Литературная Газета 6417 ( № 22 2013)

Легенда о тоталитарном человеке

Александр Куляпин, Ольга Скубач. Мифология советской по­вседневности в литературе и культуре сталинской эпохи. - М.: Языки славян­ской культуры, 2013. – 240 с. – 500 экз.

Учёные из двух сибирских вузов – Ишим­ского государственного педагогического института им. П.П. Ершова и Алтайского государственного университета – проделали немалую работу: исследовали и обобщили центральные образы советской поэтики – время, уникальные географические явления (например, образ Волги), транспорт, связь, человеческий фактор. Эти наблюдения интересны, занимательно изложены. Однако в результате получилась книга, в которой предлагаемый вниманию читателей материал намного значительнее, чем авторские выводы о нём. Почему так вышло? Решившись повествовать о "мифологии", Куляпин и Скубач увлеклись прямолинейным подвёрстыванием материала к своему субъективному и уже сложившемуся представлению, нимало не смущаясь, если прокрустов каркас оказывался слишком тесным. Слишком прозрачна установка, которая мотивировала авторов ещё до того, как они взялись изучать материал, и многие выводы взяты с потолка – ибо откуда-то же надо было их брать. В результате чтение небезынтересно – однако вопросы «почему», «отчего» множатся, не находя ответа.

«По количеству бытовых неудобств советский период превосходит большинство исторических эпох, и многие из этих неудобств носят именно ритуальный характер». Что же это за такие удобные эпохи прямо-таки в большинстве превосходят качеством быта советский период? Даже если взять непосредственно предреволюционную эпоху, относительно комфортную, – то были удобства отнюдь не для большинства. И дело вовсе не в российском неблагоустройстве. Почитайте хоть Джека Лондона. Ну а слово «ритуальный» понадобилось авторам исключительно потому, что они ведь пишут о «мифологии».

Зачем им понадобилось писать о «традиционном русском комплексе подавленности беспредельным пространством» – понять сложнее. Как-то не укладывается в голове, откуда взялся такой комплекс у народа, который привык пространства покорять и осваивать, у народа, в чьём языке безусловно положительный оттенок имеют слова «простор», «воля», «раздолье», у которого сказочные герои в поисках счастья немедленно устремляются за тридевять земель. Да и песня «Широка страна моя родная» радовала душу не тем, что её навязали коммунисты, а тем, что она обращалась к древним русским архетипам.

«Советский мир – это видимость порядка при полном торжестве хаоса». Почему не «видимость хаоса при полном торжестве порядка»? Высказывание столь же общее, сколь и бессмысленное. Характеризует оно лишь то, что во многих точках рассуждений Куляпина и Скубач противоположный вывод может быть обоснован с той же лёгкостью и неубедительностью, что и авторский. Почему, говоря о «человеческом материале» и разобрав множество примеров о «железных людях», авторы всё же делают стремительное заключение, что это лишь идеализация, а «настоящий облик человека сталинской эпохи являют, пожалуй, стандартизированные резиновые хари»? Откуда, почему они это решили? Много ли у читателя было, например, резиновых харь в родне?

Решили они это потому, что реальные живые люди вообще занимают Куляпина и Скубач мало. В центре их внимания – сконструированный «тоталитарный человек». Поскольку в естественных условиях он не водится, его можно сделать таким, как хочется. А хочется авторам так сильно, что к книжкам о тоталитарной действительности пристёгивается, например, «Волшебник Изумрудного города». Ведь там герои ищут «физический субстрат души», выбирая сердце или мозги! Вот только незадача: авторы, кажется, не знали (неужели правда не знали?), что «Волшебник» – пересказ американской сказки Лаймена Фрэнка Баума. Выходит, физический субстрат души ищут американские герои. Выходит, речь уже об американской мифологии тоталитарного человека[?] да? И если вы подвёрстываете к «советскому мифу о перековке человеческого материала» даже опыты Ивана Петровича Павлова с собаками – то почему бы уж тогда не рассказать о человеческой лоботомии? Её практиковали в США значительно активнее и дольше, чем в СССР…

Книга Куляпина и Скубач не научная – для этого в ней слишком много авторской фантазии и исчезающе мало объективного анализа. Она идеологическая. Она интересна, поскольку содержит довольно большой и хорошо систематизированный корпус отсылок к советской литературе. Но она интересна ещё и потому, что позволяет констатировать: недобросовестные игры с собственной историей в России не закончились.