Лига запуганных мужчин

11

Иногда мне кажется странным, что мы с Вульфом вообще способны выносить друг друга. Причем различия между нами, по крайней мере некоторые из них, проявляются за столом сильнее, чем где бы то ни было. Он гурман, я — едок. Не то чтобы я не различал хорошее и плохое; в результате семилетнего воспитания на примере кулинарного искусства Фрица я запросто могу установить, где просто отличная еда, а где высшее достижение кулинарии. Суть однако в том, что в еде, оказавшейся у него на языке, Вульф выше всего ценит то, как она воздействует на его вкусовые рецепторы, а для меня самое главное то, что она направляется в желудок. Чтобы было совершенно ясно, я должен добавить, что и Вульф, когда заканчивает дегустацию, никогда не мучается над проблемой, что делать с этой едой дальше. Уж он-то умеет поесть! Я сам видел, как однажды, когда на него напал жор, он с восьми вечера до полуночи смолотил без остатка десятифунтового гуся, в то время как я, сидя в уголке, ел сандвичи с ветчиной со стаканом молока. В таких случаях он всегда ест в кухне.

И то же самое происходит с работой, когда мы расследуем какой-нибудь случай. Тысячу раз я хотел дать ему пинка, видя, как он, исполненный достоинства, несет себя к лифту и отправляется наверх забавляться со своими цветочками, или как он читает книгу и, не торопясь, смакует каждую фразу, или как он обсуждает с Фрицем, где лучше всего хранить высушенные травы, в то время как я бегаю вокруг, чуть не теряя голову от лая, в ожидании, что он укажет мне подходящую нору. Конечно, я признаю, что это великий человек. И когда он говорит о себе, что он гений, он имеет право считать так всерьез, независимо от того, считает ли он так или нет. Я допускаю, что мы ничего не потеряли из-за его пустяковых занятий, но, поскольку я тоже всего лишь человек, я не могу подавить в себе стремление дать ему пинка как раз за то, что он гений. И я действительно чуть было не сделал это, когда он, например, произносил что-нибудь такое: «Терпение, Арчи, если ты съешь яблоко, прежде чем оно созреет, у тебя от этого может быть лишь расстройство желудка».

Так что в среду во второй половине дня я чувствовал себя обиженным. Ведь он вел себя по отношению ко мне безразлично, даже отвратительно. Он не захотел послать каблограмму тому парню в Рим, чтобы тот поговорил с Сантини. Он утверждал, что это не имеет смысла, и ожидал, что мне достаточно его слова. Он не захотел помочь мне воспользоваться каким-нибудь финтом, чтобы заманить Леопольда Элкаса в наш кабинет, для него это тоже не имело смысла. Когда я начал на него ворчать, он попытался читать, а потом заявил, что сейчас самое важное для него — переговорить с двумя людьми: с Эндрью Хиббардом и Полом Чейпином, но к разговору с Чейпином он еще не совсем готов, а о Хиббарде не известно, где он и жив или мертв. Я знал, что Саул Пензер каждый день утром и вечером ходит в морг проверять трупы, но мне было непонятно, что он делает помимо этого. Я также знал, что утром Вульф звонил инспектору Кремеру, но тут уж я мог быть спокоен. Кремер уже пытался нажать на Пола Чейпина на прошлой неделе, и единственное, что его еще держало на ногах, так это то, что он не забывал дышать.

Саул позвонил около полудня, и Вульф говорил с ним в кухне, пока я был на улице с Питом Скоттом. Сразу после двух часов позвонил Фред Даркин. Он сообщил, что Пол Чейпин был у парикмахера и в аптеке, и что городской сыщик и парень в коричневой кепке с розовым галстуком оба все еще на месте, и что он подумывает о том, чтобы основать для них клуб. Вульф продолжал читать. Где-то без четверти три позвонил Орри Кэтер и доложил, что у него есть кое-что, что он хотел бы показать нам и может ли он с этим прийти? Он звонил со станции подземки на Четырнадцатой улице. Я сказал ему «да». Потом, перед самым приходом Орри, позвонил архитектор Фаррел, и Вульфу пришлось отложить книгу, чтобы переговорить с ним. Фаррел сообщил ему, что он приятно провел ленч с мистером Оглторпом, выдержал с ним тяжелую схватку, но в конце концов убедил его. Он звонил из издательства. Пол Чейпин несколько раз просил разрешения воспользоваться их пишущей машинкой, однако не совсем ясно, какой именно, там их несколько. Сейчас Фаррел намерен взять образцы письма примерно десяти машинок. Вульф попросил его позаботиться о том, чтобы на каждом образце шрифта был указан фабричный номер машинки.

Когда он повесил трубку, я произнес:

— О’кей. Значит, тут у нас все на мази, но даже если вам удастся пришить ему эти письма с угрозами, вы опять вернетесь к самому началу. Смерть Гаррисона останется за кадром, вам ее никогда ему не пришить. И, скажу вам, с Дрейером дело обстоит точно так же, разве что вы сумели бы прижать Леопольда Элкаса и вытянуть это из него. Вам придется отыскать в его рассказе какую-нибудь дырочку и растянуть ее, иначе мы сами погорим. Черт побери, чего вы ждете? Живете тут как у Христа за пазухой, развлекаетесь, читаете свою книжку — кстати, а о чем она?

Я встал и бросил взгляд на золотую надпись, отпечатанную на сером переплете: «Бездна разума» Эндрью Хиббарда. Я проворчал:

— Хм, возможно, в ней это и будет. Может, он в нее свалился.

— Причем давным-давно, — вздохнул Вульф. — Бедняга Хиббард, даже в названии книги он не сумел скрыть свои поэтические наклонности. Точно так же, как Чейпин в своих повестях не в состоянии подавить свою жестокость.

Я снова уселся в свое кресло.

— Послушайте, босс. — Ничто так не раздражало его, как обращение «босо. — Я начинаю понимать. Похоже, что и доктор Бертон написал какую-нибудь книгу, и Байрон — тоже, а возможно, и Дрейер, и, разумеется, также Майкл Эйерс. Я возьму машину и отправлюсь в округ Пайк поохотиться на уток, а когда вам надоест ваше чтение, вы просто телеграфируйте, и я тут же примчусь обратно и с ходу займусь этим убийством. Но вы не торопитесь, читайте себе спокойненько, ведь если вы съедите перезрелое яблоко, вы можете отравиться стафилококком или, к примеру, заболеть краснухой или еще чем-нибудь, по крайней мере, я надеюсь.

Я бросил на него острый взгляд, но это ни к чему не привело, я опять выглядел дураком, так как он закрыл глаза, чтобы меня не видеть. Поэтому я встал со стула и продолжал смотреть на него.

— Черт побери, мне же ничего от вас не надо, только пойдите мне немного навстречу. Всего лишь одна паршивая каблограмма этому римскому типчику. Я вас спрашиваю, чего ради я должен вкалывать, аж у меня пупок развязывается… А тебе еще какого черта тут надо?

Эти последние слова относились к Фрицу, который появился в дверях. Он помрачнел, потому что он не любит, когда я ругаю Вульфа, а я нахмурился. Тут я заметил, что за ним кто-то стоит, поэтому я перестал хмуриться и сказал:

— Входи, Орри, что ты там раздобыл? — Я обратился к Вульфу более тихим и более любезным тоном. — Он недавно звонил и сказал, что раздобыл кое-что, что хотел бы показать вам. Я вам об этом говорил, но вы углубились в книгу.

Орри Кэтер принес пакет размером с небольшой чемоданчик, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный толстым шнурком.

— Надеюсь, что это книги.

Он покачал головой.

— Для книг легковато.

Он положил пакет на письменный стол и осмотрелся. Я указал ему на стул.

— Так что же там?

— Черт его знает. Я принес сюда, чтобы вы сами вскрыли. Возможно, там вообще ничего нет, но что-то мне говорит…

Я вынул перочинный нож, но Вульф покачал головой и предложил Орри:

— Продолжайте.

Орри усмехнулся:

— Как я сказал, возможно, что это просто какие-то глупости, но когда я за полтора дня не смог узнать об этом уроде ничего кроме того, в какую лавочку он ходит и как часто чистит свои ботинки, мне это надоело, поэтому я обрадовался, когда появилось кое-что, что сулило хоть небольшие изменения. Но я действовал согласно вашим инструкциям…

— Да. Вернемся к этому пакету.

— Правильно. Сегодня утром я заглянул в книжный магазин в Гринвиче и разговорился с тем парнем, который там работает. Я заметил, что у него в абонементе есть книги Пола Чейпина, а он — «Ясное дело», а я — что с удовольствием взял бы какую-нибудь из них почитать. Тогда он подал мне одну, и я начал ее проглядывать…

Я не смог сдержаться и фыркнул, что его остановило. Орри посмотрел на меня с удивлением, а Вульф сделал мне знак глазами. Я сел.

— Тогда я сказал: этот Чейпин, наверное, занятный тип, и спросил, видел ли он его когда-нибудь, а тот в ответ, что известное дело, что Чейпин живет прямо рядом, покупает здесь книги и заходит к нему довольно часто. Он показал мне фотографию Чейпина с автографом, висящую на стене среди нескольких других. Сзади в лавке сидела за письменным столом какая-то черноволосая женщина. Она крикнула этому парню, что ей это напомнило о том, что мистер Чейпин так и не пришел за тем пакетом, который оставил у них две недели назад, и что сейчас, когда должен поступать товар к Рождеству, этот пакет будет им мешать и не стоит ли позвонить мистеру Чейпину, чтобы он кого-то за ним прислал. Парень сказал, что, возможно, позвонит ему попозже, сейчас слишком рано звонить мистеру Чейпину, он еще спит. Я оставил доллар в залог, взял книгу, перешел через улицу и зашел в кафе на чашку кофе, чтобы обдумать ситуацию.

Вульф одобрительно кивнул. Орри взглянул на него с некоторым подозрением и продолжал:

— В общем, я скумекал такую вещь. Недели две назад Чейпина прижали копы. Что если он пронюхал о том, что у него могут устроить шмон, а дома у него было кое-что, чему не следовало бы попадаться им на глаза? Он мог придумать множество вещей; а одна из них — это завернуть эту штуку в бумагу и отдать на сохранение своим знакомым в книжную лавку. Это такое же надежное место, как и любое другое. Короче, я решил, что я так люблю Чейпина, что могу оказать ему услугу и позаботиться о его пакете. В лавке с писчебумажными товарами я купил конверт, отправился в некую контору по торговле недвижимостью и попросил у них разрешения написать кое-что на их пишущей машинке. Там я настукал миленькое послание в эту книжную лавку. На фотографии с автографом я обратил внимание на его подпись, и она у меня совсем неплохо получилась. Но я все же побоялся посылать за пакетом сразу же после того, как я там был и они о нем упоминали. Я решил подождать до ленча. А несколько минут назад я поймал одного мальчишку и послал его с этим посланием в книжную лавку. И что вы думаете — сработало, они отдали ему этот пакет. — Орри указал кивком в направлении стола. — Вот он тут.

Я встал и снова вынул нож, но Вульф остановил меня.

— Нет. Лучше развяжи.

Я принялся развязывать шнурок. Орри потер рукой лоб и заявил:

— Боже, если окажется, что там всего лишь катушка для спиннинга, или лампочка, или еще что-то в этом роде, вам придется дать мне стаканчик. Это единственное, что помогает мне преодолеть невезуху.

— Между прочим, есть надежда, что мы обнаружим комплект шрифта к пишущей машинке, — вмешался я. — Или любовное письмо от миссис Бертон, а? С этим узлом ничего не получается. Он явно не хочет, чтобы его развязывали ни я, ни кто-либо еще. И даже если бы я совершил чудо и развязал его, я никогда не смог бы завязать его тем же способом. — Я снова вытащил нож и посмотрел на Вульфа. Он кивнул, и я перерезал бечевку.

Я развернул несколько слоев бумаги. Это оказался вовсе не чемодан. Это была продолговатая шкатулка из светло-коричневой телячьей кожи, сделанная на заказ, с изящным тисненым узором по углам. Первоклассная вещь. Орри охнул:

— Господи Боже, да за такое меня могут упечь, как за приличную кражу!

Вульф скомандовал мне: «Продолжай», однако сам даже не встал, чтобы взглянуть на нее.

— Не могу, она заперта.

— Ну и что?

Я подошел к сейфу и, вынув из него несколько связок своих ключей, вернулся к шкатулке и начал пробовать один ключ за другим. Замок был довольно простой, через пару минут я его открыл. Я отложил в сторону ключи и поднял крышку. Орри встал и заглянул в нее вместе со мной. Несколько секунд мы молчали, а потом посмотрели друг на друга. Никогда еще я не видел Орри таким разочарованным.

Вульф спросил:

— Пустая?

— Нет, сэр. Придется нам выдать Орри стаканчик. Это не его, это ее. Я имею в виду Дору Чейпин. Это ее шкатулка для перчаток, чулок, а возможно, и других деталей туалета.

— В самом деле? — К моему величайшему удивлению Вульфа это заинтриговало. Он втягивал и вытягивал губы и даже попытался встать. Он привстал, а я пододвинул к нему шкатулку.

— В самом деле! Подозреваю, что… конечно, так и должно быть. Арчи, будь любезен, вынь все это и разложи на столе. Вот здесь, я тебе помогу. Нет, Орри, вам пришлось бы вначале вымыть руки. Смотрите-ка, тут и совсем интимные предметы! Но по бо́льшей части чулки и перчатки. Не так грубо, Арчи, побольше уважения, ведь то, что мы с тобой сейчас раскладываем на столе — не что иное, как человеческая душа! По этим предметам мы можем определить различные ее стороны — например, ты обратил внимание на эти перчатки? Они различаются по цвету и материалу, но размер один и тот же. Среди двадцати или даже больше пар — ни одного исключения. Можно ли ожидать большей преданности и верности? «О, если бы я был ее перчаткой, чтобы коснуться мне ее щеки!» Только для Ромео это был всего лишь риторический оборот, в то время как для Пола Чейпина перчатка — действительно настоящее сокровище, более того, у него нет никакой надежды, ни сладкой, ни горькой. Но, если подумать, такова вся жизнь — безрассудное и напрасное брожение материи, которое изначально должно было покорить космос, даже не затронув его. А теперь мы, к сожалению, оказались в центре самого страшного хаоса, и единственное, что нам пришло в голову, чтобы сделать жизнь более приемлемой, — это перестроиться и прорубить себе самую большую просеку туда, куда ведет нас наш разум. Однако мы не должны позволять сбить себя с толку, замечая только одну сторону какого-либо явления, а остальные оставлять без внимания, это значило бы перечеркнуть их. В данном случае, например, мы не можем не обратить внимания на тот факт, что все эти предметы сделаны из дорогого материала, штучной работы, и доктору Бертону они обошлись долларов этак в триста, поэтому он вправе был ожидать, что их будут и дальше носить. В самом деле, некоторые из них практически совершенно новые. С другой стороны…

Орри снова уселся и только таращил на него глаза. Я перебил его:

— А Бертон-то здесь при чем? Я спрашиваю прямо и открыто.

Вульф еще немного покопался в перчатках, а затем поднял вверх чулок и начал рассматривать его на свет. Глядя на то, как он обращается с дамским бельем, как будто он что-то в нем понимает, я еще раз получил представление о мере его нескромности. Он посмотрел на свет и другие чулки, деликатно опустил их обратно на стол, вынул из кармана платок и старательно вытер руки — пальцы и ладони. Потом снова сел в кресло.

— Читай англосаксонских поэтов, Арчи. Ромео был англичанином, что бы там ни утверждала география. Я не стараюсь вас одурачить, я просто придерживаюсь традиции.

— Отлично. Ну а как сюда попал Бертон?

— Я же сказал: он платил по счетам. За все эти предметы заплатил он, а носила их его жена Дора Риттер, в замужестве Чейпин, присвоила их, а Пол Чейпин хранил их как сокровище.

— Откуда вы все это знаете?

— А как же мне не знать? Все это ношеные вещи Пол Чейпин хранит их в элегантной запертой шкатулке, а в минуту опасности сам относит их в надежное место, подальше от нежелательных любопытных глаз. Ты же видел, какие крупные руки у Доры Чейпин, и посмотри на эти перчатки — они ей не принадлежат. В понедельник ты слышал об истории любви Пола Чейпина к женщине, которая ныне жена доктора Бертона. Ты знаешь, что Дора Чейпин, тогда еще Риттер, была много лет служанкой у миссис Бертон и что до сих пор она время от времени приходит к ней, по меньшей мере раз в неделю, чтобы ее причесать. Полагаю, что только безнадежный глупец, зная все эти факты…

— Да, сэр. О’кей, с глупцом я согласен. Но Доре-то зачем было их красть? Возможно, что их стибрил сам Чейпин.

— Возможно, хотя маловероятно. Он же не снимал чулки с ее ног, и сомневаюсь, что он смог бы разобраться в ее гардеробе. Преданная Дора…

— Преданная? Кому? Миссис Бертон, у которой она таскала вещички?

— Но, Арчи, ты же видел Дору. Разве ты не считаешь, что у нее тоже может быть своя слабость? Каждый второй человек может быть предан своему работодателю, такой преданностью отличаются миллионы людей, ежедневно, неустанно, но в данном случае мы имеем дело с одним из самых необычайных и самых дурацких проявлений верности. И нам даже нет смысла предполагать, якобы в Дориной груди проснулась вдруг волна сочувствия, когда она увидела страстные мучения романтического сердца искалеченного мужчины. Я бы скорее поверил, что речь могла идти о совершенно нормальной и порядочной сделке. Пол Чейпин предложил ей деньги за то, чтобы она принесла ему пару перчаток, которые носила его недоступная любимая, и заплатил ей. Боюсь, однако, что дело обстоит иначе. Я видел Дору и подозреваю, что она посвятила себя служению романтической любви — и в этом заключается ее верность. Этим, возможно, объясняется и то, почему она продолжает навещать миссис Бертон, хотя не обязана больше этого делать, поскольку ее замужество практически освободило ее от этой необходимости. Нет сомнения, что время от времени она добавляет в коллекцию новые экземпляры. Какое счастье для Чейпина! По первому же требованию он получает запах своей любимой, интимную ткань, которая касалась кожи той, кого он боготворит, более того, пальцы, которые всего час назад играли с ее волосами, теперь подают ему вечерний кофе. Ежедневно он ощущает все, даже самые деликатные ассоциации с предметом своей страсти, полностью избегая при этом неизбежных каждодневных контактов, которые обычно придают подобным наслаждениям сомнительную ценность. Таковы преимущества той особой жажды, которая называется чувственной. Правда, ограничившись коллекционированием перчаток и чулок в кожаные шкатулки, человечество не смогло бы выжить, но биологические проблемы — это уже иная сфера.

— Ага, это я на фронте знал одного парня, — отозвался Орри Кэтер, — так тот каждый раз перед сном вытаскивал платочек своей девушки и целовал его. Как-то раз я его у него стибрил из кармана куртки, и мы на него кое-что вылили. Слышали бы вы его, когда в тот вечер он сунул туда свой шнобель. Так он его сжег! А потом лег и ревел — вот такой это был чудак.

Вульф посмотрел на Орри, на несколько секунд закрыл глаза, потом снова открыл их и произнес:

— А в этой коллекции тривиальных носовых платков нет. Мистер Чейпин у нас эпикуреец. Арчи, сложи все обратно в шкатулку, аккуратно, с чувством, закрой ее и освободи для нее место в шкафу. Орри, можете продолжать работу. Инструкции вам известны. Вы не принесли нам решения данного дела, но приоткрыли портьеру в следующие помещения того здания, которое мы обследуем. Звоните, как обычно, после шести.

Орри насвистывая прошел через холл.