Лионель Линкольн, или Осада Бостона

Глава XVII

Сраженіе при Бенкеръ-Гиллѣ произошло тогда, когда еще сѣно на лугахъ не было убрано, но съ тѣхъ поръ миновали лѣтнія жары, прошли ноябрьскіе заморозки съ паденіемъ листьевъ и начались февральскія бури и мятели, а маіоръ Линкольнъ все еще лежалъ на той самой постели, куда его перенесли раненаго, въ безсознательномъ состояніи, съ роковыхъ холмовъ Чарльстоунскаго полуострова. Пуля, засѣвшая въ тѣлѣ Ліонеля, приводила въ смущеніе лучшихъ англійскихъ хжрурговъ. Положеніе ея было таково, что для ея извлеченія требовалась очень рисковакная операція, на которую хирурги никакъ не могли рѣшиться. Если бы дѣло шло о простомъ смертномъ, они бы, вѣроятно, не стали долго раздумывать, но вѣдь Ліонель былъ единственный наслѣдникъ Линкольновъ.

Наконецъ, изъ Европы пріѣхалъ молодой, предпріимчивый хирургъ, когорому еще нужно было дѣлать карьеру. Будучи, можетъ быть, ученѣе и искуснѣе своихъ коллегъ, онъ призналъ операцію необходимой и возможной. Коллеги презрительно улыбнулись, а онъ въ отвѣтъ на ихъ улыбки презрительно промолчалъ. Въ концѣ концовъ друзья Ліонеля, не видя улучшенія, согласились на операцію, и когда смѣлый молодой хирургъ сдѣлалъ ее, то она блистательно удалась. Пуля была извлечена, и Ліонель вступилъ на путь выздоровленія.

Кто былъ искренно радъ выздоровленію маіора, такъ это его Меритонъ. Фатишка-лакей былъ всей душой привязанъ къ своему барину.

— Вѣдь васъ ранили беззаконно, сэръ, — говорилъ онъ. — Кромѣ раны мушкетной пули, вы получили нѣсколько ранъ штыкомъ и по васъ проѣхала кавалерія. Я это знаю отъ солдата изъ Ирландскаго Королевскаго полка. Онъ лежалъ рядомъ съ вами и тоже остался живъ, и можетъ все это подтвердить. Если бы вамъ понадобилась пенсія, онъ бы все это показалъ подъ присягой. Отличный человѣкъ этотъ Теренсъ.

— Хорошо, хорошо, Меритонъ, — сказалъ, улыбаясь, Ліонель и машинально ощупалъ свое тѣло, когда Меритонъ затоворилъ о штыковыхъ ранахъ. — Только, должно быть, этотъ солдатикъ приписалъ мнѣ свои собственныя поврежденія. Немного спуталъ. Рану пулей я признаю у себя, но штыкомъ меня, кажется, никто не ударялъ, и кавалерія меня не топтала.

— Какъ же вы признаете рану пулей, когда вы и пули-то еще не видали? — возразилъ Меритопъ.- A я, сэръ, могу вамъ ее показать. Я ее спряталъ и буду беречь всю жизнь, а когда умру, велю положить съ собой въ гробъ. Она пробыла семь мѣсяцевъ у васъ въ тѣлѣ, а теперь находятся у меня въ карманѣ. И молодчвна же этотъ молодой хирургъ, который сумѣлъ ее вытащить. Вѣдь какъ трудно было: мѣшала какая-то артерія… забылъ, какъ она называется.

Говоря это, Меритонъ показалъ барину сплющенную пулю.

Ліонель протянулъ руку къ кошельку, который Меритонъ каждое утро клалъ ему на столъ и каждый вечеръ убиралъ, досталъ изъ него нѣсколько гиней и подалъ ихъ Меритону, говоря:

— Вотъ этого золота, кажется, будетъ достаточно для того, чтобы уравновѣсить эту пулю. Дѣвайте ее куда хотите, но чтобъ я больше никогда ее не видалъ.

Меритонъ хладнокровно взглянулъ на оба металла, какъ бы соображая стожмость золота, по сравненію со свинцомъ, потомъ небрежно сунулъ гинеи въ одинъ карманъ, а пулю завернулъ въ бумажку я спряталъ въ другой.

— Я вѣдь все это время былъ не въ полномъ сознаніи, пока не вынули пулю, — продолжалъ Ліонель, — и помню все лишь очень смутно съ тѣхъ поръ, какъ меня ранили на холмахъ Чарльстоуна. Мнѣ кажется, что все это время я былъ не въ полномъ разсудкѣ.

— Боже мой, сэръ! Вы иногда меня бранили, иногда хвалили, но дѣлали все какъ-то вяло, безучастно. У васъ давно не было такого хорошаго лица, какъ сегодня утромъ.

— Очевидно, меня раненаго перенесли въ домъ къ мистриссъ Лечмеръ; я узнаю комнату и обстановку.

— Дѣйствительно, сэръ, мистриссъ Лечмеръ потребовала, чтобы васъ перенесли къ ней въ домъ. Это лучшій домъ въ городѣ. Но она, повидимому, утратитъ на него свои права, если съ вами что-нибудь случится.

— Съ чего вы это взяли?

— Съ ея словъ. Она сюда ходила каждый день навѣщать васъ, и я самъ слышалъ, какъ она говорила сама съ собой, что если вы умрете, то погибнутъ всѣ надежды ея семьи.

— Такъ вотъ кто это ко мнѣ приходилъ: мистриссъ Лечмеръ! — задумчяво проговорилъ Ліонель. — Кажется, я помню, что къ моей постели часто подходила женщина, но только молодая, моложе моей тетки и гораздо подвижнѣе.

— И вы не ошибаетесь, сэръ. За вами ходила такая сидѣлка, лучше которой не найдешь не только здѣсь, но даже въ Лондонѣ.

Поссетъ[8] и негусъ[9] она приготовляетъ, какъ никто.

— Кто же эта талантливая особа?

— Миссъ Агнеса, сэръ. Миссъ Агнеса Дэнфортъ. Замѣчательно ходитъ за больными, сэръ, хотя и не охотница до королевскихъ войскъ, это видно.

— Миссъ Дэнфортъ! — разочарованно повторилъ Ліонель. — Но вѣдь не одна же она все время за мной ходила, надѣюсь? Помогалъ же ей кто-нибудь?

— Извините, сэръ. Я тоже ходилъ за вами. Дѣлалъ, что могъ. Но, конечно, гдѣ же мнѣ приготовить негусъ такъ, какъ это дѣлаетъ миссъ Агнеса…

— Васъ послушать, такъ я все это время только и дѣлалѣ, что дилъ вино. Довольно о напиткахъ, Меритонъ. Это скучно. Скажите лучше, навѣщалъ ли меня кто-нибудь изъ друзей и знакомыхъ.

— Простите, сэръ. Командующій войсками каждый день присылалъ кого-нибудь изъ своихъ адъютантовъ узнавать о вашемъ здоровьѣ. Лордъ Перси самъ заѣзжалъ нѣсколько разъ.

— Ну, это все свѣтскіе визиты. A изъ бостонскихъ родныхъ? Миссъ Дайнворъ уѣхала изъ города?

— Нѣтъ, сэръ, — отвѣчалъ Меритонъ, хладнокровно разставляя всевозможные пузырьки и рюмки на столѣ. — Эта миссъ Сесиль такая домосѣдка

— Здорова она?

— Какъ я радъ, что вы такъ говорите. Съ живостью съ такой. Да, сэръ, она здорова. Не слыхалъ, чтобы она была больна. Но ей куда до своей кузины, до миссъ Агнесы! Ta такая знающая, энергичная, дѣятельная.

— Чудакъ! Почему вы такъ о ней судите?

— Она лѣнива, никогда не занимается женскими работами. Она здѣсь у васъ, сэръ, просиживала цѣлымй часами на томъ самомъ креслѣ, на которомъ вы изволите сидѣть, и не двигалась, а только вздрагивала, когда вы, бывало, вздохнете или простонете. Я думаю, что она сочиняетъ стихи, потому и любитъ такъ неподвижность.

— Вотъ какъ! — сказалъ Ліонель, съ интересомъ поддерживая разговоръ. — Изъ чего же вы заключили, Меритонъ, что миссъ Дайнворъ сочиняетъ стихи?

— Она часто держитъ въ рукахъ одну бумагу и все ее читаетъ и перечитываетъ, какъ будто заучиваетъ наизусть. A я замѣтилъ, что такъ дѣлаютъ всѣ поэты.

— Какую бумагу? Не письмо ли? — вскричалъ Ліонель съ такой горячностью, что Меритонъ отъ неожиданности выронилъ изъ рукъ посуду, которую онъ въ то время вытиралъ. Вещь упала на полъ и разбилась.

— Боже мой, сэръ! Съ какой горячностью вы это сказали! Совсѣмъ какъ въ прежнее время!

— Я ужъ очень удивился вашимъ глубокимъ познаніямъ въ поэзіи, Меритонъ.

— Все зависитъ отъ практики, сэръ, но у меня практики нельзя сказать, чтобы было много. Впрочемъ, я однажды сочинилъ эпитафію поросенку въ Рэвенсклиффѣ, когда мы послѣдній разъ туда ѣздили, а въ другой разъ написалъ стихи по поводу вазы, которую разбила горничная леди Бэбъ…

— Хорошо, Меритонъ, когда я буду покрѣпче, я попрошу васъ прочесть мнѣ эти два вашихъ произведенія, а теперь пошли бы вы въ буфетъ да посмотрѣли бы, не найдется ли тамъ чего-нибудь для меня? Я чувствую признаки возвращающагося здоровья.

Обрадованный лакей сейчасъ же побѣжалъ куда нужпо. Ліонель остался одинъ и задумался, опустивъ голову на руку. Онъ перемѣнилъ свою позу только тогда, когда черезъ нѣсколько минутъ услыхалъ чьи-то легкія шаги. Вошла Сесиль Дайнворъ, но кресло съ Ліонелемъ стояло такъ, что она не мотла это замѣтить. Тихо-тихо подошла она къ кровати и отдернула пологъ. Ліонель слѣдилъ за ея движеніями. Увидавъ, что кровать пуста, она быстро обернулась въ сторону кресла и встрѣтмась глазами съ блестящимъ, яснымъ взглядомъ Ліонеля. Такого сознательнаго взгляда она не видала у него уже нѣсколько мѣсяцевъ. Въ радостномъ изумленіи, она подбѣжала къ нему, взяла его протянутую руку и вскричала:

— Ліонель, милый Ліонель! Значитъ, вамъ лучше? О, какъ я должна благодарить Бога, что вижу васъ такимъ!

Сесиль сжимала руку Ліонеля въ обѣихъ своихъ. Въ одной изъ ея рукъ онъ почувствовалъ бумату и взялъ ее, не встрѣтивъ сопротивленія.

— Милая Сесиль, — сказалъ онъ, взглянувъ на бумагу, — это мое письмо. Я это написалъ вамъ, когда шелъ въ сраженіе, и выложилъ въ немъ всѣ тайны своего сердца. Вы его сберегли. Скажите, долженъ ли я изъ этого понятъ, что у меня есть хорошая надежда?

Сесиль опустила глаза и закрыла руками вспыхнувшее яркимъ румянцемъ лицо. Потомъ, по женскому обычаю, залилась слезами. Впрочемъ, эти слезы молодой маіоръ скоро сумѣлъ осушить…

— Вы прочли мое письмо на другой же день послѣ битвы? — спросилъ Ліонель свою возлюбленную.

— Да. Вы распорядились, чтобы письмо было мнѣ передано только въ томъ случаѣ, если васъ убьютъ, но вы были все это время въ такомъ положеніи, которое не лучше смерти. Ахъ, какой ужасъ мы пережили!

— Не будемъ больше никогда о немъ вспоминать, Сесиль. Впереди насъ ждетъ здоровье и счастье. Я съ своей стороны всѣ силы употреблю, чтобы сдѣлать васъ счастливой.

— Я это знаю, Линкольнъ, и вѣрю вамъ вполнѣ.

Ліонель тихо привлекъ ее къ себѣ, не встрѣчая сопротивленія, и обнялъ. На лѣстницѣ послышались шати. Сесиль быстро встала и, не поворачивая къ Ліонелю своего покраснѣвшаго лица, выбѣжала вонъ.