Либерия

ГЛАВА 3

Несколько часов спустя я сидел на плетеном диване в гостиной, жевал бутерброд с ветчиной и сыром и наблюдал за Геной, который прогуливался туда-сюда с голым торсом, примерял рубашки и начесывал торчавший кверху чубчик.

— Видел девушек у ворот? Это они меня ждут. Все время там сидят, — говорил Гена, глядя на себя в зеркало с самодовольной улыбкой. — Мы работаем много, работаем тяжело, но и отдыхаем тоже хорошо. В Израиле так считается: чтобы хорошо работать, нужно хорошо отдыхать...

В первом часу ночи мы вышли на улицу и сели в стоявший во дворе черный джип. Гена первым делом закурил сигарету и попытался включить кондиционер, но тот не подавал признаков жизни.

— Этим механикам руки надо поотрывать! — воскликнул Гена, стукнув кулаком по приборной панели. — Уже два раза все запчасти в машине поменяли на новые, а кондер все равно не работает!

Опустив стекла и открыв люк, Гена засунул диск в CD-плейер и выкрутил ручку громкости до предела. Из динамиков раздался оглушительный клубный музон, и мы выехали за услужливо открытые сонным охранником ворота, оглашая окрестности оргазмическими девичьими стонами и хриплым мужским речитативом "I want to fuck you here, I want to fuck you now".

— Новейшая продукция израильских диджеев, — проорал Гена мне в ухо. — Этот трек даже в Израиле еще официально не вышел!

Монровия к этому времени погрузилась в глубокий сон. Улицы либерийской столицы были совершенно темными и пустыми. Фары на мгновение выхватывали из темноты мертвые картинки: неподвижные очертания домов, одинокие черные столбы, горы мусора на обочинах. Ни свечей в пластмассовых бутылках, ни уличных продавцов, ни прохожих... Никаких признаков жизни!

"Может быть, пока мы сидели дома, правительство Либерии получило известие о готовящемся ядерном ударе или каком-нибудь смертельном вирусе и оперативно провело тотальную эвакуацию горожан?" — пришла мне в голову апокалипсическая догадка.

Гена вел машину так, как будто участвовал в соревнованиях по стритрейсингу: то вдавливал педаль газа до самого пола, с разгону ныряя в ямы на дороге и резво выпрыгивая из них, то, разогнавшись, вдруг до предела выжимал тормоз на поворотах, вызывая громкий жалобный скрежет тормозных колодок.

— Мы что, опаздываем? — спросил я, перекрикивая музыку.

В ответ Гена самодовольно усмехнулся и так резко крутанул руль, что я чуть не свалился с сиденья.

"Вот гондон!" — пробормотал я, высунув голову в окно.

После двадцати минут острых ощущений мы наконец подъехали к двухэтажному зданию с неоновой вывеской "Pepperbush Night Club", светившейся в ночи разноцветными движущимися огоньками. В глубине клуба пульсировала громкая музыка, пуская мощные басовые корни глубоко во влажную землю. У входа тусовалось полторы сотни африканцев, одетых в грязные лохмотья и резиновые шлепанцы.

— Слушай, Гена, — сказал я с тревогой. — Может, ну его на хуй? Поехали отсюда!

— Да не волнуйся ты! — отмахнулся Гена. — Выпьем по коктейлю и домой. Я знаю, что делаю.

Не успел я захлопнуть за собой дверь, как толпа дружно загудела и двинулась в нашу сторону.

— Начальник, не волнуйся, я присмотрю за твоей машиной!

— Пойдем со мной, у меня есть для вас первоклассные девчонки!

— Эй, друг, дай сигарету!

Гена, не говоря ни слова, нагнул голову вперед и попер сквозь толпу, как танк через кусты, давя своим грузным телом все живое на своем пути и оставляя за собой метровый коридор свободного пространства. Я зашагал вслед за ним, крепко сжимая в руке мобильник.

Окружавшие меня оборванцы все как один были низкорослыми и худыми, с искаженными злыми лицами, от них разило потом и еще какой-то дрянью. Я сознавал, что их сделали такими жизненные обстоятельства, за которые они не несли ответственности, понимал, что ими двигали голод, болезни и нужда. Но сейчас я не мог воспринимать их как таких же человеческих существ, как я; в моих глазах они были ватагой жутких зомби из старого фильма ужасов, жаждущих моей плоти и крови. Руководимый голым инстинктом самосохранения, я в одно мгновение потерял привычную маску цивилизованного человека и с отвращением отпихивал от себя щуплых попрошаек, готовый покалечить любого, кто попытался бы меня остановить.

У самого входа в клуб на мое правое плечо легла женская рука с длинными ярко-красными ногтями. Повернув голову влево, я увидел африканку в белокуром парике, которая обворожительно улыбалась мне, сверкая двумя рядами крупных белоснежных зубов.

— Эй, ребята, я с вами! — громко сказала она, заговорщицки мне подмигивая.

Я и рта не успел раскрыть, как сидевший у входа охранник, качок с мощными плечами и здоровенными бицепсами, бесцеремонно развернул девушку в обратную сторону и дал ей крепкого пинка под зад. Неуклюже спрыгнув с лестницы и еле удержавшись при этом на ногах, бедолага повернулась к охраннику и стала осыпать его руганью, яростно тараща глаза и размахивая кулаками; толпа сопровождала ее крики дружным хохотом и подбадривающими возгласами, а охранник невозмутимо уселся на свое место, глядя на бесновавшуюся девушку с выражением полнейшего безразличия на лице.

*******

Вход стоил десять долларов с человека.

"Для большинства местного населения десять долларов — это довольно крупная сумма. Наверно, здесь тусуется только бомонд", — подумал я.

Пересчитав деньги, охранник кивнул и распахнул перед нами дверь.

Клуб представлял собой отделанное темным деревом помещение с высоким потолком. В прохладном полумраке гремела оглушительная музыка. В воздухе вращался большой диско-шар, отбрасывая во все стороны сотни ярких лучей. Это было красиво! Но то, что я увидел под диско-шаром, на танцполе, сразило меня наповал — особенно на фоне безобразных событий последних дней.

Я словно очутился в призрачном царстве теней и бликов... Я застыл на месте, чувствуя, как все быстрее стучит сердце в груди и как шевелятся волосы на голове. Передо мной извивались в диком чувственном танце полтора десятка изящных тонких фигурок, как будто вырезанных из черного дерева. Девушки были одеты в короткие полупрозрачные туники, которые едва прикрывали плавные изгибы упругих мышц, ходящих волнами под атласной кожей. Словно жрицы древнего культа, взывающие всем своим естеством к всемогущему космосу, они без остатка растворялись в танце, упиваясь своей красотой и сокровенным знанием тайн природы. Окружающего мира для них не существовало, и им ничего в нем не было нужно — они хотели лишь следить за своими танцующими отражениями в огромных зеркалах. Они звали меня в далекую первобытную галактику, где реальность состояла из прихотливых переплетений языков, дрожания влажных губ и неистового освобождения.

Арену этого доисторического амфитеатра, раскаленную докрасна обжигающими касаниями танцующих ступней, окружали трибуны с завороженными зрителями, жадно следившими за каждым жестом темнокожих богинь. Эта зона была отделена от танцпола массивными деревянными барьерами — нужными, скорее всего, для того, чтобы защитить танцовщиц от внезапных вспышек непреодолимого вожделения, которое порой охватывало распаленных наблюдателей.

Тем временем людей в клубе становилось все больше. Кое-где в полумраке мелькали и белые лица — чаще всего немолодые и, как правило, в сопровождении темнокожих спутниц. Я смотрел на этих бледнолицых патриархов с уважением и завистью: ведь они прибыли в этот сказочный первобытный мир гораздо раньше меня; вероятно, это были искатели приключений, авантюристы, о которых раньше мне случалось лишь читать в книгах, — повидавшие мир, изборожденные морщинами познания и давным-давно, еще до Большого взрыва, ставшие резидентами этой пульсирующей вселенной.

"Надо же! Нищая, разоренная войной страна, а людям все равно зачем-то нужны музыка, танец, красота", — удовлетворенно подумал я.

В воздухе стоял тот самый насыщенный густой запах, который я впервые почувствовал, когда спускался по трапу самолета несколькими часами ранее. Казалось, этот запах здесь был повсюду. "Наверное это какая-то вездесущая чудо-бактерия", — подумал я, делая очередной глубокий вдох. Во влажном полумраке клуба этот насыщенный аромат казался каким-то особенно волнующим и манящим.

Взяв в баре напитки, мы поднялись по деревянной лестнице на второй ярус. Гена стал прогуливаться из стороны в сторону со стаканом виски в руке и разглядывать темнокожих девушек, расположившихся на низких диванчиках. Я же, облокотившись на деревянный парапет и отхлебывая прохладную "отвертку", стал наблюдать за завораживающим действом на танцполе, у которого, казалось, не было ни начала, ни конца. У меня как-то незаметно возникло необычайно хорошее настроение. От ощущения "невыносимой легкости бытия" к горлу подступил горячий комок, и мир поплыл перед моими глазами... В этот момент я почувствовал легкое прикосновение к своей руке.

Повернувшись, я увидел миниатюрную африканку. У нее была тонкая, изящная фигура; черты ее лица тонули в полумраке. Она что-то пыталась мне сказать, но из-за гремящей музыки я ничего не мог понять. Она жестами предложила отойти в сторону, я согласно кивнул. Она взяла меня за руку и повела за собой. Мы повернули за угол, шагнули в раскрытую настежь дверь и оказались в уборной.

Незнакомка прижала меня к стене и что-то тихо и хрипло прошептала, глядя мне прямо в глаза. Ее лицо, освещаемое мигающими отблесками неоновых огней, приблизилось к моему, ее губы плавно и беззвучно шевелились, глаза таинственно блестели в полумраке, а пальцы сжимали мой член сквозь джинсы.

Держа в руке стакан с дрожащей в нем "отверткой", я стоял у стены с раскрытым ртом, тщетно пытался вдохнуть и чувствовал, как мой член стремительно и неудержимо твердеет и увеличивается в размерах. Судорожно сглотнув, я положил девушке руку на плечо, еще не решив, что именно я собирался сделать — оттолкнуть ее, прижать к себе или просто опереться на нее, чтобы не упасть на пол в эпилептическом припадке.

Девушка восприняла мой отчаянный жест как сигнал к действию и без дальнейших разговоров затащила меня в кабинку туалета. Закрыв дверь на защелку, она опустилась на колени и стала расстегивать мне ширинку.

Тут я как будто взглянул на себя со стороны... Вокруг были грязные стены, исписанные англоязычной матерщиной; унитаз был перепачкан дерьмом и издавал соответствующий запах; девушка при тусклом свете лампочки, которая висела прямо над нами, подрагивая в такт пульсировавшей музыке, напоминала маленькую зубастую обезьянку с бананом во рту.

Вот он я, поэт и мечтатель, в вонючем загаженном туалете африканского ночного клуба, с готовностью вываливший наружу свой член, чтобы засунуть его в рот какой-то тощей африканке, которую я вижу впервые в жизни. Я вздрогнул, подался назад и стал торопливо застегивать ширинку.

— Что случилось, дорогой? — удивленно подняла брови девушка, тщательно артикулируя каждый слог, будто разговаривая с ребенком.

— Все в порядке... — смущенно пробормотал я, пытаясь обогнуть ее, чтобы выйти из кабинки. — Я просто... не хочу. Извини, это была ошибка...

— Ничего страшного, — великодушно махнула рукой девушка, вставая на ноги и преграждая мне дорогу. — Давай пятьдесят долларов.

— Пятьдесят долларов? — тупо повторил я. — Я не понимаю...

— Мне нужны деньги, чтобы заплатить за школу.

— Школу?

— Отдай мне мои деньги, — настойчиво произнесла она, повышая голос.

— Но у меня нет денег, — недоуменно сказал я, отказываясь верить в реальность происходящего.

— Ты пришел в ночной клуб без денег? — недоверчиво усмехнулась она.

— Ну да.

— А как ты купил входной билет? И свой коктейль?

— Друг за меня заплатил, — честно ответил я.

— Ладно, давай сюда мобильник и иди к другу за деньгами. Я здесь подожду.

— Не дам я тебе свой телефон! — возмутился я.

Отдать ей корпоративный мобильник, который я получил каких-то полтора часа назад и который на данный момент являлся чуть ли не единственным моим достоянием? Эта идея вызвала у меня искреннее негодование.

— Ну, тогда оставь мне свои кроссовки, — сказала она.

— Что? — разозлился я. — Ты с ума сошла?

Сверкнув глазами, девушка выхватила стакан из моей руки, картинным жестом вылила его содержимое в унитаз и прошипела:

— Я сейчас разобью этот стакан, изрежу себя и скажу, что ты меня изнасиловал! В тюрьму сядешь, урод!

В этот момент в уборную вошел какой-то мужик и принялся дергать дверную ручку нашей кабинки, хрипло крича:

— Эй, что у вас там происходит? Я сейчас дверь вышибу!

Пристально глядя на меня, девушка громко сказала:

— Все в порядке! Сами разберемся!

— Выходите оттуда! Или я сам к вам войду. Даю вам две минуты! — угрожающе прорычал мужик и удалился, увесисто стуча каблуками по кафельному полу.

— Послушай! То, что ты сейчас делаешь, — это очень-очень плохо, — тихо сказал я, глядя девушке прямо в глаза и пытаясь вложить в эту фразу то, какое мучительное сожаление я испытывал по поводу ее постыдного поведения. В этот момент я напомнил себе проповедника, убеждающего закоренелого грешника в том, что ему нужно немедленно изменить свою жизнь, если он не хочет попасть прямиком в ад.

В ответ девушка лишь снисходительно усмехнулась — как взрослый при виде несмышленого ребенка, который в очередной раз сказанул какую-то забавную нелепицу.

— Ладно, пойдем вместе искать твоего друга, — сказала она после непродолжительной паузы. — Только без шуток!

Мы вышли из уборной и двинулись на поиски Гены. Девушка цепко держалась за мой локоть обеими руками. Мне казалось, что встречные африканцы при виде нас понимающе ухмылялись.

Гена стоял у бара в ожидании, пока ему нальют очередное виски со льдом. Увидев нас, он все понял без объяснений.

— Сколько хочет? — спросил он, нагнувшись ко мне.

— Пятьдесят.

Кивнув, он достал из кармана деньги и протянул девушке. Пересчитав купюры, она дружелюбно хлопнула меня по груди и неторопливо зашагала прочь, высоко подняв голову и с достоинством виляя бедрами.

Я пытался что-то сказать в свое оправдание, но Гена меня перебил:

— Скажи спасибо, что она не попросила двести. Все равно пришлось бы заплатить.

— Понятно, — сказал я. — Но все-таки запиши это на мой счет, окей?

— Да ладно, будем считать, что это часть наших общих расходов на отдых, — сказал Гена, покачиваясь из стороны в сторону. — У тебя что, совсем денег нет? Давай я тебе дам сто долларов, чтобы у тебя свои были. Но только это уже будет из зарплаты, конечно.

Я положил мятую сотенную купюру в карман рубашки и сел на диван. Напротив устроились Гена и худая высокая африканка, с которой он познакомился за время моего отсутствия. Помахав официантке, Гена заказал нам всем по виски со льдом.

— Сама прибилась, — прокричал Гена мне на ухо. — Прикинь, она говорит, что ее зовут Фанта! Хорошо хоть не Кока-Кола.

Итак, моей первой работой в Либерии стал перевод беседы Гены и Фанты.

Отхлебнув виски из стакана, Гена кричал мне на ухо:

— Скажи ей, что я самый модный музыкальный продюсер в Израиле.

Девушка кивала и загадочно улыбалась.

— Скажи ей, что здесь играет старая музыка, — продолжал кричать мне на ухо Гена. — У нас в Тель-Авиве эти песни уже отзвучали полтора года назад! Переведи, что я ей запишу диск с самыми новыми песнями, которые здесь еще никто не слышал.

Девушка кивала и загадочно улыбалась.

— Переведи ей, — кричал Гена, — что я учился танцевать в самом лучшем шоу-балете мира, "Тодес" называется. Когда я выхожу на танцпол, вокруг меня сразу собираются все девушки в клубе, и возникают проблемы с их парнями. Поэтому обычно я не танцую на дискотеках.

Девушка продолжала загадочно улыбаться и кивать.

— Скажи ей, что я хочу иметь постоянные отношения, а не на одну ночь, — прокричал Гена и уточнил для меня: — Это я специально ей так говорю, чтобы не борзела.

На этот раз Фанта наконец нарушила молчание и сказала с обворожительной улыбкой:

— Я — домашняя девочка. Живу со своими родителями, хожу в школу. Сюда я в первый раз пришла, со своей подругой. У нее сегодня день рождения.

Пригубив виски, она брезгливо поморщилась и поставила стакан на стол. Длинные худые пальцы на длинных худых руках заканчивались длинными блестящими накладными ногтями. Полные алые губы казались огромными на темном вытянутом лице со впалыми щеками. В ушах покачивались гигантские круглые кольца.

После этих слов Фанты в разговоре наступила пауза. Темнокожая девушка сидела, облокотившись на стол и выставив в сторону бедро, и покачивала в воздухе сандалией, которая болталась на большом пальце ее ноги и, казалось, в любой момент могла свалиться на пол. Фанта со скучающим видом скользила взглядом по залу и, казалось, была не слишком впечатлена своим кавалером. Гена выдыхал сигаретный дым через ноздри, отпивая виски из стакана большими глотками и пристально, с головы до ног, разглядывая длинноногую красавицу. По его полному лицу стекали капельки пота.

Расправившись с виски, Гена решительно встал, взял Фанту за плечо и громко сказал ей на чистом английском языке:

— Let's go! Dance!

Фанта кивнула, и они зашагали вниз по деревянной лестнице. Гена шел, качаясь из стороны в сторону; одной рукой он по-хозяйски обнимал Фанту за плечо, а во второй держал дымящуюся сигарету. Прямо передо мной на столе лежали зажигалка и пачка сигарет... Вообще-то, в своей новой жизни я хотел бросить курить; тем более, что я с детства страдал от астмы, а никаких лекарств на случай приступа у меня с собой не было. Но только в этой новой жизни я отчего-то не чувствовал себя хоть сколько-нибудь новым. Я вытащил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и жадно затянулся. И вот я сидел здесь, вдыхая и выдыхая сигаретный дым, неживой и неподвижный — как бессмысленная деревянная колода, лишенная мыслей и чувств, — и тупо смотрел по сторонам.

Происходящее в клубе напоминало уродливое цирковое представление из абсурдного, страшного сна. Тупая животная музыка играла так громко, что колонки хрипели и кашляли, вдавливая мощные басы прямо в спинной мозг. В сыром прокуренном полумраке скользко вибрировала и извивалась густой черной плотью бессмысленная человеческая масса. На арене цирка, под нелепым, облепленным стекляшками шаром, старательно вращали задами несколько десятков африканок в коротких платьицах, едва прикрывавших их тощие тела. Виляя бедрами, девушки похотливо прижимались друг к другу с плотоядными улыбками на лицах, самодовольно разглядывая свои отражения в зеркалах. Основным танцевальным органом у них были ягодицы; остальные части тела играли вспомогательную роль. Нагнувшись и оттопырив попы в сторону зрителей, девушки изо всех сил трясли и мотали ими из стороны в сторону. Еще одна разновидность танца состояла в том, чтобы, стоя совершенно прямо, мелко сотрясаться туловищем: в этом случае дрожали и колыхались груди. В этом танце была только животная, сучья похоть, и больше ничего. Но самое мерзкое заключалось в том, что и эта животная похоть была неискренней, наигранной, ненастоящей, формальной... Они будто неумело имитировали поведение порноактеров, которые в свою очередь неумело имитировали поведение людей во время страстного секса; фальшь на танцполе была двойной, и это жалкое подобие подобия выглядело ни разу не сексуально и просто отвратительно.

Остальное пространство клуба было отделено от танцпола массивным деревянным барьером— скорее всего для того, чтобы оградить посетителей от возможного внезапного нападения кровожадных оборотней-танцовщиц. Здесь было душно и суетливо; мигающие неоновые огни выхватывали из полумрака нечеткие фигуры; они яростно жестикулировали и кричали друг другу на ухо, создавая непрерывный гул голосов.

В клуб входили все новые и новые люди, и внутри становилось очень тесно. Сесть было негде, и посетители со стаканами в руках топтались у барной стойки или дымили сигаретами у танцпола, оценивающе разглядывая танцующих девушек. Среди посетителей кое-где виднелись и белые лица — почти все немолодые, обрюзгшие, с морщинистыми, порочными лицами и в сопровождении черных спутниц. "Удивительное дело: нищая, разоренная войной страна, а в дорогом ночном клубе яблоку негде упасть", — подумал я.

В кадре появился Гена; он бесцеремонно тащил за собой Фанту, как пастух непослушную козу. Попыхивая дымящейся сигаретой, он беспечно ломился через толпу на танцполе, как слон сквозь молодой кустарник, наступая на ноги и бесцеремонно расталкивая танцующих.

Выйдя на центр танцпола, Гена остановился, поднял руки вверх (при этом из-под задравшейся майки выглянуло внушительное пузо) и начал выписывать бедрами замысловатые фигуры. Фанта смотрела на него, растерянно открыв рот. Африканцы показывали на Гену пальцами и снимали видео на своих мобильниках. А Гена самозабвенно продолжал демонстрировать свои хореографические изобретения: то обнимал себя обеими руками, то драматично раскидывал их в стороны, то гладил себя пальцами по лицу, а с финальным аккордом зажигательной африканской песни грохнулся перед Фантой на колено, театрально протянув ей ладонь, как влюбленный рыцарь.

Минуту спустя Гена кричал мне на ухо, издавая запах перегара и пота:

— Скажи ей, что в Тель-Авиве я считаюсь лучшим танцором города... Да я знаю, что уже это говорил... Ничего, скажи еще раз... Эти дуры — они все тупые, как овцы, им надо все по пять раз повторять... Переведи, что я учился танцевать в лучшем шоу-балете мира, просто обычно я стараюсь этого не показывать...

"Не шляпа красит человека, а человек шляпу, — говорил я себе. — То же самое можно сказать и про работу. Тебе светят хорошие деньги. Тем более, выбора у тебя все равно нет. Делай, что говорят, и не выебывайся".

Однако же я по-прежнему не мог отделаться от ощущения, что мне приходится копаться в чужом дерьме... Что я уже залез в него по локоть... Что я погружаюсь в него все глубже и глубже, по самую макушку...

"Ладно тебе, бывают работы намного хуже этой, — продолжал я убеждать себя. — Например, у этих проституток на танцполе, которые изо всех сил стараются создать иллюзию красоты и волшебства в надежде, что их ягодицы заинтересуют какого-нибудь пожилого американца".

*******

Было около трех часов ночи, когда, опустошенный и злой, я толкнул входную дверь клуба и вышел на улицу. Когда дверь захлопнулась за моей спиной, я с удовольствием отметил, что этот бесконечный, бессмысленный, мучительный музыкальный паралич, состоявший из стандартных ритмических обрубков, наконец-то стал на порядок тише, и я даже был в состоянии услышать собственный голос, произносивший все известные мне матерные выражения в русском и английском языках.

Несмотря на столь поздний час, воздух снаружи был по-прежнему горячим, влажным и ощутимо тяжелым. Надо мной переливалась разноцветными огнями неоновая вывеска. Окружающий мир, сколько хватало взгляда, был погружен в темноту. Я на пару секунд застрял на крыльце, пытаясь вспомнить, в какой стороне стояла машина, и еле устоял на ногах, когда из клуба наружу вывалились Гена и Фанта, обнимаясь и хохоча.

Сойдя с крыльца, мы оказались в почти полной темноте.

Не успели мы пройти и нескольких шагов, как нас облепила галдящая толпа:

— Начальник, мы все это время сторожили твою машину! Что ты нам за это дашь?

— Друг, у меня для тебя кое-что есть, смотри сюда!

— Эй, мистер белый, где ты подцепил эту африканскую курицу?

Мы медленно пробирались сквозь сплошной человеческий кустарник из грязных, липких, вонючих худых тел. Нас хватали за руки, махали ладонями перед лицом, преграждали дорогу. Фанте доставалось побольше нашего: ее хватали за ягодицы, щипали за грудь и дергали за волосы, сопровождая все это грязными шутками. Девушка яростно отбивалась, раздавая оплеухи и осыпая оборванцев грязной руганью.

То, как нас встречали у клуба пару часов назад, было ерундой по сравнению с этим кошмаром. Тогда мы были кинозвездами, прибывшими на церемонию вручения "Оскаров": мы шли по ковровой дорожке под вспышками фотокамер, и к нам любой ценой хотели прикоснуться навязчивые поклонники. Теперь, когда мы собрались уезжать домой и эти несколько моментов по пути от дверей клуба до машины для местной шпаны были последним шансом что-то от нас урвать, мы превратились в серийных убийц, которых, сразу же после объявления обвинительного приговора, вывели из здания суда к бесновавшейся толпе, пылавшей от праведного гнева и стремившейся предать нас мучительной смерти прямо здесь, чтобы покарать за совершенные преступления и лишить возможности провести свои жизни в камерах пожизненного заключения за написанием мемуаров и размышлениями о неисповедимых путях Господних.

Мы уже почти дошли до машины, когда один из оборванцев внезапно протянул руку к моему сердцу, как будто намереваясь вырвать его из моей груди — как любят делать мастера кунг-фу в китайских боевиках, — но вместо этого быстрым движением засунул пальцы в нагрудный карман моей рубашки, оторвал его вместе с лежавшей там стодолларовой купюрой и растворился в толпе, плавно нырнув под ноги своих товарищей.

Все это произошло так быстро, что я пару секунд стоял с открытым ртом, пытаясь понять, что случилось, а затем заорал и стал яростно расталкивать толпу, надрывно и хрипло матерясь. Я готов был задушить вора голыми руками, если бы смог его поймать... Но кто именно был этим вором? В темноте все оборванцы казались совершенно одинаковыми; я хватал за шиворот то одного, то другого, но никак не мог понять, кто из них совершил это варварское нападение на мой карман.

В этот момент я почувствовал постороннее шевеление в кармане джинсов; глянув вниз, я увидел свой телефон в худой черной руке, которая тут же исчезла у меня за спиной. Со свирепым ревом раненого медведя, окруженного стаей шакалов, я повернулся назад и яростно заорал:

— Кто взял мой телефон?!

Стоявшие передо мной оборванцы принялись суетливо крутить головами:

— Кто-то украл телефон начальника?

— Ты видел, кто взял телефон?

— Мистер, кто-то украл твой телефон?

— Вот он, смотри! — вдруг крикнул один из них, показывая пальцем на другого оборванца, который медленно отходил в сторону от собравшейся вокруг меня толпы. — Твой телефон у него!

— Сто-о-ой! — заорал я и, нетерпеливо расталкивая стоявших передо мной попрошаек, ринулся за вором. Тот быстро обернулся, глянул на меня краем глаза и побежал. Я рванул за ним, а вслед за мной вприпрыжку, с веселыми криками и улюлюканьем, двинулась вся толпа.

Беглец пробежал метров сто вниз по улице, а затем нырнул в узкий проход между домами. Прыгнув вслед за ним, я увидел в полумраке его спину и помчался вдогонку по узким извилистым коридорам. Все остальные преследователи почему-то сразу же отстали.

Проход между домами поворачивал то налево, то направо. С обеих сторон стояли кривые безобразные лачуги, кое-как сколоченные из фанеры, досок, кусков брезента и целлофана. Кроме меня и вора вокруг не было видно и слышно ни одной живой души. Торопливый топот наших ног отдавался гулким эхом в оглушительной тишине. Сверху, в просвете между скособоченными крышами лачуг, зловеще скалилась щербатая луна, освещая происходящее глубоким синим светом.

Я почти догнал вора, когда тот неожиданно нырнул в выломанную в бетонной стене неровную рваную дыру. Я пригнулся и прыгнул вслед за ним — и оказался в полной темноте.

Замерев, я задержал дыхание и прислушался, но услышал только, как пульсирует кровь в моих висках.

— Эй, ты! Стой на месте! — хрипло сказал я.

Ответом мне была тишина. Я почувствовал, что холодное дыхание опасности ползет вверх по моей спине, и стал осторожно, ме-е-едленно поворачиваться назад, к выходу.

Тут сзади послышался быстрый шорох, и мне на голову с силой обрушилось что-то твердое и тяжелое.

*******

Я пришел в себя от оглушительного звона в ушах. С трудом приоткрыв глаза, я увидел покачивавшееся надо мной черное лицо в обрамлении белокурого парика. Моя голова покоилась на коленях у той самой шустрой девушки, которая пыталась пройти в клуб вместе с нами. Мое тело было как будто ватным, голова — тяжелой, как гиря, а взгляд мне удавалось сфокусировать лишь с большим трудом.

Где я? Что происходит? Я осторожно приподнял голову и посмотрел по сторонам. Гена сидел за рулем, рядом с ним сидела его длинноногая подруга Фанта, а я лежал на заднем сиденье машины. Слабым голосом я спросил у белого парика:

— Ты кто?

— Это моя подруга, ее зовут Сусу, — ответила Фанта с переднего сиденья. — У нее сегодня день рождения.

— Тихо, тихо, малыш! — сказала Сусу, гладя меня рукой по волосам. — Плохие дяди сделали белому мальчику больно... Но все кончилось хорошо...

— Вы меня спасли? — спросил я, вспоминая, что со мной произошло.

— Тебя эти бомжи за руки-ноги принесли к нашей машине, — ответил Гена.

— Правда? Зачем? — спросил я.

— А зачем им нужен твой белый труп? — сказала Фанта. — Чтобы полиция и войска ООН устроили у них в квартале очередную облаву? Они уже получили все, что у тебя с собой было ценного: деньги, телефон, кроссовки.

Посмотрев на свои ноги, я увидел, что кроссовок на них действительно не было.

— А теперь они будут ждать, чтобы ты снова пришел, — продолжала Фанта. — Чтобы снова тебя ограбить. Глупыш, ну разве можно носить деньги в кармане?

— А где их нужно носить? — удивился я.

— В носках! — поучительно сказала Фанта. — Или в трусах. И никому нельзя показывать, что они у тебя есть. Вы, белые, такие наивные! Они же все заодно: официантки и охранники в клубе подсмотрели, что ценного у вас есть с собой, и сообщили уличным грабителям, а у них схема отработана: одни отвлекают внимание, другие воруют.

-У тебя что, тоже все украли? — спросил я у Гены.

— Не все, — хмуро ответил он. — Мои туфли на мне остались.

Мы сбились с пути, заблудившись в темных переулках, и с полчаса бестолково кружили по молчаливым серым дворам с плетеными хижинами, похожими друг на друга как две капли воды. В одном из таких дворов колеса машины намертво застряли в куче песка. Гена судорожно жал на газ, но все было впустую.

— Ебаные механики! — выругался Гена. — Полный привод не работает...

Минут десять мы впустую буксовали и тщетно пытались вытолкнуть машину из песка. Несмотря на производимый нами дикий шум, ни одна живая душа не выглянула из домиков, чтобы возмутиться или же предложить помощь.

— А где все люди? — спросил я Сусу. — Почему никто не выходит?

— Боятся! — ответила она. — Ночь — это время грабежа и убийств. А вдруг это снова повстанцы вернулись?

Делать было нечего: мы бросили машину и двинулись пешком. Вокруг стояла мертвая тишина, как будто мы шли по мертвому городу, брошенному своими мертвыми жителями.

Виллу компании "Металл Либерия" мы нашли довольно быстро; это был единственный дом в округе, где жили белые, и наши подруги знали, где его искать. Гораздо сложнее оказалось попасть внутрь: охранники снова спали беспробудным сном. Мы молотили кулаками в ворота, стучали по ним ногами... Охрану разбудили только увесистые булыжники, которые девушки, вскарабкавшись к нам на плечи, ловко швыряли поверх ворот в темный двор.

Ввалившись в свою комнату, я стащил с себя мокрую рубашку с рваной дырой на груди и безвольно рухнул на кровать.

Сусу села рядом. Помолчав с минуту, она сказала:

— Фанта говорила мне твое имя, но оно слишком сложное, и я его забыла. Так как тебя зовут?

— Евгений... — прохрипел я, уткнувшись лицом в подушку.

— Бигини, скажи, ты работаешь в ООН?

— Нет... — мысленно я предложил ей заткнуться.

— Почему? — искренне удивилась она. — Ты же белый, разве ты не можешь получить работу в ООН?

— Ладно, я попробую. Только не сегодня...

— Обязательно, попробуй! — серьезно сказала Сусу. — Завтра же. Бог тебе в помощь! Работать в ООН — очень хорошо и приятно. Большая белая машина, куча денег — и никаких обязанностей.

Она сняла блузку, оставшись в бюстгальтере и коротких шортах, легла на кровать рядом со мной и глубоко вздохнула. Перед моими глазами оказался безобразный шрам на ее левом плече, по виду совсем свежий. Он был грубо зашит нитками; сквозь дырочки понемногу сочился гной.

— Что это такое? — спросил я, поднимая голову.

— Пару дней назад, когда я шла домой после дискотеки, на меня напали хулиганы, хотели забрать телефон. Я стала убегать, меня догнали, один из них ударил меня ножом в спину.

— А кто зашивал рану?

— Сестра. У нее есть швейная игла и нитки.

Нижняя часть спины и левый бок у Сусу были покрыты сплошной елочкой из старых шрамов, коротких и толстых. Я не стал спрашивать, что это такое, потому что не хотел услышать еще одну душераздирающую историю. Чрезмерная жалостливость не раз толкала меня на необдуманные поступки. В детстве я таскал домой бездомных собачек и котиков, будучи не в состоянии вынести их беззащитного, несчастного вида; Сусу уже начинала вызывать у меня похожие чувства... Нет, нет, нет.

— Бигини, ты точно не хочешь секса со мной? — жалобно сказала Сусу после минутного молчания. — Хочешь, я сделаю тебе маленький "сосать-сосать"?

Я посмотрел на Сусу, морщась от чудовищной головной боли.

— Нет, спасибо, — сказал я, отворачиваясь.

— Но почему? Почему? Я тебе совсем не нравлюсь? — и Сусу разрыдалась, сев на кровати и закрыв лицо руками.

Тело ее содрогалось, а по щекам текли настоящие слезы. Я никогда не мог равнодушно наблюдать за плачущими женщинами... Вот и теперь мне стало жалко эту несчастную худую девчонку с таким жутким шрамом на спине.

— Сусу, ты мне нравишься, — соврал я, пытаясь изобразить искреннее выражение лица. — Но, видишь ли... Меня дома ждет невеста! И я не хочу ей изменять.

— Тогда я хочу просто быть твоим другом! — сказала Сусу, немного успокоившись, но все еще всхлипывая.

— Ну вот и хорошо, — сказал я. — Давай дружить. Только без секса.

Сусу кивнула, снова улеглась рядом со мной и стала рассказывать мне про свою жизнь.

В пятнадцать лет она стала встречаться с немцем, который работал в какой-то благотворительной организации. Их роман длился около года, а потом у немца закончился контракт, и он уехал домой.

К моменту нашей встречи Сусу уже лет семь искала белого принца по ночным клубам Монровии. Жизнь проститутки была нелегкой и полной опасностей. Если ей не удавалось снять клиента, то нужно было сидеть в клубе до утра, так как в темноте до дома она живой и невредимой не добралась бы — местная шпана таких, как она, не жаловала.

— У меня нет времени на черных парней, — говорила Сусу. — Они грубые и жестокие. Они бьют женщин, забирают у них деньги. Я ищу хорошего белого парня, который сделает мне ребенка и будет обо мне заботиться, присылать мне деньги из-за границы на воспитание малыша. И когда-нибудь заберет меня к себе. Наш ребенок будет белым-белым... Он будет светловолосым и голубоглазым, как его отец...

Я смотрел на Сусу слипающимися глазами, вполуха слушая ее неспешные мечтательные рассуждения. В соответствии с традициями Достоевского и Толстого нужно было с готовностью отдать ей свою последнюю рубашку. Но зачем ей моя грязная, пропитанная потом рубашка с рваной дырой у сердца? Чем я мог помочь ей и всем этим бедным изможденным людям, которые, как бабочки на свет лампы, летели в дом из темноты, будто это могло что-то изменить в их безрадостной жизни, полной унижений, нужды и страданий? Чувствуя себя последним негодяем, я постепенно погрузился в глубокий сон...