Либерия

ГЛАВА 4

...который продлился часа полтора, не больше.

Меня разбудил звук голосов за дверью. С трудом приоткрыв глаза, я огляделся по сторонам. Сквозь занавески проникали утренние лучи солнца. Я был по- прежнему одет в свои джинсы с вытертыми коленями; носки и рубашка с оторванным нагрудным карманом валялись на полу. Сусу, в бюстгальтере и шортах, спала рядом со мной на кровати.

Мне срочно нужно было отлить. Я медленно встал с кровати, с ощутимым усилием сгибая непослушные конечности. Еще не до конца проснувшись, я добрых пять минут повсюду искал кроссовки — пока не вспомнил о событиях минувшей ночи.

"Скорее всего, мои вездеходы Camel Active уже гоняет один из тех вчерашних оборванцев", — подумал я.

Зевая и щурясь, я вышел из комнаты и очутился в гостиной, заполненной светом и прохладным воздухом. Там, за большим деревянным столом, увлеченно беседуя, сидели белый мужчина и пятеро африканцев. На стене громко шипел больший кондиционер.

Белому мужчине на вид было лет сорок — сорок пять. У него было квадратное лицо, смуглая кожа, черные волосы с проседью, мускулистые руки и волосатая грудь, выглядывавшая из рубашки цвета хаки. В общем, он был похож на полевого командира. Сидя во главе стола, он что-то показывал на разложенной на столе карте. Африканцы, приподнявшись со своих мест и наклонив головы, внимательно следили взглядом за его пальцем, плавно двигавшимся по возвышенностям и впадинам вечнозеленого тропического ландшафта.

Растерявшись от неожиданности, я замер на месте. Я забыл, что дверь моей комнаты выходит прямо в гостиную, а туалет находится дальше по коридору. Знакомство с новыми людьми в столь ранний час и в моем столь неприглядном виде в мои планы не входило. В мои планы входило только, как говаривал один приятель, "выплюнуть веревку" — и вернуться в комнату, чтобы все-таки как следует выспаться. Пока я раздумывал, ретироваться ли мне обратно в свои покои или попытаться незаметно прошмыгнуть мимо почтенного собрания в направлении уборной, дверь протяжно проскрипела за моей спиной и захлопнулась с непоправимо громким звуком.

Компания за столом обернулась, и все шестеро уставились на меня с неподдельным изумлением, как будто неожиданно увидели у себя в спальне средневекового рыцаря в железных доспехах или Деда Мороза в красной шубе.

После бесконечных тридцати секунд молчаливого взаимного разглядывания белый мужчина хлопнул себя ладонью по лбу и громко воскликнул:

— Ах да! Ты, должно быть, новый переводчик Гены? Точно, ты же вчера должен был приехать! Я совсем забыл!

Я утвердительно кивнул, не двигаясь с места. Компания продолжала разглядывать меня с живым любопытством. Охваченный смущением, я принял решение вернуться в свою комнату и надеть хотя бы грязную, рваную рубашку на свой тощий, бледный, усыпанный родинками голый торс, посреди которого торчало лишь несколько рыжих волосков. Чтобы как-то обозначить свой уход, я сделал правой рукой неопределенный жест, изобразил сожаление на лице и стал плавно поворачиваться, одновременно пытаясь нащупать левой рукой ручку двери.

— О боже, какой ты белый! — весело воскликнул мужчина в военной рубашке. — Ты используешь пудру или какую-нибудь специальную мазь для кожи?

Африканцы заулыбались, сверкая зубами. Я снова замер на месте, застигнутый врасплох этим вопросом.

— Нет, я не использую пудру, — честно ответил я. — Просто в стране, откуда я приехал, мало солнца.

— Бедный, бедный мальчик! — сочувственно покачал головой мужчина. — Зато здесь солнца слишком много. Смотри, как бы оно не сожгло тебе кожу!

— Он женится на нашей африканской сестре и останется здесь жить, — сказал Омар, который встречал меня в аэропорту накануне, — и через пять лет его кожа станет такой же, как у нас!

— Кожа белого человека никогда не станет такой, как у африканца, — авторитетно заявил его сосед по столу. — Ни через пять лет, ни через десять.

— Если его жена пойдет к колдуну, то колдун сможет сделать его кожу черной, — настаивал на своем Омар.

— Да, но только на время, — согласился его сосед. — А если он уедет из Африки, то его кожа опять станет белой.

— Бери стул и садись к столу, — сказал мужчина в военной рубашке. — Мое имя — Шимон, а как тебя зовут?

— Евгений.

— Ефгени, — повторил он довольно похоже. — Хорошо, что ты приехал. Гена не состоянии подниматься с постели к нашей ежедневной планерке. Мы собираемся здесь в семь утра, а он встает только к обеду, когда мы все уже давно разъезжаемся по заданиям. Поэтому он постоянно не в курсе того, что происходит. Я прошу тебя послушать то, о чем мы будем говорить, и пересказать Гене.

Я молча кивнул, присаживаясь на плетеный стул с краю стола.

— Итак, здесь присутствует мозговой центр нашего проекта, — сказал Шимон, обводя рукой присутствующих. — Это топ-менеджеры нашей компании, тебе нужно будет работать в тесном контакте с ними. Они все мусульмане, поэтому их всех зовут Мохаммедами. Чтобы не путаться, мне приходиться называть их по фамилиям: достопочтенный Корома, Корома-младший, Омар, Дьялло и Вильямс. Наша компания зовется "Металл Либерия", мы занимаемся сбором и экспортом больших партий металлолома. Этой информации тебе пока достаточно; остальное, я думаю, ты поймешь по ходу. А сейчас вернемся к обсуждению нашего основного проекта — объекта "Бонг Майнс".

— Так вот, — кашлянув, сказал высокий худощавый африканец, которого Шимон представил как Корому-младшего, — в Бонг Майнс мы дополнительно наняли пять рабочих. Это было сделано по твоей просьбе, чтобы ускорить темпы работ и набрать достаточно металлолома к приходу корабля.

В отличие от других африканцев, с которыми я успел пообщаться, Корома-младший говорил на хорошем английском, почти без местного акцента. У него был низкий хриплый голос и быстрые, веселые глаза; большую часть времени у него на лице играла хитроватая, но дружелюбная улыбка; говоря, он постоянно поправлял бейсболку на голове. На столе перед ним лежал лист бумаги с подсчетами, с которыми он периодически сверялся.

— Сколько там теперь всего рабочих? — спросил его Шимон.

— Вместе с этими — сто пять. Мы платим рабочим и охранникам по три доллара в день, десятерым резчикам — по пять долларов в день. Теперь всего на выплату заработной платы у нас уходит 285 долларов в день, или 8550 долларов в месяц. До того как мы наняли дополнительных рабочих, у нас в день на зарплату уходило 270 долларов, или 8100 долларов в месяц. За минувший месяц зарплату мы еще не платили. Люди волнуются.

— Сегодня мы ожидаем перевода, — сказал Шимон. — Если все будет нормально, то завтра будем выдавать зарплату. Инша Алла!

— Инша Алла! — с готовностью повторил Корома-младший. — Кроме того, у нас заканчивается рис, которым мы кормим рабочих. В день на это уходит пятидесятикилограммовый мешок риса. Я хотел бы напомнить, что если без денег либериец еще сможет прожить, но без риса — и дня не протянет!

— Ты же знаешь, Шимон, — сказал достопочтенный Корома, пожилой степенный африканец, одетый в широкую белую рубаху с африканскими узорами. — Утром мы едим вареный рис, в обед мы едим жареный рис, а вечером мы едим холодный рис! Либерийцы убили своего президента из-за риса.

— Да-да, я уже слышал эту историю, — кивнул Шимон, усмехнувшись. — Рис — это святое. Рисом мы рабочих обеспечим. Сколько газа у нас осталось?

— Около двадцати баллонов, — сказал молодой Корома. — Этого хватит от силы на два дня.

— Понятно, — сказал Шимон. — Сегодня нужно отвезти пустые баллоны на фабрику и поменять их на полные. Какие еще есть проблемы?

— Рабочие недовольны работой без выходных. Они просят... — начал Корома-младший.

— Нам нельзя сбавлять темп, — перебил его Шимон. — Иначе мы не наберем достаточно металлолома, чтобы загрузить корабль. Тех, кто будет возмущаться или подначивать других, увольняй сразу. И скажи им: когда загрузим корабль, все получат бонус — по двадцать долларов каждому.

— Ага! Вот это — правильное решение. Эта новость приободрит рабочих, — кивнул Корома-младший. — Кроме того, они просят дать им средства индивидуальной защиты.

— Средства индивидуальной защиты? — переспросил Шимон. — Какие именно?

— Рабочие рукавицы, резиновые сапоги, защитные очки и каски, — перечислил Корома-младший, сверяясь с бумажкой и поочередно загибая пальцы на руке.

— Vaffanculo! Я все это уже покупал и передавал на объект неделю назад! — яростно воскликнул Шимон, хлопнув ладонью по столу.

— Рабочие говорят, что старые средства индивидуальной защиты износились, и просят дать им новые, — улыбаясь, ответил Корома-младший.

— Мы же отвезли им три больших коробки! Этого должно было хватить как минимум на месяц, — раздраженно проговорил Шимон. — Скорее всего, негодяи "износили" все это добро к себе домой, и теперь их жены используют наши "средства индивидуальной защиты" для работы в огороде... Корома, ты должен лучше контролировать моральное состояние твоих сотрудников.

Корома-младший замолчал, опустив голову и нахмурившись.

Достопочтенный Корома ободряюще потрепал его по плечу и сказал Шимону с укоризной:

— Дело в том, Шимон, что в этой стране недавно закончилась пятнадцатилетняя гражданская война. Я и мой племянник были за границей и сохранили человеческий облик. Но тем, кто остался здесь, пришлось превратиться в диких зверей — чтобы выжить. Корома старается изо всех сил, делает все возможное, чтобы реализовать наши планы. Но контролировать моральное состояние диких зверей — задача не из легких. Ты можешь сколько угодно вести с ними беседы о морали, но если у них появится возможность украсть что-нибудь, то они ее не упустят. Они сначала украдут и только потом будут думать о возможных последствиях своего поступка. Это реальность, с которой должен считаться каждый, кто хочет работать в Либерии.

— Ну ладно, ладно, — примирительно сказал Шимон, — по сравнению с масштабом нашего проекта сапоги и перчатки — это мелочь. В этот раз, ввиду сжатых сроков реализации проекта, я согласен все это купить. Тем более, что речь идет об обеспечении безопасных условий работы для сотрудников нашего предприятия. Но я не собираюсь покупать их снова раньше, чем через месяц! Прошу тебя, Корома, четко и ясно объяснить каждому работнику, что если его рукавицы снова "износятся" раньше времени, то он будет таскать металл голыми руками.

— Будет сделано, сэр! — ответил Корома-младший преувеличенно бодрым тоном и отдал честь.

Шимон усмехнулся и повернулся к Короме-старшему:

— Достопочтенный, есть ли новости от суперинтенданта округа Бонг? Когда он подпишет наши документы?

Корома-старший не спеша прикурил сигарету и выпустил дым изо рта.

— Он подпишет договор. В этом сомнений у меня нет.

— У меня тоже нет сомнений, что подпишет, — сказал Шимон. — Он ведь уже получил от нас внушительный задаток. И наверняка желает получить остальное. Вопрос в том, когда он это сделает? До прибытия корабля у нас должны быть на руках подписанные документы, иначе мы не сможем вывезти металлолом из страны.

Корома-старший величавым движением стряхнул на пол пепел со своей сигареты и высокомерно усмехнулся.

— Шимон, я был сенатором округа Бонг задолго до того, как этот суперинтендант впервые обнаружил на своем теле детородный орган. Он для меня — пацаненок. Я его вот здесь держу, — и Корома красноречиво похлопал рукой по большому расписному карману своей просторной африканской рубашки.

— Достопочтенный Корома, я прекрасно осведомлен о вашем авторитете, — сказал Шимон. — Именно поэтому мы с вами и работаем. Но все-таки скажите, когда господин Нганагана подпишет с нами договор? Мы ведь уже несколько месяцев режем металл в Бонг Майнс, а документов на аренду этого объекта у нас на руках до сих пор нет.

— Я позвоню ему прямо сейчас, — решительно сказал Корома-старший и достал из кармана черный кирпичик "Нокиа".

Близоруко щурясь, Корома-старший набрал нужный номер и поднес телефон к уху. Абонент не снимал трубку. Подождав с полминуты, достопочтенный Корома презрительно бросил телефон на стол и издал уголком рта цыкающий звук, изображая крайнее недовольство.

— Проблема в том, что Нганагана слишком любит вот это, — объяснил Корома-старший, прижав к своей груди две фиги, символизирующие одну из особенностей женской анатомии; при этом Корома-старший хитро прищурился, и на лице у него появилось озорное выражение. Остальные африканцы понимающе заулыбались.

— Скорее всего, Нганагана развлекается где-нибудь с очередной подружкой и совсем забросил государственные дела, — объяснил Корома-старший и добавил, нагибаясь вперед и ритмично ударяя ладонью по столу. — Волноваться не о чем — я до него доберусь и заставлю его все подписать.

— Я ожидал, что это случится гораздо раньше... — покачал головой Шимон. — Но раз уж этим занимаешься ты, достопочтенный, то волноваться и вправду нечего. Хорошо, переходим к нашему складу в порту. Как там обстоят дела, Дьялло?

Мохаммед Дьялло обладал самой рафинированной внешностью из всех присутствовавших. Это был невысокий худощавый парень с тонкими чертами лица и небольшой бородкой. На запястьях у него покачивались золотые браслеты, на пальцах блестели кольца. Откашлявшись, Дьялло стал говорить, глядя прямо перед собой и плавно жестикулируя обеими руками.

— Мы строим вокруг арендованного нами участка кирпичный забор, чтобы наш металлолом не растащила местная шпана. Половина участка уходит в болото. Это место нужно засыпать песком. Мы уже привезли пять грузовиков песка, и теперь рабочие лопатами засыпают ямы. Но это занимает много времени, да и песок уходит в болото... Если бы у нас был экскаватор Вильямса, то дело пошло бы гораздо быстрее...

— Кстати, Вильямс, когда мы сможем посмотреть на наш экскаватор? — спросил Шимон у высокого упитанного африканца с крупными чертами лица.

— Вчера мы почистили гидравлику, и экскаватор сделал вот так, — с этими словами Вильямс медленно поднял руку вверх, пока она не заняла горизонтальное положение, и затем пару секунд судорожно потрясал в воздухе напряженной кистью. Затем рука Вильямса обмякла и безвольно упала обратно на его колено, а сам он издал звук "пш-ш-ш-ш-ш".

— Это вселяет надежду, Вильямс, — сказал Шимон. — Я рад, что экскаватор, который должен был начать работать на нашем складе две недели назад, наконец-то подает признаки жизни.

— Но на площадке еще нет забора! — воскликнул Вильямс. — Воры в первую же ночь растащат экскаватор на куски...

— Там круглые сутки дежурят охранники, — сказал Шимон.

— Уверен, что ваши охранники ночью даже и нос из своего контейнера побоятся высунуть! — покачал головой Вильямс. — Это же рядом с портом! Там банда на банде сидит! Сначала нужно построить забор...

— Это не твоя забота, Вильямс, как мы будем охранять свой экскаватор, — повысил голос Шимон. — Твоя задача — доставить его на участок.

— Но нам не хватает денег на запчасти! — воскликнул Вильямс. — Они оказались слишком дорогими... Да и проблема их найти...

— Надо было думать об этом до заключения контракта, — сказал Шимон. — Я заплатил тебе семь тысяч авансом за этот драндулет, чтобы ты мог купить недостающие детали. Я дал тебе эти деньги с условием, что ты починишь экскаватор и доставишь его к нашему складу в течение десяти дней. Ты читал, что в контракте написано? Погоди, я тебе прочитаю. "В случае невыполнения сроков поставки на продавца налагается штраф в размере ста долларов за каждый день просрочки, которые вычитаются из суммы окончательного платежа". Если ты поставишь экскаватор завтра, то я тебе заплачу уже не семь тысяч пятьсот долларов, а только шесть. Чем дольше ты его чинишь, тем меньше я тебе заплачу. Провозишься еще два месяца — и тебе придется отдавать мне экскаватор бесплатно.

— Но Шимон... Ты же знаешь, что он не мой. Хозяйка экскаватора на такое не согласится... — с тревогой сказал Вильямс.

— Это ты мне предложил эту сделку, а не хозяйка, — резко сказал Шимон. — Значит, ты несешь ответственность. К тому же в плату за экскаватор заложена и твоя комиссия. Если хочешь ее получить — хоть в лепешку расшибись, но выполни свои обязательства! Или пеняй сам на себя...

"Крутой мужик этот Шимон! И какой грандиозный проект!" — сказал я себе. От масштабности планов "Металлической Либерии" голова шла кругом. Я попал к настоящим акулам бизнеса и искателям приключений, жестоким и беспощадным! Я-то думал, что такие дела могут твориться только в кино; да и теперь меня не оставляло ощущение, что я просто оказался по ту сторону экрана.

В этот момент дверь моей комнаты открылась нараспашку, и из нее вышла полуголая Сусу. Из одежды на ней были только моя рубашка и носки: из-под незастегнутой рубашки виднелись черные волосы на лобке, сквозь дыру на месте нагрудного кармана выглядывал лиловый сосок.

Сусу остановилась в дверном проеме, облокотившись о косяк, широко зевнула и произнесла капризным тоном:

— Бигини, я голодная. Принеси мне что-нибудь поесть, пожалуйста! Я буду ждать внутри.

С этими словами она повернулась и скрылась в комнате, виляя бедрами и громко хлопнув дверью. Кто-то из африканцев удивленно присвистнул.

— О боже, Ефгени! — воскликнул Шимон с искренним изумлением. — Ты ведь только вчера приехал... Это было настолько срочно?

Я открыл рот, чтобы сказать, что на самом деле все было совсем не так, как кажется, но вместо этого только промычал что-то невнятное. Чтобы объяснить, как и почему Сусу оказалась в моей комнате, пришлось бы слишком много рассказать, и вряд ли этот рассказ положительно отразился бы на моей репутации.

— Игини, братан! Прошу тебя, как следует позаботься об этой африканской курице! — подмигнул мне Омар. Африканцы дружно расхохотались.

— Друг мой, — сказал Шимон. — Ты, конечно же, имеешь полное право приводить к себе девушек, это же твоя комната. Но постарайся сделать так, чтобы они не прерывали наши утренние собрания и не пугали наших гостей. Хорошо еще, что сейчас здесь все свои. А если бы к нам пришли официальные лица или партнеры по бизнесу? Какое впечатление на них произвела бы наша компания?

— Да, конечно, я все понимаю... — ответил я сдавленным голосом, встал из-за стола и направился в свою комнату.

*******

Сусу лежала на кровати в моих носках и рубашке, закинув ногу на ногу. Она с отсутствующим видом смотрела в потолок, почесывая длинными накладными ногтями кожу под белокурым париком, и не обращала на меня ни малейшего внимания.

Если ночью в Сусу было какое-то дерзкое уличное обаяние, то при дневном свете она казалась просто вульгарной и потрепанной. Тело у нее было чересчур худым, а лицо было похоже на рыбье: толстые лиловые губы резко выдавались вперед, нос был приплюснутым и с большими ноздрями, высоко на лбу карандашом были нарисованы искусственные брови вместо полностью выщипанных своих, а глаза были безнадежно пустыми.

С какой стати она надела на себя мои вещи? Что за странная идея? Чем дольше я смотрел на Сусу, тем в большей степени жалость к этой бедолаге брала верх над раздражением, и я решил спокойно и вежливо, без ругани, как мужчина, отправить девушку домой.

Собравшись с мыслями, я глубоко вздохнул и мягко, но уверенно и авторитетно сказал:

— Послушай, Сусу! Мне надо работать... Одевайся.

— Что? — вскрикнула Сусу, вскакивая с места. — Выбрасываешь меня на улицу?

— Э-э-э, что ты имеешь в виду? — растерянно спросил я, разом утратив уверенность и авторитет. — Мне кажется, тебе пора идти домой...

— Это тебе дорого обойдется! — еще громче крикнула она, с ненавистью глядя на меня, и затем спокойно прибавила: — Дай мне сто долларов, и я уйду.

— Какие еще сто долларов? И почему именно сто?

Почему-то в этот момент меня действительно заинтересовали закономерности ценообразования на местном рынке сексуальных услуг. В самом деле, откуда они берут эти конкретные цифры? Почему ночью в общественной уборной с меня запросили пятьдесят долларов, а утром в моей комнате — уже сто? Почему именно сто, а не восемьдесят или сто двадцать?

— Мне нужны деньги, чтобы пойти в школу, — отчеканила Сусу, капризно скривив губы.

Снова — уже второй раз за сутки, причем при сходных обстоятельствах — услышав про эту загадочную "школу", во имя которой местные девушки готовы были на шантаж, вымогательство и еще неизвестно какие преступления, я разозлился не на шутку. Прошу заметить, что я в этот момент страдал от чудовищной головной боли и все так же срочно хотел отлить.

— Нет у меня денег! — твердо сказал я. — Собирайся и иди домой!

— Хочешь меня вышвырнуть? — повторила она и снова улеглась на кровать. — Попробуй.

— Ну, это уже ни в какие ворота не лезет! — пробормотал я себе под нос, ходя по комнате из стороны в сторону. — Не успел приехать, как какая-то Суса свалилась на мою голову. По доброте душевной разрешил ей здесь переночевать, а теперь из своей собственной комнаты не могу ее выгнать!

— Ругаешь меня на своем языке, да? — сказала Сусу с презрительным выражением лица. — Это тебе даром не пройдет!

"Что делать? — задал я себе классический русский вопрос и почесал затылок. — Для начала хотелось бы вернуть рубашку и носки; отдавать их добровольно Сусу явно не намерена, а если я начну самостоятельно снимать их с нее, то получится, что я как будто ее раздеваю... Что же с ней произошло? Вроде бы я ее ничем не обидел, повода для такого поведения ей не давал. Может, у нее что-то наподобие временного помешательства?"

Я шагнул к Сусу и положил ей руку на плечо, собираясь попросить ее вести себя по-человечески.

В ответ девушка выгнулась, как разъяренная кошка, вцепилась ногтями в мое запястье и злобно прошипела:

— Только дотронься до меня, и я вернусь с полицией.

Я выдернул руку и почти выбежал из комнаты, хлопнув дверью.

К счастью, собрание уже закончилось, и в гостиной никого не было. В доме было тихо; только на стене громко шипел кондиционер, да тикали часы.

Вне себя от радости, я ринулся в туалет.

"Как же все-таки мало нужно человеку для счастья!" — думал я, стоя над унитазом в позе брюссельского писающего мальчика.

*******

Меряя шагами гостиную и кухню, я пытался найти какой-нибудь выход, но в голову приходило только одно — взять деревянную колотушку, которая висит на стенке в кухне, и врезать этой дуре по затылку. А куда потом девать труп? Тьфу ты, нет, нужно успокоиться и придумать, как выкурить Сусу из моей комнаты мирными методами. Но для начала нужно было немного успокоиться.

Я вышел на крыльцо дома, чтобы подышать свежим воздухом, и невольно зажмурился: все вокруг было залито ослепительно ярким светом. Небо было абсолютно чистым, нежно-голубым, без единого облачка! В Беларуси такое небо бывает нечасто.

Воздух был влажным, густым и теплым; я будто нырнул с головой в приятную ванну. Погода была идеальной: ясной, свежей, теплой, куда лучше дневного зноя и ночной духоты. Ощущение было таким удивительно приятным, что у меня чаще забилось сердце и закружилась голова. Я облокотился на бетонные перила, и мои пальцы коснулись какого-то предмета; посмотрев вниз, я увидел пачку сигарет и зажигалку.

"Вообще-то, я вроде хотел бросить... Ну ладно, покурю еще разок", — решил я.

Глубоко, с удовольствием затянувшись, я огляделся по сторонам. Дом со всех сторон был окружен высоким бетонным забором, поверх которого крупными кольцами вилась колючая проволока.

Справа от крыльца находилась бетонная будка, сверху донизу покрытая черной копотью; внутри с громким рычанием пыхтел, подпрыгивал и плевался серым дымом тяжелый железный ящик — дизельный генератор, который снабжал дом электричеством.

Слева от крыльца стояла деревянная конструкция около четырех метров в высоту, на самом верху которой располагалась большая пластмассовая бочка. Из нее торчали две узкие пластмассовые трубы: одна уходила в бетонное кольцо колодца внизу, вторая была присоединена к дому. Это была водонапорная башня, которая подавала воду из колодца в дом.

Прямо перед крыльцом находилась большая прямоугольная клетка, сколоченная из досок и палок, в которой по переплетениям бамбука и лиан прыгали две худых макаки.

"Если боевые действия вдруг возобновятся, "Металлическая Либерия" полностью готова к осаде, — размышлял я, затягиваясь терпким дымом. — Собственные источники воды и электричества есть. А когда закончатся консервы, можно будет съесть макак".

Безмятежность этого утреннего пейзажа нарушали лишь сновавшие повсюду ящерицы разных размеров и расцветок. Во дворе их было, кажется, два или три десятка. Они лежали на песке, гонялись друг за другом по забору, стремительно взбегали на стену дома. Некоторые из них были довольно упитанными.

"Интересно, они съедобные? — подумал я. — Макак-то надолго не хватит".

Неожиданно где-то совсем рядом раздалось вежливое покашливание. Повернувшись, я увидел африканца, который, по-видимому, только что вышел из-за угла дома. Он был одет в шапку-ушанку, шубу с меховым воротником, красные шорты и желтые кеды; в правой руке он держал длинное мачете. Я вздрогнул и попятился в сторону двери.

— Доброе утро, боссман! — сказал африканец, приветливо улыбаясь. — Я охранник. Я защищаю этот дом от грабителей.

— Да? — сказал я настороженно, готовый в случае чего быстро нырнуть за дверь. — А почему ты так одет? Тебе что, холодно?

— Да, боссман! Ночью очень-очень холодно! — с чувством сказал он; для большей выразительности он обхватил себя за плечи и изобразил сильную дрожь. — Поэтому вон там, в ящике у ворот, мы держим шубу для охранников, которые дежурят в ночную смену.

Я с удивлением посмотрел на него: когда мы ночью шли домой, я обливался потом. Было градусов двадцать пять, и никакого ветра.

"Может, это сумасшедший, который зарубил охрану и проник во двор, чтобы убить белых эксплуататоров?" — подумалось мне.

Африканец, однако, не подавал никаких признаков агрессии; напротив, он миролюбиво улыбался, переминаясь с ноги на ногу. Потоптавшись так с полминуты, он подошел поближе к крыльцу и прошептал с заговорщицким выражением лица:

— Та симпатичная блондинка все еще в доме?

— Да... —ответил я, и мое хорошее настроение немного ухудшилось. — Погоди, а откуда ты вообще знаешь, что она здесь?

— Так я же открывал вам ворота, когда вы утром пришли! Ты разве не помнишь?

— Я себя неважно чувствовал... Да и темно было...

— Меня зовут Эймос, — сказал африканец. — Боссман, у тебя закурить не найдется?

Я протянул Эймосу открытую пачку; он внимательно посмотрел мне в глаза и одним движением вытащил сразу несколько сигарет. Растерявшись от неожиданности, я молча наблюдал, как Эймос чиркнул спичкой и закурил, непринужденно засунув остальные сигареты в карман шубы.

— Курить вредно, — произнес я с нескрываемой иронией.

— Нет, совсем нет! — решительно запротестовал охранник. — Выкурив сигарету, я чувствую себя сильным, очень-очень сильным!

При этом он жестами и мимикой изобразил, каким сильным он себя чувствует: сжал кулаки, напряг бицепсы, нахмурил брови и вытаращил глаза. Затем он облокотился на перила и с удовольствием затянулся.

— Боссман, ты ведь недавно приехал? — спросил Эймос после минутной паузы.

— Да, вчера вечером.

— Можно я дам тебе совет? Будь осторожен с либерийскими девушками! Они очень-очень плохие!

— Серьезно? — заинтересовался я. — Почему?

— Война сделала их такими, — грустно сказал Эймос. — Девяносто девять процентов либерийских девушек — проститутки. Им нужны только деньги! Ради денег они сделают все что угодно... Если хочешь действительно хорошую девушку — скажи мне, и я приведу тебе свою сестру.

Мы курили в тишине, задумчиво разглядывая друг друга. Однако же надо было что-то решать с моей белокурой подругой! Пока она не прописалась в моей комнате окончательно.

Я затушил сигарету и спросил у Эймоса, перед тем как вернуться в дом:

— Скажи, а ящерицы съедобные?

Мой вопрос вызвал у него приступ смеха:

— Конечно, нет! Иначе я бы уже жарил их на раскаленных углях.

*******

Полуголый Гена стоял перед зеркалом в гостиной, благосклонно разглядывая свое отражение. Из одежды на нем было только обернутое вокруг бедер полотенце. Вооружившись лаком и расческой, Гена колдовал над своей прической. Его полные бока подрагивали при каждом движении; икры ног своей тяжеловесной монументальностью напоминали дорические колонны. Вид у Гены был, как у римского патриция, который только что покинул термы и готовился пойти на заседание Сената.

Дверь в комнату Гены была открыта; на его кровати валялись две африканки, которые весело и громко переговаривались, качая ногами в воздухе. Длинную и худую Фанту я уже видел накануне; вторая девушка была низкого роста и полноватой.

— Доброе утро, — сказал я.

В ответ Гена хмыкнул, кивнув головой своему отражению.

— А вторая девушка откуда взялась? — спросил я.

— Вышел на улицу и взял еще одну, — лениво ответил Гена. — Они тут все время сидят у ворот.

— Слушай, у тебя деньги есть?

— Есть немного. А зачем тебе?

— Сусу уходить не хочет. Требует сто долларов...

Гена повернулся ко мне с любопытным видом:

— Что ты с ней сделал, что она столько требует? Кулак ей в жопу засовывал?

— Ничего я с ней не делал! — воскликнул я. — У нас вообще секса не было!

— А-а-а... — разочарованно протянул Гена, снова поворачиваясь к своему отражению в зеркале. — Так, может, в этом все дело?

Пошарив в своей комнате по сумкам и полкам, Гена наскреб только тридцать долларов. Все остальное у него вытащили оборванцы у ночного клуба

— Попробуем сообща уболтать ее на тридцатку, — сказал Гена. — Объясни ситуацию моим подругам, пусть помогают.

Внимательно выслушав меня, Фанта и Тата (так звали вторую девушку), выразили удивление непомерной жадностью Сусу и с готовностью согласились помочь.

Вчетвером мы подошли к моей комнате. Я хотел было открыть дверь, но вместо этого постучался в нее. Сусу громко, по-хозяйски ответила:

— Кто там?

— Это я.

— Бигини? Входи!

Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Сусу сидела на кровати, по-прежнему одетая в мои носки и рубашку. Разложив на покрывале содержимое своей сумочки, она красила губы, глядя на себя в маленькое щербатое зеркальце. Мельком глянув в мою сторону, она сказала, не переставая краситься:

— Бригаду спасателей с собой привел? Эй, вы там! Заходите внутрь!

Фанта и Тата вошли в комнату и сели рядом с ней на кровать. Гена встал у меня за спиной, дымя сигаретой.

— Сестра... — душевно начала разговор Фанта, положив Сусу руку на плечо.

— Можешь даже не начинать этот "сестринский" разговор! — оборвала ее Сусу. — Бигини провел со мной ночь и теперь должен обо мне позаботиться.

— Послушай... — сказала Тата, поглаживая Сусу по колену.

— Привести меня домой, а потом вышвырнуть на улицу?! — повысила голос Сусу. — Не получится! Я хочу сто долларов здесь и сейчас, и точка!

В окне показалось лицо Эймоса:

— Эй вы там, что за шум? — строго прикрикнул он на нас сквозь москитную сетку. — У вас все в порядке?

— Нет, не в порядке! — заорала Сусу. — Твою африканскую сестру оскорбляют и унижают. Немедленно вызывай полицию!

За спиной охранника неожиданно нарисовались еще двое молодых людей, парень и девушка, которые с тревогой заглядывали внутрь комнаты.

— Начальник! — обратился Эймос к Гене. — Мне сходить за полицией?

— Нет-нет! — замахал руками Гена. — Не надо!

— Послушай, Сусу, — сказал я. — Мы дадим тебе тридцать долларов. Больше у нас нет!

— Тридцать долларов? — скривившись, протянула Сусу с выражением безмерного презрения на лице и улеглась на кровать. — Охранник! Зови полицию.

Фанта и Тата шепотом попросили Гену и меня удалиться, чтобы дать им возможность поговорить с Сусу "по-своему", и мы вышли на улицу покурить.

Солнце поднималось все выше, ослепительно сияя в лазурном небе. Воздух с каждой минутой становился горячее, и вскоре по лицу, груди и спине уже текли капли пота. Поприветствовав белое начальство, дворник Огастес и уборщица Лаки, которые минуту назад заглядывали в окно, принялись каждый за свою работу.

Огастес, нагнувшись, косил траву полуметровым мачете. Впрочем, также справедливо было бы сказать, что он перекапывал двор: лезвие погружалось в землю на несколько сантиметров, и при каждом ударе в сторону летели комья земли, камни и клочья травы вместе с корнями. Покошенные участки двора напоминали свежевспаханное поле.

Лаки высыпала в ведро несколько стаканчиков стирального порошка, залила туда воду из-под крана, окунула в ведро тряпку и бросила ее на пол в гостиной. Затем она встала на тряпку обеими ногами и начала передвигаться по крыльцу прыжками, двигая бедрами то вправо, то влево. За ней тянулся шлейф из мыльной пены и пузырей.

К крыльцу подошел Эймос, стрельнул сигарету и принялся рассказывать, как опасно иметь дело с либерийскими девушками.

— Слушай, Гена, — спросил я. — А твои подруги не просят денег?

Гена усмехнулся:

— Я им сказал, что хочу принять мусульманство и взять в жены их обеих.

Не знаю, как именно Фанта и Тата уговаривали Сусу "по-своему", но кончилось это тем, что она высунулась в окно и истошно заорала: "Помогите! Помогите! Убивают!"

Переглянувшись, мы было ринулись в дом, но тут раздался громкий стук в ворота. Там стояли соседи, вооруженные мачете, палками и камнями. Понадобилось минут десять эмоциональных объяснений, чтобы они поверили, что все в порядке и что здесь никого не убивают, после чего соседи наконец свалили, недоверчиво оборачиваясь назад.

Происходившее напоминало банальный театральный спектакль, который давно должен был закончиться, но волей невидимого режиссера все длился и длился. Я был бы рад выйти прочь из зрительного зала, но проблема была в том, что я находился одновременно и в первых рядах партера, и на сцене, причем играл чужую руль, не зная текста и даже не будучи знаком с сюжетом пьесы. Я хотел бы сменить амплуа, но нужно было дождаться занавеса... В какой момент произошла та самая судьбоносная ошибка и какая именно ошибка — то событие или стечение обстоятельств, которое привело меня сюда и заставило выполнять эти действия, говорить эти слова, думать эти мысли? И было ли возможно сделать что-то в прошлом, чтобы это странное настоящее стало иным?

После полутора часов уговоров Сусу удалось убедить, что она меня неправильно поняла: на самом деле она мне очень понравилась, просто сегодня у меня много очень важных дел, а завтра я ей позвоню. Сусу — нехотя — согласилась принять тридцать долларов, но выдвинула дополнительные условия: во-первых, чтобы мы отвезли ее домой, а во-вторых, чтобы моя рубашка осталась у нее — потому что она хотела сама ее постирать и зашить, а также в качестве гарантии нашей следующей встречи. Наблюдая за тем, как Сусу запихивала мою бедную израненную рубашку в свою сумочку, я догадывался, что никогда больше ее (рубашку) не увижу... Чтобы Сусу убралась наверняка и поскорее, а также в качестве широкого жеста, вместе с трубочкой из мятых долларовых купюр я сунул ей в руку пачку влажных салфеток, которыми Гена рекомендовал "стирать сперму с черных девушек".

Тем временем Гена отправил Огастеса на поиски джипа, который с ночи торчал в куче песка где-то по соседству. В ожидании машины все три девушки вышли на крыльцо, уселись на стулья, закинув ноги на парапет, и стали дружелюбно болтать с уборщицей и охранником. Солнце уже стояло высоко в небе, поливая мир ослепительными горячими волнами света.

— Слушай, Гена, — сказал я ему смущенно, — У меня ведь из одежды теперь только джинсы и носки остались. Мне ехать не в чем.

Порывшись в своем шкафу, Гена отжалел мне растоптанные шлепанцы и просторную майку с надписью на иврите, которая повисла на моем худом туловище, как мешок из-под картошки.

Полчаса спустя Огастес благополучно пригнал машину во двор. Гена и Фанта сели спереди, Тата, Cусу и я — сзади. За несколько утренних часов черный джип сильно нагрелся, и внутри было жарко, как в парилке. Опустив стекла, девушки тут же принялись весело щебетать между собой, взволнованные возможностью средь бела дня прокатиться по Монровии на крутой тачке.

Проехав несколько кривых разбитых улочек, машина выехала на широкую грунтовую дорогу и вклинилась в неторопливую вереницу автомобилей, среди которых преобладали выкрашенные в желтый цвет раздолбанные легковушки-такси, часто без окон и дверных ручек; они громко дребезжали, осторожно пробираясь по многочисленным ухабам и канавам и испуская клубы черного дыма. Как правило, каждая такая машина везла по шесть-семь пассажиров в салоне, а часто еще два-три человека сидело сзади, в открытом багажнике, свесив ноги в шлепанцах. Водители непрерывно сигналили и надрывно орали, высунувшись в открытые окна; таким способом они сообщали прохожим, что у них еще есть свободные места.

Кроме такси на дороге нередко встречались большие белые джипы "Nissan Patrol" с символикой ООН и различных благотворительных организаций. Внутри, за тонированными стеклами, с включенными на полную мощь кондиционерами, сидели белые люди в солнцезащитных очках.

Дома вдоль дороги были в основном полуразрушенными, почерневшими, кое-где со следами от пуль на стенах; вдоль домов текли ручейки нечистот. Тротуаров как таковых не было: прохожие передвигались по обочинам, шагая по зловонным кучам отбросов. Люди мочились, стоя у края дороги.

Повсюду сновал народ; воздух был переполнен криками и летевшими отовсюду хриплыми звуками африканской музыки. По проезжей части бегали продавцы всякой всячины, засовывая в окна проезжавших автомобилей свой товар: печенье, конфеты, воду в маленьких пакетиках, таблетки, кепки, мыло, газеты, подушки.

Прохожие в большинстве своем были одеты в рваные майки, шорты и сланцы. Вокруг было много калек: слепых, безногих, безруких, покрытых язвами и струпьями; кое-как пробираясь к окнам машин, они демонстрировали свои увечья и, бормоча или завывая, просили дать им "хоть что-нибудь". Мужчина с грязными дредами и пыльной всклокоченной бородой, одетый в красный халат на голое тело, не спеша шел прямо по середине дороги. Регулировщик на бетонном возвышении в центре перекрестка слушал музыку в наушниках и танцевал и размахивая руками в жарком тяжелом воздухе; водители машин проезжали мимо, не обращая на него никакого внимания.

Вскоре черный корпус джипа прогрелся настолько, что даже дверей невозможно было коснуться руками. Было тяжело дышать: воздух был обжигающе горячим, влажным и наполненным выхлопными газами и разнообразной тошнотворной вонью. Все мое тело было покрыто густым вязким потом, на джинсах и майке проступили большие влажные пятна, пот капал из штанин, стекал со слипшихся прядей волос, заливал глаза. Я чувствовал себя как рыба, которую жарили в кипящем масле на медленном огне.

Слева от нас между домами поблескивала синяя громадина Атлантического океана; сквозь оглушительный городской гвалт до меня временами доносился шум волн. Мне хотелось выйти из этого раскаленного черного драндулета и побежать к берегу, на ходу стягивая с себя одежду и бросая ее на белоснежный песок, с разбегу прыгнуть в несущуюся навстречу высокую волну и погрузиться с головой в прохладную воду.

— Что это за улица? — спросил я у Сусу.

— Это бульвар Табмена, — ответила она. — Он очень длинный — начинается на окраине Монровии и тянется до самого центра города. С правой стороны, за теми домами, — широкая река и мангровые болота, а слева — морское побережье.

— Получается, море совсем близко отсюда?

Ответ был очевиден, но было приятно хотя бы поговорить о том, до чего мне так хотелось добраться.

— Монровия вся растянута вдоль моря, — равнодушно сказала Сусу. — До него здесь отовсюду близко.

— Здорово! — вздохнул я.

— Что ж тут хорошего?

— В моей стране нет моря, и многие мечтают жить на морском берегу.

— Глупые люди! — воскликнула Сусу. — Мы, африканцы, боимся моря. Оно разрушает все: дома, генераторы, машины. Его волны постепенно проглатывают нашу землю: порой целые улицы обваливаются в воду. Я вот живу в рыбацком поселке на берегу, но к морю и близко не подхожу. Даже плавать не умею.

— А это что за дом? — спросил я у нее, показывая на стройное белое здание, около двадцати этажей в высоту, стоящее почти на самом пляже. Этот небоскреб резко выделялся на общем фоне своей ухоженностью — он прямо-таки сверкал на солнце.

— Это штаб-квартира ООН, — ответила Сусу. — Бигини, помнишь, ты обещал мне ночью, что сегодня будешь устраиваться на работу в ООН? Ты же белый, тебе это будет несложно.

— Ладно, я попробую, — сказал я с иронией. — А вдруг получится?

— Бог в помощь! — кивнула Сусу с серьезным видом, прижавшись к моему плечу, и тихо повторила, задумчиво глядя в куда-то вдаль: — Бог в помощь.

"Она что, напрочь забыла о том, что вытворяла сегодня утром? Или здесь такое поведение в порядке вещей? Неужели она всерьез думает, что я ей когда-нибудь позвоню?" — недоумевал я, чувствуя что-то наподобие уколов совести.

*******

Проехав всю Монровию насквозь с ее блошиными рынками и смердящими свалками, высадив Тату и Фанту где-то на полпути, мы наконец выбрались из города и покатились по узкой грунтовой дороге, протянувшейся вдоль побережья. С моря дул сильный теплый ветер. Волны высотой в человеческий рост наотмашь ударялись о песчаный берег. Высунув голову в окно, я жадно вдыхал морской воздух.

— Дальше машина не проедет, — сказала Сусу.

Гена заглушил двигатель, и мы вышли из машины. Впереди было песчаное футбольное поле, по которому бегали полуголые дети; за ним виднелся маленький рыбацкий поселок, состоящий из кривых глиняных домиков. Гена достал сигарету и закурил.

— Бигини, хочешь посмотреть, где я живу? — спросила Сусу.

Я кивнул, и мы зашагали к поселку, по щиколотку погружаясь в горячую пыль. Дети ринулись нам навстречу; несколько малышей, года по три-четыре, обхватили меня руками за колени и, улыбаясь, смотрели снизу вверх. Один, совсем кроха, побежал вслед за другими, но, оказавшись рядом, остановился и несколько секунд тревожно всматривался в мое лицо, а потом вдруг разрыдался, повалился на колени и, закрывшись ладошками, уткнулся лицом в песок.

— Он боится белого человека! — засмеялись остальные.

Кое-как оторвавшись от детей, мы подошли к поселку, окруженному веером из качающихся на ветру пальм. Океан был скрыт от взгляда насыпью на берегу, покрытой редкой сухой травой; о его близости говорили оглушительный шум и хлопья пены, взлетающие в воздух при каждом ударе волн и плавно падающие на перевернутые продолговатые каноэ, которые лежали на берегу в тени пальм. У каноэ сидели на корточках полуголые африканцы, привязывая к своим сетям крупные пенопластовые поплавки. Они добродушно помахали нам руками и громко, чтобы перекричать шум океана, прокричали вразнобой: "Привет-привет, как дела?" Они казались удивительно спокойными, расслабленными и свободными... Я помахал им в ответ и вслед за Сусу с трудом протиснулся в узкий проход между домами.

Я словно попал в какой-то игрушечный городок: глиняные домики были маленькими и кривыми, с низкими дверями и без окон, как будто ребенок вылепил их из мокрого песка. Женщины чистили ножами рыбу и варили что-то в чугунных котлах. Мужчины курили, сидя на глиняных ступеньках; у их ног в пыли ползали дети. Запах рыбы, казалось, был повсюду. Мы поворачивали то влево, то вправо, поднимались по ступенькам вверх и снова спускались вниз.

"Настоящий лабиринт! Интересно, я сам смогу найти выход отсюда?" — подумал я.

— Здесь живут иммигранты из Сьерра-Леоне, — рассказывала Сусу, поворачиваясь ко мне на ходу. — В основном рыбаки и их семьи. Поселок специально построен так, чтобы запутать нежданных гостей — полицейских или грабителей...

Сусу со всеми здоровалась и представляла меня:

— А это Бигини, мой друг. Он работает в ООН.

Вскоре я догадался, что она водила меня по кругу — чтобы все ее друзья и знакомые успели меня увидеть.

Наконец Сусу показала рукой на небольшую глиняную будку:

— А вот и мой дом. Входи!

Я открыл узкую деревянную дверь и, пригнувшись, шагнул внутрь. Комната была погружена в полумрак, и после яркого солнца на улице первые несколько мгновений я ничего не мог разглядеть. Попытавшись выпрямиться, я ударился макушкой о глиняный потолок: он был таким низким, что встать в полный рост было невозможно. Из мебели здесь был только матрас, который занимал почти весь пол. В углу стояли почерневшая жаровня и алюминиевый котел. На вбитых в стену гвоздях висели блузки и платьица. На кровати спала беременная женщина.

— Это моя сестра, — представила ее Сусу. — Ее парень уехал на заработки в другой город.

Сусу молча прижалась к моей груди, я неуверенно положил руки ей на плечи. Мне было жаль ее, но чем я мог помочь? Где-то совсем рядом раздавались глухие удары волн о берег, отсчитывая неумолимо бежавшее вперед время. А где-то вдали надрывался автомобильный гудок — видимо, Гена начал беспокоиться.

Сусу провела меня до выхода из городка. Его обитатели радушно улыбались и махали руками мне вслед. Неужели они действительно были искренне рады меня видеть?.. Далеко не везде в беларусской глубинке так приветливо встретят незнакомца с иным цветом кожи.

— Я буду ждать от тебя звонка, — сказала Сусу на прощание и хитро прищурилась. — Твою рубашку я постираю, поглажу и заштопаю. Получишь ее при нашей следующей встрече...

Я грустно усмехнулся и зашагал по раскаленному, ослепительно-белому, сияющему под африканским солнцем футбольному полю, плавно, как во сне, переставляя ватные ноги, мимо бегавших вокруг меня вприпрыжку детей, поднимая шлепанцами горячие облачка пыли, провожаемый дружными детскими криками:

— White man! White man! White man!

*******

Тяжело дыша и обливаясь потом, я плюхнулся на заднее сиденье машины. Гена сидел на водительском месте, дымя сигаретой; своей величавой и мягкотелой тяжеловесностью он напоминал борца сумо на пенсии.

Рядом с ним, качаясь из стороны в сторону, топтались два худых парня, показывали на стоявший у их ног алюминиевый таз с крупными рыбинами и наперебой убеждали Гену:

— Боссман, на рынке такая рыба будет стоить в три раза дороже! Это утренний улов! Рыба свежая-свежая!

Продавцы рыбы говорили с видимым трудом и никак не могли сфокусировать взгляд на собеседнике. Они очень старались быть серьезными, но их рты все равно предательски растягивались в широкие белозубые улыбки.

— Никак не пойму, сколько рыб они продают и по какой цене? — спросил у меня Гена и, не дожидаясь ответа, продолжил общаться с продавцами рыбы на ломаном английском. — Ноу, ноу, мани ту мач! Три долларс максимум!

— Что? Три доллара? — воскликнул один из них. — Это слишком мало! Мы хотим десять долларов!

— Боссман, мы предлагаем тебе хорошую цену, — сказал второй. — Это гораздо дешевле, чем на рынке.

— Три долларс, окей? — равнодушно сказал Гена, мастерски выпуская изо рта колечки дыма.

— Эй-йя! — разочарованно протянул второй и сказал своему другу. — По-моему, боссман не готов к сделке. Пойдем!

— Подожди, — остановил его первый и повернулся к Гене. — Только потому, что мы тебе друзья, я тебе помогу, окей? Давай восемь долларов.

— Ноу, ноу! — покачал головой Гена. — Три долларс, финиш!

— Э-э-э, мэн... — сказал второй парень своему другу. — Только время теряем. Пойдем отсюда!

— Подожди, — остановил его первый и повернулся к Гене. — Боссман, хочешь немного ганджи?

— Бесплатно? — поинтересовался Гена с невинным видом.

Вопрос Гены вызвал у ребят искреннее веселье.

— Вот это боссман, так боссман! Ладно, меняю ганджу на сигареты, — сказал второй, отсмеявшись, и достал из кармана маленький бумажный сверточек.

Взамен Гена протянул ему несколько сигарет. Парни закурили, попрощались и пошли прочь, что-то напевая и пританцовывая.

— Здесь марихуана стоит дешевле сигарет, — объяснил Гена, нажимая на газ. — Она тут сама повсюду растет, а сигареты — импортные. Сможешь скрутить?

Ганджа была завернута в папиросную бумажку. Там было все подряд: вместе с листьями лежали и шишечки, и палки. По-хорошему нужно было бы убрать все лишнее, но в едущем по ухабам автомобиле это было бы сложно сделать, и я кое-как свернул все содержимое пакетика в одну толстую самокрутку. Прикурив, я затянулся и передал косяк Гене, свободной рукой убирая с лица мокрые волосы, с которых соленым дождем катились вниз капли пота.

— Когда еврей торгуется, негр может отдыхать, — сказал Гена, выдохнув столб дыма.

— А зачем ты вообще торговался? — спросил я его. — У тебя же денег нет.

— Просто так, — пожал плечами Гена. — Все равно скучно.

Откинувшись на сиденье, я выдыхал терпкий дым в открытое окно, глядя на медленно проплывавший мимо пестрый тропический пейзаж: лохматые пальмы на обожженной красной земле, ярко-желтый песок на берегу и синие волны до самого горизонта. Временами вдоль дороги попадались маленькие строения, сколоченные из фанеры и бамбука. Как правило, двери были низкие, а окна отсутствовали; видимо, дом для африканцев был только местом для сна, поэтому наличие доступа естественного света в жилище не имело значения. Да и всякой кусачей-ядовитой живности в такое жилище было труднее попасть.

У многих домов стояли столики с разложенным на них товаром: свечами, мылом, спичками, сигаретами, печеньем. Продавцами были дети, часто — совсем еще маленькие, пяти-шести лет. Их родители тем временем дремали на скамейках в тени пальм, лениво поднимая голову при нашем приближении и провожая нас сонными взглядами из-под прижатой ко лбу ладони.

Казалось, африканцы по праву рождения обладали всем тем, чего не доставало неловкому, напряженному, мрачному мне: философским спокойствием, естественным обаянием, природным достоинством. Для того чтобы иметь все это, им не нужно было читать толстые книги, разбираться в международной политике и уметь пользоваться электронными деньгами. Впрочем, вряд ли они воспринимали свое состояние как некую ценность; многие из них были бы рады получить высшее образование, жить в большом городе и иметь в своем распоряжении всевозможные блага западной цивилизации. Но стали бы они от этого счастливее?

В городских условиях люди с рождения окружены преимущественно рукотворными предметами: машины, компьютеры, телевизоры... Испытывая на протяжении жизни слишком много слишком сильных влияний, личности нивелируются, острые углы сглаживаются, люди превращаются в безликих, похожих друг на друга манекенов, готовых к коллективной деятельности и мирному сосуществованию, черпающих из СМИ и кинофильмов указания о том, как нужно себя вести, чего хотеть, к чему стремиться, о чем думать и кем быть...

Глаза у меня начали слипаться... Я и сам не заметил, как повалился на сиденье и уронил самокрутку на пол. Вскоре меня опутали горячие липкие щупальца африканской сиесты, ослепительный дневной свет послушно отступил и померк, и я бесформенным мешком увесисто провалился в бездонную пропасть сна.