в клетке правонарушители комментировали их действия одобрительными возгласами, советуя им то "наподдать как следует этому придурку в красной майке", то "врезать дубинкой еще вон тому уроду в синих шортах".

Полицейским удалось выполнить поручение шефа лишь отчасти: народ продолжал заглядывать в окно и топтаться в дверях, не обращая внимания на настойчивые требования полицейских не мешать следствию. Лица зевак источали такое жадное любопытство, что заставить их уйти смогли бы разве что резиновые пули или слезоточивый газ.

Время шло. Мы молча сидели, глядя на начальника отделения, который снова погрузился в задумчивость и продолжил неторопливо писать в своей тетради. Гена достал из кармана сигареты, но стоявший рядом полицейский сказал, что курение в участке запрещено.

Начальнику отделения потребовалось минут двадцать, чтобы записать наши имена, гражданство и прочую базовую информацию. Затем нам как пострадавшим предоставили первое слово. Гена с моей помощью кратко рассказал о случившемся: мы двигались по дороге в полном соответствии с правилами движения и на изгибе дороги едва избежали столкновения с фургоном, ехавшим по встречной полосе.

Затем слово дали водителю фургона. Он встал со своего места, вышел на середину помещения и около получаса обстоятельно и с многочисленными подробностями излагал свою версию событий. Сначала он в деталях рассказал о том, чем занимался в течение дня, где был и откуда ехал; хотя это совершенно не относилось к сути дела, начальник участка выслушал это пространный рассказ с большим интересом и иногда задавал уточняющие вопросы. Затем водитель фургона перешел к описанию инцидента на дороге. Так как он с семьей ехал с рынка с покупками, а его дом находился на другой стороне улицы, это, по его мнению, давало ему право выехать на встречную полосу за пару сотен метров до его дома.

Полицейский начальник глубокомысленно кивал и делал записи в своем блокноте, а затем объявил, что он и его коллеги удаляются на совещание. Приказав всем оставаться на местах, он вышел на улицу в сопровождении двух подчиненных и семенившего вслед за ним водителя фургона.

— Я не понял: это следствие или это уже суд? — плачущим голосом спросил Гена. — Какое еще совещание?

Гена поднялся было, чтобы выйти на улицу покурить, но полицейские в грубой форме потребовали, чтобы он вернулся на место.

— Почему обвиняемому можно выйти, а пострадавшему нельзя? — спросил Гена с возмущением.

— Начальник приказал, чтобы все оставались на местах, — невозмутимо отвечали стражи порядка на этот и все последующие вопросы Гены.

Время шло. Толпившийся у входа и у окон народ смотрел на нас во все глаза, громко комментируя ситуацию, отпуская дурацкие шутки и громко хохоча. Наши соседи, арестанты, пытались завязать с нами светскую беседу о своей нелегкой доле в частности и о несправедливости в мире вообще; полицейские советовали им закрыть "свои поганые рты", в противном случае угрожая им скорой и жестокой расправой; зеваки азартно потешались и над теми, и над ними.

Рана на моей ноге неприятно ныла: кровь, понемногу вытекавшая из-под пластыря, привлекала десятки кусачих мошек, которые, дружно жужжа, веселой гурьбой описывали круги вокруг моей лодыжки, пытаясь приземлиться поближе к краю кровоточащей раны и впиться в нее своими хоботками. Я думал о том, что, если бы сфотографироваться в этой обстановке, получилась бы сенсационная ава для моих аккаунтов в соцсетях... Тем временем Гена каждые пять минут звонил Шимону, нервно вертя в пальцах зажигалку.

— Он говорит, чтобы мы бросали все это и срочно везли деньги на офис, — жаловался мне Гена. — Шимон меня еще плохо знает! Я от своего никогда не отступаю. Шимон — грамотный бизнесмен, но у него есть одна слабость — при малейших трудностях он сразу начинает суетиться и паниковать. Когда мы летели в Либерию, прямо в аэропорту обнаружилась одна проблема, из-за которой поездка оказалась на грани срыва. Шимон тут же начал беситься, орать и уже готов был все бросить и остаться в Израиле. Но я посоветовал ему успокоиться и немного подождать... И решил проблему!

Посмотрев на меня с загадочным выражением лица, Гена вдруг закашлялся с громким свистом в груди и сплюнул на пол комок мокроты.

— У тебя астма? — удивленно спросил я.

Гена молча кивнул, продолжая кашлять. Я посмотрел на него с сочувствием. Астма мучила меня с семнадцати лет. Меня тогда как раз исключили из школы, и я пошел работать в театр машинистом сцены. Через несколько месяцев в сыром подвале без окон, в окружении пыльных декораций, у меня начались периодические приступы удушья. Несмотря на это, как и Гена, я так и не смог окончательно бросить курить — хотя лучше мне от этого, понятное дело, не становилось. То, с чем нам жаль расставаться, для чего-то нам да нужно; наверняка людям для чего-то нужны и их болезни.

*******

Вернувшись с "совещания", начальник участка вынес свой вердикт: мотоциклист ехал слишком быстро, что и стало причиной аварийной ситуации.

— Но фургон ехал по встречной! — возмутился Гена.

— Столкновения не было? Не было, — грубо перебил его начальник участка. — Мотоциклист упал по собственной вине: набрал слишком большую скорость и не справился с управлением. Дело закрыто.

Гена покраснел от злости и вскочил на ноги. Он смотрел на полицейского с вытаращенными глазами:

— Но... То есть... Как это? Стоп! Я ведь... Он... Там...

Грозно посмотрев на Гену, начальник участка оглушительно рявкнул:

— Все свободны!

Гена вздохнул и понуро пошел к выходу; я двинулся за ним.

Сначала арестанты в клетке, а затем и зеваки разразились смехом и издевательскими комментариями. Мы с трудом протолкались к нашему мотоциклу сквозь веселящуюся толпу и обнаружили, что кто-то слил бензин из топливного бака. Ругаться и искать виновных было бесполезно, и мы молча потащили мотоцикл по улице, высматривая заправку.

Было около восьми часов вечера. На улицах зажглись свечи в пластиковых бутылках. В полумраке сновали темные фигуры, кричали многочисленные хриплые голоса и надрывались кассетные магнитофоны. По обочинам текли ручьи из нечистот и помоев, источая сильную вонь; у домов возвышались большие кучи мусора, по которым босиком бегали дети в рваных "взрослых" майках до земли.

Несколько подростков вызвались помочь нам найти заправку и сообща толкали мотоцикл, постоянно повторяя, что заправка уже совсем рядом. Двадцать минут спустя мы снова вышли к полицейскому участку... Похоже, эти балбесы прикалывались над нами! Прогнав их, мы пошли наугад и вскоре нашли то, что искали.

Заправка представляла собой деревянный стол со стоящими на нем трехлитровыми банками с бензином ярко-красного цвета, в котором плавали какие-то подозрительные лохмотья. Заправка бензобака выглядела следующим образом: в трехлитровую банку с топливом вставлялся шланг, другой его конец обхватывал губами сотрудник заправки и тянул в себя воздух, а когда бензин начинал заливаться ему в рот, быстрым движением забрасывал шланг в отверстие бака.

Сплевывая на землю красную слюну, продавец бензина мокрыми пальцами несколько раз пересчитал мятые купюры, которые дал ему Гена.

Немного подумав, он бодро кивнул с белозубой улыбкой:

— И корэ, гу-гу!

Лишь когда мы снова поехали по темным улицам, я понял, что это было искаженное "It's correct, good-good". Почему-то на моем лице сама собой появилась улыбка. Я продолжал улыбаться всю дорогу до дома, глубоко вдыхая теплый вечерний воздух.

*******

Шимон стоял на крыльце со скрещенными на груди руками, освещаемый сверху дрожащим светом одинокой, качавшейся на ветру лампы, вокруг которой остервенело кружились толпы насекомых. Его губы были изогнуты в презрительной гримасе, а осуждающий взгляд, казалось, мог прожечь дыру в резиновом колесе мотоцикла.

Едва дождавшись, пока заглохнет двигатель, Шимон поднял руки кверху и крикнул во все горло:

— Vaffanculo!

Мартышки испуганно заметались по своей клетке, а мирно дремавший на скамейке Огастес вздрогнул от неожиданности, попытался встать и неуклюже повалился на землю. Мы невольно рассмеялись, и это еще больше разозлило Шимона.

— Я обещал твоему отцу, что буду за тобой присматривать, — сказал Шимон сквозь зубы. — Какого хрена ты гоняешь по ночам на мотоцикле по этому безумному городу, где полно преступников?

— Я сам могу за собой присмотреть, мне не пятнадцать лет! — обиделся Гена. — И вообще, не забывай, что это я познакомил тебя со своим отцом. Я — акционер этой компании!

— Ты безответственный ребенок, а не акционер! — воскликнул Шимон, в сердцах ударяя ладонью по парапету. — Ты вообще не думаешь о работе, а только ищешь приключений на свою задницу! Мы в Бонг Майнс уже напилили гору металла, а площадка в порту до сих пор не готова — работа стоит, потому что нет стройматериалов. Я попросил тебя съездить в банк за деньгами, а ты мало того что попал в аварию на этом дурацком мотоцикле, так еще и полдня просидел в полицейском участке.

— Я уже был в порту и за все заплатил, — с вызовом ответил Гена, закуривая сигарету.

Последовала напряженная пауза. Шимон молча смотрел на Гену, вцепившись в парапет побелевшими пальцами. Гена, облокотившись на мотоцикл, невозмутимо выпускал в воздух колечки дыма.

— Кому, сколько и за что ты заплатил? — спросил Шимон.

— Заплатил Мохаммедам, — сказал Гена, задумчиво глядя вверх. — Столько, сколько они сказали. За цемент, кирпичи и все такое.

— Я очень рад, что ты наконец-то решил поучаствовать в деятельности нашей компании, —тихо сказал Шимон. — Но я хочу тебе напомнить, что ее директором являюсь я. И подобные действия нужно согласовывать со мной. Сколько денег у тебя осталось после поездки в порт?

— Мы не считали, — сказал Гена, пожимая плечами. — Лично я почти все раздал. Евгений, доставай, что у тебя осталось.

Расстегнув ширинку, я стал вытаскивать оттуда слипшиеся бумажные купюры, складывая их на бетонный парапет. Получилась довольно большая куча. Брезгливо разглядывая ее, Шимон спокойно спросил:

— Это все?

— Да. Кажется, — неуверенно ответил я, шаря рукой в трусах.

Больше не в силах сдерживаться, Шимон заорал:

— Ребята, вы достали! Хватит заниматься ерундой! Завтра же вы едете в Бонг Майнс с достопочтенным Коромой. А я остаюсь в Монровии — заниматься площадкой и экскаватором.

— Я на этом корыте никуда не поеду! — заявил Гена тоном, не терпящим возражений. — Там же кондиционер не работает! Мы на мотоцикле поедем.

— Завтра вы едете в Бонг Майнс на джипе, — твердо сказал Шимон. — На мотоцикле будешь кататься в свободное от работы время.

— Но почему? — капризно скривил губы Гена. — У нас уже и шлемы есть!

— Потому что, Гена, я полчаса назад разговаривал с твоим отцом. Он звонил узнать, получили ли мы деньги.

— И что? — с тревогой спросил Гена.

— Я среди прочего спросил у него, умеешь ли ты ездить на мотоцикле. Он сразу очень заволновался и сказал, что в Израиле ты несколько раз попадал в серьезные аварии, что после одной из них ты полгода пролежал в гипсе и в процессе сильно растолстел, и что тебе ни при каких обстоятельствах нельзя садиться на мотоцикл, потому что гонять на скорости ты любишь, а ездок из тебя никакой.

— Чего?! Да что он в этом понимает! — воскликнул Гена и быстро добавил: — А если Евгений поведет?

Шимон повернулся ко мне:

— Ивгени? Ты водить умеешь?

— Разве что велосипед, — ответил я, пожимая плечами.

— На велосипеде до Бонг Майнс вы долго будете ехать, — усмехнулся Шимон. — Разговор окончен. Старт — в семь утра.

— Я так рано не встану! — возмущенно воскликнул Гена.

— Встанешь, — сказал Шимон. — Даже если мне придется выломать твою дверь.

— Выезд должен быть не раньше десяти... — насупился Гена.

— Гена, я долго ждал, когда в тебе проснется совесть и ты включишься в работу, — отрезал Шимон. — Но я уже начинаю терять надежду, что это когда-то произойдет. Предупреждаю тебя: если завтра в семь утра ты не будешь сидеть в машине вместе с достопочтенным Коромой, я буду вынужден во всех деталях рассказать твоему отцу, чем ты здесь занимаешься. Вряд ли ему понравится, что ты соришь его деньгами, трахаешься с проститутками и ночами бухаешь в клубах. Кстати, он знает, что ты куришь?

Гена поперхнулся сигаретным дымом. Некоторое время Шимон и Гена молча таращились друг на друга. Вокруг них с громким жужжанием носились мошки, озверевшие от света лампы. Мартышки неутомимо прыгали в своей клетке. Огастес, лежа на скамейке, с любопытством наблюдал за ссорой начальства.

Решив не мешать Шимону и Гене выяснять отношения, я пошел искать свои носки на протянутой через двор веревке, где висело постиранное белье, но так и не смог их найти. Почесав голову, я случайно посмотрел вверх и не смог оторвать взгляд от огромного темного неба, где сияли необычайно яркие и близкие звезды...

Выдержав паузу, Гена демонстративно бросил окурок на землю и наступил на него ногой. Шимон скрипнул зубами, но промолчал.

Медленно поднявшись на крыльцо, Гена вплотную подошел к стоявшему на верхней ступеньке Шимону.

— Можно пройти? — спросил Гена.

— Разумеется, — спокойно ответил Шимон и посторонился.

Проходя мимо, Гена как будто бы случайно толкнул Шимона плечом и с силой захлопнул за собой дверь.

Шимон крикнул ему вслед:

— Чтобы сегодня никаких проституток!

И повернулся ко мне:

— Этот пацаненок меня просто бесит! Даже не знаю, что лучше: пытаться его исправить или просто отправить домой к родителям. Евгени, умоляю тебя — хоть формально он и считается твоим начальником, не бери с него пример! Думай головой! У нашей компании большие перспективы, и у тебя есть все шансы занять в ней достойное место. И заработать много денег. Пойдем на кухню, съедим чего-нибудь... Только сначала собери эти деньги и разложи на столе в доме, чтобы они немного просохли.

Пока я занимался сушкой денег, Шимон сделал бутерброды и достал из холодильника две бутылки пива; мы расположились на диване в гостиной и стали есть.

— Почему вы вообще оказались в полицейском участке? — спросил Шимон. — И почему так долго там торчали?

— Гена хотел наказать водителя фургона.

— В первую очередь вы наказали себя! Что было дальше?

Я рассказал ему о том, что происходило в участке: о разбирательстве, о нашем долгом ожидании и о неутешительном вердикте, который вынесли полицейские.

— Запомни, Евгени: в Африке белый человек всегда неправ, — сказал Шимон с улыбкой. — Можно даже не пытаться отстаивать свои права в суде или полиции; чиновники будут месяцами тянуть из тебя деньги, давать обещания, но решение все равно примут в пользу африканцев. Разумеется, тоже не бесплатно. Сегодня ваших полицейских так долго не было именно потому, что они ждали, пока водитель фургона принесет сумму, которую они потребовали за решение в его пользу.

Шимон замолчал, задумчиво глядя прямо перед собой.

— Гена очень глупо сделал, когда поехал в порт и стал платить деньги нашим менеджерам, — сказал он наконец. — За семь лет, что я провел в Африке, я хорошо изучил психологию африканцев. Сейчас наши Мохаммеды готовы по моему приказу спрыгнуть со скалы в пропасть — потому что я их кормлю. И это очень хорошо. Не потому, что это льстит моему самолюбию, а потому, что их личная преданность мне, директору компании, очень важна для всего нашего проекта. В Африке в любом деле должен быть один начальник, который принимает решения и делит пирог. И четкая субординация. Понимаешь?

Я кивнул, жуя бутерброд. В этот момент я чувствовал к Шимону такое уважение, что если бы он сказал, что Земля — квадратная, то я вполне мог бы и этому поверить.

— А теперь к ним пришел щедрый красавчик Гена, — поморщился Шимон, — и принялся раздавать деньги, не глядя (а я почти уверен, что так оно и было), и в их головах может начаться путаница. Они могут перестать понимать, кто из нас двоих начальник, за кем последнее слово, кто отдает распоряжения. Этот глупый поступок наносит удар по моему авторитету в глазах Мохаммедов. А это, в свою очередь, может поставить под удар все наше предприятие... Нужно что-то сделать...

Некоторое время Шимон молча потягивал пиво из бутылки, а затем, как будто спохватившись, повернулся ко мне:

— Евгени, я вижу, что ты, хоть и не слишком сообразительный, но очень порядочный молодой человек. Я надеюсь, что этот разговор останется между нами.

— Разумеется, — кивнул я, польщенный оказанным доверием, но задетый невысокой оценкой своего интеллекта.

"Жаль, что он не слышал моих песен, а то наверняка изменил бы свое мнение", — подумал я, откидывая с лица прядь волос.

— Скажи, Евгени, какие планы у тебя на будущее? — спросил Шимон после паузы.

— Ну... — пожал плечами я и задумался, кусая нижнюю губу.

— Хорошо, давай поставим вопрос иначе. Кем ты видишь себя через десять лет?

Я промычал что-то невыразительное, посмотрел вверх, надул щеки и с шумом выдохнул воздух. В голову по-прежнему ничего не приходило.

"Это сколько ж мне будет лет через десять лет? Тридцать пять?!" — с ужасом подумал я. Это у меня как-то в голове не укладывалось. "В самом деле, на что я буду похож в таком почтенном возрасте?" — думал я в тоске.

— Ладно, Евгени, не напрягайся так, — вздохнул Шимон и почесал голову. — Скажи, чем бы ты сейчас занимался, если бы не приехал в Африку?

— Сидел бы дома за компьютером, — мечтательно ответил я, — смотрел фильмы, играл на гитаре... Или выступал бы где-нибудь со своей группой.

— Так ты музыкант? — Шимон посмотрел на меня с интересом. — Знаешь, Евгени, я жалею только об одном в своей жизни — что не умею играть ни на каком музыкальном инструменте. Зато очень люблю петь! Правда, мое пение больше похоже на кваканье лягушки...

Шимон рассмеялся и тут же внезапно посерьезнел.

— Послушай, я хочу тебя кое о чем предупредить. Африканки — прирожденные манипуляторы, которые очень хорошо умеют играть на чувствах; это хищницы, единственная цель которых — использовать мужчин в своих целях. У них другая мораль и другие принципы — совсем не такие, как у девушек, с которыми ты привык иметь дело. Как у всех музыкантов, у тебя — мягкое сердце. Влюбишься в африканку — считай, ты пропал. Потому что...

И Шимон замолчал, глядя в темноту за окном.

— Спокойной ночи, — вдруг сказал он после долгой паузы и ушел к себе.

Допив пиво, я попытался встать с дивана. Только теперь я понял, насколько сильно устал! Ноги с большим трудом несли меня вперед, а голова готова была свалиться с плеч и покатиться по бетонному полу.

Не включая свет, не раздеваясь, я рухнул на кровать. Голова раскалывалась пополам, все мышцы мучительно ныли, рана на лодыжке болела... В темноте по мне ползали какие-то мошки, а у меня не было сил даже пошевелиться, чтобы согнать их. Но заснуть у меня тоже не получалось; ощущая огромную тяжесть, как будто каждый миллиметр моего тела весил несколько килограммов, я целую бесконечность лежал в тупом оцепенении, находясь в странном пограничном состоянии между сном и бодрствованием, раздавленный медленным катком тревожных мыслей и бредовых образов.

Мне казалось, что из стен вырастают черные руки с белыми ладонями и тянутся ко мне, пытаясь вцепиться в меня длинными изогнутыми когтями. Комнату заполняла горячая прозрачная слизь, которая полностью облепила меня, не давая дышать... Я уже почти захлебнулся, когда душившая меня масса схлынула, как будто кто-то достал пробку в ванной, и я услышал где-то совсем рядом иступленные африканские барабаны и веселые дурашливые голоса, которые пели на неведомом языке с множеством гортанных звуков. Я почувствовал невыносимый жар: моя кровать горела, меня со всех сторон охватили языки пламени! Попытавшись подняться, я обнаружил, что намертво привязан к кровати варикозными переплетениями толстых лиан... Заорав от ужаса, я проснулся и сел, обливаясь потом и тяжело дыша.

Мой матрас не горел, но музыка действительно играла — в соседней церкви шла ночная служба. Под аккомпанемент экстатического размашистого регги десятки голосов все громче и быстрее хором восклицали: "Иисус! Иисус! Иисус!" По комнате летали мошки. За окном рычал генератор. По моему лицу текли струйки пота, капая на мокрую подушку...

Скрипя суставами, я вышел на крыльцо и закурил.

Из комнаты Гены раздавались звонкие шлепки и приглушенный женский смех.

На скамейке лежал Бобби в меховом пальто; подложив под голову сложенные вместе ладоши, он спал глубоким сном ребенка.

Второй охранник спал у ворот, распластавшись прямо на земле.

Директор охранного агентства спал в водительском кресле своего желтого такси, издавая храп настолько громкий, что две мартышки, которые сидели на перекладине в глубине клетки, обнимая друг друга тонкими лапками, испуганно вздрагивали, глядя на меня из полумрака большими грустными глазами.