Лихачев

1

Сроки, были выдержаны.

Московский автомобильный завод вступил в строй 1 октября 1931 года. Каждому амовцу на всю жизнь запомнилась минута, когда поставили раму автомобиля на конвейер и вдруг вся цепь пошла. Какой восторг охватил всех!

В глазах присутствующих это был, конечно, не просто конвейер — железная цепь в холодном металлическом мире Форда, где человек знает только свой болт и свою гайку, и где он целый день поднимает или опускает правую или левую руку, и где, как говорил Форд, «чтобы работать рядом, вовсе нет надобности любить друг друга». Нет… Это был поток, организующий и объединяющий одним своим существованием огромный рабочий коллектив.

Секретарь парткома Леонид Немцов, бледный от волнения, открыл торжественное заседание конференции, посвященной пуску завода, и предоставил слово Лихачеву. Директору долго аплодировали. Аплодировали не только старейшие рабочие, но и весь президиум с Серго Орджоникидзе во главе, а он, Лихачев, стоял на трибуне и тоже аплодировал коллективу.

Нет слов, все работали героически, честно, не покладая рук. В цехи влились уже тысячи новых рабочих, которые «никогда не видали заводской трубы», как это говорил Лихачев.

Нужно было мобилизовать, воодушевить, правильно расставить, повести за собой весь этот разнообразный коллектив или «двинуть» нашу армию в бой за овладение «повой техникой».

Говоря о лучших ударниках стройки, он не забыл никого из именитых строителей: Прокофьева, Левочкина и Осипова, Хайрулина и Толстого, Бондаренко и многих других, кто, принарядившись, сидел теперь в первых рядах, оживленно и радостно перешептывался друг с другом.

Правда, Лихачев, подводя итоги, не говорил в их адрес чего-либо особенно приятного.

— Когда строили завод, то было и плохое качество, — говорил он. — Целый ряд наших зданий служит, так сказать, памятниками этого плохого качества. Например, южная пристройка — рамы косые, подоконники кривые, цоколи не оштукатурены. Механосборочный, главный конвейер имеют такие же недостатки. Если бы мы как следует подрались, этого бы не случилось.

— Ну зачем так говорить? — возражали ему. — Неужели в любом случае нужно долбить друг друга до бессознательного состояния.

— Никто никого не долбит, — говорил Лихачев твердо. — Просто тут нужно не только знания, а и все большевистское чутье вложить надо. Ведь наш завод есть тот самый завод, о котором мечтали поколения. Ну как же нам за такой завод не подраться.

2

Серго Орджоникидзе тоже поднялся на трибуну. Он хорошо знал, сколько труда, сколько усилий, сколько энергии пришлось совсем недавно потратить на то, чтобы Сталинградский тракторный завод после такого же торжественного пуска поставить на ноги, овладеть ритмом, овладеть конвейером. И сегодня, когда АМО торжествовал победу, он не мог не сказать, что «с некоторым волнением, с некоторым сомнением ждет завтрашнего дня…».

— Завершен первый этап большой работы по окончанию строительства завода АМО, — говорил Серго, — ибо сказать, что это реконструкция, было бы просто неправильно. Мы уже убедились на примере Сталинградского тракторного, что построить завод, смонтировать его нелегко, и все-таки мы это сделали.

Он помолчал с минуту, заставив людей вспомнить «ошибки СТЗ».

Сталинградский тракторный — первый в СССР завод с поточной системой производства — не сходил с повестки дня Политбюро и Пленумов ЦК партии. Предполагалось, что выпускать он будет 144 трактора в день, но в первый день с конвейера сошел всего один трактор, да и то не без происшествий — пришлось подпиливать полуось, чтобы насадить на нее колеса. В следующий день сталинградцы не сумели собрать даже одного трактора.

Массовое поточное производство не давалось в руки. Нужно было овладеть им. И это произошло на СТЗ только осенью 1931 года.

— Овладеть потоком, пустить высокую технику на службу Советскому Союзу — это окажется гораздо более трудным делом. Готов ли завод АМО преодолеть те же самые трудности? — завершил вопросом свою речь Серго.

Но никто пока не мог этого гарантировать, хотя коллектив и направил свои торжественные рапорты в ЦК и МК ВКП(б); в Совнарком СССР, в Московский Совет и получил многочисленные приветствия и поздравления от центральных и районных парторганизаций, от заводов и фабрик, институтов и воинских частей, писателей и художников, пионеров и комсомольцев, ветеранов партии и героев труда.

На конференции была получена телеграмма ЦК ВКП(б).

«С большим удовлетворением ЦК ВКП(б) отмечает победу рабочих и административно-технического персонала завода АМО. Там, где русские капиталисты могли построить автомобильные мастерские с отсталой техникой, с низкой производительностью труда, с варварскими приемами эксплуатации, создан могучий гигант с производительностью в 25 000 грузовых машин, с применением всех достижений современной техники.

Ваша победа — это победа всех трудящихся нашей страны. ЦК ВКП(б) выражает непоколебимую уверенность, что за этой первой большой победой последуют наши другие победы.

Горячий большевистский привет всем строителям первого в СССР автогиганта завода АМО».

25 октября 1931 года завод АМО выпустил 27 грузовиков. Это было событием. На новых машинах поехали в Кремль.

Первую машину из этого выпуска завод подарил редакции газеты «Правда». Одновременно грузовики были переданы в подарок ЦК, МК, Пролетарскому райкому партии, ВСНХ, ВЦСПС, заводам «Динамо» и «Серп и молот».

Газета «Правда» 31 октября 1931 года так писала об успешном пробеге новых машин АМО-3 по маршруту Москва — Ленинград: «Результаты пробега следует считать блестящими, тем более что автомашины, за исключением электрооборудования, были целиком сделаны из советских материалов и работают на советских моторах».

Лихачев мог подвести черту под хроникой своей борьбы. Он одержал первую большую победу. В знак признания этой победы Московскому автомобильному заводу, как и многим другим заводам, выстроенным в то время, было присвоено имя Сталина.

3

К апрелю 1932 года автомобильный завод имени Сталина выпускал 55 машин АМО-3 в день, в одну смену.

Выявились неполадки в балансировке коленчатого вала двигателя. Станки для динамической балансировки типа «Толедо» были новые, только что прибывшие из-за океана. Никто досконально не знал, как с ними управляться.

Ездили за помощью на авиационные заводы, на Сталинградский тракторный, и все бесполезно.

В конце концов наладить балансировку коленчатых валов взялся начальник механосборочного Фома Семенович Демьянюк. Он снял пиджак, засучил рукава «ковбойки» и встал за станок. Так он провел на заводе несколько суток, проверяя расчеты, составляя таблицы, вычерчивая кривые и снова подходя к станку.

Комсомольцы с любопытством наблюдали за единоборством своего упрямого начальника с новой американской техникой. Задача оказалась не из легких. Только на третью ночь Демьянюк одержал победу. Комсомольцы качали его, подхватив по дороге из цеха в красный уголок. И конечно, был митинг.

— Когда я смотрел, как работал Демьянюк, — сказал на этом митинге Лихачев, — мне все вспомнилось. Во-первых, как мы проектировали завод, глядя в рот американцам. Во-вторых, как они нам давали советы… Сквозь зубы… Каждый совет надо было выдирать. Вот почему американцы говорили: работать, а мы — бороться, драться, воевать за новую технику. А теперь я увидел, как он работает, и подумал: вот наш молодой советский инженер, окончивший МВТУ, нашу советскую высшую школу, а работает лучше американцев. И мне стало ясно, что наш завод — это и есть тот самый завод, на котором наконец воздухом социализма можно дышать.

Работа завода, как в зеркале, отражалась теперь в движении конвейера. Бывало, что конвейер останавливался, тогда на контрольном щите мгновенно вспыхивала красная лампочка, обозначающая условно номер цеха или участка, по вине которого это произошло. Такие лампочки вспыхивали у начальника цеха, у диспетчера, у начальника производства. Все сбегались в ту же минуту к месту происшествия. Кто-то отставал, но справлялся, кому-то нужно было помочь.

Коллектив всегда находил решение. Положение выправлялось, и лампочка гасла. А конвейер продолжал свое неустанное движение.

«Не останавливаться» — эти слова обязывали каждого. Все понимали, что останавливаться нельзя. Страна не может ждать автомобилей, конвейер не может ждать деталей. Нельзя останавливать пи на минуту.

— Не мы делаем завод, а завод делает нас, — говорил Лихачев, — настолько организующая сила потока заметна во всей заводской обстановке. Я и сам этого не ожидал.

Лихачеву свойственны были патетические фразы. Они у него были искренни и уместны. Во всяком случае, он никогда не говорил торжественно о пустяках, так же как формально, казенно, равнодушно о вещах важных.

Он любил повторять: «завод — это держава». Не всегда можно было понять, что он вкладывает в это старомодное определение. Может быть, просто он не находил другого слова для краткого обозначения отношений между людьми на нашем новом, советском предприятии. В капиталистических странах отношения между людьми на предприятии — «проблема века». В буржуазных учебниках «организации и управления» есть даже раздел, именуемый «Доктрина человеческих отношении».

Но какие уж там «человеческие отношения» между трудом и капиталом.

На наших заводах, где, как это говорил Лихачев, «воздухом социализма можно дышать», конечно, были иные отношения и конфликты тоже иные.

На заводе были люди, одержимые старыми представлениями. Они усвоили когда-то, что массово-поточное производство — американская буржуазная «потогонная» система, внедрение которой в социалистическую промышленность всего лишь отступление от марксизма.

Были и такие, которые готовы были просто копировать эти американские методы — не оглядываться на отстающего, делать свою операцию, а там хоть трава не расти.

Были и совсем новые люди и новые отношения, не предусмотренные какой-либо «доктриной».

Это были преимущественно те люди, которые признавали авторитет коммуниста Лихачева с его словечками, лишенными гладкости и дипломатической обходительности, с его призывами «драться» за новую технику. Большинство хотело драться, но не у каждого это получалось.

А вот у Демьянюка получилось.

С того времени Лихачев ставил его в пример всем и каждому, выдвигал его кандидатуру для решения любой технически сложной задачи. Фома Семенович был награжден вместе со старыми, опытными инженерами — героями первой реконструкции — орденом Ленина. И Лихачев «тал часто приходить в механосборочный цех посоветоваться с Фомой Семеновичем.

4

Однажды, когда Лихачев шел вот так в механосборочном вдоль главного конвейера, его внимание привлек совсем юный взъерошенный паренек, который крепил двигатель к раме автомашины.

Это была довольно трудная, требующая физической силы и навыка операция. Молодой рабочий пришел, очевидно, совсем недавно из ФЗУ и отставал от других.

Те, кто выполнял последующую операцию, хотели ему помочь, но он сердился и тряс круглой головой.

— Не надо. Я сам.

— Что это значит «я сам», — остановился возле него Лихачев. — Ты можешь задержать конвейер.

— Пока еще не задержал, — возразил паренек, вытирая лицо рукавом спецовки и улыбаясь, узнав Лихачева. — Я тоже самолюбие имею. Я добьюсь. У меня всего одно движение тут не отработано.

— Погоди, — сказал Лихачев, удерживая его руку. — Зачем ты вот так делаешь? — Он повторил то же самое движение, какое делал молодой рабочий.

Должно быть, именно это движение юноша и считал неотработанным.

— Надо же придержать, — возразил он.

— Но это неудобно. Постой…

— Нельзя, Иван Алексеевич, остановим конвейер!

— Постой, я тебе говорю. Пока я директор!.. Конвейер замедлил ход и остановился. Все сбежались в ту же минуту.

Подошел кто-то и из рабочих первой смены.

— Вот, возьми. — И он протянул растерянному юноше какую-то пластинку с крючком.

— Посмотри… Поставь эту штуку здесь, и тебе не надо будет придерживать. Вот смотри.

И он показал, как поставить приспособление.

— Да. В самом деле… Какое простое решение, — сказал Лихачев взволнованно.

— Я этим давно пользуюсь, Иван Алексеевич, — пояснил рабочий. — Сегодня нарочно остался после смены. Хотел посмотреть, что он тут делает. Навыка-то еще нет. — И добавил укоризненно: — Вот и остановил конвейер!

Пожав руку Лихачеву, он запросто подмигнул, что, очевидно, означало: «Мы вас не подведем». Ему и «спасибо» сказать не успели. Он ушел.

Заскрипела и двинулась цепь конвейера. Лампочка, горевшая тревожным красным светом, погасла. Лихачев вспомнил, как Форд говорил ему: «Для того чтобы, работать рядом, нет надобности любить друг друга».

В самом деле… Лихачев был в Детройте, когда Форд приступил к переходу на новую марку. Это сопровождалось закрытием завода и увольнением нескольких тысяч рабочих. Очевидно, в системе, выработанной Фордом, все менялось и совершенствовалось, не мепялся только этот принцип: «нет надобности любить друг друга». Стон стоял по всей фордовской империи. Убытки, которые были неизбежны, Форд после окончания работ покрывал очень легко. Он убыстрял ход конвейера… и только. Но как это сказывалось на судьбах людей, как это согласовывалось с «доктриной человеческих отношений», никого' не интересовало. Старики не выдерживали скорости движения конвейера и не могли вернуться к прежней работе; тогда он увольнял стариков и нанимал молодых. Словом, решая проблему перехода на новую марку, Форд мог без колебаний уволить рабочих и остановить завод. Лихачев не мог. Это рвало бы связи людей друг с другом, привязанности, дружбу — все то, что было сейчас наглядно продемонстрировано ему здесь, возле железной ленты главного конвейера.