Лионель Линкольн, или Осада Бостона

Глава XXIII

Четыре друга молча сѣли въ сани. Только Польвартъ отдалъ какое-то приказаніе слугѣ, затворявшему дверцу. Тутъ подошелъ докторъ Ляйтерджи и поздравилъ молодыхъ. Сани помчались во весь опоръ, какъ будто лошадь понимала нетерпѣніе сѣдоковъ. На безмолвной, безлюдной улицѣ только и слышенъ былъ теперь вой мятели да скрипъ полозьевъ.

Какъ только Польвартъ высадилъ своихъ друзей у подъѣзда мистриссъ Лечмеръ, онъ пробормоталъ что-то про «счастье» и про «завтра» и сейчасъ же уѣхалъ, забывъ, что его приглашали отужинать. Войдя въ домъ, Агнеса прошла наверхъ къ теткѣ, чтобы сообщить ей о состоявшемся вѣнчаніи, а Ліонель повелъ свою молодую жену въ гостиную.

Онъ снималъ съ нея теплый платокъ и мѣховую мантилью, а она стояла неподвижно, точно статуя, опустивъ глаза къ полу. Раскутавъ ее, Ліонель ласково отвелъ ее на диванъ и сѣлъ рядомъ съ ней. Только теперь она, наконецъ, заговорила, въ первый разъ послѣ того, какъ сказала «да» передъ алтаремъ.

— Считать ли это дурнымъ предзнаменованіемъ? — пролепетала она, между тѣмъ, какъ Ліонель прижималъ ее къ своей груди. — Или это просто была какая-нибудь страшная тѣнь?

— Тѣнь, конечно, тѣнь, мой другъ, моя дорогая! Тѣнь Джоба Прэя, котораго я привелъ съ собой зажигать свѣчи.

— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ! — съ живостью и силой воскликнула Сесиль. — Тѣнь нисколько не была похожа на нашего несчастнаго юродиваго. Знаете, Ліонель, съ кѣмъ я нашла поразигельное сходство въ этомъ страшномъ и характерномъ профилѣ? Съ нашимъ двоюроднымъ дѣдомъ, послѣ котораго вашъ отецъ получилъ титулъ баронета. Его еще звали сэромъ Ліонелемъ Мрачнымъ…

— Чего не вообразишь себѣ при подобной обстановкѣ! Вотъ что, Сесиль, ради Бога, оставимъ всѣ эти мрачныя мысля. Не будемъ отравлять себѣ ими такія чудныя минуты.

— Развѣ я обыкновенно мрачна или суевѣрна, Ліонель? — сказала она нѣжнымъ голосомъ, глубоко проникшимъ ея мужу въ самое сердце. — Но это видѣніе явилось въ такую минуту, и въ такой формѣ, что не испугаться нельзя. Всякая женщина на моемъ мѣстѣ также бы испугалась.

— Да чего же намъ, собственно, бояться, Сесиль? Мы обвѣнчаны, мы соединены на всю жизнь. Насъ теперь не разлучитъ никакая сила…

— Ліонель, я это знаю. Мы обвѣнчаны, да. И какъ я молюсь Богу, чтобы онъ благословидъ нашъ союзъ! Но вотъ вы сами говорите — тѣнь. A чья же она? Кто этотъ человѣкъ?

— Сесиль, милая, дорогая, славная, хорошая. Не поддавайтесь вы этому ужасному унынію. Обращаюсь къ вашему разсудку: какой же могъ быть тутъ человѣкъ? Вѣдь въ церкви не было никого, а тѣнь сама собой не можетъ явяться.

— Я разсуждаю здраво, потому что видѣла ясно. Тѣнь была. Грозная и краснорѣчивая. Я только не знаю, какая причина вызвала ея появленіе.

— Хочется мнѣ сказать: эта причина — ваше собственное пылкое воображеніе. Но я, пожалуй, допускаю, что кто-нибудь изъ военныхъ увидѣлъ въ церкви огонь, пробрался тихонько туда и продѣлалъ для забавы всю эту исторію безъ всякаго злого умысла. Неужели намъ изъ-за этого отравлять свое счастье? Вѣдь наша совѣсть снокойна и чиста. Откуда могутъ у нась взяться дурныя предчувствія? Зачѣмъ давать имъ волю?.. О, дорогая, оставьте все это! Отдадимся всецѣло нашему счастью!

Ліонель говорилъ такъ трогательно, такъ убѣдительно, что Сесиль въ значительной мѣрѣ успокоилась. Но съ самимъ собой онъ далеко не такъ легко справился. Человѣкъ впечатлительный и нервный, какъ вся его семья, онъ былъ глубоко пораженъ видѣніеъ въ церкви и волновался самъ не меньше Сесили, только ему удавалось пока это скрывать. Однако, онъ самъ чувствовалъ, что его волненіе скоро прорвется наружу. Къ счастью въ эту минуту вошла Агнеса и сказала, что мистриссъ Лечмеръ желаетъ видѣть молодыхъ.

— Идемъ, Линкольнъ, — сказала прелестная молодая, сейчасъ же вставая съ дивана. — Мы большіе эгоисты, что до сихъ поръ сами не вспомнили о томъ участіи, которое она въ насъ принимаетъ. Намъ бы слѣдовало самимъ пойти къ ней, не дожидаясь, когда она насъ позоветъ.

Въ отвѣтъ Ліонель нѣжно пожалъ ей руку, потомъ взялъ ее подъ руку и вышелъ за Агнесой въ небольшой коридоръ, изъ котораго вела лѣстница въ верхній этажъ.

— Вы дорогу знаете, майоръ Линкольнъ, — сказала миссъ. Дэнфортъ, — а если забыли, то миледи новобрачная вамъ напомнитъ. Мнѣ же нужно пойти взглянуть на тотъ маленькій банкетъ, который я для васъ готовлю. Вы увидите, какъ мы здѣсь для васъ постарались. Только я боюсь, не напрасно ли мы хлопотали, потому что капитанъ Польвартъ не удостоилъ пожаловать на нашу пирушку. Правда, майоръ Линкольнъ, я положительно удивляюсь на вашего друга: такой положительный человѣкъ — и вдругъ чего же испугался? Тѣни! И даже до того, что аппетитъ потерялъ!

Въ веселости Агнесы было что-то заразительное. Сесиль только улыбнулась. Но у молодого новобрачнаго видъ былъ мрачный и озабоченный; поэтому Сесиль сейчасъ же опять сдѣлалась серьезной.

— Пойдемте наверхъ, Линкольнъ, — сказала она, — а рѣзвушка Агнеса пусть занимается своими великими приготовленіями.

— Да, идите, идите, — крикнула та, направляясь въ столовую. — Пить и ѣсть! Фи! Это слишкомъ грубо и матеріально для вашихъ утонченныхъ натуръ. Какъ жаль, что я не могу приготовить чего-нибудь особенно тонкаго, неземного для такихъ чувствительныхъ особъ…

Ліонель и Сесиль продолжали слушать ея голосъ, уже подинмаясь по лѣстницѣ, и вскорѣ они оба стояли передъ мистриссъ Лечмеръ.

Съ перваго же взгляда на нее у маіора Линкольна сжалось сердце. Мистриссъ Лечмеръ сидѣла на кровати, вся обложенная подушками. На худыхъ, морщинистыхъ щекахъ игралъ неестественный румянецъ, представлявшій рѣзкій контрастъ съ признаками старости и слѣдами страстей, лежавшими на ея когда-то замѣчательно красивыхъ, но никогда не бывшихъ привлекательными, чертахъ. Въ ея взглядѣ не было обычнаго выраженія заботы и тревоги; въ немъ свѣтилась почти безумная радость, которой она совершенно не могла скрыть. Ліонель въ эту минуту окончательно убѣдился, что если самъ для себя онъ и женился по любви, то своей женитьбой въ то же время осуществилъ пламенное желаніе эгоистичной, разсчетливой старухи, имѣвшей какую-то свою собственную тайную цѣль.

Больная съ нескрываемой радостью протянула своей внучкѣ обѣ руки и заговорила съ ней голосомъ, который отъ радостнаго волненія звучалъ рѣзко и непріятно:

— Дай обнять тебя, моя милая, славная дочка! Ты моя гордость и надежда! Прими мое материнское благословеніе, ты его заслуживаешь вполнѣ!

Даже Сесиль была поражена тѣмъ неестественно-повышеннымъ тономъ, которымъ были сказаны эти ласковыя слова, и подошла къ постели своей бабушки не такъ быстро, какъ бы сдѣлала это при другихъ обстоятельствахъ. Но это съ ней скоро прошло. Какъ только она почувствовала себя въ ласковыхъ объятіяхъ бабушки, она сейчасъ же заплакала тихими и кроткими слезами.

— Теперь, майоръ Линкольнъ, вы владѣете моимъ самымъ цѣннымъ и даже, можно сказать, моимъ единственнымъ сокровищемъ! — воскликнула мистриссъ Лечмеръ. — Она была для меня всегда нѣжной и послушной дочерью. Пусть благословитъ ее небо, какъ я сама ее благословляю! Обними же меня хорошенько, моя Сесяль, моя новобрачная, моя молоденькая лэди Линкольнъ! Я имѣю право назвать тебя такъ, потому что современемъ ты этотъ титулъ получишь по закону родства.

Сесили непріятно было слушать эти слова, непріятна была эта неумѣренная радость. Она тихо высвободилась изъ объятій бабушки и, вся зардѣвшись, опустивъ глаза внизъ, отступила на нѣсколько шаговъ, чтобы пропустить Ліонеля къ кровати, такъ какъ и онъ долженъ былъ получить свою долю поздравленій. Онъ наклонился съ тайной неохотой и поцѣловалъ подставленную ему щеку мистриссъ Лечмеръ, пробормотавъ нѣсколько словъ благодарности. Взглядъ мистриссъ Лечмеръ смягчился, когда она глядѣла на Ліонеля. На глазахъ заблестѣли слезы, но она сейчасъ же смахнула ихъ и сказала:

— Ліонель, мой племянникъ, мой сынъ! Я старалась принять васъ у себя съ честью, подобающей главѣ стариннаго и знатнаго рода. Но еслибъ вы были даже владѣтельнымъ княземъ, я бы не могла сдѣлать для васъ больше того, что сдѣлала. Любите ее; берегите ее; будьте ей больше, чѣмъ мужемъ: будьте ей любящимъ отцомъ. Теперь исполнились мои самыя горячія желанія; теперь, въ тишинѣ и спокойствіи вечера, наступающаго послѣ дней, исполненныхъ заботъ и треволненій, мнѣ можно будетъ безъ всякой помѣхи приготовиться къ послѣдней и великой перемѣнѣ, вѣнчающей человѣческую жизнь.

— Женщина! — раздадся грозный голосъ изъ глубины комнаты. — Ты обманываешь сама себя!

— Кто это? — вскричала мистриссъ Лечмеръ, выпрямляясь и какъ бы еобираясь вскочить съ постели. — Кто это сказалъ?

— Это я говорю, — отвѣчалъ хорошо знакомый Ліонелю голосъ старика Ральфа, подходившаго къ кровати. — Это я, Присцилла Лечмеръ. Человѣкъ, знающій всѣ твои дѣла и твою будущую судьбу.

Мистриссъ Лечмеръ, едва дыша, упала на подушки. Ея лицо помертвѣло, въ глазахъ изобразился ужасъ. Но она сейчасъ же опомнилась, и ею овладѣлъ гнѣвъ. Она сдѣлала рукою знакъ, чтобы старикъ убирался вонъ, и вскричала:

— Что это такое! Ко мнѣ смѣютъ врываться въ такую минуту, смѣютъ безпокоить меня, когда я лежу больная въ достели! Кто онъ такой, я не знаю: сумасшедшій или обманщикъ, но пусть онъ сію же минуту убирается вонъ изъ моего дома!

Но она говорила съ глухими. Ліонель не двигался и молчалъ. Всѣ смотрѣли на Ральфа, лицо котораго было совершенно спокойно. Видно было, что онъ нисколько не испугался словъ мистриссъ Лечмеръ.

— Ваши двери скоро откроются для всякаго, кто только пожелаетъ войти къ вамъ въ домъ, — продолжалъ онъ невозмутимо. — Почему же я не могу войти вмѣстѣ съ другими? Я по лѣтамъ вашъ сверстникъ, могу быть вашимъ товарищемъ. На мнѣ, какъ и на васъ, уже лежитъ печать могилы. Присцилла Лечмеръ, вы жили долго. Вы дожили до того, что ваши румяныя щеки сдѣлались блѣдно-зелеными, какъ у трупа. Ваше лицо покрыто глубокими морщинами. Ваши, нѣкогда блестящіе глаза, потускнѣли отъ заботъ и треволненій. И все-таки вы не дожили до самаго главнаго: до раскаянія!

__ Что все это значитъ? — воскликнула мистриссъ Лечмеръ, не выдерживая его твердаго, блестящаго взгляда. — За что такое упорное преслѣдованіе меня одной? Развѣ мои грѣхи ужъ такъ велики, что ихъ и простить нельзя, и развѣ мнѣ одной суждено умереть? Я уже давно знакома съ недугами старческаго возраста и могу сказать про себя, что я вполнѣ готова къ ихъ естественному концу.

— Очень хорошо, — сказалъ старикъ. — Такъ возьми же ты вотъ эту бумагу и прочти ее. Въ ней Божій приговоръ. Да пошлетъ тебѣ Господь необходимую твердость, чтобы этотъ приговоръ ты спокойно встрѣтила.

Своей изсохшей рукои онъ подалъ мистриссъ Лечмеръ развернутое письмо. Ліонель мелькомъ разглядѣлъ, что оно адресовано на его имя, и хотя вторично имѣлъ случаи убѣдиться, что Ральфъ позволяетъ себѣ слишкомъ безцереможжо совать свой носъ въ его интимнѣйшіе секреты, однако, не разсердился, а просто сталъ ждать, что изъ этого выйдетъ.

Мисгриссъ Лечмеръ машинально взяла письмо и стала читать. Лицо ея вытянулось, глаза остановились. Написано было немного. Она скоро кончила чтеніе, хотя продолжала безсознательно держать письмо въ рукѣ. Но вотъ больная вздрогнула всѣмъ своимъ ослабѣвшимъ тѣломъ, и послышался шорохъ бумаги, которую она машинально стала комкать.

— Это письмо адресовано мнѣ,- сказалъ Ліонель, — проникаясь состраданіемъ къ несчастной женщинѣ, доведенной до такого состоянія. — Его бы мнѣ должны были передать, а совсѣмъ не вамъ.

Онъ взялъ письмо изъ рукъ больной, которая не оказала сопротивленія.

— Читайте вслухъ, Ліонель! — сказалъ ему нѣжный голосъ. — Ради Бога, вслухъ!

Ліонель исполнилъ ея просьбу и твердымъ голосомъ прочиталъ роковое письмо:

— «Положеніе, въ которомъ находится городъ, помѣшало мнѣ прослѣдить за болѣзнью мистриссъ Лечмеръ съ тѣмъ неослабнымъ вниманіемъ, какого требовало состояніе здоровья больной. Образовалась внутренняя гангрена. Кажущееся удучшеніе — это только предвѣстіе близкой смерти. Считаю долгомъ предупредить, что нѣсколько часовъ больная еще можетъ прожить, но едва ли переживетъ эту ночь». — Внизу стояла подпись врача, лечившаго мистриссъ Лечмеръ.

Какой рѣзкій, неожиданный переходъ! Всѣ думали, что болѣзнь прошла совсѣмъ, а она, наоборотъ, кинулась на внутренніе важные органы! У Ліонеля руки опустились. Онъ воскликнулъ въ горестномъ изумленіи:

— Эгу ночь!.. Боже мой! Неужели это правда?

Больная нѣсколько пришла въ себя и выслушала чтеніе письма съ жаднымъ вниманіемъ, безпокойно переводя глаза съ одного лица на другое. Ей хотѣлось въ выраженіи лицъ уловить хотя бы маленькій лучъ надежды. Но нѣтъ. Врачъ писалъ яснымъ, точнымъ языкомъ и высказывался совершенно опредѣленно.

— Вы вѣрите этому? — сказала она сдавленнымъ голосомъ. — Ліонель, скажите. Я васъ считала своимъ другомъ.

Ліонель стоялъ и молчалъ, а Сесиль опустилась на колѣни передъ кроватью, сложила руки и тихо сказала:

— Милая бабушка, въ такія минуты не должно обольщать человѣка ложной надеждой, а нужно стараться ободрить его, утѣшить, поддержать…

— Какъ! И ты меня бросаешь! — воскликнула мистриссъ Лечмеръ, приподнимаясь и садясь на постели съ энергіей, какъ будго опровергавшей предсказаніе доктора. — Я тебя выростила съ дѣтскихъ лѣтъ, дала тебѣ отличное воспитаніе, выдада тебя блестящимъ образомъ замужъ — и ты вдругъ оказываешь мнѣ такую черную неблагодарность!

— Бабушка, ради Бога, не говорите такъ жестоко съ вашей внучкой! Мы бы и рады, но ничего не можемъ для васъ сдѣлать. Ищите опоры у неба, какъ я всегда искала опоры у васъ.

— Уйди отъ меня, слабое, безвольное существо! Отъ избытка счастья ты потеряла голову. Подойдите ко мнѣ, сынъ мой! Поговоримте съ вами о Рэвенсклиффѣ, объ этой великолѣпной резиденціи вашихъ предковъ! Поговоримте о тѣхъ дняхъ, которые мы съ вами еще проведемъ подъ ея гостепріимной кровлей! Эта глупая дѣвочка, на которой вы женились, хочетъ меня запугать…

Произнося эти характерныя для нея слова, больная старалась говорить громче, но голосъ у нея срывался, и получалась какая-то судорожная икота. Ліонель отвернулся и закрылъ себѣ лицо руками, чтобы не видѣть этой сцены, которая становилась просто противной.

— Бабушка, не смотрите на насъ такъ! Не смотрите съ такимъ отчаяніемъ! — воскликнула Сесиль, едва дыша. — Вы можете еще прожить нѣсколько часовъ, нѣсколько дней… О, мать той, которая родила меня на свѣть! Отчего я не могу умереть за васъ?

Это было сказано въ простотѣ душевной, среди рыданій, съ уткнувшимся въ постель больной лицомъ.

— Умереть за меня! — рѣзкимъ, непріятнымъ голосомъ повторила умирающая, и въ этомъ голосѣ уже слышались предсмертные хрипы. — Умереть среди наслажденій брака! Безразсудная! Уйди ты отъ меня! Оставь меня! Можешь, если хочешь, молиться тамъ у себя въ комнатѣ, но только уйди отъ меня!

Она съ гнѣвнымъ раздраженіемъ проводила глазами Сесиль, молча ушедшую изъ комнаты и рѣшившую, дѣйствительно, хорошенько помолиться за бабушку. Когда дверь за внучкой затворилась, мистриссъ Лечмеръ сказала:

— У этого ребенка нѣтъ никакой энергіи. Я требовала отъ нея того, что выше ея силъ. Всѣ женщины изъ моей семьи такія же слабыя: моя дочь, племянннца моего мужа… Одна я не такая.

— Что ты такое говоришь про племянницу своего мужа? — загремѣлъ голосъ Ральфа. — Она была женой твоего племянника, матерью этого молодого человѣка. Говори, женщина, пока у тебя есть время, и пока ты еще въ здравомъ разсудкѣ!

Ліонель подошелъ къ кровати и сказалъ:

— Если тебѣ что-нибудь извѣстно о тѣхъ ужасныхъ несчастіяхъ, которыя обрушились на мою семью; если ты въ какой-нибудь степени принимала въ нихъ участіе, — скажи мнѣ все, облегчи свою душу и умри съ миромъ. Сестра моего дѣда, больше того — бабка моей жены, говори, заклинаю тебя: что тебѣ извѣстно про мою мать?

— Сестра твоего дѣда… мать твоей жены… — медленно повторила мистриссъ Лечмеръ, которой уже было трудно соображать. — Да, это все вѣрно.

— Разскажите мнѣ про мою мать. Что съ ней такое было?

— Она лежитъ въ могилѣ, мертвая, обезображенная. Ея знаменитая красота стала добычей червей. Что тебѣ еще нужно, безумный? Не желаешь ли взглянуть на ея кости, завернутыя въ саванъ?

— Правду говори ему! — вскричалъ Ральфъ. — Скажи правду и разскажи про свое участіе въ преступленіи.

— Кто это говоритъ? — спросила мистриссъ Лечмеръ и прибавила, какъ бы вспоминая:- Этотъ голосъ мнѣ очень знакомъ.

— Ну, вотъ, потляди на меня. Твои глаза еще смотрятъ, направь ихъ на меня! — воскликнулъ Ральфъ, стараясь во что бы то ни стало овладѣть ея вниманіемъ. — Присцилла Лечмеръ, это я съ тобой говорю!

— Чего тебѣ нужно? Моя дочь въ могилѣ. Ея дочь только что вышла замужъ за другого. Ты опоздалъ. Опоздалъ. Сватался бы раньше.

— Правду говори! Только скажи правду — больше ничего отъ тебя не требуется! — прогремѣлъ еще разъ голосъ старика.

У умирающей проявилась послѣдняя вспышка энергіи. Она еще разъ сдѣлала усиліе привстать и воскликнула:

— Кто сказалъ, что я умираю? Мнѣ только семьдесятъ лѣтъ, я еще вчера была невиннымъ, безпорочнымъ ребенкомъ. Онъ все лжетъ. Никакой у меня нѣтъ гангрены, я проживу еще нѣсколько лѣтъ и успѣю раскаяться.

Она говорила съ паузами, и во время этихъ паузъ слышался голосъ старика:

— Правду говори! Говори правду!

— Поднимите меня. Я хочу взглянуть на солнце, — продолжала умирающая. — Гдѣ вы всѣ? Сесиль, Ліонель, неужели вы меня оставите одну? Зачѣмъ вы сдѣлали темно въ комнатѣ? Дайте свѣта, какъ можно больше свѣта! Умоляю васъ небомъ и землею, не оставляйте меня одну въ этой ужасной, въ этой непроглядной темнотѣ!

Видъ ея былъ такой жалкій, что даже Ральфъ замолчалъ. Она продолжала кричать въ отчаяніи:

— Кто говоритъ о смерти? Я такъ еще мало жила. Дайте мнѣ дней, часовъ, минутъ! Сесиль, Агнеса, Абигаиль, гдѣ же вы? Поддержите меня, я падаю!

Она снова приподнялась, какъ бы желая вцѣпиться въ воздухъ. Ліонель подалъ ей руку. Она ухватилась за нее, улыбнулась ужасной улыбкой, радуясь, что нашла, наконецъ, себѣ опору потомъ откинулась на подушки опять. По ея тѣлу прошла послѣдняя предсмертная судорога — и оно успокоилось навѣки.

Когда замолкли ужасные крики умирающей, въ комнатѣ настала глубокая тишина. Слышны были только завыванія вѣтра въ городскихъ крышахъ и трубахъ, казавшіяся въ этотъ моментъ чѣмъ-то вродѣ стона небесныхъ духовъ по поводу такой страшной кончины.

Докторъ Ляйтерджи сквозь зубы шепнулъ Джобу, чтобы онъ загасилъ свѣчи и заглушилъ огонь въ печахъ, а самъ торопливо вышелъ на улицу вслѣдъ за молодыми, оставивъ церковь на полномъ попеченіи сына Абигаили Прэй.